Особенности становления институтов , российского' общества (наброски социологического анализа)

Какова специфика российских^ институтов? Какие институ­ционально-нормативные «мостики» использовало наше общество в своем продвижении от традиционно-патриархального состоя­ния до современного?

Этот вопрос имеет большое значение для понимания судеб нашей страны, ее особенностей, проблем и достижений. Но ответ на него затруднен, по крайней мере не является однозначным — в частности, потому, что если западноевропейское общество, ис­тория его институциональных основ, становления и развития его нормативно-регулятивных устоев повседневной жизни составля­ли предмет исследований многих поколений социологов (от Г. Спен­сера, Э. Дюркгейма, М. Вебера до Т. Парсонса и Р. Мертона, а сегодня П. Бурдье, И. Валлерстайна и др.), то история же отече­ственных социальных институтов, их своеобразие фактически мало подвергались серьезному научно-доказательному анализу социо­логов.

Мы не претендуем на анализ, тем более решение этой, безу­словно, одной из важнейших проблем отечественной социологии, а ограничимся лишь обозначением некоторых пунктиров.

Как и во всех феодальных странах, в России были явно выраже­ны черты аскриптивно-партикуляристской организации: престоло­наследие монаршей власти, принципы личного служения, сослов-

26?

ные привилегии, передаваемые по наследству, крепостной строй и т.д. Но мы не будем останавливаться на этих всеобщих аспектах, а сфокусируем внимание на исторических особенностях становления социальной организации российского общества.,.

Прежде всего огромное значение имела эпоха объединения рус­ских земель после татаро-монгольского нашествия^ эпоха форми­рования и укрепления централизованного российского государ­ства (XV—XVIII вв.), когда во многом были заложены основные нормативно-регулятивные устои российского общества, его веду­щих институтов: государства, религии, экономики.

Как уже упоминалось, формирование западноевропейских го­
сударств в постфеодальную эпоху происходило на основе греко-
римского государственно-правового наследия. Своеобразные ос­
колки греко-римской цивилизации существовали не только в виде
буквальных развалин римских «акведуков», крепостей. Речь идет
прежде всего о нормативно-институциональном наследии, суще­
ствовавшем наяву, в практике повседневных взаимоотношений
людей, заселявших Западную Европу в виде определенных пра­
вовых традиций, обычаев ведения хозяйства, заведенного поряд­
ка вещей, которые во многом послужили своеобразным катализа­
тором, зачатком западноевропейских модерных нетрадиционных
институтов..

Россия была лишена подобного наследия и если и могла заим­ствовать у римского общества какие-либо устои (используя вос­точно-римское, византийское наследие), то это заимствование но­сило преимущественно «книжно-умозрительный» характер, так как на российской территории никогда не было византийских городов, население никогда не жило по византийским законам, нормам, обычаям (хотя священнослужители давали некоторые зна­ния, которые служили возможными ориентирами).

В течение нескольких веков институциональный порядок рос­сийского общества в той или иной степени находился под влия­нием устоев Золотой Орды.

ОСОБЕННОСТИ СТАНОВЛЕНИЯ ГОСУДАРСТВА КАК РЕШАЮЩЕГО ИНСТИТУТА РОССИЙСКОГО ОБЩЕСТВА

П.Н. Милюков, один из самых тонких и наблю­дательных российских историков, тяготевших к масштабному осмыслению отечественной исто­рии, отмечал, что, «изучая культуру любого за­падноевропейского государства, мы должны от экономического строя переходить сначала к со­циальной структуре, а затем уже к государствен­ной организации. Применительно же к России удобнее использовать обратный порядок, т.е. прежде ознакомиться с развитием государственности, а затем с развитием социального строя, поскольку в России государство-обусловило общественную

262

\

организацию, тогда как на Западе, наоборот, общественная орга­низация обусловила государственный строй»*.

Последуем его совету. Каковы же были закладывавшиеся осно­вы государства как решающего института российского общества?

Византийская (восточно-римская) традиция имперской власти, как считают современные исследователи**, была унаследована от Рима, где государство считалось высшей и незыблемой ценностью, а император господином, неограниченным правителем, но обязан­ным подчиняться универсальным законам. Сильное централизован­ное государство в римском варианте всегда основано на универ­сальном, едином для всех законе. Как неоспоримая обязанность, повинность признавалось византийскими императорами служение народу на основе закона, на основе справедливости.

Еще одно своеобразие византийского порядка государственно­
го устройства: византийский император считался господином го­
сударства, но (в отличие от восточных деспотий) не собственни­
ком государства. Он не воспринимал государство своей вотчиной,
собственностью, которой мог бы распоряжаться произвольно, по
своему усмотрению.,

Далее. Своей идеологической основой Византийское государ­ство признавало христианство, поэтому светская и духовная власть были слиты, а император считался не только мирским правите­лем, но и фактически высшим главой церкви, имеющим право смещать и назначать ее предводителей, В отличие от Восточной -Римской империи в Западной Европе признание христианства основой государства делало церковь и организационно, и полити­чески, и экономически ощутимо независимой от королевской вла­сти.

Отметим и другое обстоятельство. В Византии феодалы не обла­дали юридически закрепленными привилегиями — они определя­лись на основе личной верности и службы императору, который мог менять эти привилегии по своему усмотрению. Не были зак­реплены и сословные привилегии купцов, ремесленников. Как и в Риме, в Византии поощрялись торговля и ремесло. Но и куп­цов, и ремесленников контролировали и опекали — они получа­ли гарантированные заказы от армии, двора, но и подвергались произволу чиновников.

Теперь о России. В период объединения русских земель, форми­рования московского государства очень многое было заимствовано у Византии, преемницей которой считала себя Москва («Третий Рим»). И это проявлялось не только во внешне ритуальном осуще-

* Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. — М., 1992, с. 23. **См., например: Хачатурян В.М. История мировых цивилизаций. — М., 1998.

263

\/

ствлении государственной власти, но и в духовной жизни — Мос­ква переняла православную (византийскую) версию христианства. Из рук византийских священнослужителей Россия получила догма­ты христианства, его письменную культуру, религиозные ритуалы, обряды.

Вместе с тем в результате многих иных воздействий, и прежде всего практики золотоордынской организации власти, с которой непосредственно (а не умозрительно) сталкивалось российское общество, были сформированы стандарты, нормы, ощутимо от­личавшиеся от римско-византийских обычаев устройства государ­ственной власти.

Если византийский император служил народу на основе зако­на, обязан был подчиняться универсальным законам, то в Рос­сии легитимация норм, традиций власти протекала в духе восточ­ных деспотий. Формировалось представление о власти самодерж­ца, который не ограничен никакими законами, произволен в своем властвовании.

Василий III, заложивший во многом фундамент царской власти, свя­зывал с титулом «государь» представление о неограниченной влас­ти в своей земле: «Чи ни волен яз князь великий в своем княже­нии?» По словам австрийского посла Герберштейна, Василий III пре­восходил властью всех монархов в мире: «Всех одинаково гнетет он жестоким рабством». Иван Грозный, внук Василия III, закрепляет по­рядок о том, что основным свойством самодержавной власти явля­ется ее неограниченность. В переписке с бежавшим в Литву князем Курбским Иван Грозный утверждал: «А российское самодержство изначала сами владеют всеми государствами, а жаловати если сво­их холопей вольны, а и казнити вольны же есмы».

Ничем не ограниченная, никакими законами не регулируемая власть самодержца — такова нормативно-регулятивная основа фун­кционирования государства. Это государство произвола. И в этом коренное институциональное отличие российской государствен­ной традиции от греко-римской, которая как в западно-римской, так и в восточно-римской (византийской) версии всегда призна­вала единство сильного государства и законности. В Западной Ев­ропе именно опора на римскую государственную традицию, рим­ское право становилась одним из главных средств борьбы против произвола удельных феодалов. Сильная королевская власть вела к утверждению универсальных норм и стандартов социальной регу­ляции. Король подчинялся и уважал свой закон так же, как и любой его подданной. (Вспомним хотя бы тяжбу судьи Коука про­тив английского короля Якова I — представить себе такое для Рос­сии даже в XX в. — невозможно.)

В России усиление государства вело к усилению не универсализ­ма, а.произвола. В.О. Ключевский вслед за СМ. Соловьевым отме-

264

Р

чал, что московские самодержцы управляли своим государством, как вотчиной; они считались собственниками всей земли, могли лишить земли, средств к существованию, жизни любого; могли сбри­вать бороды, заставлять своих поданных разучивать европейские танцы и т.д. Именно выбор восточно-деспотического варианта вла­сти, согласно которому государь — это собственник, владелец го­сударства, судеб людей, во многом, как мы предполагаем, опреде­лил многие особенности развития социальных институтов россий­ского общества.

Так, в России гораздо медленнее, чем на Западе, законода­тельно оформлялись сословные права основных слоев населе­ния, которые могли бы гарантировать представителям этих со­словий определенные привилегии и обязанности, переходящие по наследству. Подобный наследственный (аскриптивный), но универсалистский принцип мог бы противостоять произволу са­модержца, который был заинтересован в более примитивном ас-криптивном. принципе — принципе личного служения, личной преданности. Укоренение норм личной преданности в течение многих столетий создавало незащищенность даже высших слоев общества перед произволом самодержца. Вместе с тем это зак­репляло и определенную культурную традицию власти, соглас­но которой верность, близость к государю, властелину, руково­дителю становилась главным условием личных достижений.

Например, служилое дворянство, казалось бы, являлось привилеги­рованным сословием. Но земля, права передавались представите­лям этого сословия условно, на основе принципа личного служе­ния. Царь мог забрать землю, лишить наследников прав на нее. Только Петр I в 1714 г. предоставил помещикам право переда­вать по наследству поместье, которое до тех пор принадлежало им условно. Окончательно право собственности дворян на вот­чинные земли и другие их сословные права и обязанности были законодательно оформлены в 40—80-х гг. XVIII в. Городские жители, так называемое третье сословие, фактически вплоть до «Грамоты городам» (1775 г.) не имели ясно очерченных прав, привилегий, а значит, определенных гарантий от произвола власти, ее представителей. Жесткая централизованная власть, имев­шая право контролировать все и вся, мешала созданию мощных коммунальных движений, которые в Западной Европе завершились оформлением городских хартий, юридически закрепляющих их сво­боду.

Неограниченная власть самодержца, произвол власти, отсут­ствие законных гарантий, прав и обязанностей существенно сни­жают уровень организованности общества, предсказуемости со­циальной жизни, усиливают хаос. Люди лишаются тех преиму­ществ, которыми обладает социальное, организованное, упоря­доченное. Все это тормозит развитие процесса институализации

265

социальных связей. Социальные институты как гаранты предска­зуемости, гарантированности, а вместе с ними и все общество, на протяжении столетий имеют примитивные, элементарные фор­мы. Личность, ее права мало что значат как для государства, так и для самой личности. Не создает ли такая практика социальных взаимодействий неуверенность в завтрашнем дне, стремление жить одним днем, невостребованность рационального планирования своей деятельности, надежду на «авось», социальную пассивность, упование на доброго и мудрого царя, а не на себя, свою энергию, рассудок?

Формируется снисходительное отношение к высшему регуля­тивному механизму социальной жизни — закону, который не уважает даже сам властелин, а ведь хорошо организованное об­щество базируется на законе как неоспоримой святыне. Мощь и сила государства направляется не на эффективную организацию людей по определенным правилам, а на принуждение людей к поведению, желательному для государя, власти. Власть рассмат­ривается не как высшая ответственность, а как возможность подчинять себе людей.

российский Теперь несколько слов о городе, который на За-
ГОРОД паде был главным источником развития дости-

женческой ориентации, нового типа институци­ональных норм. Город — это объединение чуждых по крови людей, в основе взаимодействия которых рациональные критерии пользы, успеха, качества и т.д. Центром города является рынок, на котором горожане обменивали произведенную продукцию между собой, между городом и деревней, данным городом и другими городами, областями. Не случайно в городах-полисах Древней Греции зарож­дались юридические институты и поведенческие комплексы, став­шие нормативно-регулятивной основой современных (модерных) институтов. Именно в городах средневековой Европы возникли го­родские рынки и университеты — «рассадники» знаний, профес­сионализма и компетентности...

В 1630 г. в России горожане составляли лишь 2,5% населения, в 1724 г. — 3, в 1897 г. — 13%. Сравните с Голландией: 50% горожан в 1515 г.; 65% — в 1795 г., или с Японией: 22% горожан в 1750 г.*

Но каковы по своему качеству русские города? (Хотя и количе­ство горожан, т.е. носителей иных, не аскриптивно-родовых стан-

дартов, во многом определяет процессы эволюции традиционных институтов к современным (модерным) устоям повседневности.)

М. Вебер и Ф. Бродель разработали взаимодополняющие друг друга типологии городов. По мнению Ф. Броделя, существуют следующие типы городов:

• открытые города, которые не отличаются от своей округи
и даже смешиваются с ней, — это города античного об­
разца, открытые в сторону своих деревень и равные им,
индустрия в них только зарождалась. Это исторически ранние
города (тип А);

• замкнутые города, которые закрыты в буквальном смысле
этого слова; их стены в гораздо большей степени определя­
ли границы сущности, нежели владений — это средневеко­
вые города Западной Европы. Пройти за их крепостные сте-

*.». ны — это было то же, что пересечь государственную грани­цу. Это был иной мир, с иными стандартами, нормами по­ведения, и пришелец долго мог оставаться в этом мире чу­жаком, деревенщиной. Здесь правили купцы, ремесленни­ки, точнее, цехи, гильдии. Ощутимо было развито незави­симое от феодала, князя самоуправление, в котором зада­вали тон известные горожане (тип В);

• города, находившиеся под опекой, подчинявшиеся государю и
государству, — это города современного типа, где сильное
централизованное государство установило свою власть, сделало
независимые города частью единого государства, привело
их к покорности, сохранив, если город прошел этап второ­
го типа, его самоуправление и т.д. (тип С)*.

Ф. Бродель, размышляя о том, к какому типу отнести русские города, приходит к выводу: «Мы могли бы сказать о промежу­точном положении между А и С, когда не сложился средний этап эволюции. И государь оказался тут как тут наподобие молодца из сказки»**.

М. Вебер, идеи которого, по признанию Ф. Броделя, и были положены в основу его анализа, выделяя «княжеские города» (или княжеские и вотчинные города), отмечает, что такой город базируется на патриархальных и политических доходах как осно­ве покупательной способности крупных потребителей, которые могут быть: 1) должностными лицами, обладающие законными или незаконными доходами, или 2) вотчинниками и носителя­ми политической власти, расходующими ренту„с внегородских земель или иные... доходы (примером чиновничьего города мо-

* Бродель Ф. Материальная цивилизация: экономика и капитализм, XV— XVIII вв. Т. I. 1986, с. 514.

266

' Бродель Ф. Указ. соч., с. 547—558._

'** Там же.

/Ч9'^:.Ъ,3

О ■.-;.-

жет служить Пекин, вотчинного города — Москва до отмены крепостного права)*.

Итак, судьба средневекового русского города существенно от­личается от судьбы средневекового западноевропейского города — русский город не испытал в своем развитии тех свобод, комму­нальных сообщностей, цехов, гильдий, присущих Тородам-комму-нам, торговым городам Северной Италии, Западной Европы меж­ду Луарой и Рейном и т.д.

П.Н. Милюков отмечал, что русский город не был естествен­ным продуктом внутреннего экономического развития страны. Промыслы и торговля из-за своего незначительного развития впол­не могли пока обходиться и сельским укладом жизни — город нужен был государству. Это было место, «огороженное», укреп­ленное, военный оборонительный пункт. Здесь находились на­чальство — стояла воеводина изба — тюрьма для «колодников», в городе жили приказные люди для управления и ратные люди для обороны в случае осады. Дома, которые находились внутри горо­да, назывались осадными. Вне города, на «посаде», жило торгово-промышленное население. Позднее возле посада появляются и сло­боды.

Итак, «русский город был прежде всего правительственным и военным центром. В целой половине России, на юг от Оки все без исключения города... появлялись именно как оборонительные пун­кты...»**.

Историческое своеобразие русских городов оказало значитель­ное влияние на эволюцию социальных институтов российского общества. Ведь городской тип организации социальной жизни, основанный на рациональном расчете, качестве, умении, про­фессионализме, тип хозяйствования, присущий городу, ориенти­рованный на рынок, товарно-денежный обмен, специализиро­ванное производство на заказ, слой людей, который эти нормы, стандарты жизни, хозяйствования воплощает, и являлись глав­ными носителями нетрадиционных институциональных порядков. Судьба русских городов и вместе с этим судьба русской индуст­риальной экономики во многом определяли характер, глубину пре­образования традиционных институтов.

Итак, город был детищем государства, а не внутренней логики развития хозяйственной жизни, глубокого разделения ремесла, тор­говли, с одной стороны, и земледелия — с другой. В России на протяжении столетий ремесло институционально нередко было

* Вебер М. Город, с. 312.

** Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры.

268

ночи⁵' го;

соединено с земледелием. Крепостной безземельный крестьянин мог
оставаться дома, став кузнецом, заниматься извозом, торговать в
разнос, уходить на заработки, но не становиться при этом городс­
ким жителем. Чаще же всего речь шла о сочетании сельскохозяй­
ственного производства с каким-либо промыслом (особенно в зим­
нее время). -О

Но государство само создавало для своих нужд не только города, но и промышленность, индустрию,- которая «кормила» эти города. Развитие экономики, ее новых институционально-нормативных форм не столько подготавливалось изнутри, сколько организовывалось го­сударством. Но на свой лад. Задачи обороны, внешней политики чаще всего были основным фактором развития экономики.

В годы правления Петра I развитие промышленности преимуще­ственно осуществлялось не за счет свободного рыночного товаро­оборота, купли-продажи, наема свободных работников, а сверху. Российская промышленность, мануфактуры, заводы и т.д. еще очень долго не являли собой новый тип нормативно-институцио­нальной регуляции. Это был по сути не городской, а вотчинно-феодальный тип промышленности с приписанными крепостны­ми, внерыночной ценовой регуляцией, льготами от государства и тд. Соответственно в этой промышленности слабо проявлялись достиженческичконкурентные нормы, стандарты:, казенная промыш­ленность, опекаемая государством, живущая на государственный заказ, без конкуренции на рынке труда и капитала.

Подобное развитие экономики подчиняло ее государству; по­литические институты оказались слиты и господствовали над эко­номическими, нормы политических институтов определяли целе­сообразность, эффективность экономических. Нет ни свободной конкуренции, ни свободного ценообразования — есть политичес­кий контроль и опека.

Зародышевый характер городского рынка, рыночного обмена, собственно рыночных институциональных норм, господство го­сударства, его опека и контроль — все это во многом предопреде­лило тип хозяйствования, нормы предпринимательского поведе­ния, упование на государство, его защиту, опеку, а не на соб­ственную предприимчивость, инициативу и активность. Все это закладывало определенные нормы, стандарты взаимоотношений предпринимателей, купцов с государством, формировало безыни­циативность, боязнь политической самостоятельности. Так было в XVIII в., так было в начале XX в., так есть и в конце XX в.

Город, созданный и опекаемый государством, созданная и опе­каемая государством промышленность не могли не породить пас­сивное в социальном смысле городское население. Яркой чертой.средневекового западноевропейского города является- самоуправ-

269

ление, готовность отстоять свои интересы в борьбе с удельными баронами, феодалами, королями. Российское же городское сосло­вие фактически было выпестовано, создано государством. Даже са­мим выделением в особую общественную группу и своим корпора­тивным устройством оно было целиком обязано правительству. Правительство хотело дать городскому сословию те.элементы само­стоятельности, которых не выработала русская история, для чего, используя формы средневековой европейской свободы, поделило его на гильдии и цехи. Но городское корпоративное устройство в России в гораздо большей степени, чем дворянское, по оценке П.Н. Милюкова, оказалось мертвой формой.

Российские города ни по своему количеству, ни по своему качеству вплоть до 1861 г. не были носителями эффективных мо­дерных достиженчески-универсальных норм институциональных

взаимодействий.

* * *

Подведем некоторые итоги. Итак, доминирование государствен­ного произвола над обществом обусловило существенное своеоб­разие развития российских социальных институтов, которое мы ощущаем и поныне, — это и тип политического властвования, принятый в нашем обществе и в годы самодержавия, и в советс­кое время, и сохранившийся во многом до сих пор; и неуважение к личности, ее правам со стороны власти; и неразвитость граж­данского общества, способности и готовности социальных слоев граждан заявить и отстоять свои права; и ориентация на государ­ственный контроль за экономикой и т.д.

На первый взгляд, поражает, что данный способ организации общественной жизни легитимен, т.е. признан обоснованным как властителем, так и опекаемыми. Однако это вполне объяснимо: неуважение личности со стороны властей возможно лишь при ус­ловии неуважения самой личностью своих прав, своего достоин­ства. Значение анализа истории социальных институтов в том, что он приоткрывает завесу над тайной становления норм, стандартов взаимодействия людей в повседневной жизни.

Р