Интересы фольварочного хозяйства рано или поздно должны были столкнуться с интересами горожан. Однако и в этом отношении XVI в. создавал иллюзию благополучия. Общая экономическая обстановка благоприятствовала развитию ремесла и торговли, хотя рост цен на изделия ремесленников был далеко не так стремителен, как рост цен на зерно. Тем не менее наличие денег и у шляхтичей, и у крестьян обеспечивало сбыт городской продукции по выгодным ценам, а государственная политика регулирования городского рынка пока еще не сказалась негативно на торгово-ремесленной деятельности бюргеров.
Ремесло весьма динамично развивалось в городах и местечках. В этом отношении особенно выделялись Краков, Гданьск и Познань, а за пределами коронных земель — Вроцлав, Вильно и Львов. Более того, в Великой Польше появились первые рассеянные мануфактуры, а кое-где возникали весьма крупные сукновальни, красильни, кирпичные и металлургические мастерские, в которых применялся и наемный труд. Совершенствовалась технология, возникали новые отрасли (такие, как книгопечатание и бумажное производство). Наряду с железом росла добыча меди, свинца, серебра, а в соляных копях Бохни и Велички было занято около 1000 человек.
|
|
Перелом обозначился в конце XVI — начале XVII в., когда шляхта стала систематически законодательно ограничивать рост цен на городские продукты, выкупать кузницы и использовать в них крепостной труд и вообще всячески тормозить развитие
городского ремесла и торговли, считая, что фольварочное производство (при котором часто существовали и ремесленные мастерские) способно и тут заменить городское хозяйство.
ПОЛЬША XVI - ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XVII в.: СОСЛОВИЯ И СОЦИАЛЬНЫЕ ГРУППЫ
В XV—XVIII вв. в Западной Европе сословные отношения стали постепенно уступать место иному типу социальных связей, для которых определяющим моментом был уже не правовой статус того или другого слоя, а его материальное могущество, экономическая роль, место и роль в системе производства. Хотя традиционные сословные критерии не потеряли своего значения, их влияние становилось все более ограниченным. Польша же вплоть до конца XVIII в. оставалась страной, в которой сословные перегородки являлись основным фактором социальных отношений. Главной тенденцией их развития было не разложение сословных структур, а, напротив, их окостенение, взаимное отдаление и внутренняя консолидация сословий. В этом социальная эволюция общества Речи Посполитой противоположна тому, что мы наблюдаем на западе Европы. Иными словами, вместо социальной модернизации отмечается консервация средневековых начал общественной жизни.
|
|
Польские историки (например, Я. Мачишевский) предлагают следующую периодизацию эволюции социальных отношений в Речи Посполитой этого времени. Период между Нешавскими статутами (1454) и Генриховыми артикулами (1573) характеризовался ростом влияния шляхты и был временем расцвета польской государственности. В 1573—1648 гг. могущество шляхты обернулось упадком горожан как сословия, началом разорения и деградации крестьянства, ослаблением государства, быстрым возрастанием роли магнатов в обществе и торжеством консервативных тенденций в культуре. Между 1648 и 1764 гг. именно магна-терия определяет тонус общественной и политической жизни в Речи Посполитой, что влечет за собой нарастание анархии, катастрофическую децентрализацию, кризис основных институтов государственной власти; в культурном плане это время безраздельного господства католической реакции. На последние десятилетия XVIII в. (1764—1795) приходится начало перестройки социальных отношений, оздоровление государства, регенерация культуры и ее приобщение к достижениям Просвещения.
При этом главной силой, определявшей направление, темп и характер социальных перемен, оставалась деятельность и политика шляхты.
Шляхта Речи Посполитой
Речь Посполитая, как и Испания, принадлежала к тем регионам Европы, где дворянство было очень многочисленным и имело большой удельный вес в социальной структуре общества. В последней четверти XVI в. шляхта составляла 5,6% населения в Великой Польше, 4,6 — в Малой Польше, 3,0 — в Королевской Пруссии и целых 23,4% — в Мазовии. Обыкновенно считается, что в целом 8—10% населения Речи Посполитой принадлежало к шляхте. Для сравнения укажем, что во Франции дворянство составляло 1% населения, в Англии — 3,7 вместе с духовенством, в Испании — 10%. Уже одни эти цифры заставляют обратить внимание на то, насколько своеобразна была польская шляхта и насколько трудно зачислить без оговорок всю ее массу в эксплуататорский класс.
Речь Посполитая, за исключением некоторых территорий, на которых в позднее Средневековье и Раннее Новое время произошла как бы запоздавшая феодализация, не знала типичной для Запада иерархической лестницы, составленной из сеньоров и вассалов.
Внутри шляхты выделяют три слоя: магнатерию, среднюю и мелкую шляхту. Каковы критерии их взаимного обособления? Определить это весьма непросто, поскольку очень велики были региональные отличия. С одной стороны, в Великой Польше среди средней шляхты преобладали владельцы одной деревни, а магнатом считался тот, у кого было 20 и больше деревень. С другой — на юго-востоке Речи Посполитой, на Украине «средним» был владелец 5—10 деревень, а магнатские латифундии включали не только сотни деревень, но и десятки городов. Очень неопределенным является и понятие «мелкая шляхта». В нее входили не только владельцы маленьких фольварков, но и те, кто имел лишь часть фольварка и деревни, или надел, равный одному или нескольким крестьянским ланам или вовсе не имел земли, довольствуясь принадлежностью к клиентеле того или другого магната. Таким образом, имущественный критерий недостаточен для описания не только внутренней стратификации шляхты, но и для обособления шляхты от других сословий.
Наряду с имущественным положением громадное значение для статуса семьи или индивида внутри шляхетского сословия имела принадлежность к той или иной магнатско-шляхетской группировке, генеалогические и родственные отношения, роль в сейме и на сеймике, связь с церковными кругами, обладание государственной или земской должностью. Все это делает условным разделение шляхты на сколько-нибудь четкие, взаимно
обособленные социальные слои. Тем не менее глубокие различия в положении магната и провинциального безземельного шляхти-: ча-»гречкосея» совершенно очевидны. В то же время и тот и другой принадлежали к одному сословию. Что же их объединяло и интегрировало шляхту в целом?
|
|
Объединяющей и интегрирующей силой выступала не столько феодальная собственность на землю, сколько сложившиеся в Польше правовые и социокультурные институты и традиции. Прежде всего это та совокупность публично-правовых и частноправовых привилегий, которыми было наделено шляхетское сословие независимо от социального и имущественного статуса его отдельных представителей. «Золотые вольности» обеспечивали шляхте как сословию не только монопольное право владеть землей, но и безусловное господство в церкви и государстве, доминирование в торговле, особые позиции в уголовном праве, неограниченную власть над крестьянином, фактическую независимость от королевской власти и право контролировать при помощи представительных институтов все действия органов высшего государственного управления, в том числе и самого монарха. Все это законодательно закреплялось в шляхетском праве.
Другим критерием принадлежности к шляхетству было происхождение и определенный образ жизни. Радомский сейм 1505 г. ввел этот критерий даже в законодательство: «...лишь тот может считаться шляхтичем, каждый из родителей которого шляхтич и происходит из шляхетской семьи. И он, и его родители должны проживать как прежде, так и в настоящее время — в своих имениях, гродах, местечках или деревнях в соответствии с обычаем отчизны и привычкой шляхты, живя по уставам и законам, принятым среди шляхты нашего королевства». Эта норма прочно вошла в общественное сознание и юридическую практику Речи Пос-политой в XVI-XVIII вв.
Наряду с сословными привилегиями, происхождением и особым образом жизни большое значение для интеграции шляхты как сословия имела и сама традиционная практика публичной жизни, создававшая иллюзию участия всей шляхты in согроге в управлении государством. Особенно важным это было для мелкой и беднейшей шляхты, которая не упускала случая подтвердить свое исконное шляхетство участием в выборах поветового чиновника, в съезде, в сеймике, в ежегодных военных смотрах, в посполитом рушении. Каждый шляхтич стремился иметь хотя бы самую маленькую, хотя бы и заведомо фиктивную, но признанную в общественном мнении должность (уряд). Эти должности были очень разнообразны и чаще всего не были сопряжены ни с какими реальными обязанностями, но тем не менее среди
|
|
шляхты бытовало убеждение, что шляхтич без должности все равно что пес без хвоста.
Наконец, громадное значение и в глазах современников, и в реальной жизни имели родственные связи и такое специфическое выражение общности шляхты данной территории, как «соседство» (это понятие было введено в польскую науку А. Зайончков-ским). «Соседство» — это та совокупность связей, которая объединяла территориально компактную группу дворянства. Реализо-вывалась эта близость преимущественно во взаимных визитах и совместном времяпрепровождении, влекущим за собой порой и установление родственных отношений. «Соседство» сочеталось, таким образом, с установлением более широких родственнокла-новых объединений, которые консолидировали шляхту.
Но и на этом не кончается перечень интегрирующих факторов в жизни польского шляхетства XVI—XVIII вв. Чрезвычайно существенной была субъективная сторона дела. Шляхетство являлось носителем особой субкультуры с присущими только ей представлениями о мире, специфической этикой, эстетикой, аксиологией и самосознанием. Эта субъективная исключительность ярко запечатлена в шляхетской ментальное™. Шляхетство рассматривалось как некий особый, едва ли не небесный дар. Польский поэт XVI в. Николай Рей писал, что «истинное шляхетство — это какая-то чудесная сила, гнездо добродетелей, славы, всякой значительности и всякого достоинства». Истинный шляхтич как бы генетически наследует весь возможный спектр достоинств, и прежде всего prudentia, temperantia, fortitudo, justitia. Польскому шляхтичу был присущ сословный нарциссизм. Благородное происхождение придавало ему в собственных глазах как бы особое психофизиологическое состояние, которое делало его духом и телом отличным от плебея. Умственные и физические достоинства, добродетель и сила, свобода и ответственность находили в нем, как думали шляхетские идеологи, гармоническое соединение. Один из публицистов писал: «Польский шляхтич от природы обладает всеми талантами и добродетелями, и никто в целом мире не может с ним сравняться». Недостатки шляхтича — и те! — рассматривались как продолжение его достоинств, некий переизбыток сил и способностей, дарованных ему небесами.
Замкнулись ли сословные границы польской шляхты в XVI— XVII вв.? Тенденция к превращению ее в сословную касту, безусловно, существовала. Законодательство не раз пыталось установить крепкие и непроницаемые сословные перегородки. Однако сама многочисленность постановлений сеймов по этому вопросу показывает, насколько неэффективным оказывалось такое
законодательство. В 1496 г. на Петрковском сейме горожанам было запрещено приобретать землю. В 1532 г. этот запрет был подтвержден, и исключение было сделано только для Королевской Пруссии и нескольких крупнейших городов других польских земель. Конституции 1505, 1550, 1565, 1637, 1677 гг. запрещали шляхте под угрозой потери герба и связанных с ним привилегий селиться в городах, заниматься ремеслом, торговлей, принимать назначения на городские должности. Но уже во второй половине XVII в. этот запрет перестал действовать не только de facto, но, судя по всему, и de jure, хотя формально он был отменен лишь в 1775 г. Причиной неуважения к принятому закону было то, что переход шляхтича в город, угрожая ему потерей социального статуса, во-первых, сопровождался чаще всего улучшением материального положения; а во-вторых, далеко не всегда заставлял расставаться с сословными привилегиями. Даже становясь горожанами по роду деятельности и месту проживания, шляхтичи сохраняли особые права и значительную часть «золотых вольностей».
Шляхта смешивалась с другими слоями населения также и в деревне. Сам сельский уклад жизни исключал изоляцию шляхты, особенно мелкой и безземельной, от крестьянства, хотя в правовом отношении дистанция постоянно оставалась весьма велика.
Крепким интегрирующим звеном являлся церковный приход. Он включал фольварк как свою органичную часть, и в повседневной жизни не могло идти и речи об изоляции рядового шляхтича от крестьянина. Нередкими были и случаи социально-и формально-правовой деградации шляхты, превращения ее не только реально, но и номинально в крестьян.
Но более характерна для межсословных отношений противоположная ситуация — проникновение крестьян и городских плебеев в ряды польского дворянства. Хотя в 1578 г. сейм попытался остановить процесс расширения рядов шляхты, лишив короля права нобилитации плебеев, количество парвеню, видимо, не уменьшилось, хотя и росло вопреки законам. Поэтому сейм 1601 г. вынужден был вернуться к этому вопросу и принять специальное постановление «о новой шляхте», закрепив еще раз исключительно за сеймом прерогативу возводить и утверждать в шляхетстве. Однако в 1626 г. налоговый универсал сейма фактически признал статус «новой шляхты», возложив на нее дополнительные налоги.
Многочисленными были шляхетские мезальянсы, в которых шляхтич осчастливливал своим благородством дочь богатого или просто зажиточного купца, ремесленника или крестьянина. Ярким
памятником, отразившим эти процессы, стала составленная Ва-лерианом Некандой-Трепкой в первой половине XVII в. так называемая «Книга хамов» — перечень приблизительно 2400 фамилий, носители которых жульническим путем узурпировали шляхетство. Она составлена автором в результате изучения судебных записей, гербовников, локальных хроник, просто собирания сплетен и слухов. И хотя не всякому конкретному известию «Книги хамов» можно доверять, историки признают, что в целом в ней верно отражена межсословная мобильность в польском обществе.
К шляхетскому гербу вело много путей. Во-первых, взяв в услужение крестьянского сына, шляхтич мог по своей инициативе приставить к его прозвищу облагораживающее окончание -цкий или -ский; во-вторых, из алчности шляхта отдавала своих дочерей замуж за крестьян, и те в обход закона начинали именовать себя дворянами; в-третьих, какой-нибудь смышленый плебей устраивался стряпчим в суд или канцелярию, изучал все «уловки и крючки» делопроизводства и потом тайком вписывал в земские книги и свое имя с обозначением «nobilis»; в-четвертых (и это был очень распространенный способ стать мещанином во дворянстве), можно было подкупить какого-нибудь пана, который обвинял плебея в узурпации шляхетства, а два других подкупленных свидетеля опровергали эту «клевету». Инициатора этой махинации в итоге записывали в судебные книги как шляхтича, подтвердившего свое дворянское достоинство. Можно назвать и другие более или менее рафинированные способы пролезть в дворянство.
Наряду с такими незаконными уловками существовал и традиционный путь нобилитации за заслуги перед государством. Волна аноблирования, характерная для Европы XVI—XVIII вв., не обошла стороной и Польшу. Особенно высокой она была во второй половине XVII и второй половине XVIII в. В первом случае это связано с борьбой против шведов; во втором — с общей переменой отношения к шляхетству. Если в первой половине XVII в. произошло только 20 нобилитации, то в период с 1669 по 1764 г. — 205, а за 31 год правления Станислава Августа Поня-товского произведено около 900 нобилитации и частично восстановлено право короля на нобилитацию без санкции сейма.
В целом польская шляхта так и не стала замкнутым сословием. Отсутствие феодальной иерархии внутри шляхты, единственный в своем роде статус в обществе и государстве, односословность сейма показывают, что само понятие «сословие» в его классическом смысле, видимо, не вполне адекватно отражает социальную природу польского шляхетства.