Философ Джон Локк

Паяц, обучающий сороку

Конный портрет Карла V

В жизни Карл V был Дон Кихотом большой европейской политики, пытался под знаменем католицизма создать «мировую христианскую державу», потерпел поражение и отрёкся от престола. И если бы придать ему худобы, чудаковатости и непомерного роста…

Именно это в избытке находим в картине Алессандро Маньяско «Паяц, обучающий сороку». Вот уж поистине «антипарадная» вещь, в которой комизм выступает в сочетании с внутренним трагизмом. Чудаковатость представлена здесь на пределе: тощая фигура комедианта в нелепом колпаке перед задравшей голову птицей. Но одновременно это болезненный гротеск нищенского существования в каких-то развалинах (скудость подчёркнута почти монохромной живописью в коричневато-серой гамме).

Алессандро Маньяско

Если взять нечто среднее между этими работами Тициана и Маньяско, то, пожалуй, и получим образ Дон Кихота, вполне идентичный тому, что мы знаем по роману Сервантеса.

Теперь попытаемся представить себе Фауста. И того Фауста, каким он впервые вошёл в литературу в немецкой «народной книге» конца XVI века, и того Фауста, каким он стал на грани XIX столетия в знаменитой трагедии Гёте. («Народная книга» – получивший широкое хождение тип дешёвых изданий, рассчитанных на самого широкого читателя и часто основанных на обработке какого-либо сюжета фольклорного происхождения.)

Итак, что такое Фауст. Во-первых, это учёный-фанатик, аскет, высохший в бессчётных трудах. Нечто подобное находим в «Портрете философа Джона Локка», выполненном английским художником Гдфри Нллером ([Нэллер] 1649–1723). Локк (1632–1704) разрабатывал теорию познания, что роднит его с Фаустом. На портрете он всем своим существом устремлён куда-то вдаль. Взгляд у него, что называется, невидящий (вне окружающей реальности), он пытливо сверлит им туманы абстракций. Но вместе с тем внутри этой натуры гнездится нечто демоническое – в гольной черноте глаз, в упрямо сжатых губах.

Годфри Неллер

Отсюда рукой подать до Фауста, в котором вскипает мятежный пафос богоборца. Скульптор Лоренцо Бернини воссоздаёт своего «Давида» в исключительной остроте контуров лица и тела. Фигура изваяна в резком развороте, в напряжённейшей позе замаха. Лицо с гневно прикушенной губой и сдвинутыми бровями – это не столько поединок с предполагаемым Голиафом, сколько бунт против небес, к которым обращён ненавидящий взгляд персонажа. В своём злом упорстве он готов в одиночку бороться против всех и вся. Какая противоположность образу Давида в ренессансной скульптуре! Припомним, например, «Давида» Микеланджело – там были спокойствие, уравновешенность, гармоничность.

Лоренцо Бернини