Второе Всероссийское петрографическое совещание 1 страница

ЕНИСЕЙ

КРАСНОЯРСКИЙ ЦВЕТМЕТ И КАФЕДРА ГЕОЛОГИИ

В Красноярске меня ожидали большие перемены. По ряду личных причин решил уехать в другой город наш директор А. Н. Верниковский. Естественно, ему необходима была замена. Он остановил выбор на мне:

– Соглашайся. Ты – молодой доктор. Тебя знает и ценит министр геологии, к тебе хорошо относится и поддерживает тебя первый секретарь Крайкома партии, о тебе очень высокого мнения директор головного института. Так что – никаких преград я не вижу. Быть тебе директором!

Предложение, конечно же, было соблазнительным. К тому же у меня были вполне разумные мысли о перспективах развития отделения с целью скорейшего преобразования его в самостоятельный институт. И все же было одно весьма и весьма серьезное "но", предостерегавшее меня от такого решения. Когда-то в первой моей производственной характеристике ее автор Ю. Е. Погребицкий написал, что я могу быть отличным руководителем коллектива численностью не более 10-15 человек, и я прекрасно понимал, что он прав. Ну – не начальник я! Слишком мягок, недостаточно требователен. Может, и был я в ту пору неплохим руководителем, и даже лидером коллектива друзей и единомышленников, каким был наш сектор, но по сути своей я – не директор! Я не могу представить, как я смогу кого-то уволить, даже если буду сознавать, что это необходимо. Я никогда не закрою бесперспективного направления исследований, я буду лишь упорно убеждать тех, кто этим занимается, в том, что эти работы надо бросить. Наверное, из меня получился бы не такой уж плохой "зам. по науке", но никак не директор! Поразмыслив надо всем этим, я принял окончательное решение, и отказался.

Однако почти в то же время я получил альтернативное предложение, менявшее мою судьбу еще более радикально – возглавить (а по существу и сформировать) кафедру геологии в Красноярском институте цветных металлов. Это совершенно необычный ВУЗ, пожалуй даже уникальный, а потому вполне заслуживающий особого разговора. В его стенах под одной крышей сосредоточена подготовка кадров для всех отраслей производства, направленных на обеспечение страны цветными металлами и тем, что из них изготовляют. Добыча любого металла начинается с поисков месторождений? Значит, нужны геологи. Что идет дальше? Разведка? Нужны специалисты по технике разведки. Разработка? Нужны горняки. Добытая руда нуждается в предварительной обработке, обогащении – значит, нужны обогатители. Затем идет собственно добыча металлов, реализуемая разными путями: плавкой руды (пирометаллургией), электролизом (электрометаллургией), химическими процессами. Затем металл обрабатывают – литье, штамповка и прочее. Наконец, на всех стадиях требуется экономический контроль. Вот этот институт и готовил геологов-поисковиков, разведчиков, горняков, обогатителей, металлургов, литейщиков, специалистов по обработке металла давлением и иными методами и так далее, вплоть до экономистов. Соответственно был совершенно необычным диапазон факультетов и кафедр. Ну где еще кафедра петрографии могла соседствовать с кафедрой металлургических печей? И в этом был определенный смысл. Только наши выпускники могли представить (хотя бы в общих чертах) весь процесс целиком и определить значимость и место своей специальности в общей технологической цепочке. Исключительно эффективным оказывался нередко и процесс межкафедрального научного общения: многие проблемы обсуждались на общих заседаниях Ученого совета, объединявшего все направления, а потому всяческие рекомендации, поправки и дополнения могли поступать с совершенно неожиданных сторон!

Когда-то Цветмет находился в Москве. В 1930 году он был выделен из состава единого горно-промышленного ВУЗа – Московской горной академии, которая была разделена на шесть обособленных институтов: Нефтяной, Торфяной, Горный, Геолого-Разведочный, Институт стали и Институт цветных металлов. Придя к власти, Н. С. Хрущев решил, что в столице сосредоточено слишком много технических ВУЗов, и было бы неплохо переместить их поближе к производству. Пожалуй, в этом был определенный смысл, но, как и из большинства прочих рациональных партийных задумок, ничего путного из этого не вышло ("хотели, как лучше, а получилось, как всегда"). Реально из Москвы был переведен только один институт – Цветмет. Почему его перевели именно в Красноярск – понятно. На севере Красноярского края находится Норильск, обеспечивающий страну медью, никелем, платиноидами, южные районы края дают алюминий, золото, в самом городе находился химико-металлургический завод, производивший редкие металлы, как в чистом виде, так и в форме соединений. Одного не учли разработчики постановления – резкого различия в условиях жизни в столице и в Красноярске. В Москве по тогдашним меркам было все, в Красноярске же в те годы не было ничего – ни еды, ни одежды, ни прочих товаров. Москвичи (тем более, уже сделавшие карьеру, получившие ученые звания, степени и соответствующие должности) могли уехать в Сибирь только принудительно, в форме ареста или ссылки, а такой путь укрепления научно-технического потенциала Сибири только что прикрыл сам Никита Сергеевич. В итоге из почти тысячи преподавателей этого института Москву покинуло чуть больше семидесяти человек. В Московском Цветмете работали академики, члены-корреспонденты и более сотни профессоров, а в Красноярск уехал лишь один профессор – Н. Х. Загиров, назначенный ректором. Даже подавляющее большинство доцентов осталось в столице. В итоге многие научные и учебные направления оголились полностью, от выпуска большинства специальностей пришлось отказаться. Институт фактически прекратил свое существование. По сути, его не перевели в Красноярск, а закрыли в Москве и начали заново создавать в Красноярске. Хорошо еще, что техническая учебная база в основном сохранилась: была перевезена большая часть учебной библиотеки, значительная часть наглядных пособий, включая коллекции горных пород и минералов, модели кристаллов, коллекции вымерших организмов. Геологам повезло и в том отношении, что со всеми этими материалами приехал молодой доцент Ф. М. Ананьев, не позволивший этим коллекциям погибнуть в первые годы пребывания института в Красноярске, когда они по вполне понятным причинам были не нужны никому.

Однако зародыш все-таки привился на Красноярской земле. Сказалась помощь местных властей, всемерно содействовавших его становлению, помогало и Министерство цветной металлургии – одно из богатейших в СССР. Огромную помощь оказал Московский институт стали, получивший в наследство здания и прочую столичную недвижимость Цветмета. Институт стали взял на себя методическое шефство над новым Красноярским институтом, систематически посылая туда в долгосрочные командировки наиболее толковых из своих молодых преподавателей. Именно Институт стали прислал нам последовательно двух ректоров – В. С. Стрижко и В. В. Мечева, один был специалистом по гидрометаллургии, другой по металлургическим печам, но, смею вас заверить, оба они вполне разумно разбирались в проблемах, возникавших перед геологическими кафедрами, и мы всегда находили у них полное понимание и должную поддержку. Так или иначе, но Институт цветных металлов в Красноярске не только "поднялся с колен", но и неуклонно возвращал утраченные позиции. Год за годом восстанавливался выпуск потерянных специальностей. К шахтерам добавились специалисты по открытым горным работам, к металлургам – обогатители. Ежегодно открывались новые кафедры. Лет через десять после переезда в Красноярск Цветмет возобновил выпуск геологов, создав кафедру геологии. Со временем стало ясно, что объединять в рамках одной кафедры прикладные дисциплины (месторождения полезных ископаемых, методика и техника разведки, основы геологического картирования, методы подсчета запасов и т.д.) с предметами научной направленности (минералогия, петрография, геохимия) весьма сложно и не рационально. Было принято решение организовать помимо прикладной «Кафедры геологии месторождений полезных ископаемых» и общенаучную «Кафедру общей геологии, минералогии и петрографии». Нужен был заведующий. Руководство Цветмета выбрало меня. Крайком КПСС этот выбор одобрил. На собеседовании мне была обещана большая свобода как в подборе и расстановке кадров, так и в корректировке учебных планов.

Это предложение меня очень заинтересовало. Хотя мой педагогический опыт ограничивался практикой, которую я проходил в период своего пребывания в аспирантуре, я был уверен в том, что смогу стать хорошим педагогом. Еще будучи студентом, я часто представлял себя в роли лектора. Слушая любимых профессоров, я нередко думал: «Вот это я обязательно использую, когда буду сам читать лекцию на эту тему, а вот этот вопрос я непременно буду излагать иначе, в другой последовательности и с другими акцентами!». Я хотел преподавать! К тому же, как я уже говорил, у меня обозначились некоторые нелады со здоровьем, снижавшие мои "достоинства" геолога-полевика. Обеспокоенный этим, я стал подумывать, что с экспедиционной жизнью пора кончать. Словом, предложение возглавить кафедру (а по существу и создать ее) пришлось мне более чем кстати!

Тем не менее, проблем и вправду хватало. Взять хоть такую рядовую задачу: отпуск у преподавателя два месяца, однако учебная полевая практика (на которой "задействован" весь состав кафедры) кончается 5 августа, а учебный год начинается 1 сентября, т.е. через 25 дней. Как в эти 25 дней втиснуть 48-дневный отпуск? Задача посложнее пресловутой "квадратуры круга". Честно говоря, я до сих пор не понимаю, как мне удавалось ее решать на протяжении двенадцати лет, но как-то удавалось! Все использовали свой отпуск в течение года, не накапливая существенных "хвостов", и все занятия шли четко по расписанию, ибо преподаватель (это я четко усвоил!) – "существо позвоночное", поскольку живет по звонкам.

Конечно, основное ядро нового коллектива составили преподаватели, которые уже работали в Цветмете до моего прихода и после создания нашей кафедры перешли к нам. В большинстве своем это были выпускники Томского университета. Палеонтологию, историческую геологию и геологию СССР вела доцент Л. В. Глухова – палеоботаник, окончивший аспирантуру у великого (без всякого преувеличения) С. В. Мейена. Минералогию и геохимию вел доцент А. Д. Шелковников, которого я хорошо знал еще по его работе в Красноярской геологосъемочной экспедиции. Основы геологического картирования читал Р. А. Цыкин. Проблема возникла с петрографией. Конечно, я сам мечтал об этом курсе, но в Цветмете был свой отличный петрограф – доцент В. Н. Смышляев. Вряд ли я смог бы вести этот предмет лучше него. А в таком случае был ли смысл отбирать этот курс себе и наносить тем самым кровную обиду хорошему специалисту? После всяких прикидок и размышлений, я оставил петрографию и кристаллографию за Виктором Николаевичем, а себе взял литологию у третьего курса и общую геологию у первого, к которым через год добавилась геотектоника у пятого курса. И все же самым лучшим педагогом была у нас З. Н. Файнберг, которая вела лабораторные занятия по петрографии, обучая студентов премудростям микроскопии. Она была несколько старше меня, но окончила тот же Питерский университет и училась у тех же преподавателей. Ее любимым учителем петрографии был К. М. Кошиц, о котором я писал в первых главах этих воспоминаний. Зинаида Николаевна была со студентами терпелива, мягка, но в то же время требовательна и настойчива, как заботливая мать. Она любила их, а они отвечали ей искренним уважением и обожанием. Я рад, что мне довелось работать с таким человеком.

И все же кафедра нуждалась в пополнении новыми сотрудниками, причем, прежде всего, по самой низкооплачиваемой категории – "лицами без ученой степени". Мне нужны были: ассистент для проведения лабораторных работ по курсу общей геологии, заведующий геолого-минералогическим музеем, который настолько разросся, что был только что выделен в самостоятельную единицу, и "заведующий лабораторией кафедры" – так в нашем институте называли главу всех лаборантов, сочетавшего свои командирские обязанности с материальной ответственностью за кафедральное имущество. А имущество у нас было немалым – учебные коллекции минералов, горных пород, вымерших организмов, наборы моделей кристаллов, десятки микроскопов, теодолитов, нивелиров, сотни (если не тысячи) учебных плакатов, сотни брошюр учебных пособий. Все это требовало ухода, учета, поддержания в рабочем состоянии и регулярной замены по мере неизбежного износа. А зарплата у этого человека не так уж велика, ибо образование у него не высшее: со всеми возможными надбавками – не более 120 рублей. Заведующий музеем получал еще меньше – 110 руб. С ним, однако, дело решалось проще. Наташа Щеголева – радистка, ездившая с нами на Тулай Киряку, показалась мне исключительно подходящей кандидатурой. Она была замкнутым по натуре человеком, склонным к уединению, а потому лучшего места, чем музей, для нее трудно было придумать. Я был уверен, что она охотно примет мое предложение, и не ошибся. И это было отлично, поскольку была она аккуратна и пунктуальна.

Придя к нам в Цветмет, Наташа как-то незаметно, но решительно взялась и за проблемы моего здоровья. Она увлекалась скалолазаньем, и едва ли не все свободное время проводила на Красноярских столбах, шлифуя свое незаурядное мастерство в упорных тренировках. Была она кандидатом в мастера спорта, входила в славную сборную Красноярска, неоднократно побеждавшую в чемпионатах Союза. Мне, конечно, и в голову не приходило взбираться на те скалы, куда поднималась она, но Наташечка все же "растормошила" меня и уговорила сопровождать ее в субботних поездках. Мы приезжали вечером на обычном городском автобусе к долине реки Базаихи, затем шли по дорожке вдоль частных садов и пионерских лагерей, потом лесной тропой выходили "с тыла" к территории заповедника "Красноярские столбы". Наташа шла на тренировочную трассу, присоединяясь к своим товарищам по сборной, а я уходил к длинной и легко доступной скале, именовавшейся Китайской стеной, и неспешно взбирался на нее, балуясь по пути лесными ягодами. Наверху я выбирал хорошую сухую площадку, разводил костерок и пил чай, любуясь огнями города, все ярче проступавшими в сгущавшихся сумерках. Часов в девять вечера приходила усталая Наташа, садилась рядом, с серьезным видом измеряла мой пульс, а потом заваривала свой "фирменный" сборный чай из листьев дикой смородины, душицы и таволги. Мы бросали на землю пихтовый лапник, укрывались плащами и засыпали на свежем воздухе. Утром нас будила бодрящая прохлада, я снова разводил костерок, мы завтракали, Наташа уходила на свои тренировки, а я спускался с горы в долину Базаихи и уезжал на автобусе в город. И так каждую субботу пять километров тайгой полегоньку в гору, потом целительный чай и сон на свежем воздухе в обществе весьма дружелюбно ко мне расположенной, заботливой, но в то же время вполне строгой и целомудренной девушки, затем пять километров тайгой с горы... Я получал заряд бодрости на всю неделю. Более того – бодрость и здоровье накапливались. К тому же Наташечка была строгим целителем – она не забывала обо мне и в будни. Ее девиз был "Питание должно быть регулярным, достаточным, и без излишеств", и она настойчиво требовала, чтобы я всегда в одно и то же время пил чай, кофе, регулярно обедал, составляя мне компанию, если я был не в настроении. Ее настойчивость дала результаты: через несколько месяцев боли в сердце куда-то ушли, исчезли слабость, одышка. К осени я перестал думать о своих болячках, ко мне возвращались почти уже забытые ощущения бодрости и здоровья.

Вернемся, однако, к кадровым проблемам. На должность заведующего лабораторией я решил сосватать Веру Волчок (бывшую Ланко). Она уже несколько лет как развелась с Виленом, одна растила сына и зарабатывала себе на жизнь в системе торговли. В последнее время, насколько мне было известно, она работала в книготорге, и мои коллеги-геологи добывали время от времени с ее помощью те или иные дефицитные издания. Узнав адрес ее магазина, я отправился туда, и употребил все свое красноречие. Не знаю уж как, но мне удалось уговорить ее. Вера пришла на кафедру, осмотрела все хозяйство, познакомилась с будущими своими подчиненными и... написала заявление о поступлении к нам на работу. Из нее вышел хороший начальник: в меру строга, в меру покровительственна и заботлива, весьма организована и исполнительна. Девочки под ее началом работали хорошо, а потому все преподаватели кафедры были довольны. Вера полюбилась не только мужчинам, но и женщинам, что бывает не так уж часто. К тому же у нее проявился великолепный талант снабженца. В ту эпоху всеобщего дефицита и тотального строжайшего распределения она, благодаря исключительной коммуникабельности и личному обаянию, умудрялась доставать для кафедры без лимитов не только писчую бумагу и прочую мелочевку, но даже пишущие машинки и (совсем уж немыслимо!) – сверхдефицитные микроскопы! Узнав это, институтские власти стали упорно переманивать ее в отдел снабжения, соблазняя повышением оклада и прочими благами, но Вера так и не ушла от меня.

Третьим моим "приобретением" стал ассистент-геолог. Перебрав мысленно знакомых женщин, я вспомнил о работавшей некоторое время в СНИИГГиМСе Катюше Коляго. Ее муж был некогда доцентом Цветмета и получил от института хорошую трехкомнатную квартиру. Однако так уж получилось, что вскоре развелся он со своей Катюшей, оставил ей квартиру и двух малых детей, а сам уехал в Новосибирск. Катюша ушла из СНИИГГиМСа, где получала очень скромную зарплату младшего научного сотрудника, и устроилась старшим инженером в Красноярском Гидропроект. Ассистентом кафедры она получала бы заметно меньше, чем в Гидропроекте, но зато Цветмет был в пяти минутах ходьбы от ее квартиры, что давало возможность регулярно навещать детей, а это было весьма существенно, поскольку старший ребенок должен был осенью идти в школу. К тому же я обещал Катюше немедленное поступление в аспирантуру и всемерную помощь в работе над диссертацией. Приобретение это оказалось не менее ценным, чем два других. Екатерину Климентьевну полюбили студенты: она была внимательна и терпелива. Она учила их и непрерывно училась сама. Вскоре она, действительно, защитила диссертацию, стала доцентом. Проработала она на кафедре более 20 лет, до самой своей безвременной кончины.

Через год я сумел найти еще одного отличного преподавателя – Ларису Павловну Костененко (тогда еще Копылову). Она была кандидатом наук и заведовала минералогической лабораторией на крупном металлургическом предприятии – заводе Сибэлектросталь. Наша кафедра вела геологические дисциплины не только у будущих геологов, но и у горняков, обогатителей, экономистов. Мы давали и "Рудную минералогию" металлургам. Я понимал, что такой курс должен существенно отличаться от курса минералогии для геологов, и лучше всего с этим мог справиться минералог, имеющий практический опыт работы на металлургическом предприятии. Поэтому Лариса Павловна представлялась мне бесценным специалистом. Я уговорил ее сначала поработать у нас совместителем – читать лекции металлургам вечернего отделения. Она оказалась хорошим лектором, и ей самой это понравилось. Еще через год она перешла к нам окончательно, став штатным доцентом.

Я был очень доволен своей кафедрой, хотя была она достаточно многочисленна и даже "громоздка": помимо геологических дисциплин за нами были закреплены геодезия (у геологов и горняков), основы маркшейдерского дела (у горняков), а также цикл дисциплин по технологии и технике разведки, лишь лет через семь обособившийся в самостоятельную кафедру. Мои коллеги ни разу не подвели меня. Работать с ними было не всегда просто, но всегда радостно. В проводившихся тогда регулярно всякого рода смотрах, конкурсах и социалистических соревнованиях наша кафедра всегда занимала ведущие места, и я полагаю, что это была не мое личное достижение, а заслуга всех моих коллег – от лаборантов и аспирантов до доцентов и профессоров, которые в конце концов тоже появились. Немало толковых ребят было и среди наших студентов, оставивших о себе добрую память. Многие из них работают сейчас на ведущих постах в научных и производственных геологических организациях Красноярского края и Сибири в целом. Еще при мне пришли на кафедру аспирантами и ассистентами, а вскоре защитились и стали доцентами Лена Звягина, Сережа Ананьев, Николай Леонтьев. Чуть позже к ним присоединились Гена Шведов и Леша Свиридов. А пять лет назад мне довелось стать оппонентом на защите докторской диссертации, посвященной геодинамике Таймырской складчатой области, написанной одним из моих бывших студентов Валерием Верниковским. Когда-то он по моей рекомендации проходил производственную практику в Таймырской группе А. И. Забияки, писал под моим руководством курсовую и дипломную работы по геологии северного Таймыра, затем защитил кандидатскую, стал самым молодым таймырским доктором, а затем и членом-корреспондентом РАН. Сейчас он работает вместе со своей женой Тоней (тоже моей бывшей студенткой, а ныне доктором наук) в Новосибирске, в институте Геологии Сибирского отделения РАН у Н. Л. Добрецова, руководит заодно и кафедрой геологии в Новосибирском университете. Закончил нашу кафедру и Сережа Безбородов, ныне – Сергей Михайлович, вице-президент акционерного общества «Севералмаз», разрабатывающего уникальные алмазные месторождения Архангельской провинции.

По истечении первого года я узнал, что институт имеет средства для приглашения специалистов из любых городов Советского Союза для чтения лекций по тем или иным локальным курсам, выходящим за рамки стандартных программ, раскрывая те направлениях науки, в которых эти исследователи являются лидерами. Нужно лишь уговорить их, что не так просто, поскольку не каждому охота ехать в нашу сибирскую глухомань. Я решил опираться на свои личные знакомства. Прежде всего, я пригласил из Ленинграда своего однокурсника и друга, лучшего на то время (да, пожалуй, и всегда) знатока карбонатитов Л. С. Егорова с просьбой прочитать цикл лекций о природе и происхождении несиликатных магм. Опыт оказался удачным. Студентам было исключительно интересно "видеть живьем" и слушать не просто квалифицированного ученого, но ведущего специалиста в этой области, человека, активно разрабатывающего данную проблему, ученого с мировым именем. В то же время, получив возможность общаться с такой личностью, ребята видели, что это вполне обычный человек, учившийся в хорошем, но вполне обычном советском университете, работающий отнюдь не в элитном научном институте. Я любил подчеркивать, что люди не рождаются знаменитыми, а становятся ими, если всецело отдают себя избранному делу. Мне кажется, воспитательный эффект таких лекций был даже выше образовательного.

Следующим избранником кафедры стал В. Л. Масайтис, прочитавший цикл лекций об астроблемах и импактогенезе. Мог ли кто-либо в России (и даже в целом Мире) сделать это лучше, чем он? Едва ли! Приглашали мы не только "столичных звезд" – лекции по петрологии щелочных метасоматитов прочитал В. Г. Кушев, работавший тогда в Улан-Удэ. Лекции по основам геодинамики, только начавшей входить тогда в моду, прочитал Б. М. Чиков из Новосибирска. Конечно, приглашали мы не любых ведущих специалистов в той или иной области, а только тех, в чьем лекционном мастерстве я был уверен, поскольку был хорошо знаком с ними и неоднократно слышал их публичные выступления на разных совещаниях. Этот фактор "личного знакомства" позволял незаметно решать и еще одну задачу – поднимать авторитет кафедры в глазах студентов: они видели, что приезжающие "знаменитости" держатся с их преподавателями на равных. Согласитесь – для ребят это немаловажный фактор. Я и сейчас, много лет спустя, встречаясь с бывшими нашими студентами, с удовлетворением отмечаю, с какой гордостью они вспоминают и о тех приглашенных специалистах, кого им довелось услышать, и о тех преподавателях, с кем они общались повседневно. Я с гордостью вспоминаю, что учился петрографии у самого Н. Г. Судовикова, но мне (что уж тут лукавить) лестно узнавать, что наши выпускники говорят при случае, что они учились петрографии не у кого-нибудь, а у Махлаева. Внимательный читатель спросит: "А как же так, ведь петрографию на кафедре вел не Махлаев?". Да нет. Пришлось-таки, в конце концов, взять этот курс мне, и причина была трагичной и горькой. Наш блестящий петрограф В. Н. Смышляев был сбит на улице машиной, получил тяжелые травмы, а вскоре после того вообще ушел из жизни. Так что последние пять лет работы на кафедре (с 1979 по 1984 год) пришлось мне взять на себя и петрографию, и кристаллографию, переложив на плечи своих коллег некоторые другие из читавшихся мною курсов – общую геологию и геотектонику. Зато уж в случае болезни кого-либо из лекторов я мог при необходимости читать все, кроме разве что геодезии и палеонтологии, и каждого из преподавателей я с полным правом мог считать своим коллегой.

Сейчас в правобережном районе Красноярска существует целый городок: учебный и лабораторный корпуса института, мастерские, гаражи, несколько общежитий, библиотека, спортивный комплекс с плавательным бассейном, жилые дома для преподавателей. Пожалуй, в Москве такого не было. Единственное, в чем нынешний Красноярский Цветмет (Красноярский университет цветных металлов и золота) отстает от своего московского прародителя, это отсутствие академиков в преподавательском составе. Что же до докторов наук, то их там сейчас не меньше, чем было в Москве, да и по уровню своей квалификации, по научному авторитету, они, я думаю, не уступают московским. Я рад, что и мой личный вклад в возрождение знаменитого Цветмета оказался своевременным и существенным. Во всяком случае, моя кафедра живет, процветает, и ядро ее составляют сейчас мои бывшие студенты.

КОРРЕЛЯЦИЯ ДОКЕМБРИЯ

(моё первое международное совещание)

В конце августа – начале сентября в Москве был проведен крупный международный симпозиум “Корреляция докембрия”, организованный в рамках Международной программы геологической корреляции (IGCP) по линии ЮНЕСКО и международного союза геологических наук (IGSU). Инициатором созыва этого симпозиума и подлинным его “хозяином”, а отнюдь не формальным председателем оргкомитета был министр геологии СССР академик А. В. Сидоренко. Совещание собрало более 200 участников, представлявших 21 страну. В основном это были далеко не рядовые исследователи, а явные лидеры своих научных направлений, и поэтому попасть в их число было весьма непросто. Многие весьма авторитетные институты даже нашей страны (страны- организатора) были представлены одним – двумя делегатами. Легко представить мое удивление и радость, когда я получил официальное приглашение на эту встречу. Кроме меня были приглашены еще два члена нашей таймырскй команды – Наташа Коробова и Толя Забияка, что сделало делегацию Красноярска весьма солидной. Конечно же, причиной этого были не столько наши реальные достижения в разработке соответствующих проблем, сколько искреннее желание Александра Васильевича помочь очередной провинциальной группе выйти за пределы региональных границ, завязать знакомства с коллегами, работающими в смежных направлениях науки. Это был мой дебют на международной арене. Я выступил с докладом о реконструкции первичной литологии ультраметаморфических комплексов как о ведущем элементе их геологической корреляции. В материалах симпозиума было напечатано и Наташино сообщение о формации ильменитовых сланцев и ее корреляционном значении.

Мы трое попали на международное (и столь крупное) совещание впервые. Поэтому нам было интересно все, последний месяц перед выездом мы только и жили ожиданием. Не удивительно, поэтому, что приключения начались загодя. Прибыв в Москву, мы обнаружили, что в нашем багаже нет сумки с “парадной” Наташиной одеждой и обувью. В Красноярском аэропорту она была, это мы помнили точно! Пришлось срочно звонить домой друзьям, просить их съездить в аэропорт. Оказалось, что сумка так и простояла сиротливо в зале ожидания больше десяти часов: ее пинали, отодвигали, через нее перешагивали, но никто ее так и не присвоил. Друзья забрали ее и увезли домой, а Наташе пришлось срочно покупать необходимое, благо в магазинах Москвы можно было приобрести вполне приличное одеяние по весьма умеренным ценам.

На симпозиуме я встретил многих своих советских коллег, включая и тех, с кем уже многие годы не виделся. Очень радостной была встреча с М. А. Гиляровой, учившей меня некогда основам геологического картирования, с моим однокурсником Виктором Головенком, которого я не видел с самого своего переезда в Красноярск, с глубоко уважаемыми Б. С. Соколовым и Л. И. Салопом. Однако наиболее интересными были, конечно же, встречи с иностранными коллегами, особенно с теми, с кем я был ранее знаком заочно на основе обмена публикациями – финном Аймо Миккола, чехом Петранеком, немцем Яном Хоффманом, англичанином Брайаном Уиндли, канадцем Джоном Янгом. Самое яркое впечатление осталось у меня от знакомства с профессором Жоржем Шубером, директором парижского “Международного бюро геологического картирования”. Первые работы Ж. Шубера я прочитал сразу после окончания университета, в тот год, когда я работал в ВИРГе и обстоятельно штудировал зарубежные труды по проблемам гранитообразования. Меня очень заинтересовала тогда его статья 1948 года “Гранитизация как ядерный палингенез”, в которой уменьшение в гранитизируемых породах содержаний магния, железа, кальция при одновременном возрастании доли кремния и щелочей объяснялось не геохимическими процессами привноса-выноса, а ядерными преобразованиями. У нас в СССР аналогичные представления развивал несколько позже независимо от Шубера украинский геохимик Ю. Слензак. Из программы симпозиума я узнал, что Жорж Шубер является его участником, и на одном из первых пленарных заседаний должен выступить с докладом. Я ждал этого события с нетерпением, и вот Б. М. Келлер объявил, что на трибуну приглашается профессор Шубер, Франция. Сразу же вслед за этим на весь зал прозвучали почему-то русские слова: «Юрий Александрович. Да-да, это я – Юрий Александрович. Так меня зовут по-русски. И, если аудитория позволит, я сделаю свой доклад на русском языке».