2015-01-13
279
Урюпа кивнул. Помолчали.
– Слышь, Невзоре… – опять зашептал Милюта, уже хитро улыбаясь (а то и ехидно даже).
– Ну чего? – снедовольничал Невзор, предчувствуя подвох. И правильно предчувствовал.
– Красивая она? – всё так же ехидно спросил Милюта.
– К-кто? – Невзор слегка похолодел.
– Девчонка та… к которой ты каждый месяц бегаешь… а то и чаще…
Прознали-таки… Невзор покраснел и отворотился, чувствуя, что губы сами собой разъезжаются в дурацкой улыбке.
Да.
С Красой Невзор виделся постоянно. И правда раз в месяц, а то и чаще… хотя чаще одного раза в три седмицы из войского дома вырвешься навряд.
И знал теперь уже, ОТЧЕГО она так бледна и печальна… равно как знал и про месть молодого новогородского боярина Крамаря плесковичам, разорившим родную весь Красы.
– Ну так что? – вновь подзудил было Милюта, но получил весомый тычок в бок от Урюпы, икнул и смолк.
– Покинь, смола липучая! – прошипел Урюпа.
И почти тут же где-то за стеной звонкоголосо пропел петух. Третий за эту ночь.
Наступало утро. Утро Испытания.
Первым выпало Невзору.
Он невольно испытал двойное чувство – облегчения и досады. И почти тут же забыл про них, когда Старый протянул ему меч. Доброе железо надёжной тяжестью легло в ладони, холодок стального лёза сообщил мальчишке спокойствие. Дрожь мгновенно сгинула, словно меч передал ему часть своей силы, своей войской уверенности. Да так оно и было.
Невзор вздел щит на левую руку и уверено шагнул внутрь ещё незамкнутого большого круга. Кинул взгляды направо-налево и сжал в ладони мечевую рукоять.
Чуть посторонь стояли Старые, весело (впервой за полгода после разорения Менска весело!) щурясь на солнце над самым окоёмом и на него, отрока Невзора. В кругу его уже ждали вои с копьями. Все семеро.
Невзор оборотился лицом к солнцу, поклонился, не видя одобрительных улыбок, и уверенно шагнул навстречь копейным рожнам, слыша, как сзади, замыкая круг, черкнуло по земле остриё меча.
Били не все семеро враз – такого не снести никому. По двое. Но всё одно всё испытание для Невзора слилось в один сплошной свистящий вихрь стремительных ударов, мелькание копейных рожнов у груди, а то и перед глазами. Два и ли три раза его ударили по щиту. Невзор вертелся, как мог, ловил удары щитом и мечом, ускользал.
Вдруг всё окончилось.
Невзор остановился, тяжело дыша, Старые хохотали, а вои замерли в недоумении. Мальчишка перевёл глаза вниз. Под ногами валялся срубленный копейный рожон.
Наставник Хмель молча качнул головой – выходи, мол, из круга-то.
Невзор шёл и не чуял под собой ног. Душу стремительно заполняло ликование, смешанное сто страхом. Ни одно копьё не коснулось его, но вдруг скажут, что Испытания не выдержал из-за срубленного копья? Копья-то священные!
– Такого ещё не было пока, – добродушно прогудел кто-то из Старых – Невзор не смел поднять на них глаз и только по голосу угадал наставника Яся. – Добро. Молодец, отрок Невзор.
Руки сами собой разжались, выпуская и попятнанный ударами щит, и меч.
Клеть на сей раз была иная. Но такая же холодная. Хотелось есть.
Нельзя.
Любое испытание следует проходить так, чтобы полный желудок не отягощал собой душу. А войское – тем более. Воин взыскан и любим богами, потому и Испытание ему – самое строгое.
Снаружи слышался лязг и звон, тупой стук бьющегося в щиты железа – Испытание продолжалось.
И один за другим ныряли в клеть отроки.
Не было ни одной неудачи. Первое испытание прошли все.
Только у Урюпы всё так же негромко и почти неслышно спросил Невзор:
– Ну?
– Один раз… зацепили, – горячечно-весело ответил друг. – В руку. Кожу ободрали. Но прошёл.
И тут же задохнулся от весёлого дружеского удара меж лопаток.
Милюта тоже прошёл Испытание удачно.
На другой день из клети одного за другим увели четверых. На этот раз Невзору не повезло – не всегда же быть первым. Он не унывал. Только становилось немного скучновато – третьим бегать по лесу выпало Урюпе, пятым – Милюте, и Невзор вновь остался один. Снова начала кусать неуверенность – а ну как не пройду?
Невзорова очередь на второе Испытание (умение скрываться) настала на третий день. Он вновь был первым.
Отрок вынырнул в дверь. Солнце радостно и больно грянуло в глаза, словно сняли чёрную повязку. Невзор зажмурился, потом протёр слезящиеся глаза.
– Идём, – негромко сказал наставник Ясь.
На опушке он остановился. Глянул в сторону войского дома и кивнул на уходящую в лес дорожку.
– Беги.
Невзор глубоко вздохнул, глянул по сторонам. Места эти он знал и сразу прикинул как он побежит – даст три-четыре петли по лесу, а после вдоль берега Нарочи воротится обратно к войскому дому.
Сзади зашелестела трава. Невзор оборотился – семеро уже ждали с луками в руках.
Невзор зайцем метнулся к краю поляны и пропал, канул в кусты. Сзади послышались переклики воев, – они тоже перешли на бег, рассыпаясь в стороны, облавой охватывая тропинку – погонят туда, куда им надо. Не шутки гоняться бегом по лесу с бывалыми воями, хоть им каждому не менее трёх десятков, а тебе всего-то пятнадцатое лето. Каждый из воев хоть и не мальчишка, в кольчуге бегом коня нагнать сможет, а бездоспешным – и зайца загоняет. Одна радость – воину тому с бега надо остановиться, дыхание успокоить, иначе не попадёт.
Первое время Невзор мчался, не разбирая дороги, потом на несколько мгновений остановился, переводя дух. И тут ему словно кто-то (он даже догадывался – кто!) шепнул: не лети, безголовый, они на твой заячий испуг и надеются. Огляделся, прикинул, сметил куда надо идти. И решительно двинулся на восход, навстречь надвигающейся облаве.
Слева треснул сучок, Невзор на миг замер. Потом резко метнулся вперёд, к небольшому, но глубокому овражку. Свистнула над самой головой стрела, следом за ней басовито пропела вторая. Заметили!
Сухая ёлка когда-то, лет десять назад поваленная ветром, лежала, накрыв сучьями мало не половину оврага. Отрок скользнул в овраг, прикрылся валежником. Почти тут же послышался топот, и удивлённый вскрик вполголоса.
Невзор подождал, пока кметь почти неслышно прошагал мимо, и прошептал:
– Благо дарю тебе, Перуне.
И впрямь, ведь не могло же быть так, чтоб такой бывалый воин случайно не заметил под ногой сухую ветку. И нарочно он тоже наступить на неё не мог – кто ему такой Невзор, сын Несмеяна, внук Нечая, правнук Неустроя, чтоб такую поблажку ему давать.
Змеёй пластаясь по траве, Невзор выполз из своего убежища и двинулся дальше. Наткнулся на новый овражек – на дне журчал ручей. Остановился. Думал всего несколько мгновений, потом решительно свалился вниз.
Ручей оказался неожиданно глубоким – Невзор рухнул в него по самую грудь и тут же замер, напуганный наделанным шумом, хоть и ледяная вода сводила судорогой икры и пальцы. Наверху было тихо, только шелестели шаги идущих воев. На ручей надеются, думают, что он нырнуть побоится.
Невзор вдохнул полной грудью и нырнул в ледяную воду с головой.
Двое подошли к овражку, заглянули вниз. Постом один процедил удивлённо:
– Вот же нечистый дух! И куда только девался…
– Да я клянусь – он сюда нырял!
– Так и я видел, – возразил первый. – А нету ведь…
Они ещё несколько мгновений постояли, потом ушли – искать Невзора в лесу дальше.
Отрок вынырнул, судорожно дыша. Закоченелое тело не слушалось, когда он карабкался на глинистый укос оврага. Выбрался наверх и долго жадно хватал ртом тёплый воздух последнего весеннего месяца. Холодная вода текла с рубахи ручьём.
Ну, Невзоре, дальше!
Невзора вынесло из леса на самом берегу Нарочи. И там, на самом берегу, небрежно притопывая ногой, стоял оружный кметь. Старый. Наставник Ясь. Невзор остановился, трудно дыша с разбегу. Старый медлил, ожидая, когда отрок переведёт дыхание.
– Хвалю, – бросил он, наконец, криво усмехнулся, поворотился и зашагал к войскому дому вдоль берега, едва заметно махнув рукой – ступай, мол, за мной.
И снова клеть. Невзора втолкнули в дверь, он остановился на пороге. Отроки встретили его весёлыми криками.
– Ну? – в этот раз Милюта спрашивал.
– Всё! – довольно бросил он в ответ, невольно задирая нос.
– Прошёл?
– Прошёл!
И тут же, как и Урюпа третьего дня, весело согнулся от задорного удара меж лопаток.
На четвёртый день второе испытание прошли остальные четверо отроков.
Ждали.
Утром на пятый день дверь отворилась. На пороге стоял хмурый на весь целый глаз наставник Хмель.
– Выходи.
Никто из отроков не шевельнулся.
– Кто? – подал голос Невзор.
– Все выходи.
На дворе их ждали все. Оба наставника, девять воев и трое молчаливых кметей. Отроки гурьбой выбрались из клети и замерли, охваченные странным предчувствием чего-то неожиданного, необычного. Что-то будет, а? – с каким-то весёлым испугом подумал вдруг Невзор.
Старые переглянулись со странным, никогда не виданным отроками выражением лица, потом наставник Ясь негромко сказал:
– Вот что, отроки. Все вы прошли два Испытания, сегодня надо бы начинать третье, ан тут Доля распорядилась иначе. Гляньте-ка на закат.
Все разом поворотили головы.
На закате над лесом стоял столб дыма. Далеко стоял, упорно тянулся вверх, таял в облачной вышине. Чёрный дым, нехороший. В той стороне стояла весь под назвищем Нарочь. Там горело, не там ли?
– Литва, – негромко пояснил наставник Хмель.
От короткого слова в душу дохнуло холодом – литва на полуночно-закатной меже была тем же, чем печенеги да торки на полуденной да полуденно-восходной. Беспокойные соседи налетали, поджигали веси да починки, зорили мужиков, угоняли скот.
– То пока невесть что горит, а только до Нарочи они самое большее к вечеру доберутся, – наставник Ясь в затруднении почесал горбатую переносицу. – Когда ещё там вои из Мяделя да Брячиславля приспеют… А только навряд ли той литвы там больше двух-трёх десятков. А Нарочь спалить их хватит вполне.
– Вот мы и решили им помешать, – всё с таким же затруднением сказал наставник Хмель. – Опричь нас тут никто не поможет. И третье Испытание вам проходить придётся в бою.
Под ложечкой засосало и захолонуло меж лопаток. Невзор покосился и увидел совсем рядом округлённые глаза Урюпы, и тут же подумал с нарастающим страхом – а ведь и Сбегова весь тоже… в той стороне…
– Бой тут будет взаболь, не до первой крови, – рубил наставник Ясь. – Но тем, кто останется жив, это засчитается как Испытание. Любой из вас может отказаться. Но тогда ему ещё год придётся быть отроком. Решайте.
Друзья быстро переглянулись.
Идём? – одними глазами спросил Урюпа.
Конечно! – так же одними глазами ответил ему Невзор.
И дрогнула трава от дружного шага всех отроков разом -никто не остался в строю. Ни один.
Шли скорым шагом через лес, той самой тропкой, по которой третьего дня Невзор удирал от стрельцов. На ходу Старые давали отрокам, из которых в войском доме не остался ни один, последние запоздалые наставления:
– Дуриком вперёд не лезьте…
– Для вас в этом бою главное – живыми остаться…
– Пятерых все вместе свалите альбо даже хоть и одного – и то добро…
– Да и литвинов пугнёте…
Остановились на опушке, укрываясь в кустах, в густом чапыжнике. Завязывали луки, тянули из ножен мечи.
Починок уже догорал, но Старые, молча взяв на себя старшинство невеликой сборной ратью, медлили, не хотели лезть наобум, не сведав вражьей силы.
Невзор задумчиво разглядывал на свой щит, когда из кустов рядом с ним высунул голову Урюпа.
– Ты чего остолбел? – весёлым шёпотом спросил он. – Боишься, небось?
– Да нет, – досадливо дёрнул плечом Невзор. – Тут иное…
– Что?
– Я слышал, что настоящие кмети перед первым боем приносят жертву Перуну… – он поднял голову и посмотрел в испуганно расширенные глаза друга.
– Свою кровь, – добавил неслышно возникший рядом Милюта.
Невзор потянул из ножен на поясе короткий обоюдоострый нож, примерился и кольнул себя в руку. Крови не показалось ни капли, и он, закусив губу, надавил сильнее.
Голова Урюпы скрылась в кустах.
– А, упырь тебя заешь! – кровь закапала неожиданно обильно, и Невзор едва успел нагнуться к щиту. Поточив достаточно крови, перетянул предплечье чистым платком. Долго пыхтел и возился, растирая кровь по кожаной обивке щита.
– Тише вы, воропуты, – из чапыжника неслышно вынырнул наставник Ясь. – Всю литву сюда притянете… – он на миг замолк, разглядывая алеющие свежей кровью щиты Невзора и Урюпы – Милюта на кровавую жертву не решился – коротко усмехнулся. – Сами додумались?
Невзор довольно кивнул.
– Молодцы, – процедил Ясь. – Добро хоть хватило ума резать не правую руку, а левую. Дай-ка повязку поправлю, а то и до литвы не добежишь, рудой изойдёшь прямо тут.
– Наставник Ясь… – решился Милюта. – А сколько их?
– Четыре десятка, – наставник затянул потуже узел на повязке Невзора, поправил повязку у Урюпы. – Вот сейчас они от починка на Нарочь пойдут, как раз по этой тропе, тут мы на них и ударим.
Шурша палой прошлогодней листвой и зелёными ветками чапыжника, вои, кмети и отроки быстро растеклись по опушке и засели в ожидании. Место для засады выбирал с умом сам наставник Хмель, и выбрал с умом – ветер дул в их сторону, донося тошнотворные запахи гари, палёной кожи и мяса, горелой шерсти. Отроки старались не думать, чем именно это пахнет, и чьи именно волосы и плоть горели там, в веси.
Ждали.
Сердца колотились, ходили ходуном, дрожали пальцы, потели ладони.
– Наставник Хмель, – Невзору выпало место рядом с одноглазым. – А что, если они тут до завтра останутся?
– Не должны, – одними губами ответил Старый. – Тут время играет против них – в любое время могут вои из Мяделя подойти, а там и полоцкая подмога подтянется. И уйти обратно они тоже не могут – не ради же одной веси они через межу прошли.
– А всё же? – не унимался отрок.
– Тогда ночью нападём, – отрезал наставник и намертво замолк.
Ночью нападать, однако, не пришлось.
Литва шла нестройной кучкой – не опасались. Да и кого им опасаться-то?
Невзор пригляделся. Литвинов он видел впервой: меховые шапки и такие же меховые безрукавки, некрашеные полотняные штаны и кожаные постолы с длинными ремнями-оборами. Волчий и рысий мех. Длинные усы и волосы. Короткие копья, луки из турьего рога, лёгкие топорики. Мечей не было ни у кого. Стало быть, и настоящих кметей – ни одного. К Нарочи шла литовская молодёжь, вчерашние отроки (такие же как и те, что сидели в засаде) – повеселиться выбрались.
Доспехов тоже ни у кого не было. Железных. Около десятка были в стегачах, а трое-четверо – в коярах.
Наставник Ясь негромко цокнул языком – для литвы ещё неслышно, зато его услышала разом вся засада. Медленно поднялись почти три десятка левых рук с луками, послышался равномерный скрип растягиваемых тетив.
Невзор закусил губу – он забыл надеть на пальцы правой руки костяные колечки, и сейчас их больно резала тетива. Но надо было терпеть: будешь сейчас надевать – не поспеешь выстрелить со всеми, стрельнешь раньше – спугнёшь раньше времени.
Отрок коснулся узким гранёным жалом бронебойной стрелы идущего литвина, нащупал середину груди.
– Га! – коротко выдохнул наставник Ясь, и двадцать семь тетив звучно бросили стрелы.
Попали не все. Далеко не все. Кто-то из литвы успел пасть наземь, услышал выкрик Яся, кто-то из отроков и даже воев промахнулся. Однако средь литвы вмиг на дюжину бойцов стало меньше. А потом кривичи с глухим рёвом ринулись из кустов.
Невзор рванул меч из ножен и тоже ринулся следом за всеми, холодея в радостном ужасе того, что сейчас будет. И вновь, как и третьего дня, меч холодным касанием стали успокоил трепещущего отрока, внушил уверенность.
И закрутился косо-ломаный звенящий мечевой бой.
Невзор на миг опешил, попав в стремительную коловерть полосующих воздух нагих клинков, увернулся от одного, поднырнул под другой. От третьего увернуться не вышло – литовский топор врубился в щит, лопнула кожа, треснуло дерево, но щит, щедро напоенный кровью хозяина, выдержал, не подвёл. Невзор нырнул под щит, приподымая нижний край, ударил им литвина под колена, провернулся и рубанул по открытому животу. Лесной воин задохнулся и повалился назад.
И тут всё мгновенно кончилось. Оказалось, что бить больше некого – кривичи победили. Живых не оставляли – незачем. Пусть послужат в вырии погибшим победителям – из семерых воев, которые проводили Испытания, погиб один. И шестеро отроков – средь которых – и Милюта. И все остальные отроки были ранены. Опричь Невзора и Урюпы – на них не было ни царапины. Кровь ли на щитах ли помогла альбо ещё что…
Невзора тошнило в стороне, и Урюпа поддерживал его за плечо, бросая по сторонам свирепые взгляды, печальный из-за погибшего друга и гордый за иного друга, единственного из отроков взявшего чужую жизнь, хотя клинки окровавить сумели все.
Трещал костёр из смолистого сухостоя. По щекам отроков текли слёзы – по такому поводу не возбранялось. Невзор не плакал – стискивая зубы и усмиряя прыгающие губы, неотрывно глядел в пламя костра, пожирающего мёртвую плоть его первых соратников – и Милюты! – и истреблённых ими находников.
Шла по рукам круговая чаша с каким-то питьём. Давали отпить и отрокам… хотя какие они теперь отроки? Им оставалось пройти только Посвящение, чтобы стать настоящими воями, а то и кметями. Невзор в свою очередь отхлебнул, и удивился странному горьковато-терпкому вкусу, пряному запаху и решил, что это, должно быть, вино из полуденных стран.
И на миг в тумане и дыме над костром Невзору привиделось…
Тёмно-синие громады гор с белыми вершинами вздыбились в недосягаемую синь неба, цепляя одинокие проплывающие облака.
Хрустальные и каменные переплетения дворца богов вздымались ещё выше.
Метнулся облачно-синий занавес, дворец исчез, и сквозь небесный полог проступило лицо.
Суженные глаза и твёрдый взгляд из-под косматых бровей. Густые усы, отливающие золотом, полуседой чупрун.
Грянул орлий клёкот над ухом, взмах огромных крыльев пригнул травы и овеял лицо ветром. Издалека ползли грозовые тучи.
Перун?!
Но и лицо бога исчезло, оставив только овеянное синевой ромашковое поле.
Неуж сам Перун?
Никто не даст ответа, только ты сам.
А к вечеру все шестнадцать уцелевших в бою бывших отроков уже красовались друг перед другом бритыми головами, короткими пока что чупрунами на темени да цветным знаменом на левом плече – Перунов Огнецвет, а за ним – два перекрещённых меча.
3. Кривская земля. Орша.
Лето 1067 года, червень, день десятый
Солнце слепило. Месяц червень – макушка лета, не зря же говорят. Владимир Мономах вскинул руку к глазам, прикрыл их от солнца, вгляделся. На другом берегу Днепра, среди искрящихся на воде солнечных всплесков, едва заметно виднелось мельтешение тёмных точек и чёрточек.
– Ну что там? – спросил за спиной кто-то еле слышно.
– Да вроде едут, – молодой ростовский князь досадливо поморщился – слепило всё равно – и отворотился, роняя руку. Звякнуло кольчужное плетение рукава. Вот тоже – и кто выдумал в этакую жару в кольчугах париться – не в бой же идти, в конце-то концов!
Война с Всеславом, неожиданно тяжёлая и непонятно жестокая, к лету затихла как-то сама собой. Ополонились и озипунились вдосыть южные гридни и кмети, попродали полон киевским, черниговским, волынским, переяславским боярам, а волна запроданных купцам-рахдонитам невольников перехлестнула уже и берега Русского и Хвалынского морей, досягнув до Синдики и Ширвана, Гургана и Табаристана…
Большой поход Ярославичей на Витебск и Полоцк, намеченный на конец травеня, не состоялся. Совокупная рать Ярославичей уже шла на Полоцк, чтобы покончить с кривским оборотнем, Святослав и Всеволод ушли далеко вперёд, а великий князь чуть задержался, добирая остатки рати от Турова и Овруча. Под самым Смоленском великий князь встретился со спешащим от Ростова Мономахом. И тут их и нагнали гонцы.
Один – из Берестья, с вестью про вторжение полоцких шатучих загонов.
Другой – из Смоленска, с точно такой же вестью.
Мономах следил взглядом за мечущимся туда-сюда по шатру Изяславом, и в глазах юного ростовского князя стыло что-то непонятное – не то удивление, не то непонимание… По его пониманию, великий князь не должен был себя так вести. Тем более, что, по его мнению, ничего особо непоправимого не произошло.
Изяслав вдруг остановился и подозрительно уставился на сыновца.
– А ты чего так глядишь? – прошипел он. Понимал, видимо, что окончательно теряет уважение в глазах Мономаха – мальчишки! – но не смог превозмочь собственную злобу. – Презираешь меня, Владимире?
Ростовский князь мотнул головой, опустив глаза.
– Тоже верно, – кивнул холодно великий князь. – Неведомо ещё, как бы ты сам на моём месте…
Оборвал сам себя и сел на уложенное на войлок седло, сумев, наконец, превозмочь гнев.
– Дивишься, с чего юродствую? – впился он взглядом в Мономаха. Ответа не дождался, да не особенно и ждал. Продолжил горячечно-быстро, то и дело переходя на шёпот. – Помнишь ли, почему мы пошли в поход зимой, в мороз?!
Владимир помнил.
– Если бы не пошли в зиму, Всеслав бы сейчас уже в Смоленске был! – великий князь дёрнул бородой, сжал кулаки. – А так мы уже идём на Полоцк. А теперь!.. Теперь мы застрянем у Смоленска, у Берестья… Полоцка нам в это лето не видать!
– Почему? – Мономах искренне не понимал. – Почему мы не можем идти дальше?
– Как это? – не понял великий князь.
– Смоленск Всеслав ещё не взял, Берестье тоже… да пусть там эти Всеславичи буйствуют. Возьмём Полоцк, схватим Всеслава, посадим в поруб – сами утихнут!
Изяслав несколько мгновений обдумывал сказанное сыновцем, потом мотнул головой:
– Нет, Владимире. Всеслав силён сейчас… хоть и не настоль силён, как в прошлом году, потрепали мы его у Немиги…
Невесть ещё кто кого потрепал, – невольно подумалось вдруг Мономаху. Битву на Немиге он помнил хорошо – потери великокняжьей рати на Немиге были не меньше Всеславлих, потому тогда зимой и не решились Ярославичи сразу идти к Полоцку. Да и от Новгорода и Плескова к Всеславу тогда подтянулись полки.
– А если так – пока мы к Полоцку идём, в Смоленске власть Всеславичи возьмут, соберут рать и сзади подопрут нас. Как биться будем? А тем часом они и Берестье заберут, а оттоле и до Турова рукой подать!
Владимир отворотился, пряча в глазах стремительно мелькнувшую недобрую мысль. Известно, вот за что Изяслав больше всего и дрожит – Берестье и Туров принадлежали самому великому князю. Хотя… доля правды тут есть – от Берестья до Турова и впрямь недалеко. А там… от Турова прямая дорога в древлянскую землю.
– А от Смоленска Всеслав и до твоего Ростова доберётся… сколь крепок в Ростове христианский дух-то?
Тут уж Владимир и вовсе потупился – сказано было не в бровь, а в глаз. Сам ездил к языческому святилищу на озере Неро… хоть и не кланяться ездил, а из песни слова не выкинешь!
– Ярополк-князь где? – отрывисто спросил меж тем великий князь у смоленского гонца. – Ведает он, что у него в тылах такая неподобь творится?
– Да откуда ему? – гонец пожал плечами. – Ярополк Изяславич ещё пять дней тому ушёл с дружиной вместе со Святославом и Всеволодом Ярославичами к Полоцку. К нему и послан.
– От кого? – великий князь сощурился, словно собираясь вот-вот вцепиться гонцу в горло.
– От тысяцкого Славена послан, Изяславе Ярославич, – торопливо, но с достоинством ответил гонец.
Тысяцкого Славена великий князь знал. И про его ненависть к полочанам – тоже знал. И верил.
Язычников-полочан крещёный смоленский тысяцкий ненавидел – его отец и двое братьев полегли на Судоме, в битве с полоцким князем Брячиславом, а ещё двое – после, когда кмети Брячиславли охрану побили у поезда великой княгини Ингигерды. Потому и согласили и Ярослав Владимирич, и оба Ярославича – Вячеслав и Игорь – и нынешний князь Ярополк Изяславич с решением смоленской господы поставить Славена тысяцким в отца место. Смоленский стол – соблазн для полоцких князей немалый.
– Добро, – сказал Изяслав и задумался.
Надолго задумался.
Наконец поднял голову.
– Поскачешь дальше, – продолжил так же отрывисто. – Князю Ярополку передашь, что к нему в помощь Владимира Всеволодича шлю с ростовской дружиной. Князьям же Святославу и Всеволоду велю от Всеславля нападения Оршу постеречь, чтобы он от Полоцка не ударил. Понял?
– Понял, княже великий!
Гонец ускакал, а Изяслав оборотился к Мономаху.
– Ты, Владимире, с ростовской дружиной к Смоленску пойдёшь. Самочинно в бой не вяжись, дождись Ярополка – он всё же постарше и поопытней.
Пока Владимир размышлял, не стоит ли обидеться, великий князь продолжил:
– Тем более, что и дружины при тебе немного будет. Суздальский полк со мной к Берестью пойдёт. Поставь над ним гридня доброго.
– Ставко Гордятич пойдёт, – не узнавая своего голоса, сказал ростовский князь.
Пока великий князь со Ставкой Гордятичем шёл спасать от Всеславлих загонов своё Берестье, пока гонялся за ними по всей Чёрной Руси (и то без толку гонялся, правду-то сказать!), пока Ярополк Изяславич и Мономах делали то же самое у Смоленска, ушло такое нужное им время, миновал травень и настал изок. Рати собрали снова, но идти на Полоцк альбо Новгород было уже поздно – дорога уже была перехвачена. Всеслав совокупил полоцкую рать у Орши, пришли полки от всей Всеславлей земли – от Полоцка, Витебска, Усвята, Плескова и Новгорода. А в голове рати стояли немногие уцелелые после взятия города и побоища на Немиге менчане – те, кто ничего не забыл и не простил.
Две седмицы стояли рати Ярославичей и Всеслава друг напротив друга, а после началась пересылка гонцами и послами. Войско Ярославичей понемногу растекалось по домам – как, впрочем, и Всеславля рать – и к тому времени, как полоцкий князь согласился встретиться с южными князьями, при них остались только их дружины. Ростовчан насчитывалось сотни три, и Мономах в глубине души содрогался, представляя, сколько воев осталось у иных князей, у тех, где кмети навычны не только воевать, но ещё и землю возделывать – у киян и черниговцев. Надвигалась жатва, стояли непрополотыми хлеба. Конечно, у многих – да что там у многих, мало не у каждого кметя были и холопы, да только цена холопьему труду всем ведомо какова, без хозяйского-то надзора.
А у отца, в переяславской рати – иная назола. Лето – пора степных набегов. Были у русской межи печенеги, сгинули, пришли торки – не стало торков, теперь новая заноза – половцы. Эти и числом поболее, и вояки посильнее… Потому переяславские кмети больше других рвались домой, потому Всеволод Ярославич скорее иных князей стремился разрешить полоцкую болячку: боем – так боем, миром – так миром.
Владимир Всеволодич знал, что и при Всеславе тоже наверняка осталась только дружина, и числом она южные дружины не превосходит… но то числом… Опричь того, ведал Мономах и то, что в полоцкой рати оставались ещё и бешеные менчане, которые в глубине души надеялись на то, что доведётся всё же переведаться с Ярославичами в бою.
– Едут, – подтвердил рядом гридень Порей, тоже щурясь из-под руки на солнце. Младший сын былого новогородского тысяцкого Остромира Коснятича на Немиге был ранен в правое плечо. Теперь, четыре месяца спустя, рана уже зажила, но нет-нет да и напоминала о себе резкими уколами боли.
Поперёк рябящего солнечного сияния по реке быстро бежала тёмная чёрточка – приближалась. Ехал князь Всеслав Брячиславич. И ехал не один.
Челнок-однодеревка вспарывал мелкие волны. Левый берег приближался.
Днепр у Орши не особенно широк – меньше перестрела. Всеслав хорошо видел на левом берегу стан Ярославичей. Давно Ярославичи у Орши стоят, успели стан свой обнести и тыном и даже валом – не полевой стан рати уже, а почти что и городок. Только тын невысок – Всеслав и с воды ясно различал в городке шевеление – по валу и за тыном быстро перебегали маленькие издалека люди, кое-где мелькали и всадники.
Ждут.
– Ждут, – негромко сказал за плечом Брячислав, с усмешкой теребя густой светло-русый ус.
Старшему сыну недавно миновал семнадцатый год, он отлично показал себя на Немиге – и полк в бой водил, и меч окровавил, и от ворогов отбился и ушёл, когда всё рухнуло. Гордость отцова. Сейчас Брячислав был слегка бледен, но спокоен – навык полоцкий княжич верить отцу. Верить отцу и верить в отца, в его ратный и государственный талан, помнил и о Велесовом знаке на отцовой жизни. И не разуверился даже после зимнего поражения – и после менского разорения и даже после погрома на Немиге.
Второй сын, Рогволод, названный древним родовым именем полоцких князей, именем великого пращура, погубленного вероотступником-рабичичем, моложе – ему всего-то четырнадцатый год. И это его первый поход – настоял мальчишка. Спорил мало не до слёз, то глядел гордо, то срывая голос в плач: «Брячислава берёшь везде, а меня?! Я – князь!». И опять веяло от этого «Я – князь!» истинно княжьей породой, древней гордостью полоцких князей, до сих пор перед Киевом да перед силой креста не согнувшихся.
Согласился Всеслав.
Сейчас Рогволод изо всех сил старался показать, что и он ничего не боится, ничуть не хуже старшего брата, хотя сам в волнении постоянно то бледнел, то краснел. Шутка ли – трое полоцких князей всего с двумя гриднями да с десятком кметей едут в стан киевских Ярославичей. Одни – против всей вражьей рати.
