Великая депрессия и первый кризис Версальской системы

Нарастание кризисных явлений в мировой экономике и их международно-политические последствия. Начало 30-х годов характеризовалось осложнением международной обстановки под влиянием крупнейшего кризиса мирового хозяйства. Кризис затронул мировую систему в целом, а также все страны в отдельности, включая Советский Союз. Хрупкое экономическое оживление конца 20-х годов было во многом связано с тем обстоятельством, что США как главный держатель инвестиционных ресурсов обеспечивали переток в Европу излишков американского капитала. Благодаря этому отчасти и удавалось урегулировать проблемы репараций и долгов, а также поддерживать баланс международной торговли. Экономический крах на нью-йоркской фондовой бирже в октябре 1929 г. разрушил этот механизм. Последствия кризиса оказались разрушительными. Особенно пострадали сами США и Германия, промышленное производство в которых сократилось почти вдвое. В тяжелом положении оказались как крупные державы, так и малые страны, которые поддерживали баланс бюджетов с помощью иностранных займов.

Между странами развернулись торговые и таможенные войны. Паника в американском деловом мире отозвалась в Конгрессе США принятием самого сурового в истории протекционистского закона Смута - Хаули, вступившего в силу летом 1930 г. В Европе в связи с американскими мерами поднялась волна негодования. С протестами выступили более 30 стран, а Франция, Швеция и некоторые другие страны ввели в ответ ограничения на импорт американских изделий.

В 1931 г. на Европу обрушился финансовый шторм. Тогда-то и внес, спасая положение, предложение о моратории на выплату репараций и долгов президент США Гувер. Тем временем британский парламент принял решение об отказе от золотого стандарта фунта стерлингов, который до той поры наряду с долларом был основой международной валютной системы. К весне 1932 г. 24 страны мира отказались от фиксированного курса валют. Образовались замкнутые финансовые блоки. Франция, Бельгия, Нидерланды и Швеция, финансовое положение которых было сносным, составили вместе с США "золотой блок", то есть сохранили обратимость своих валют в золото. Великобритания и ее основные торговые партнеры вошли в "стерлинговый блок". Германия и несколько других европейских стран, отказавшихся от обратимости валют, оказались в третьей группе. Международная экономическая конференция в Лондоне в июне-июле 1933 г., созванная для выработки согласованных антикризисных мер, оказалась безрезультатной.

Период разрядки 20-х годов оказался непродолжительным. Оборвавшись с наступлением последствий мирового экономического кризиса 1929-1934 гг., она прорисовала человечеству желанную перспективу развития без войн и потрясений, сотрудничества в духе взаимной терпимости и компромисса, строительства международного порядка на основе согласованных усилий даже тех стран, интересы которых не совпадали.

Однако ресурс развития этих позитивных тенденции оказался непропорционально мал по отношению к сложности задач, которые требовалось решать международному сообществу. Прочность позиции даже самой благополучной страны мира - США - оказалась недостаточной для того, чтобы она приняла на себя ответственность за стабилизацию международных отношений в одиночку. Не было в Вашингтоне и соответствующей политической воли. Другие страны мира, включая самые сильные, остро соперничали между собой и поэтому были неспособны объединить имевшиеся у них ресурсы для совместного противостояния кризису, который нанес решающий удар по Версальскому порядку, когда тот еще так и не успел по-настоящему окрепнуть. Структура послевоенных международных отношений в том виде, как она была заложена версальскими и вашингтонскими договоренностями, начала разрушаться.

Есть ли связь между коллапсом мировой экономической системы и политическими процессами происхождения Второй мировой войны?

Ди Нольфо: необходимо, в частности, избежать слишком схематичной и прямолинейной трактовки связи между экономическими фактами и политическими аспектами международных отношений.

Модель рыночной экономической системы восходит к периоду промышленной революции. Она получила законченный вид в XIX веке, когда это понятие стало совпадать с понятием капиталистической экономики. Однако полное совмещение этих понятий не было возможно никогда, поскольку первое делало акцент на существовании рынка как регулирующего элемента экономической жизни, а второе — на накоплении капитала в качестве характерной черты, часто превалирующей над категориями рыночной экономики, хотя и восходящей к прошлым векам.

Первая мировая война выявила разного рода противоречия и проблемы в этой системе, но не привела к ее полному отрицанию.

Тем не менее, возникли антикапиталистические концепции и реальная политика в пользу создания другой, частично или радикально модифицированной, системы. При этом не ощущалась необходимость apriori проводить сравнение с другими явлениями, кроме проявившихся в экономической жизни последних лет.

Политическая и экономическая элита, столкнувшись после 1919 г. с новыми вызовами не имела в своем распоряжении набора уже опробованных средств, поскольку проблемы были новыми, а готовых рецептов их решения не существовало.

Иными словами, мировая финансовая система управлялась крупными частными банкирами, руководителями наиболее значительных государственных банков, министрами финансов ведущих держав, которые впервые оказались перед необходимостью реагировать на глобальный вызов, не обладая проверенными способами «лечения».

План Дауэса инициировал процесс краткосрочного оздоровления экономики. В начале 1929 г., года окончания его действия, никто не мог предусмотреть, будет ли это временное средство эффективным также и с точки зрения структуры в целом и решит ли новые проблемы, которые оставила в наследство война, а они вовсе не ограничивались только вопросами долгов и репараций.

Вопреки односторонним интерпретациям, больше всего в этой ситуации поражает неспособность согласовать в своих решениях финансово-экономические аспекты с политическими, неспособность представителей деловых кругов воспринимать новые проблемы или же их медленная адаптация к новым обстоятельствам.

Для того, чтобы привести некоторые примеры таких противоречий, достаточно вспомнить, что финансовая система задумывалась как независимая, а торговая система формировалась со все большими трудностями. Только англичане и то до 1931 г. последовательно придерживались принципов свободной торговли.

Соединенные Штаты, сделавшие принципы свободной торговли при Вильсоне своим знаменем, защищали свой рынок высокими тарифами, и хотя международная экономическая конференция, созванная Лигой Наций в Женеве в 1927 г., рекомендовала приостановить их действие, в 1930 г. законом Холи Смута (Smooth Hawley Tariff Act) они ввели ультрапротекционистские тарифы, скопированные в то же самое время европейскими странами и Японией. Однако самой сложной была ситуация в Австрии и в других вновь образовавшихся странах. Они должны были доказать и внутри своей страны и внешнему миру свою экономическую самостоятельность, но сделать это им удалось только с помощью жесточайшей протекционистской политики.

Европейский и японский ответы на экономический кризис. В 1932 г. англичане приняли решение, имевшее, помимо экономического, большое политическое значение. Поскольку Лондон не мог больше считаться доминирующей площадкой международных финансов, а фунт стерлингов был вынужденно девальвирован, решение состояло в поиске более ограниченной зоны влияния, практически сводившейся к Британской империи в новой форме Содружества, которую она принимала, и к странам, с ней связанным. Имперская конференция в Оттаве в августе 1932 г. утвердила ряд решений, принятых в предыдущие месяцы: о создании преференциальной зоны обмена, защищенной особыми тарифами; о контроле за стоимостью фунта стерлингов с последующей корректировкой и без возвращения к «золотому стандарту»; о политике, направленной на оживление инвестиций в целях преодоления кризиса производства. С 1934 г. в Великобритании возобновился экономический рост, и экономика вернулась к довоенному уровню чего с ней не случалось ранее, за исключением 1929 г. ее рост был хотя и медленным, но достаточным.

Франция, защищенная финансовыми мерами, принятыми в 1925 г., и своими солидными золотыми запасами, вплоть до 1931 г. была едва затронута кризисом. В определенном смысле она даже извлекла из него выгоду, поскольку приостановка платежей по немецким репарациям (на которые она уже давно перестала рассчитывать) позволила ей без колебаний отвергнуть требование американцев о продолжении выплаты долга. Это решение было узаконено Лозаннской конференцией в 1932 г. В то же время французское правительство, которое могло рассчитывать на «зону франка» в границах своих имперских владений, столкнулось с гораздо более сложной политической ситуацией по сравнению с Германией и Австрией. При этом оно стремилось расширить свое финансовое влияние и устранить последствия экономической дестабилизации в европейском регионе, представлявшем собой наиболее сложное сочетание неустойчивости и двойственности в ДунайскоБалканском. Франция постаралась создать своего рода дунайскую зону свободного обмена, способную регулировать свою внешнюю торговлю благодаря стабилизационному валютному фонду, формируемому богатыми странами, что на деле в 1932 г. означало финансирование единственной страной Францией.

Немецкий ответ на кризис был сконцентрирован на двух основных моментах: дефляционной политике и строгом контроле за биржевыми операциями. Иными словами, создавалась система, в которой опасности рецессии компенсировались тенденциями к протекционистской защите внутреннего производства и внушительного экспортного потока на Балканский полуостров на основе компенсационных принципов, делавших возможным сбыт товаров по отложенным платежаи, но способствовавших подъему германской экономики и приемлемых для странклиентов. Позднее, после прихода Гитлера к власти, подъем экономики ориентировался еще более на протекционизм, с акцентом на крупные программы внутренних инвестиций в инфраструктуру и в военную промышленность. Это была политика, не лишенная риска, поскольку в основе перестройки экономики лежало почти насильственное изъятие внутренних ресурсов. Однако импульс этой политики исходил от протекционистского выбора Соединенных Штатов, Великобритании и Франции. Она также вдохновлялась ревизионистскими замыслами Гитлера, и именно ими и определялась.

Что касается Италии, то в равной степени и ее экономический подъем достигался авторитарными методами, типичными для фашистского режима. Система биржевых операций была поставлена под государственный контроль через создание Национального института внешней торговли (Istituto nazionale per i cambi con l’Estero), а проблему концентрации финансовых ресурсов должен был решить Итальянский институт движимого имущества (Istituto mobiliare italiano IMI), в обязанности которого входил банковский контроль за инвестиционными капиталами. Наконец, главная задача вновь созданного Института промышленной реконструкции (Istituto per la ricostruzione industriale IRI), определялась как содействие возобновлению заблокированной экономической деятельности или облегчение положения предприятий, оказавшихся в кризисе изза рецессии. Однако ИРИ быстро превратился из инструмента спасения в инструмент автаркической экономической политики фашистского правительства. Когда он создавался в 1933 г., то рассматривался как временный институт, предназначенный для регулирования продаж частным лицам улучшенных им активов. В 1936 г. от этого пути отказались. «Банковский закон» запретил депозитным коммерческим банкам предоставлять кредиты промышленным предприятиям. Однако это была скорее не мера, связанная с проектом государственного вмешательства в экономику, а симптом (как, впрочем, и существование ИРИ) слабости рынка капиталов в Италии и необходимости порожденной также провалом попыток выработки международных соглашений, от которых Италия могла бы выиграть, создания протекционистской системы под государственным контролем.

Япония, в свою очередь, лишь в незначительной степени почувствовала на себе кризис перепроизводства. Ей удалось избежать его последствий в сфере торговли благодаря механизму гибкого обменного курса, принятого как раз в 1931 г., и благодаря последующему введению тарифных барьеров в 1932 и 1933 гг. Политика снижения процентной ставки, проводившаяся Банком Японии, и правительственных инвестиций, инициированных министром финансов Корекийо Такахаси, оказалась достаточной для того, чтобы обеспечить подъем экономики и быстрое возвращение к ускоренным темпам роста промышленности.

Итак, о дин из крупнейших историков «великой депрессии» Чарльз П. Киндельбергер, анализируя вопросы, возникающие при попытке объяснить происходившее, предлагает следующий ряд утверждений (это одно из возможных объяснений, по его собственному мнению, а не единственно возможное):
«Депрессия 1929 г. была настолько обширной, глубокой и длительной, поскольку международная экономическая система оказалась нестабильной вследствие неспособности Великобритании и отсутствия желания со стороны Соединенных Штатов принять на себя ответственность за стабилизацию в трех сферах: а) поддержать достаточную открытость рынка для товаров широкого потребления; б) обеспечить долгосрочные кредиты для противодействия циклическому кризису; в) осуществлять учетные операции, несмотря на кризис. Шоковые потрясения, которые испытала система в результате перепроизводства некоторых основных продуктов, таких как зерно; снижения процентных ставок в США в 1927 г. (если оно было таковым); блокирования предоставления займов Германии в 1928 г. и биржевого краха в 1929 г., не были чемто исключительным... Мировая экономическая система все равно сохраняла бы нестабильность, если бы ее не стабилизировали некоторые страны, как это делала Великобритания в XIX веке, вплоть до 1913 г. В 1929 г. Великобритания была не в состоянии, а Соединенные Штаты не проявляли желания сделать то же самое.

В тот момент, когда каждая страна захотела защитить непосредственно собственные национальные интересы, общемировые интересы были погублены, а вместе с ними и частные интересы всех”.

Таким образом, близорукость государственной политики доминировала над экономическими решениями. В 1924 г. некоторые американские финансисты рассматривали вопрос о необходимости вмешательства в Европе, поскольку это отвечало не только их краткосрочным интересам, но и долгосрочным интересам всей мировой рыночной системы. Это вмешательство не являлось бы плодом теоретического, научного осмысления проблемы. Литература, касавшаяся необходимости вмешательства и его форм в ситуации кризиса экономического цикла, еще не была в достаточной степени систематизирована, чтобы иметь то значение, которое она приобрела лишь с появлением работ Кейнса и более поздних исследований, ставших отражением депрессии 1929 г. Вмешательство американских государственных деятелей и банкиров вдохновлялось тонким и открытым по отношению к внешнему миру пониманием уникальности системы и необходимости вмешиваться даже в отдаленные зоны кризиса, поскольку общее благосостояние системы было полезно и необходимо прежде всего для тех, кто занимал в системе центральное место. Но именно потому, что вмешательство являлось результатом определенного процесса, а не долгосрочного проекта, оно было ограничено временным характером принимаемых мер и осторожностью, с какой они осуществлялись. По существу, план Дауэса это удачная попытка внушить, вопреки всяким ожиданиям, доверие американским вкладчикам к выпущенным ценным бумагам для предоставления займа Германии.

Несмотря на эту ограниченность, американское вмешательство вызвало ответы двоякого рода: с одной стороны, участие с целью привести в движение буксующий механизм; с другой участие с целью выявления способности Соединенных Штатов принимать решения и доминировать. После того, что произошло во время Первой мировой войны, когда все союзники прибегали к американскому кредиту для поддержания военных усилий, это не выглядело большим новшеством. Но в определенном смысле новшеством было то, что несмотря на политику изоляционизма, американцы захотели продемонстрировать свои финансовые «мускулы». И это «открытие» повлияло на принятие решений Великобританией и Францией в 19251926 гг., направленных на сохранение, насколько это было возможно, центральной роли Европы в мировой финансовой системе, то есть превалирования лондонской биржи и господства фунта стерлингов в качестве средства обмена, а также особого положения франка, подкрепленного солидными золотовалютными ресурсами.

В этих вариантах действий, когда политика брала верх над экономикой, подсказывавшей, напротив, необходимость уменьшения стоимости фунта, просматривалось недостаточное понимание глобального значения данной проблемы (как было очевидно уже в 1923 г. в ходе оккупации Рура и реакции на это Германии, состоявшей в «пассивном сопротивлении» и свободном падении марки). Существовало два ограничителя, не позволявших понять необходимость такой связи: иллюзия того, что удалось изолировать революционную опасность, сведя ее к внутреннему делу Советской России, и неспособность предвидеть результаты, которые этот разрыв рыночной системы может иметь в момент, когда движение в направлении деколонизации еще только делало свои первые шаги, но уже проявилось вполне отчетливо и было достаточно изучено, чтобы наиболее опытные политики могли осмыслить то влияние, которое оно будет оказывать на мировые финансы. Поэтому американское финансовое участие казалось неким вмешательством и лишь обозначило направление, по которому должна была следовать европейская экономическая жизнь для того, чтобы действительно начался процесс оздоровления. Однако ни в Америке, ни в Европе оно не сопровождалось последовательными согласованными действиями. В результате возродились старые противоречия, к которым война добавила неприязнь и ненависть.
Таким образом, после 1932 г. началось оздоровление, однако оно пошло путями, усугубившими противоречия и обострившими их до крайности. При этом почти исчезла способность Европы выжить до того момента, пока действительно не появится повсеместное стремление встать над вечным межнациональным соперничеством и решать проблемы с точки зрения общих интересов, как это и произошло в 1947 г.

Атмосфера периода 1924-1929 гг. породила надежду на обновление способности находить мирные решения политических проблем, поскольку эти решения строились на преодолении экономического наследия, которое оставила война. Немцы согласились выплачивать репарации, поскольку знали, что они являлись частью спасительного круга, созданного Соединенными Штатами. Когда этот спасительный круг был разорван, и стало понятно, что националистические политические интересы берут верх над международным экономическим сотрудничеством, американцы первыми отступили и отказались от своего плана (или отложили его) стать гарантами экономической стабильности, финансового мира и, в конечном счете, политического порядка в системе международных отношений. В результате кризис стал распространяться подобно масляному пятну за пределы той области, где он обнаружился ранее, и таким образом было положено начало самой острой фазе проявления национализма в европейских странах. Война 19141918 гг. оставила слишком много нерешенных проблем, чтобы можно было о них забыть, за исключением тех случаев, когда их преодоление навязывалось извне. Война даже не уничтожила иллюзию некоторых крупнейших европейских держав (Великобритании, Франции и Германии) относительно способности доминировать на континенте и в мире. А ее возрождение радикально изменило политическую картину, характерную для периода до начала 30х годов, и внезапно превратило атмосферу пацифизма в атмосферу почти фатального ожидания решающего и саморазрушительного столкновения.