И государство

К

валифицированные кадры имеют решаю­щее значение для преуспевания индустриальной системы. Образование и обучение, от которых зависит их формиро­вание, обеспечиваются главным образом государственным сектором экономики. В отличие от этого источником капи­тала, игравшего в свое время решающую роль, служит преимущественно частный сектор экономики. Рынок для наиболее передовой техники и все то, что лучше всего под­дается планированию, тоже находятся в государственном секторе. Множество научных и технических новшеств поступает из государственного сектора или же субсиди­руется либо государством, либо содержащимися на госу­дарственные средства университетами и исследователь­скими институтами. Государство регулирует совокупный спрос на продукты индустриальной системы, что является неотъемлемым условием ее планирования. И государство осуществляет — правда, все еще робко и нерешительно, подобно тому, как правоверный церковник взирает на фри­вольную статую,— регулирование цен и заработной платы, без которого цены продуктов индустриальной системы не могут быть устойчивыми. Поистине, современная орга­низованная экономика вылеплена рукой капризного ваятеля. Ибо как иначе можно объяснить, что удовлетво­рение столь многих нужд, как бы неотвратимо соединив­шихся, чтобы вызвать к жизни систему, все еще именуемую системой свободного предпринимательства, на самом деле столь сильно зависит от государства?

Индустриальная система действительно неразрывно связана с государством. Развитая корпорация в важнейших отношениях является орудием государства. А в важных делах государство выступает как орудие индустриальной системы. Совершенно иначе трактует этот вопрос общепри­нятая теория. Последняя предполагает и утверждает, что между государством и частным деловым предприятием имеется четкая граница. Положение этой границы — что именно отведено государству и что предоставлено част­ному предприятию — говорит о том, является ли данное общество социалистическим или несоциалистическим. Это самое важное. Как либералы, так и консерваторы считают аномалией любой союз между государственными и частны­ми организациями. Для либерала это означает, что госу­дарственная власть используется частными лицами для извлечения выгод и наживы. Для консерватора это означает, что высокие прерогативы частной собствен­ности утрачиваются последней и переходят к государ­ству. На деле же в индустриальной системе граница между частной и государственной сферами компетенции неразличима и в значительной степени условна, а нена­вистный союз между государственными и частными организациями нормален. Стоит только осознать эту истину, и становятся понятными основные тенденции американской экономики и американской политической жизни. Немного есть вопросов, при решении которых усилия, затраченные на то, чтобы освободиться от расхожих представлений, вознаграждались бы более щедро.

Отношения между техноструктурой и государством весьма отличаются от отношений между государством и предпринимательской фирмой. С этого отличия мы и начинаем наш анализ.

Отношения между государством и предприниматель­ской корпорацией, как и все другие экономические отно­шения, носили преимущественно денежный характер. Они отличались также неустойчивостью, обнаруживая при этом тенденцию превратиться в игру с нулевой сум­мой. Допустим, что более сильной стороной являлась бы корпорация. В таком случае она не зависела бы от го­сударственных ограничений. Возможно даже, что она использовала бы власть государства для увеличения своих доходов. Если же более сильной стороной являлось бы государство, то оно ограничивало бы власть частного предпринимателя и тем самым его прибыли. Если бы мощь государства была чрезвычайной, то оно, вероятно, вступи­ло бы на путь социализации подобных предприятий. Одна сторона воспользовалась бы слабостью другой сто­роны. Чтобы избежать господства государства над бизне­сом или бизнеса над государством, обе стороны должны были бы находиться в состоянии постоянной бдитель­ности.

Таково было обычное представление о взаимоотноше­ниях между государством и предпринимательской корпо­рацией. Принято думать, что соотношение сил в этой обла­сти со временем менялось. Семьдесят пять лет назад в Сое­диненных Штатах считалось само собой разумеющейся истиной, что преобладающей силой является корпорация. Страх вызывала перспектива контроля бизнеса над госу­дарством. Люди острого ума разделяли мнение Маркса, что государство является исполнительным комитетом капиталистического предприятия. Однако с течением времени страх перед господством бизнеса убывал, между тем как страх перед господством государства возрастал. Корпорацию в свое время называли спрутом. Этот образ стал применяться в отношении государства. Если в былые времена предприниматели для обсуждения нужд своего класса встречались в сенате, то впоследствии они стали собираться на конференции, чтобы покритиковать наме­рения Вашингтона. Игра в гольф, которая когда-то давала им возможность объединять свои силы для воздействия на те или другие стороны общественной жизни, стала поводом для обмена жалобами на бюрократов. Как перво­начальная боязнь господства корпораций, так и последу­ющая боязнь господства государства являлись отражением условий, в которых находилась предпринимательская кор­порация. Хотя оба опасения продолжают влиять на совре­менные позиции в этом вопросе, ни одно из них не отражает существующего ныне положения.

Как уже отмечалось, связь между предприниматель­ской корпорацией и государством была в соответствии с принципом совместимости преимущественно денежной связью. Государство могло предлагать много такого, что сулило денежную выгоду, а посредством налогообложения и регулирования оно имело возможность помешать кор­порации извлекать прибыль. Предпринимательская кор­порация в свою очередь была в состоянии щедро оплачи­вать то, что ей требовалось. И она имела перед собою мало законодательных и прочих барьеров, которые могли бы помешать ей поступать таким образом.

Так, посредством таможенных пошлин государство могло защитить предпринимателя от иностранной конку­ренции. Оно могло также предоставить льготные условия пользования государственными железными дорогами, электроэнергией или другими коммунальными услугами. Государство владело землями, месторождениями полезных ископаемых, лесами и другими природными ресурсами, право эксплуатации которых могло быть предоставлено частным лицам. Государство могло освободить от налогов или смягчить налоговое бремя. Оно могло обеспечить моральную или вооруженную поддержку в деле усмирения непокорных рабочих. И еще одно важное обстоятельство: все эти и другие блага могли предоставляться или не пре­доставляться на основе сравнительно простых решений.

Предпринимательская корпорация в свою очередь была в состоянии мобилизовать финансовые ресурсы для достижения политических целей, сулящих ей выгоды. Предприниматель объединяет в своем лице право на полу­чение доходов с предприятия и право распоряжаться ими. Следовательно, в его распоряжении имеются средства для покупки голосов избирателей, законодателей и зако­нодательных актов. Если предприниматель связан неко­торыми юридическими ограничениями, касающимися расходования средств корпораций на политические цели, то он имеет возможность перевести необходимые средства самому себе и своим приближенным в качестве дивидендов, а также тратить деньги из спецфонда как руководитель корпорации. Купленные таким образом у государства блага и выгоды достаются предпринимателю. Это обстоя­тельство наряду с подчинением всей деятельности пред­приятия денежным побуждениям означало, что у предпри­нимательской корпорации имелись все стимулы к тому, чтобы тратить средства с целью добиться политических выгод. Финансовые ресурсы корпораций могли быть пол­ностью использованы для достижения политических целей, причем такими людьми, которые получали от этого личную выгоду.

В обществе, где экономическая деятельность строго подчинена денежным мотивам, господство этих мотивов в отношениях между хозяйственной фирмой и государст­вом представляется нормальным. Обычно исходят из того, что в таком обществе государственные служащие не очень-то склонны упускать возможности извлечь денежную выгоду. И это не кажется чем-то абсолютно незаконным. Если общество одобряет и восхваляет делание денег как высшую социальную задачу, то государственные служа­щие часто считают естественным, что они продают себя или свои решения по цене, приемлемой для покупателей.

Во времена расцвета предпринимательской корпорации все это имело место. Общеизвестны факты господства компаний над городами и целыми штатами — «Сатерн Пасифик» над Калифорнией, «Анаконды» над Монтаной, угольных и сталелитейных компаний над Пенсильванией, автомобильных компаний над Мичиганом. Считалось само собой разумеющимся, что конгрессмены и сенаторы долж­ны выступать как представители (оплачиваемые или вознаграждаемые иным способом) промышленных фирм своего штата или округа. От людей, финансируемых или контролируемых подобным образом, предпринимательская корпорация получала многое из того, что ей требовалось. Власть корпораций не была абсолютной, но она была доста­точно широка, чтобы оправдывать представление о гос­подстве корпорации как нормальном явлении обществен­ной жизни.

Вплоть до наших дней независимый предприниматель— подрядчик по строительству шоссейных дорог, страховая фирма, владелец недвижимости, ростовщик — это наи­более важный источник средств, предназначенных для политических целей, и главный из уцелевших носителей политического влияния, купленного за деньги. Все люди, которые получили в новейшее время наибольшую извест­ность в этой широкой сфере, были независимыми пред­принимателями. Техасские нефтяные дельцы, почти един­ственные среди современных бизнесменов, до сих пор способны добиваться полной покорности от депутатов их штата в конгрессе.

Располагая ресурсами для покупки у государства благоприятных возможностей заработать деньги, пред­принимательская корпорация была вместе с тем независи­мой от государства. Ее прибыли зависели от рынка, и действовала она сообразно с этим. Если бы корпорации понадобилось бороться с государством, то эта борьба, возможно, причинила бы ей материальный ущерб, но исход не был бы смертельным. С течением времени, как уже отмечалось, страх перед перспективой господства корпорации над государством исчез и сменился страхом перед перспективой господства государства над бизнесом. Эта перемена произошла глав­ным образом в 30-х годах. Она была вызвана двумя причи­нами: ростом профсоюзов и реакцией государства на новые нужды индустриальной системы.

Великая депрессия дала сильный толчок развитию профсоюзного движения. Отняв у рабочего возможность перемены места работы и тем самым увеличив элемент принуждения в его привязанности к выполняемой работе, депрессия ослабила все то, что побуждало рабочего разде­лять цели своего работодателя. Она повысила значение профсоюза для рабочего. Рабочий нуждался в его помо­щи, чтобы оказать сопротивление попыткам снижения заработной платы. По мере того как сокращались возмож­ности перемены места работы, профсоюз компенсировал слабость рабочего и смягчал ощущение принудительности его труда. А так как в этих благоприятных условиях рос их членский состав, профсоюзы становились политиче­ским фактором; их влияние на государство было признано столь же отрицательным, как и их роль по отношению к корпорации. Недостаток финансовых ресурсов профсою­зы возмещали обилием голосов избирателей. Они обрели союзника в лице нарождавшегося сословия педагогов и ученых, которым всегда было свойственно чувство отчужденности по отношению к предпринимательской корпорации. Эти силы, получавшие вдобавок известную поддержку от фермеров, составляли ядро рузвельтовской коалиции. В таких условиях бизнесменам легко было вообразить, что они вот-вот окажутся под политической властью государства, в котором доминирующую роль будут постоянно играть профсоюзы и «интеллектуалы».

Тем временем предпринимательская корпорация неук­лонно уступала место развитой корпорации и контролю со стороны техноструктуры. При обследовании 200 круп­нейших нефинансовых корпораций в 1930 г. Берли и Минз установили, что в этот период 44% общего числа обследованных фирм и 58% их совокупного капитала действенно контролировались их управляющими.

Возможности прямых политических действий, которы­ми располагает техноструктура, гораздо более ограничен­ны, чем возможности предпринимателя. Это обстоятель­ство имеет первостепенное значение. Представители техноструктуры не являются получателями прибылей корпора­ции. Принятый в свое время закон (он оставался лишь жестом), призванный ограничить политические преиму­щества коммерческого предприятия, вытекающие из его богатства, наложил запрет на использование средств корпорации для политических целей. Предпринимателя это не особенно смущало: как уже отмечалось, он имел возможность переводить необходимые средства на свой собственный счет в виде дивидендов и затем безнаказанно расходовать их. Но представители техноструктуры не могут этого делать — они не получают дивидендов.

У них нет и побудительных причин поступать таким образом. Подкуп чиновников, покупка голосов избирате­лей или неразборчивое использование финансового могу­щества для воздействия на решения государственной власти (как, например, угроза увольнения рабочих или закрытия завода) — все это действия не очень-то почтен­ные. Они часто становятся предметом неприятной гласно­сти. Во всех случаях взяточничества имеется опасность, что берущий взятку будет пойман и что он будет публич­но разоблачен всеми, кто не получил свою лепту, и более ловкими из тех, кто ее получил. Предприниматель часто шел на этот риск: плащ кровожадного промышленного пирата не особенно стесняет, если тебе достается добыча. Но ради жалованья на это не пойдешь.

Но это не все. Мы видели, что многие правительствен­ные мероприятия оказывают на предпринимательскую кор­порацию совсем иное действие, чем на развитую корпора­цию. То, что наносит ущерб первой, оказывается благом для последней.

Политическая активность техноструктуры сковывает­ся также ее коллегиальным характером. Политическое лидерство, агитация и политические действия — это дея­тельность одиночек; людям, привыкшим действовать в качестве группы, она не по душе. Развитая корпорация управляется комитетами. Подкуп законодателей или даже предвыборная агитация осуществляются, в общем, людь­ми, действующими в одиночку. Отмеченную особенность техноструктуры не следует понимать слишком широко. Техноструктура имеет легкий доступ к средствам массового общения — прессе, телеви­дению, радиовещанию. В развитых корпорациях, особен­но нуждающихся в благоприятных политических акциях (примером в этой области могла служить в прошлом винодельческая промышленность), администраторы вы­плачивают самим себе такие оклады, которые поз­воляют производить известные затраты на политиче­ские цели. Развитые корпорации до сих пор прибегают к мелкому взяточничеству, чтобы провести или провалить в законодательных органах соответствующие законы. Они располагают достаточными средствами для лоббизма посредством убеждения, отличного от старых форм прямой купли законодателей или голосов избирателей. Но оста­ется в силе следующий вывод: техноструктура развитой корпорации гораздо менее способна мобилизовать финансо­вые ресурсы для политических целей, чем предпринима­тельская корпорация, она не имеет для этого таких стиму­лов и вследствие своего группового характера гораздо менее эффективна в области прямых политических дейст­вий.

Сопротивление возросшей в 30-х годах силе государства, равно как и сопротивление возросшей силе профсоюзов возглавлялось не развитой корпорацией, а уцелевшими предпринимателями. Это сопротивление связано с именами Эрнста Вейра, Томаса Гердлера, Генри Форда, Дюпона и Сьюэла Эйвери. «Дженерал моторз», «Дженерал элект­рик», «Юнайтед Стейтс стил» и другие развитые корпора­ции были гораздо более склонны примириться с такими новшествами, как закон о восстановлении промышлен­ности, относиться несколько более философски к Рузвель­ту и приспособиться в других отношениях и к «Новому курсу» для второй. Это начало ясно вырисовывается в 30-х годах и стало еще очевиднее в последующее время. Ярким приме­ром явилось регулирование совокупного спроса. Такое регулирование имеет — мы в этом достаточно убедились — существенное значение для эффективного планирования индустриальной системы и, следовательно, для того, что­бы техноструктура чувствовала себя уверенно и преуспе­вала. Крупный государственный сектор, поддерживае­мый системой прогрессивных налогов в сочетании с такими дополнительными средствами против снижения частных доходов, как страхование от безработицы, сам по себе не является благом. Но он образует основу механизма регулирования. Налог на доходы корпораций, являющий­ся главной частью этого механизма, представители техноструктуры платят не из своего кармана. Его бремя ложится на акционеров или же перекладывается (если корпорация контролирует цены) на потребителей. Для техноструктуры взносы на социальное страхование и связанные с ними учет и отчетность представляют собой проблемы чисто административного характера.

В отличие от этого предпринимательская корпорация меньше нуждалась в регулировании совокупного спроса и ее хозяева гораздо больше заботились об издержках производства. Находясь на более ранней ступени разви­тия, она меньше занималась планированием. Поэтому колебания спроса тревожили ее не столь сильно. За отсут­ствие прибылей предприниматель нес ответственность перед самим собой; оно было, конечно, неприятно, но не обязательно грозило банкротством. На попечении пред­принимателя было меньше народа. Так как он в принципе стремился получать максимум прибыли, это со временем приводило к росту налогов на доходы корпорации и на его собственные доходы. Увеличивались также его расхо­ды, связанные со взносами на социальное страхование, взимаемыми с корпорации. Равным образом возрастали его административные расходы и административные заботы.

Другие формы приспособления государства к нуждам индустриальной системы тоже оказывали неодинаковое действие. Предпринимательская корпорация, опять-таки в результате ее низкого уровня развития, меньше нужда­лась в квалифицированных кадрах, поставляемых госу­дарством. Так как она использовала более простую технику, она меньше выигрывала от государственной поддерж­ки научных исследований и поисков новых возможностей сбыта. В условиях развитой корпорации профсоюзы, поощряемые и поддерживаемые государством, выполняют, как мы только что видели, роль помощников и связных; с точки зрения предпринимательской корпорации их целью по-прежнему является захват возможно большей доли прибылей. Государственное регулирование цен, кото­рое для развитой корпорации означает помощь в деле обеспечения стабильности цен и заработной платы, по­рой становится фактором уменьшения доходов предприни­мателя.

Характеризуя это различие, слишком сгущать краски не следует. Но наличие тенденции бесспорно. То, что на первый взгляд казалось пагубным увеличением власти государства, обернулось ущербом главным образом для предпринимательской корпорации. Развитой корпорации этот процесс не причинил вреда. Он скорее отражал факт приспособления государства к ее нуждам.

Начиная с 30-х годов страх бизнеса перед государст­вом стал как будто всеобщей и постоянной особенностью американского политического климата. «Оппозиция по отношению к государству — это нечто большее, чем недо­вольство политикой данной партии или данного правитель­ства. Кредо (американского бизнеса) содержит в себе недоверие и презрение ко всем политикам и бюрократам независимо от того, какую партию они представляют и какую политику проводят».

Но внешность обманчива. До сравнительно недавнего времени настроения и взгляды в мире бизнеса в этой обла­сти определялись предпринимателями. Не связанные в политическом отношении с какой-либо организацией, они высказывались более откровенно. В отличие от пред­ставителей техноструктуры у предпринимателей имелись основания для недовольства. Представители технострук­туры молчали или же повторяли жалобы предпринимате­лей, потому что это считается признаком хорошего тона бизнесмена. Бывало и так, что они защищали лишь свое право самостоятельно решать внутрифирменные вопросы. Служащие коммерческих предприятий продолжали по инерции повторять заученные причитания предпринимателей. Последние же не понимали, что главным источником их неурядиц являлось приспособление государства к нуж­дам развитой корпорации, предприниматели не понимали, что они фактически стали жертвами молчаливого сговора между другими бизнесменами и государством.

Сейчас мы можем подвести итоги. Мир бизнеса в его отношении к государству характеризуется чем угод­но, но только не однородностью. Он был однородным в то время, когда предприниматель и предприниматель­ская корпорация обладали подавляющей и прямой поли­тической властью — властью над голосами избирателей и над законодателями. Развитая корпорация не имеет подобной власти. Зато она добилась весьма благоприятно­го для нее приспособления государства к ее нуждам. Для уцелевших предпринимателей это приспособление оказалось гораздо менее благоприятным. Их позиция во взаимоотношениях с государством была значительно ослаблена. Им казалось, правда, что в мире бизнеса они пользуются всеобщей поддержкой, но в действительности это было не так. Развитая корпорация постоянно стреми­лась ко многому из того, чему предприниматель больше всего сопротивлялся.

Представляется очевидным, что на данной стадии развития политическая позиция развитой корпорации не является вполне четкой. Способность и стимулы к пря­мому политическому действию — управлению поведением избирателей, контролю над законодательными органами, продвижению законодательных актов — у нее, как мы виде­ли, гораздо слабее, чем у ее предшественника — предпри­нимательской корпорации. Но в то же время общее направление государственной политики весьма благопри­ятствовало ее интересам. Если бы речь шла о простой случайности, то с точки зрения развитой корпорации это одно из самых счастливых в истории стечений обсто­ятельств. Однако было бы странно трактовать как случай­ность столь важное явление, наблюдающееся в исследуе­мой нами системе, все части которой так тесно взаимосвя­заны. И в нем действительно нет ничего случайного. Утратив прямую политическую власть, индустриальная система в целом и развитая корпорация в частности приоб­рели другие, куда более важные методы влияния на обще­ственные дела. Этим и объясняются благотворные, с их точки зрения, тенденции в политике государства.

Д. Белл СУБОРДИНАЦИЯ КОРПОРАЦИИ: ПРОТИВОРЕЧИЕ МЕЖДУ ЭКОНОМИЗАЦИЕЙ И СОЦИОЛОГИЗАЦИЕЙ[61]

В

постиндустриальном обществе произойдет громадный рост «третьего сектора», под которым подразумевается сфера, лежащая вне пределов коммерческих и правительственных структур и вклю­чающая школы, больницы, исследовательские учреждения, добро­вольные общественные организации и тому подобное. Но несмотря на это, деловая корпорация останется в течение определенного времени центральным институтом общества. В корпоративном сек­торе создается около 55% валового национального продукта; почти 9,5% ВНП ежегодно вкладываются небанковскими корпорациями в новые инвестиционные проекты и оборудование[62].

Когда говорят о корпорациях в общепринятом смысле слова, обычно имеют в виду в первую очередь индустриальные гиганты и «магическое число» 500, столь популяризированное журналом «Форчун». Для этого есть немало оснований. В самом деле, в Соединенных Штатах существует не менее 1,5 млн корпораций. Они распределяют­ся по отраслям следующим образом: розничная и оптовая торгов­ля – 450 тыс.; финансы, страхование и недвижимость – 400 тыс.; сфера обслуживания – 200 тыс.; промышленное производство -195 тыс.; строительство – 115 тыс.; сельскохозяйственное произво­дство и горнодобывающая промышленность – 45 тыс.

Если в качестве образца индустриальной Америки взять промыш­ленный сектор, то окажется, что эти 195 тыс. корпораций обладают активами, оцениваемыми примерно в 500 млрд долл. Однако около 192 тыс. корпораций, или 98% от их общего числа, имеют активы ме­нее чем в 10 млн долл. каждая, а вся эта группа в целом владеет лишь 14% всех промышленных корпоративных активов. Немногим более 500 фирм с капиталом свыше 25 млн долл. владеют 83% кор­поративных активов, 200 фирм с капиталом свыше 250 млн долл. обладают 66% всех активов в промышленности, а на долю 87 фирм, каждая из которых располагает более чем 1 млрд долл. капитала, приходится 46% из суммарных 500 млрд долл.

Эти 500 корпораций, на предприятиях которых было занято в 1970 году 14,6 млн рабочих, что составляет более 75% рабочей си­лы в промышленности, символизируют собой уровень могущества, которое периодически возбуждает беспокойство общественности. Оно заметно и в наши дни, хотя и не по тем причинам, как, скажем, три десятилетия назад, когда такие компании, как «Дженерал мо­торс», тратили миллионы долларов на вербовку головорезов, на сле­зоточивый газ и оружие для подавления организованных выступле­ний трудящихся. Ясно, что власть корпораций является в обществе основным источником всякой иной власти, и проблема состоит в том, каким образом ее ограничить. Обеспокоенность обществен­ности, выраженная в формулировке «социальная ответственность», проистекает из укореняющейся концепции коммунального общест­ва и контроля государства за экономическими проектами, таящими в себе значительный риск и способными вызвать непредсказуемые последствия, выходящие далеко за пределы намерений либо воз­можностей контроля со стороны их инициаторов.

За последние несколько лет в отношении общественности к кор­порациям произошли заметные изменения. Всего лишь четырна­дцать лет назад Юджин Ростоу писал в изданном Эдвардом Мейсоном классическом сборнике «Корпорации в современном обществе»: «Просматривая литературу, посвященную нынешнему уровню разви­тия корпораций и возможным программам их реформ, поражаешься установившейся атмосфере относительного миролюбия. Создается впечатление, что имеет место лишь общее представление необходи­мости преобразований. Накал страстей начала тридцатых годов, ког­да лидерам большого бизнеса ставился в вину крах и депрессия, наступившие в результате их двенадцатилетнего господства, и когда их обвиняли в предательстве, сейчас почти полностью отсутствует»[63].

Причины такого терпимого и даже благожелательного отношения к корпорациям нетрудно отыскать в пятидесятых годах. В годы прав­ления администрации Эйзенхауэра, помимо всеобщего чувства со­циального мира (чувства, поддерживавшегося, в частности, подогре­ванием настроений общественности против внешнего врага), появилась новая и на вид вполне удовлетворительная концепция роли корпораций в обществе.

В течение семидесяти пяти лет, со времени принятия конгрессом в 1890 году антитрестовского закона Шермана, к корпорациям, из-за их больших размеров, относились с подозрением. Масштаб, по американским понятиям, означает могущество, и большой бизнес воспринимали как экономическую и политическую угрозу демокра­тии. Он приравнивался к рыночной мощи, или возможности контро­лировать (в определенных пределах) цены продаваемых товаров. Крупные капиталы ассоциировались с чрезмерным влиянием как на уровне графств или штатов, так и в общенациональном масштабе.

Однако более чем полувековой опыт антитрестовского законода­тельства привел к более сбалансированным подходам. Очень важ­ным оказалось понимание того, что существует различие между раз­мером корпорации и рыночным влиянием, что между ними нет од­нозначной связи. В настоящее время двумя самыми крупными про­мышленными компаниями являются «Стандард ойл оф Нью-Джерси» и «Дженерал моторс» с активами, соответственно в 20,5 и 18,2 млрд долл. «Дженерал моторс» контролирует около 55% всего автомо­бильного производства в Соединенных Штатах, а на долю «Стандард ойл», хотя она и крупнее, чем «Дженерал моторс», приходится лишь 9% внутренней нефтеперерабатывающей промышленности и еще меньшая доля нефтедобычи.

Очевидно, по размерам трудно судить о степени контроля над рын­ком. Такой контроль измеряется степенью концентрации, то есть сум­мой реализации продукции четырех ведущих компаний в процентном отношении ко всей сумме продаж подобных товаров. Однако ясно, что с середины нашего столетия уровень концентрации значительно понизился и в большинстве отраслей промышленности наблюдался не рост концентрации, а, скорее, непрерывное ее колебание[64].

Но самый важный поворот произошел в области идеологии. Полу­чила распространение идея, что «масштабы» сами по себе имеют меньшее значение, чем «успех». Этот последний термин – понятие до­вольно расплывчатое. Оно включает в себя стремление к повыше­нию производительности (одним из главных обвинений либеральных экономистов в сороковых годах против таких «олигополистских» от­раслей, как производство алюминия и стали, было их нежелание по­вышать производительность), которое должно находить отражение в повышении качества продукции, росте заработной платы и сохране­нии стабильных, если не снижающихся, цен. Этот термин заключает в себе также показатели готовности удовлетворять общественные нужды.

Наиболее очевидным индикатором успеха служит рост. Начиная с тридцатых годов одну из главных опасностей стали видеть в застое. Некоторые либеральные экономисты, и в их числе Олвин Хансен, ут­верждали в свое время, будто экономика достигла такой степени «зрелости», что дальнейшая экспансия невозможна. Факты опрове­ргли эти и им подобные страхи. После войны открылись новые тех­нологические горизонты, и крупные корпорации взяли в свои руки инициативу в новых областях.

Энергичные крупные компании смогли внушить общественности, что масштаб не имеет существенного значения, пока корпорация от­вечает требованиям динамизма, суммированным в понятии успеха. В действительности, как отмечал Дж.К.Гэлбрейт в своей книге «Аме­риканский капитализм», размер является даже положительным фак­тором, поскольку позволяет крупным корпорациям осуществлять технологические разработки. «Они великолепно оснащены для фи­нансирования технического прогресса. Их организационная струк­тура активно побуждает к проявлению инициативы в деле развития, которую они используют на практике... Мощь компании позволяет ей оказывать влияние на ценообразование, что обеспечивает поло­жение, при котором полученный выигрыш не может быть перехва­чен «имитаторами», которые не вложили никаких средств в реаль­ное развитие предприятия, пока затраченные на развитие средства не будут возмещены. Таким путем рыночные силы защищают иници­аторов технических разработок» [65].

Здесь содержится энергичная и продуманная защита масштабнос­ти с точки зрения успеха. Залогом успеха в значительной степени стала сама подобная идеология, воспринятая американским бизне­сом в послевоенный период. Оправданием корпораций выступило не естественное право частной собственности, а их роль в качестве инструмента обеспечения населения все большим количеством благ. Поскольку корпорации справлялись с этой ролью, постольку и крити­ка в их адрес становилась все более приглушенной; таким образом к концу 50-х годов они обрели новую легитимность в американской жизни.