О смысле и суде истории

1. В русском языке слово смысл при логико-семантическом анализе суждений используется как синоним термина значение. Когда же речь идёт о смысле поступка или смысле жизни,это слово означает цель, ради которой человек решился на поступок в первом случае, а во втором смысл – это мысль, неразрывно связанная с нашей жизнью. Она поддерживает нашу решимость жить и дальше, при ясном осознании того, что мы всё равно умрём. Цель поступка, не всегда одна и та же у всех людей; она скрыта от других и не всегда ясна тому, кто этот поступок совершает; в случае же осознанности смысл поступка – это мотив. По большей части не вполне ясна человеку и цель его жизни, настолько сросшиеся друг с другом, что попытки абстрагировать её, сделать её отчётливой, удачными бывают крайне редко. Чаще всего цель собственной жизни осознаётся человеком лишь при её достижении или разочаровании в ней, или понимании её недостижимости. И тогда жизнь, ставшая бессмысленной, уходит от него, если он сразу же не найдёт достойную замену прежнему смыслу.

2. Вопрос о смысле истории – это не вопрос о цели, к которой осознано или бессознательно движется человечество. Этот вопрос, во-первых, о значениях слова история, а во-вторых, о смысле исторического познания, т.е. цели, которая побуждает историков разыскивать в прошлом неизвестные нам события или по-новому представлять хорошо известные. Термин смысл истории подразумевает также прояснение цели тех, кто вместе с историками вникает в дела минувших дней. При всём сходстве цели историков и читателей или слушателей их описаний существенно различаются.

3. Слово история и его аналоги, происходящие от греческой historia, во всех европейских языках имеет два основных значения. Первое и, как кажется, главное из них – это совокупность событий прошлого. Второе основное значение истории – это описание событий прошлого, чаще всего научное. Все другие способы использования этого слова – вариации двух основных значений. Например, различного рода житейские истории, т.е. события недавнего прошлого из частной жизни, передаваемые в устной форме рассказчиком, который считает их чем-то примечательными. Память о них недостоверна и недолговечна, если её не зафиксировали письменно или в печатном виде – в виде исторических анекдотов, героями которых являются знаменитости своей эпохи, оказавшие своими анекдотическими поступками реальное или мнимое воздействие на современную им жизнь и тем самым на последующую историю.

4. К житейским относятся и скандальные истории, в которые, по уверению Н.В Гоголя, постоянно попадал Ноздрёв, названный из-за этого писателем историческим человеком. Использование слова история для обозначения скандала совершенно оправдано, по меньшей мере, в границах русского языка. Скандал – это событие прошлого, пусть и недавнего, (следовательно, он уже история в первом значении этого слова), из-за своей неординарности получившее огласку, благодаря чему оно стало одной из историй (во втором его значении), которые какое-то время пересказываются и обсуждаются.

5. И вот что странно: если бы никто не рассказал о скандале, не создал его историю, ставшую общественным достоянием, то его и вовсе бы не было. Скандальность, под которой чаще всего понимают из ряда вон выходящее нарушение норм приличия, сама по себе не делает происшествие скандалом. Историей, в которую не следовало бы попадать, т.е. скандальным событием прошлого, делает рассказ о нём, огласка, его историческая реконструкция, ставшая достоянием близких, далёких, а то и вовсе незнакомых людей. Нет огласки, нет скандала, нет истории, в чём к своему удовольствию убедился другой гоголевский персонаж – оскорбившийся вначале и затем забывший о скандальном происшествии поручик Пирогов из Невского проспекта.

6. Но разве не так же обстоит дело со всеми событиями прошлого, которые описывают многочисленные научные истории – политическая, социальная, культурная? Мы ничего не знаем о прошлом помимо того, что говорят о них соответствующие истории, без которых этих событий как бы и вовсе нет. Но почему «как бы»? Их ведь и на самом деле нет: они исчезли в далёком или недавнем прошлом. Они есть лишь в виде исторических реконструкций, которые одни только и делают их со причастными бытию – событиями. Вот почему одно и то же слово история обозначает и события прошлого, и их описание. Но были ли эти события в прошлом, или их вовсе не было, и были ли они таким, какими рисуют их исторические реконструкции, – решение этих вопросов зависит от мастерства историка и множества факторов, влияющих на восприятие его разысканий современниками и потомками. Сравнить безвозвратно исчезнувшее событие с его описанием ещё никому не удавалось.

6. Есть ещё несколько научных дисциплин, у которых полностью либо частично совпадают предмет науки и её имя, например, география и геология. Предметом их изучения являются единичные объекты – поверхность Земли и её внутреннее строение. Единичными являются и предметы исторических реконструкций, однако их единичность обусловлена не уникальностью изучаемого объекта, считали баденцы, а специфическим методом, который требует от историка описывать вполне рядовое явление (с точки зрения унифицирующего свои предметы метода естествознания) как неповторимое, имеющее своё собственное лицо, не схожее ни с кем и ни с чем. Два метода, утверждали они, формируют в нас два различных образа действительности: один из них – мир природы, где не бывает ничего принципиально отличного от другого, но всё подчинено вечным и неизменным законам, и культурно-исторический мир, в котором всё единично и уникально. В мире истории, подчёркивал неповторимость описываемых ею явлений О. Шпенглер, используются порядковые числительные, запрещающие менять местами слагаемые, образующие в сумме историческую дату, что, однако, легко позволяют делать количественные числительные, лежащие в основе образа вечной, всегда повторяющей себя природы.

7. Можно поспорить с тем, что оппозиция природа-история определяет горизонт мышления любого народа в любую эпоху. Трудно лишь оспорить то, что для историка нет более почётной задачи и более радостного результата, чем обнаружение в повседневной рутине прошлого из ряда вон выходящее событие, либо вовсе неизвестное большинству его современников, а потому никем не описанное, либо кардинально меняющее его облик, сформированного прежними описаниями. Неповторимое, уникальное, единичное, будь оно поступком отдельного человека или движением больших масс людей, правовой системой исчезнувшего государства или религиозным культом небольшого племени, научным менталитетом эпохи или её доминирующими предрассудками – всё это и многое другое, имеющее своё собственное лицо, интересно и историкам, и нам, их читателям и слушателям.

8. Уникальность событий прошлого, воссоздаваемых историками, задаёт их изолированность друг от друга и наличие между ними лакун, которые позволяют социологам и политологам, науковедам и религиоведам выдвигать самые разнообразные гипотезы о причинах этих событий и их последствиях, о направленности исторического процесса и его движущих силах. Историки, бывает, и сами строят подобные гипотезы, покидая предмет своей науки – единичное и неповторимое. Становясь квази политологами, квази социологами, квази науковедами и т.п. они начинают видеть в реконструкциях уникального не конечную цель исторических разысканий, не их смысл, но всего лишь промежуточный этап, полезное средство для иной более высокой цели, например, для иллюстрации и верификации с помощью исторических фактов философско-антропологической, социальной или иной обобщающей теории.

9. Верификационные возможности так называемых исторических фактов в человеко-и-обществоведении не мéньшие, чем эмпирические данные в естествознании. Но и не бóльшие. Цель и предел возможностей верификации – отграничение науки от всего, что ею не является. Факты историирассматриваются представителями гуманитарных теорий в качестве эмпирических данных, призванных убедить читателей в их правоте. Но историческое описание единичного события не являются эмпирическим и тем более фактом, а результатом умозаключений, о том, чего уже нет и, может быть, никогда не было. Ссылка на исторические реконструкции верифицирует, конечно, научную добросовестность авторов теорий, изучивших множество высказываний о прошлом и ускользающем в него настоящем, но никак не их истинность и правоту в споре с конкурентами. Известное нам прошлое – исходный материал гуманитарных концепций – это совокупность мыслей историков о неповторимых событиях, связанных между собой лишь хронологической последовательностью, отнюдь не говорящей о том, что предшествовавшее во времени – причина последующего.

10. В мире истории не всякое предшествующее событие является причиной последующих поступков людей, а лишь попавшее в поле их внимания. Но даже в этом случае оно отнюдь не причина, неотвратимо вызывающая определённые действия, а лишь повод для самых несхожих поступков. Летний дождь – это не причина, а повод: одним зайти в магазин, другим – раскрыть красивый зонтик, детям – попрыгать по тёплым лужам и т.д. Повод – это предыдущее событие, прошедшее через призму людских целей. Мотив же – оправдание повода и инициированного им поступка, доказательство человека самому себе осмысленности собственных действий, их рациональной целесообразности. Но человек, homo sapiens, разумен лишь отчасти. В формировании его целей участвует не только разум, но и страсти (аффекты), лишь частично контролируемые им, а иногда вовлекающие человека в авантюры, смысл которых из-за их иррациональности он сам не может объяснить.

11. Способен ли историк выявить все эти цели в реконструкции событий прошлого? Что полезного в знании единичных, неповторимых и не вполне разумных поступков исторических персонажей? Ответ давно известен: история учит лишь тому, что она ничему не может научить. Но историков не смущает бесполезность их работы для тех, кто хочет и спользовать её в качестве средства для своих собственных целей; никакие резоны не отвращают их от любимого занятия – извлечения из мрака прошлого единичных событий. Что движет ими, помимо присущего европейской науке любви к знанию ради самого знания? В чём смысл исторических разысканий? Неужели только в любви к почестям и славе? Чем вызвана любознательность к целям, вызывавших поступки давно ушедших от нас, или хотя бы их мотивов?

12. Историческая реконструкция обязана описывать реально случившееся, а не фантазии их автора. Л.Ранке и его великие ученики И.Г. Дройзен, Я. Буркхард, вырабатывая в 19 в. условия достоверности исторических описаний, пришли к выводу, что не все единичные события прошлого могут быть их предметом, а лишь те, которые можно воссоздать на основании письменных источников. Все остальные свидетельства минувшего являются либо доисторическими, либо неисторическими. Разработка понятия исторического ипозволило отграничить научную историю не только от мифов, легенд, житейских историй, но и от активно формировавшихся в 19 в. наук о прошлом – палеонтологии и археологии. Письменный источник требует критического прочтения и сопоставления с другими письменными документами, поскольку их прямые или косвенные свидетельства о событиях обусловлены собственными целями и мотивами их авторов, очень часто скрываемыми. Оказалось, что без выяснения мотивов и авторов источников, и описанных ими участников событий невозможна достоверная историческая реконструкция.

13. Не вдаваясь в обсуждение реальных возможностей появившихся в 19 и 20 вв. многочисленных техник понимания мотивов, которыми руководствовались люди иных и уже исчезнувших культур, зададимся вопросом о смысле этого постижения. Что оно даёт историку? Что оно даёт нам, его читателям? Разве не всё равно, каким мотивами руководствовался исторический персонаж, осуществляя свои поступки? Считается, в истории нет сослагательного наклонения, а поэтому бессмысленно задаваться вопросом, какими были бы поступки при иных мотивах. Историк должен говорить только о том, что действительно было, а не о том, что могло бы быть. Событие прошлого не знает альтернатив. И никому не дано этого знать. Оно такое препятствие для фантазий и домыслов, которое никому невозможно обойти или преодолеть каким-то другим способом. В познании подобных необходимостей и заключается смысл истории, её главное назначение, её цель.

14. Однако поступок, перейдя в прошлое и благодаря этому став необходимым событием, вовсе не стал от этого неизбежным. Он мог быть иным. И мы знаем об этом. Мы не знаем лишь, каким он мог бы быть. Но люди, ставшие под пером исследователей прошлого историческими персонажами, знали, что они могли поступить не так, как они поступили, что в сложившихся обстоятельствах они были достаточно свободны, чтобы избрать иную цель и иные средства для её достижения. Главное, чего они не знали, – это отдалённые последствия своего свободного выбора. Зато это знают потомки, которые способны рассудить, были ли предки правы в своём выборе и не принесли ли их поступки непоправимый вред.

15. Предки – подсудимые потомков. Каждое новое поколение вершит свой собственный суд истории, в котором историки и мы, ценители их реконструкций, играем разные роли. Часть историков представляет сторону обвинения, другая – сторону защиты. Первая на основании различных улик и свидетельств воссоздаёт картину случившегося, доказывая злокозненность мотивов исторического лица, либо его преступную халатность. Историки-защитники на тех же или впервые обнаруженных основаниях рисуют картину того же события, которая, однако, демонстрирует отсутствие преступных мотивов, без которых, как известно, нет и преступлений, и благотворность для потомков совершённого подзащитным историческим лицом или группой лиц.

16. Два образа случившегося выносятся на наш суд – суд читателей исторических сочинений, выносящих свой вердикт, который никогда, однако, не может стать единодушным и окончательным. А это значит, что работа историков никогда не закончится и смысл её в том, что они и их читатели откликаются на последнюю молчаливую, а иногда и высказанную в мемуарах просьбу предков вникнуть во все обстоятельства, предшествующие и сопутствующие их свершениям, в том числе и в их мотивы. Мы, читатели, в роли присяжных своего поколения, судим навсегда ушедших от нас. Мы не можем их не судить. Мы так же, как и они, боимся суда истории и всё же жаждем его, потому что для нас нет страшнее наказания, чем забвение равнодушных потомков, неспособных и даже не желающих отличить наше лицо от всех иных. Пусть вечные муки по приговору страшного суда, пусть проклятия потомков, вынесенные судом истории, только не полное исчезновение моего Я в обезличивающей тьме прошлого, полагает ибсеновский Пер Гюнт, а с ним и все, кто вырос в ареале влияния иудео-христианско-мусульманского культов.

17. Но не к этому стремятся, например, буддисты, для которых обособленное существование, пусть даже в раю, вовсе не смысл жизни. Цель буддиста, делающего его жизнь осмысленной, иная – прекращение перерождений и расставание с обособленностью своего Я путём слияния его в нирване со всем миром. В буддизме нет поэтому истории, изучающей единичные события и судящей предков. Нет истории и в индуизме. Нет её ни в одной религии, а есть лишь мифы – рассказы, задающие в виде житейских историй образцы правильных и неправильных поступков. Иногда мифы включают в себя детали прошлого, зафиксированного иными источниками. Однако смысл мифов не в установлении того, были ли на самом деле те или иные неповторимые события прошлого, были ли они в том месте или каком-то ином, в то или совсем в другое время. Их цель в побуждении людей к постоянному воспроизведению одобряемых норм поведения и к недопущению того, что не одобряется. Религиозные истории всегда полезны, они используются как средства для каких-то своих, неисторических, целей, но никогда не рассматривается в качестве итоговых самоцелей. Историку нечего делать с мифами, наиболее действенным преподнесением которых был и остаётся устный и по возможности ритмический рассказ о его историях. А главное, суд над их героями уже свершился, и его окончательный вердикт вынесен не людьми, а потому и не может быть оспорен.

18. В древнем и средневековом Китае и в странах Дальнего Востока и Юго-Востока, где были влиятельны китайские традиции, не исчезнувшие окончательно до сих пор, образование было по преимуществу историческим. Претендент на вакансию становился студентом и тщательно изучал в течение большого срока заранее обусловленное сочинение, в котором излагалась истории правления прославившегося администратора соответствующего ранга или победы полководца. В основе обучения лежал прецедент, которым руководствовались чиновники и полководцы в случае возникновения похожей ситуации. Интерес к прошлому здесь, как и в мифах, сугубо утилитарный, а потому исключает концепцию истории как самоценного изучения неповторимых событий прошлого.

19. Европейские историки, смысл деятельности которых – служение суду истории, в прениях сторон создают всё более подробные образы событий прошлого, которые уже оказали когда-то воздействие на современную им жизнь, а отдалёнными, не всегда различимыми, последствиями – и на нашу. Что делает среди нас это ожившие в исторических реконструкциях призраки прошлого? Воздействуют ли они вновь на нас? В чём состоит это воздействие? Возможно ли целенаправленное использование призрачных образов, сила которых после их извлечения из тьмы забвения, бывает, во многом превосходит их прежнюю мощь? Надо быть осторожными в общении с ними. Вспомним. Эпоха Возрождения с непревзойдённым аморализмом её титанов и последующими катаклизмами началась с невинного, на первый взгляд, устранения белых пятен в истории, важнейшими из которых были установление подложности Константиновой грамоты и перевод Библии на народные языки. Вспомним также о призраках, проявившихся белых пятнах истории СССР и КПСС, которые вырвались из рук инициаторов перестройки, пытавшихся использовать их для ускорения и демократизации социализма, и в значительной степени поспособствовали крушению и СССР, и КПСС, и всей мировой системы социализма.

20. Действенность исторических реконструкций может быть чрезвычайно большой, а её последствия ещё более темными, чем могильная тьма прошлого. Будущее, которое наступает в результате наших решений, иное, чем то, которое задаётся законами природы. Комета Галлея, всегда будет с регулярной периодичностью приближаться к Земле. И мы знаем, когда нам её ждать в следующий раз. Будущее, вызванное нашими свободными поступками, в том числе и реконструкциями историков, непредсказуемо, а всего лишь предполагаемо. Его невозможно знать. В него можно только верить. Обязанность историков – помнить об этом. Подобно средневековым алхимикам, пытавшихся изменить божественные, по их убеждению, природы вещей, и очищавших перед Великим деянием свои души от всех греховных помыслов, историкам следовало бы очиститься от соблазна послужить своекорыстным интересам той или иной политических партии, той или иной теории, обещающей знание законов человеческого существования или конечную цель исторического процесса. У историков есть более важная и почётная задача, составляющая смысл их науки,– содействовать суду истории, раскрывая мельчайшие обстоятельства расследуемых ими дел, включая разумные мотивы подсудимых и их неразумные цели.