2014-02-17
379
Он сделал это, причем его русский был весьма своеобразен. Шубер строил фразы не просто грамотно, но, я бы сказал, изысканно и несколько старомодно. В них было что-то от русской поэзии “Серебряного века”. Его словарный запас был обширен, а использование его – безупречно! Научиться такому можно было только в весьма интеллигентной русской семье, и то при условии, если расти в ней с младенчества. И что уж совсем удивительно – именно в специальных терминах у докладчика не все было гладко и благополучно. Это было загадочно и непонятно. Словом, во время ближайшего “кофе-брейка” я набрался храбрости, сел за его столик и представился. Я сказал, что давно с интересом слежу за его работами, что сегодня я оценил его великолепный русский, ну и выразил удивление, что “житейский” русский он знает лучше профессионального, геологического. Юрий Александрович рассмеялся: «Все объясняется очень просто. Я провел детство в Одессе, и даже несколько лет учился там в гимназии. Родители мои – коренные французы, но отца пригласили на должность профессора в Одесский университет. Нам понравилось там, мы полюбили этот город, и даже революция не внесла первоначально перемен в нашу жизнь. Но когда в Одессу вошли французские войска, а потом началось наступление красных, и французский флот, распропагандированный хорошо вам известными Андрэ Марти и Жанной Лябурб, вышел из игры и ретировался, у нас не осталось выбора. Вряд ли после всех этих событий в ЧК поверили бы, что мы вовсе не интервенты, и не шпионы, хотя и французы. Словом, мы бежали с французским экспедиционным корпусом и вернулись на родину. Я окончил французскую школу, университет, стал геологом, но русский язык люблю, и не забываю. Есть в этом существенный плюс: мне хорошо знакома русская геологическая литература. Теперь я и за вашими работами буду следить».
Мы расстались очень тепло, и потом регулярно обменивались работами, слали друг другу поздравления по великим праздникам. Когда вышла в свет моя первая таймырская монография, именно Шубер передал ее экземпляр (со своими коментариями и пояснениями) одному из ведущих французских петрологов тех лет Эмилю Рагену, с которым у меня тоже установились потом регулярные контакты.
Нельзя не сказать и об общем впечатлении от выступлений наших зарубежных коллег. Совершенно неожиданным для нас и необычным оказалось само их отношение к своим докладам, стиль подачи материала. При весьма глубоких, зачастую проблемных, темах, манера изложения была в большинстве случаев предельно доступной, легкой, порой даже как бы легкомысленной! К концу симпозиума я понял, что дело тут в принципиально иной концепции доклада, в ином понимании конечной цели выступления. Советские геологи обычно рассматривали доклад, как форму оперативной подачи новых материалов и базирующихся на них выводов. При таком подходе доклад ничем в принципе не отличается от научной статьи, разве что весьма ограниченным объемом. И мы стремились втиснуть в этот малый объем максимум данных, что перегружало доклад информацией, в том числе и цифровой – мощности толщь, процентное содержание компонентов и т.п. Всякие эмоции были вообще недопустимы, ибо съедали драгоценное время. В итоге доклад становился немыслимо скучным, приведенная в нем информация не воспринималась, и в памяти слушателей не оставалось обычно ничего!
Иностранцы, в отличие от нас, рассматривали доклад не как информацию о новых фактах и достижениях, а как рекламу этой информации. Важнейшую роль в таком докладе играли эмоции, некие обобщающие образы, а вся цифровая нагрузка подавалась только в демонстрируемых параллельно приложениях – таблицах, графиках, диаграммах, которые либо вообще не озвучивались, либо оглашались какие-либо единичные ключевые цифры, или же оттенялись общие закономерности. Главная цель – вызвать интерес слушателей, привлечь их внимание. Что же до конкретного материала (или, как у нас любят говорить, “фактуры”), то слушатель найдет его потом в соответствующих публикациях докладчика, которые он, заинтересовавшись поднятой проблемой, ни за что уже не пропустит. А потому главное – завоевать внимание аудитории. Их учат этому со студенческих лет, а может и раньше. У нас, к сожалению, такому не учат совсем. Кто-то постигает, в конечном счете, эти премудрости сам, но многие так и остаются навеки скучными докладчиками, будучи прекрасными исследователями!
На том симпозиуме мне особо запомнились следовавшие друг за другом доклады молодого австралийского доктора Р. Несбита “Геология и геохимия базитов Западной Австралии” и не менее молодого канадца Дж. Янга – профессора университета из города Лондон провинции Онтарио “Корреляция раннего докембрия Северо-Атлантических континентов”. Изюминой доклада Несбита было сенсационное сообщение об открытии в Австралии ранее неизвестных пород – коматиитов: излившихся гипербазитов с необычной структурой, обусловленной развитием хаотично расположенных резко вытянутых (игольчатых) вкрапленников оливина. Эту структуру назвали спинифексной. Докладчик минут пять из отведенного ему получаса посвятил рассказу о типичных для австралийского буша зарослях колючего кустарника, именуемого по латыни Spinipyfex. Этот кустарник характеризуется обилием беспорядочно ориентированных игольчатых шипов, что делает его заросли абсолютно непролазными. Показал Несбит и слайды с панорамой зарослей спинифекса и снятыми крупным планом переплетающимися ветвями этого кустарника. Вслед за тем были продемонстрированы и слайды шлифов новой породы с иглами оливина. Естественно, что словосочетание “спинифексная структура” врезалось в память навечно. Обстоятельную характеристику этих новых пород я почерпнул вскоре из публикаций, а тогда уяснил лишь главное – в Австралии открыты и описаны ультраосновные эффузивы. Породы это крайне редкие, и до того почти не известные – разве что меймечиты у нас в Сибири. В последующие годы коматииты были найдены едва ли не на всех континентах, но тогда это была подлинная сенсация.
Пожалуй, в СССР это было первое сообщение о коматиитах, но и большинство иностранных участниках явно слышало об этих породах впервые. Во всяком случае, после завершения доклада зал продолжал активно обсуждать услышанное. В этой ситуации, очередному докладчику (а им оказался доктор Янг из Канады) необходимо было принимать для привлечения внимания слушателей какие-то чрезвычайные меры. И он нашел-таки бесподобный по артистизму и эффективности выход! Он начал доклад с заявления, совершенно не касавшегося заявленной проблемы:
- Я вынужден, к сожалению, начать выступление с официального протеста в адрес председателя настоящего заседания академика Кратца. Как посмел он поставить меня, шотландца, сразу после англичанина? Не имеет значения, что я родился и вырос в Канаде, а доктор Несбит родился и вырос в Австралии: для меня он оcтается представителем народа, лишившего нас независимости, и вся моя шотландская гордость кипит и негодует по поводу того, что меня вынудили выступать вслед за ним!
Аудитория ощутила угрозу надвигающегося скандала и насторожилась, а Янг, лукаво улыбаясь, продолжал:
- Я решил было не подниматься в знак протеста на эту трибуну и вообще покинуть симпозиум, но все же из уважения к пригласившему нас всех министру геологии великой России академику Сидоренко я задушу в себе эту вспышку ярости, наступлю на свою шотландскую гордость и сделаю вам этот чертов доклад!
До всех дошло, наконец, что Янг просто “хохмит”, и зал взорвался аплодисментами и хохотом. Слушатели явно отключились, наконец-то, от предыдущего доклада и почти приготовились к восприятию нового. Чтобы устранить это “почти”, Янг не пожалел еще пару драгоценных минут:
- Оргкомитет просил нас всех делать доклады помедленнее, чтобы облегчить работу синхронных переводчиков. Я не могу выполнить эту просьбу, поскольку у меня 25 минут времени и 32 слайда, которые я должен не только показать, но и прокомментировать. Так что я буду говорить, как пулемет. У переводчика есть, однако, существенное преимущество – у него есть в руках текст моего доклада, а у меня нет. Ну, что ж, посмотрим, кто из нас более ловкий парень!
С этими словами Янг снял пиджак, повесил его на спинку стула, остался в одной тенниске, и приступил к докладу. Сделал он его блестяще, и покинул трибуну под бурные аплодисменты всего зала! Кстати, суть его доклада запомнилась мне достаточно хорошо. Он был построен на тогда еще не прижившейся у нас мобилистской концепции: сопоставляя детали геологического строения восточного (Американо-Гренландского) и западного (Европейского) обрамления северной Атлантики, он доказывал, что Европа и Северная Америка были некогда едиными, и давал оценку времени начала их расхождения.
Я не мог не выразить в перерыве своего восхищения его умелой борьбой за внимание слушателей. К тому же, поскольку из всех пород литосферы его, как и меня, более других интересуют граниты, мы давно уже обменивались от случая к случаю публикациями. После симпозиума контакты наши стали более систематическими и дружескими.
Завершилось это солидное мероприятие серией экскурсий. Мы с Наташей выбрали самую, пожалуй, недорогую, но весьма для нас интересную – автобусную поездку по железорудным месторождениям района Курской магнитной аномалии. Нас было человек тридцать, из которых всего четверо русских: руководитель экскурсии – сотрудник отдела черных металлов Мингео СССР, не помню, увы, кто именно, И. Н. Крылов – ведущий специалист по строматолитам, ну и мы с Наташей. Ядро экскурсии составила группа специалистов, изучавших железистые кварциты грандиозной железорудной провинции Хаммерсли в Западной Австралии – четверо молодых австралийцев во главе с маститым английским профессором Трендаллом, но были среди ее участников и немцы, и французы, и даже один финн – Аймо Миккола, профессор металлогении Хельсинского технологического университета. Обязанности переводчика в составе экскурсии выполнял сам ее руководитель, и он, естественно, не мог поминутно помогать каждому из нас в общении с иноплеменниками. Приходилось полагаться на себя. Вот тогда-то я и уяснил точно, что ежели нет иной возможности, мозг напряженно мобилизует все, что храниться в его запасниках, и через какое-то время ты начинаешь вполне сносно общаться. Сначала это была для меня некая смесь английского, немецкого (который я постигал давным-давно в школе), русского, усиленно дополняемая жестами, но вскоре нужда в жестах отпала, а постепенно отпала и необходимость привлечения русских и немецких слов. Остался, какой ни на есть, английский – международный язык геологов.
Были первые числа сентября – самое начало щедрой русской золотой осени. Еще тепло, но уже не жарко, над головой – зеленоватое небо, золотятся березы и краснеют клены. Вдоль шоссе непрерывными шпалерами выстроились ведра, наполненные с верхом спелыми яблоками, грушами… Стоило притормозить, выйти из машины, и появлялся хозяин, или хозяйка, предлагавшие приобрести эту роскошь за более чем скромную цену! Мы купили пару ведер штрифеля – так на Руси зовут сладкие и душистые яблоки одного из лучших летних сортов “штрайхфельд” (штрихованное поле). Зернистая белоснежная, или чуть розоватая, сочная мякоть, укрытая зеленовато-желтой кожицей, испещренной красными штрихами. Вот Мценск, последний город перед Орлом, мост через Зушу и крутой уступ желтоватых доломитов мценской толщи девона. На примере этого обнажения папа когда-то учил меня приемам послойного описания осадочных толщ. Мой сосед по автобусу Миккола спросил, что это за обрыв, чем он сложен. Я ответил довольно обстоятельно, чем вызвал удивление, поскольку собеседник знал, что моя специализация – граниты. Пришлось сказать, что когда-то я жил в Орле, учился там в школе, что отец мой преподавал геологию в орловском пединституте и писал докторскую по девону Русской платформы. Миккола оживился и сказал, что в Орле родился и провел детские годы его большой друг Влади Мармо, отец которого, финн по национальности, работал инженером на орловском машиностроительном заводе. Я уже писал об этом геологе, о своих с ним отношениях, о нашей переписке. Позже мы познакомились с Аймо Миккола, и вот надо же – оказалось, что Мармо и Миккола были хорошими друзьями. Лишнее подтверждение тезиса о тесноте мира, особенно мира профессионального!
В Орле нас встретила Наташина мама, которая жила в этом городе. Наташа накануне созвонилась с ней, и Варвара Ивановна принесла всем нам в подарок ведро знаменитой орловской антоновки. Наши экскурсанты отнеслись к ее дару сдержанно-вежливо: зеленые твердые яблоки уступали в их глазах красивому штрифелю, и только Миккола показал себя истинным знатоком северных фруктов. Схватив крупную желтую антоновку, он поднес ее к лицу, глубоко вдохнул, явно наслаждаясь непередаваемым ароматом, и сказал, обращаясь ко мне: “It is right apple!”. Ну да, конечно же, “антоновка – правильное яблоко!”. В этом мы с Наташей были солидарны с Аймо безоговорочно.
Через несколько часов после Орла мы увидели строгий обелиск и указатель с надписью «Мемориал». Оказывается автомагистраль проходит здесь в нескольких километрах от скорбно знаменитого Прохоровского поля – места крупнейшего танкового сражения в истории человечества. Советская и немецкая танковые армии сошлись здесь в июле 1943 года, в разгар битвы на Курской дуге. Организаторы экскурсии предусмотрели посещение мемориала, открытого незадолго до того на месте исторической битвы. По стенам павильона – огромные панорамные фотографии, снятые с самолетов, летавших на малой высоте над Прохоровским полем во время сражения: танки, танки, танки, вспышки выстрелов, столбы дыма от горящих машин… Вдоль стен расставлен искореженные орудия, фрагменты брони, танковые башни. На стендах – цифровая информация: сколько танков наших и сколько немецких участвовало в этой битве, сколько уничтожено машин, сколько погибло людей. На витринах по периметру зала – документы некоторых погибших, их солдатские книжки, офицерские удостоверения, ордена… А в одном из ящиков – просто кубометр земли с Прохоровского поля, весь напичканный осколками мин и снарядов…
Большинство экскурсантов откровенно скучало, и с нетерпением ожидало, когда все это кончится. И в самом деле, – что до той войны им, родившимся уже после нее, выросшим в благополучных странах? Прилипли к витринам мы, русские, немец Хофман, у которого погиб в курской битве кто-то из родственников, да англичанин Трендалл, сохранивший в памяти страшные впечатления ночных налетов немецкой авиации на Лондон. И дай бог, чтобы никому не довелось больше переживать все это, чтобы у всех молодых всякие рассказы о войне вызывали только недоуменную скуку. Но тем, кого война коснулась хоть краем, забыть ее невозможно. Эти воспоминания навсегда останутся главными, как бы ни старались мы сами от них избавиться…
Потом мы добрались, наконец, до Белгорода. Уютная гостиница, завтрак и выезд на уникальные объекты. Вот грандиозный Стойленский ГОК. Забавно звучит фраза, которую представитель правления ГОКа, видимо, не раз уже произносил с неизменным эффектом: «Джентльмены, пожалуйте в стойло!». Смешно, конечно, но «стойло» (Стойленский ГОК) достойно было внимания джентльменов самой высшей пробы! Уходящий в бесконечную глубину спиралевидный спуск железной дороги, грандиозные роторные экскаваторы, но самым интересным были все же сами руды – джеспилиты, о которых одни геологи говорили, что это самые несомненные осадочный образования в составе древнейшей литосферы. «Почти все серьезные исследователи железорудной формации в настоящее время принимают в качестве основного принципа их происхождения химическое осадконакопление», утверждается в монографии «Докембрийские железорудные формации мира», опубликованной в 1975 году издательством Мир в Москве. И в то же время не менее серьезные исследователи отстаивали метасоматический, магматический и даже космогенный генезис этих образований. Полагали, что изучение железных руд КМА добавит аргументы в пользу той или иной концепции.
После серии экскурсий утром 9 сентября мы, после прощального завтрака, покидали гостеприимный Белгород. Это был день рождения Наташи. Рано утром я вышел из гостиницы, и на ближайшем перекрестке купил у какой-то бабульки букет алых роз и попросил дежурную по этажу прямо сейчас поставить их у Наташиной кровати. Наташа спустилась с этим букетом в столовую, где нас ждал завтрак. Миккола спросил, по какому поводу появились такие роскошные розы. Я сказал ему, и спустя несколько минут все мы выпили за Наташино здоровье! К обеду мы были в Москве. Симпозиум завершился. Но память об этой крупной международной встрече осталась надолго, как надолго закрепились и связи со всеми ее участниками.
УЧЕБНАЯ ПОЛЕВАЯ ПРАКТИКА СТУДЕНТОВ КИЦМа
Одной из серьезнейших проблем была организация полевой учебной геологической и геодезической практики, поскольку все это лежало на нашей кафедре. Главная трудность состояла в том, что студентов было много. Очень много. Полевую практику по геологии и геодезии общей продолжительностью 5 недель должны были проходить студенты первого курса горных специальностей (5 групп), и геологи (2 группы первого курса и 2 группы второго курса). Даже если считать по 20 студентов в группе это 180 человек. Реально их было больше. Через несколько лет к ним прибавилось две группы, специализировавшиеся по технике разведки, и тогда количество "практикантов" перевалило за 200. Всех их надо было разместить в палатках, обеспечить спальными принадлежностями, трехразовым питанием, организовать им какой-никакой досуг во внерабочее время. Но главным была все-таки учеба. На каждую группу полагалось два преподавателя. Поэтому выезжала вся кафедра, включая и заведовавшую музеем Наташу Щеголеву. По мере возможностей привлекали мы и сотрудников родственных кафедр.
Помогало то, что место проведения практики было райским: наш летний лагерь располагался на берегу чистого и красивого пресного озера Иткуль в зоне знойных Хакасских степей. Поверьте, это было ничем не хуже южного берега Крыма. Студенты и преподаватели становились за 35 дней черными, если не как негры, то как мулаты: утром все уходили в маршруты, после обеда была классическая полуторачасовая "сиеста", затем время для камеральных работ, ужин и свобода до отбоя. Спасибо кафедре физвоспитания – они каждое лето выделяли двух своих сотрудников, которые проводили с нашими студентами не только регулярную утреннюю зарядку, но и всяческие турниры, соревнования и тому подобное. Главной фигурой от этой кафедры была доцент Лариса Викторовна Хухрова – красавица-тувинка. Помогала ей, что немаловажно, медсестра. Хотя серьезных заболеваний у нас, слава Богу, не было, но случались и легкие травмы, и простуды и прочие неприятности, а потому возможность получить в случае чего медицинскую помощь на месте и сразу была более чем кстати.
Преподаватели приезжали с детьми: если уж у нас "законно" столовались более двухсот человек, то не так трудно было приготовить на 10-15 порций больше! В обязательном порядке вели преподавательскую работу и все аспиранты. Там мы и отбирали тех из них, кто имел способности к педагогической работе, для последующего зачисления в штат кафедры.
Начиналось с того, что недели за две до практики приезжали мы с Верой Волчок на пару дней в районный центр Шира, где получали у местных властей необходимые разрешения на организацию летнего учебного лагеря, договаривались в автоколонне об аренде на весь период автобуса и одной грузовой машины. Недалеко от нас находился совхоз "Борец", организованный в средине сороковых годов принудительно высланными поволжскими немцами. Попав в безводную степь, почти пустыню, они за десять лет превратили это кошмарное место в цветущий уголок, своего рода оазис. Когда я работал в Цветмете, они уже не считались "административно высланными" и обладали полной свободой. Директор совхоза Шмидт носил звание героя социалистического труда. Вот с этим Шмидтом я тоже встречался каждую весну. Мы заключали договор, по которому я выделял ему каждый день одну группу студентов для выполнения всяких хозяйственных работ типа прополки, полива, сбора овощей и прочего, что оформлялось как трудовая практика. За это Шмидт тоже ежедневно давал нам несколько фляг свежего молока, а также по льготным ценам продавал овощи и мясо. Ребята наши не отлынивали, работали честно, а потому в конце сезона (на праздник закрытия лагеря) Шмидт выделял нам бесплатно (в виде подарка) пару барашков, по паре ящиков помидоров и огурцов, и сколько угодно картошки.
Хлеб мы регулярно брали в местной пекарне. Но все же основные продукты питания привозились из Красноярска. По тем временам это было непросто, поскольку на всё существовали лимиты. Для нас эта проблема решалась на уровне Крайкома КПСС, распоряжением которого соответствующие фонды передавались в один из оптовых магазинов, а дальше уж Верины таланты позволяли "отоварить" эти фонды лучшими крупами, консервами, компотами и прочей снедью. Так или иначе, но ребята наши всегда были не только сыты, но и довольны.
Приезжавшая за неделю до начала практики организационная группа, сооружала громадную кухонную плиту, сколачивала обеденные и кухонные столы, оборудовала склад-погреб, строила палаточный городок и в обязательном порядке сооружала на должном удалении от озера общественные туалеты. Мне и сейчас приятно вспоминать эту практику – наши парни и девушки были красивы и здоровы, жили они дружно, работали хорошо, вечерами "балдежно" пели песни, разбредаясь затем парочками по теплым окрестностям, как это делали когда-то и мы в Крыму. Очень удачной была и геология. На ограниченной площади можно было наблюдать и картировать несколько литологически разнородных осадочных толщ, пачку вулканитов, разнообразные интрузивные тела, контактово-метаморфические и регионально-метаморфические породы. Были на этой территории и разрабатывавшиеся некогда рудные скарны с медной минерализацией, было и почти разведанное магнетитовое скарновое месторождение «Самсон». Такого многообразия на участке 20х20 км я не видел даже в Крыму. Не случайно поблизости располагались и базы других сибирских ВУЗов: Новосибирского и Томского университетов, Томского политеха. Конечно, мы регулярно встречались с ними, а поближе к концу сезона проводили и общую спартакиаду, куда входили помимо игровых видов спорта (футбола, баскетбола, волейбола) соревнования по легкой атлетике, плаванью и даже гребле.
Отдельным праздником (пожалуй, главным для нашего института) был день Нептуна. Обнаженные до плавок и размалеванные ребята изображали чертей, девушки, изукрашенные всякой зеленью, – русалок. Лучшим Нептуном был А. Д. Шелковников. Его лицо обрамляла громадная золотая борода, сделанная из тонкой витой медной проволоки, выпускавшейся расположенным неподалеку Туимским медным заводом. Ребята были весьма изобретательны, преподаватели не отставали от них, и праздник проходил очень весело.
Не скучали мы и в другие дни, не докучая студентам особо повышенным вниманием. Преподавательский палаточный городок отделяло от студенческого метров 200, и мы развлекались сами по себе. Наша молодежь (аспиранты, лаборанты) частенько затевали танцы под магнитофон. Иногда все мы пели у костра. Старшие, однако, уставали раньше и где-то часов в 11 вечера, пропустив по паре стаканов сухого красного вина (преимущественно, болгарского) мы уходили спать, чтобы утро встретить бодрыми и активными. Когда ложились молодые, ей Богу не знаю. В хорошую лунную погоду музыка звучала часов до двух, но ведь можно было не спать и после музыки!
Конечно, организация палаточного города требовала слишком много затрат, как денежных, так и физических, и мы сразу же стали мечтать о сооружении стационарной базы, тем более, что за примером далеко ходить не надо было: и томичи, и новосибирцы такими базами располагали. Первым шагом на пути к реализации этих замыслов было получение земельного отвода под застройку, что представлялось не простой задачей, поскольку север Хакассии имел статус курортно-оздоровительной зоны. Я решил воспользоваться тем обстоятельством, что у нас учился сын В. Т. Угужакова – председателя облисполкома Хакасской АО. Можно было надеяться, что папа поможет институту, в котором учился его сын. В один из дней я отлучился из лагеря и уехал в Абакан, на прием к Василию Трофимовичу. Как я и надеялся, меня, представителя Института цветных металлов, да еще и заведующего кафедрой геологии, приняли без предварительной записи. Беседа была откровенной и продолжительной. Наша просьба была принята с пониманием, однако, трудностей на пути к ее реализации было гораздо больше, чем я думал: необходимо было разрешение санитарно-курортного управления, санитарно-эпидемической службы, управления водного хозяйства, главного архитектора области, областного земельного управления, пожарной инспекции, еще каких-то ведомств, и лишь потом сессия областного совета принимала соответствующее решение. Когда я успею собрать все эти визы? Увидев мою растерянность, Василий Трофимович рассмеялся: «– Не переживай. В ближайшую субботу недалеко от вашей базы в лесочке на берегу озера Шира состоится пикник областного руководства по случаю начала отпускного сезона. Там будут все, кто тебе нужен. Я пришлю за тобой машину, ты будешь почетным гостем на нашем празднике. Погуляешь с нами, а я познакомлю тебя со всеми нужными людьми. Они эту встречу не забудут, и осенью ты за один день без всяких задержек соберешь все необходимые документы».
Василий Трофимович был подлинным хозяином своей области, которая была, возможно, единственным регионом Советского Союза, где существовала в полной мере именно советская власть. Поясню для незнающих, что власть в нашей стране всюду принадлежала вовсе не советам, а коммунистической партии, поэтому всюду (в любой республике, области, районе) первой фигурой был секретарь соответствующего партийного комитета – крайкома, обкома, райкома. Всюду, но не в Хакассии. В Хакассии первой фигурой был председатель исполнительного комитета областного совета депутатов трудящихся, а во всех районах области – председатели райисполкомов. Зачем там существовали партийные комитеты я, честно говоря, не понимаю. Вся власть (в полном соответствии с конституцией страны) была в этой области в руках советов!
Глава советской власти Хакассии не забыл обо мне, и прислал в назначенный срок машину со своим персональным шофером. Я попал к самому началу праздника. В тени под деревьями стояли наспех сколоченные столы, достойные кисти живописцев Фламандской школы: темно-бордовые сочные помидоры знаменитого минусинского сорта "бычье сердце", нежнейшие огурчики (свежие и малосольные), яркая зелень молодого укропа, лука, петрушки, кинзы, спаржи, белоснежный, сочащийся слезой, овечий сыр, и среди всего этого гвоздь программы – шампуры с обжаренными сочными кусками баранины. Каких-то пару часов назад эти бедные барашки еще бегали и радовались жизни! Под столами в пластиковых коробах лежали в колотом льду запотевшие бутылки сухого вина и водки.
Когда главные ритуальные тосты были провозглашены, первые бокалы выпиты и четкий график торжественного мероприятия рассыпался, Василий Трофимович, приобняв меня за плечи, пошел вдоль столов, останавливаясь время от времени перед теми или иными нужными мне людьми, наливал в стаканы им, мне и себе водки и говорил всюду примерно одно и то же: «Это уважаемый ученый из Красноярска, профессор, хозяин кафедры, где готовят для нас геологов. Осенью он придет к тебе с просьбой. Запомни его хорошенько и сделай все, как нужно. Это я прошу тебя, а не он. Это Советской властинужно!».
Затем мы чокались, пили, сытно закусывали и неспешно шли дальше. Я никогда в жизни не выпил и малой толики того, что было поглощено в тот день. Поэтому, хоть водка была и отличной (минусинского завода – одного из лучших в стране, ни в чем не уступавшего знаменитому московскому "Кристаллу"), а закуска добротной, сытной и обильной, в конце концов, я понял, что сознание мое безнадежно уплывает куда-то. Пока остатки его еще теплились в голове, я произнес какой-то соответствующий ситуации прощальный тост, и машина Василия Трофимовича умчала меня к нашему озеру Иткуль. На подступах к лагерю я попросил шофера высадить меня так, чтобы студенты ничего не увидели. Видимо, он был достаточно опытен в таких делах, аккуратно подвез меня почти к самой моей палатке, укрыв все от любопытствующих взоров корпусом машины, и почти вынес меня оттуда на руках. И все же мое появление не осталось незамеченным. Откуда-то появилась невероятно испуганная Катюша Коляго:
– Лев Васильевич! Что с Вами? Вам нужен врач?
Я с трудом принял почти вертикальное положение:
– Екатерина Климентьевна! Неужели Вы никогда в жизни не видели пьяного мужчины? Ничего мне не нужно. Спрячьте меня незаметно в палатке, и дайте умереть спокойно!
Помню потом сияние солнца, пробивавшееся сквозь палаточный вход, мягкие Катюшины руки, стянувшие с меня рубашку, холод мокрого полотенца, заботливо уложенного у сердца и ласковую прохладу ее пальцев, поглаживавших мой лоб. Мне стало лучше, и вскоре я задремал. И все же качество напитков и закуски сыграли свою роль. Через несколько часов, когда спустилась вечерняя прохлада, я проснулся, с удивлением обнаружив, что я не только не умер, но даже чувствую себя вполне сносно, и не прочь бы поесть. Я вышел из палатки, собрал всех преподавателей и рассказал им о главных итогах своего "гостевания".
В сентябре я приехал в Абакан с начальником отдела капитального строительства нашего института Светланой Левиной. Все бумаги были и вправду оформлены за пару дней. Вечером я зашел в кабинет В. Т. Угужакова, поблагодарил его и передал наше ходатайство о земельном отводе с проектом строительства базы и всеми необходимыми визами и актами. Не прошло и месяца, как в институт пришла выписка из решения очередной сессии областного совета депутатов Хакассии, разрешавшего нам строительство с выделением необходимой земли для этого.
