2015-01-13
365
Теперь помнить не будут, подумалось ему в самом начале сегодняшней битвы. И то сказать – тот поход почти что без крови обошёлся, а сегодня бескровно дело не решить. Без своей крови, русской!
До сих пор в таком жарком и большом деле смоленскому князю бывать не доводилось.
Однако вёл себя Ярополк на удивление хорошо – спокойно и хладнокровно, словно и не в бою был, а на работе какой – на сенокосе, скажем, альбо там на жатве. Уже несколько раз ловил на себе молодой князь одобрительные взгляды своего дружинного старшого, ростовского словена, гридня Удачи.
На него-то и вынесло голову кривской конницы. Ярополк мечтал встретиться в бою с самим Всеславом. Убить новоявленного языческого мессию! Избавить отца от назойливого изгоя, всю Русь от головной боли, помстить за братнее бегство из Новгорода!
Не свезло в том Ярополку. Всеслав мелькнул где-то вдалеке и пропал, унесённый от него стремительным конным боем, а на князя выскочил какой-то полоцкий юнец с восторгом в глазах, и с вьющимся по зимнему ветру тёмно-русым чупруном – даже и шелом где-то потерял в пылу-то боя!
|
|
|
Смоленский князь легко отбил летящий ему в голову клинок, ударил в открывшийся бок. Меч скрежетнул по кольчуге, упруго вздрогнул, погружаясь в тело – есть! Ярополк легко перехватил поводья шарахнувшегося было коня, вскочил в освободившееся седло. Большого значения в том, чтобы биться именно в пешем строю, теперь не было – битва всё больше рассыпалась на отдельный схватки, распадалась мелкими очагами, в которых бой обретал тем большее ожесточение – уже и ножами резались!
Чего и иного было ожидать, когда поединок новогородского кметя и полоцкого гридня закончился кровавой жертвой Перуну? Большую жатву пожнёт ныне грозный бог войны, – мелькнула невольная мысль, недостойная христианского князя.
Ярополк мотнул головой, отбил разом два устремлённых на него копейных рожна и встретился с иным полочанином. Это уже был не юноша, не мальчишка младше самого Ярополка, это вояка бывалый. Должно быть и у Плескова в прошлом году ратился, и на Черехе бился!
Сшиблись мечи, пропели песню славы Перуну.
И понял Ярополк Изяславич, что сильна будет его удача, если сумеет он вырваться из этого боя живым.
Витко вначале даже поморщился, видя, как молод парень, которого ему принесло под меч. Но тут же заметил золочёный шелом и княжье алое корзно – никак на кого-то из княжичей Ярославля рода вывела его Перунова воля!
Изяславичи ли – Мстислав альбо Ярополк?
Глеб ли Святославич?!
Альбо Всеволодич Владимир, по назвищу Мономах?
Давно уже не было в словенских воинах старинного суеверного страха перед княжьей кровью, что сродни крови богов, страха, смешанного с почтением, страха, который мог бы даже в разгар битвы бросить воспалённых жаждой чужой крови воинов на колени перед вражьим князем, даже если они были вооружены до зубов, а он почти безоружен!
|
|
|
Даже у тех не было, кто не изменил родной вере в родных богов, не ломал поклоны перед иконами греческого альбо уже и своего, русского письма.
Хотя князей и до сих пор убивали крайне редко.
Теперь вражий князь был достойной добычей, честью для пленившего!
Воспрял гридень.
Но бился княжич хорошо, сильно бился!
Завертелся бой, завертелись опричь друг друга полоцкий гридень и княжич, звеня сталью.
Тот и другой – с малолетства в седле, тот и другой – в четыре лета прошли подстягу, тот и другой – прошли суровую школу войского воспитания. И если Витко был старше, а стало быть – опытнее, то Ярополк – умелее, с ним, как с княжичем, больше занимались!
Не мог опыт осилить умение, не могло и умение одолеть опыт.
Им помешали.
Несколько кметей из Ярополчей дружины, видя грозящую князю опасность, влезли в бой, окружая Витко и наседая на него со всех сторон. Гридень завертелся, отбивая клинки.
– Не трогать! – крикнул задорно Ярополк Изяславич, закусив губу и подгоняя коня небольшими остро отточенными острогами на каблуках сапог. – Не троньте его, он мой!
Надо же было князю победить в поединке, хоть и неоднократно окровавил сталь за время боя Ярополк.
Куда там! Кмети насели на Витко так, что к нему на помощь уже мчались его товарищи полочане.
Ну уж нет!
Ярополк Изяславич наддал и налетел на полоцкого гридня, проскочив через собственных кметей, меч жадно метнулся к горлу Витко. Гридень отбил удар краем щита, а вот Ярополк не поберёгся, не успел вздёрнуть левую руку и щитом прикрыться. Полоцкий меч рванул кольчужное плетение на левом плече, руку рвануло болью, пальцы разжались сами собой, роняя щит. На короткий, равный едва только взмаху ресниц, миг Ярополк пожалел о собственной горячности, приведшей его под полоцкую сталь. Но кмети насели снова и Витко, рыча сквозь зубы, словно отведавший крови зверь, которому не дали догрызть его драгоценную добычу, вырвался, отбиваясь мечом направо и налево, отлетел под защиту своих полочан.
Ярополка же свои собственные кмети оттеснили назад, без всяких церемоний схватив под уздцы княжьего коня – уж они-то отлично знали, какая кара им грозит, если по их недосмотру Ярополка Изяславича срубит какой-нибудь чрезмерно удалой полоцкий гридень. Стащили с коня с увещеваниями и уговорами. Смоленский князь в ответ только шипел от боли и мотал головой, зажимая рану на левом плече. Хоть и неглубоко вспорол его плоть меч полоцкого гридня, а только рана была длинной, и крови натекло немало, пачкая крытый рытым голубым бархатом стегач смоленского князя.
– Пора, Святославе!
Черниговский князь молча мотнул головой.
Битва гремела, звенела, грохотала, ворочаясь на усеянном валунами поле, ржала тысячами конских глоток, орала тысячами человеческих горл, рвала плоть клыками и когтями харалужной стали. Никакого строя уже нигде не было, теперь всё мог решить только новый удар.
Но Святослав медлил.
Великий князь метнул на среднего брата бешеный взгляд, и, ткнув коня острогами, умчался к своей дружине.
– И впрямь, не пора ли, отче?! – отрывисто спросил Глеб – он тоже следил за боем безотрывно, то и дело теребя рукоять меча.
На сей раз Святослав даже головой мотнуть не удосужился – просто смолчал.
Когда справа внезапно заревел рог – к бою! – Святослав Ярославич от неожиданности даже подпрыгнул на месте.
Киевская конная рать – младшая дружина киевского князя, дружины киевских бояр и великокняжьих гридней, конные полки Росьской земли – тронулась с места, сотрясая землю копытами, отряхивая куржак и снег с кустов.
|
|
|
Следом двинулась и конница левого крыла – переяславский князь Всеволод Ярославич и ростовский князь Владимир Мономах.
Две с половиной тысячи конных кметей, сила почти равная по числу всей Всеславлей рати.
Не дождался великий князь знамена от Святослава, сам решил за себя и за своих кметей тоже!
– Куда?! – зашипел Святослав сквозь зубы, так, чтобы не слышали окружающие кмети – негоже, чтобы слышали они как младший брат перечит старшему, как черниговский князь, подколенник, прекословит киевскому, великому князю. Соперничество соперничеством, а честь – честью!
Стремительно разгоняясь, неслись по полю конные сотни Росьской земли, от дробного топота копыт дрожала земля.
Удар конных киевских полков всеконечно смешал и без того смешанные ряды кривской рати, опрокидывая пеших и конных, сминая один полоцкий отряд за другим.
Мураш был неглупым человеком и давно уже понял, чем должна закончиться вся эта свистопляска – Плесков, Новгород, Менск… И смирился с мыслью о том, что уже достаточно пожил, хотя новая война ему, как и большинству смердов, была нужна, как псу – пятая нога. Главным сегодня было, раз уж вся кривская земля так упорно пёрла навстречь своей гибели, спасти семью – жену, дочку и сына. Потому и пошёл драться на Немигу, потому и не стал ворочаться домой за оружием – пошёл в первом же полку, напялив копытный доспех да стегач. До мысли бросить своего князя и свою землю и спрятаться с семьёй в непролазной дебри Мураш не додумался – такие мысли начнут приходить в голову русским людям только лет через двести, когда князья сами своими усобицами до зела разорят и озлобят землю.
И сегодня мядельский войт спокойно и отрешённо бился с ратью Ярославичей. Расчётливо бился, уворачиваясь от одних ударов и отбивая другие.
Давно уже остался где-то под ногами изрубленный в щепу щит, потерялась где-то обломанная по самой втулке рогатина, и Мураш орудовал обронённой кем-то совней. Любо было драться незнакомым оружием – зазевавшегося родненского кметя Мураш одним ударом развалил наполы, не дав ему даже приблизиться и поднять оружие. Опричь мядельского войта образовалась пустота – и без того поределый строй кривской пешей рати распадался и расползался как истлелая холстина.
|
|
|
– Не подходи! – хрипит бешено Мураш, и сверкающее лёзо совни чертит стремительный круг, срубая чёрный чупрун из конского хвоста с шелома зарвавшегося переяславского кметя.
– Покинь! – и быстрый выпад совни пробил остриём кожаный кояр, выползая из спины в ошмётках плоти и бычьей кожи.
Мураш вдруг оказался лицом к лицу со здоровенным, затянутым с ног до головы в кольчугу витязем со знаменом киевского князя на щите. Очертя голову, войт ударил… совня зацепилась за бляху на щите, соскользнула вниз и, врубившись в раму седла, засела там намертво, сжатая чудовищной силой согнутого дерева. Смерть! – успел подумать Мураш, видя взлетающий над головой диковинный, расширяющийся к концу клинок меча. Успел защититься ратовищем совни, но меч перерубил древко одним ударом.
Большое, грузное тело отца, прибитое к тыну тремя сулицами, бессильно обвисало на их древках, грозя их сломать, и струящаяся кровь пропитала рубаху. Дымно горящий Перунов капь бросал багровые блики, застилая дымом луну. Выли бабы, плакали ребятишки. И несокрушимо, словно дуб, стоял священник в чёрной рясе.
Пятнадцатилетний Мураш стоял молча, словно каменный. Слёзы текли по щекам, но он молчал.
Над строем княжьих воев, пластаясь на ветру, хлопал багряный стяг с золотым ликом Спаса Ярое Око и серебряным крестом. Стяг врезался в память мядельского войта на всю жизнь.
Хищно улыбнулась гнилыми зубами Морана-смерть. В багровом пожаре, застелившем весь мир, вдруг раскрылись кованые ворота, дева на крылатом вороном коне вскинула над головой серебряный меч…
Ноги мядельского войта подкосились, но чья-то сильная рука подхватила его за пояс.
– Несмеяне!.. – узнал Мураш сквозь застилающий глаза кровавый туман. Крупные хлопья снега падали на лицо, но войт уже не чуял их холода. – Несмеяне, ты… семью мою не оставь… особо дочку… Гордяну, любит… она тебя…
Тело Мураша поникло в перемешанный тысячами ног и щедро напитанный кровью снег, а душа рванулась вверх, к златокованому престолу Перуна, в вечнозелёные сады вырия.
– Слава! – громовым звоном грянул нечеловеческий голос.
– Всё пропало, княже Всеслав! – бешено крикнул кто-то из дружинных кметей и тут же осёкся остановленный бешеным взглядом князя.
– Ничего ещё не пропало!
Был у Всеслава Брячиславича и ещё один полк, не всем сейчас видимый: как только отзвучал рог, как только вышли из стана пешцы, отворились сзади стана ещё одни ворота, пропуская три сотни конных кметей – тьмутороканскую дружину гридня Славяты. Засадный полк Всеслава Брячиславича.
Сейчас полк этот дожидался своего часа в заснеженном чапыжнике слева от поля битвы. И как только увязли конные дружины Изяслава и Всеволода Ярославичей в смешанном строю полоцкой рати, воевода Славята вспрыгнул в седло и вырвал из ножен меч.
– На слом, други!
Спасая от всеконечного разгрома полоцкую рать, Славятина дружина ударила с разгону на растянувшуюся и увязшую переяславскую конницу.
Так и привелось встретиться в прямом бою былым соратникам по оружию.
Каждый человек, оторвавшись от привычного уклада жизни, старается искать кого-то, кто будет ему близок, кто его поймёт. Потому и стремимся мы в тяжёлые мгновения к родным и друзьям. Так и Заруба, уйдя из в прошлом году Менска, пустился искать своих – тех, кого знал, тех, с кем вместе воевал когда-то.
И нашёл.
В Переяславле, при дворе Всеволода Ярославича.
И первым, кого встретил в Переяславле Заруба, был Вышата Остромирич, беглый новогородский боярин, снова возродивший в своём роду обычай служить князьям, а не земле. Первым после прадеда Добрыни, славного пестуна Владимира Святославича.
–Ха-ха-ха! – загоготал громогласно Вышата, завидев въезжающих на княжий двор Зарубу и его кметей и неложно им радуясь. – Да кто пожаловал-то! Заруба!
– Заруба, Заруба, – пробормотал гридень, на миг вдруг остро пожалев, что не остался в кривской земле. Теперь насмешек не оберёшься.
Но насмешек не было. Всеволод-князь был только рад, что его дружина приросла бывалыми кметями – на степной меже каждый воин на вес золота, лета не проходило, чтобы не скрестить меча со степняками. А летом Заруба и его люди показали князю, что кое-чего стоят в степной войне…
В поход на кривскую землю Заруба собрался без особых волнений – князь сказал надо, стало быть, надо, и не их, гридней и кметей, дело, обсуждать князевы приказы.
И только на очередном привале, когда, греясь у костра, кто-то из кметей помянул какую-то любимую шутку Славяты, гридня вдруг словно огнём пробрало.
Да что же это такое?! Ты что творишь, Зарубе? Тебе ведь сегодня придёт со Славятой и его людьми оружие скрестить!
И помрачнел гридень, потупился, глядя в неяркое по-зимнему пламя костра, и шёл мрачным весь поход.
Всеволожа дружина шла в наступ с левого крыла, и скакал средь переяславских кметей сквозь густой снегопад Заруба. Скакал и молился в душе – не дай, господи, не дай! Не попусти, господи!
Господь попустил.
Когда раздвинулись заснеженные и окуржавелые ветки чапыжника, пропуская Славятичей, понял Заруба, что не сможет.
Не поднять ему меча на своих былых товарищей по оружию.
Забрал повод влево, откатился к густому кустарнику, а мимо него, взрывая густые снеговые волны, сметая с пути всё живое, лязгая удилами и стременами, пронеслась конница.
Шальная стрела ужалила в бок коня Зарубы, гридень откатился под нависающие над сугробом ветки и замер, оцепенело глядя, как бьётся, окрашивая пухлый снег алой кровью, конь. Смотрел так, словно ничего важнее не было.
Услышал скрип снега под копытами, необычно хорошо слышный сквозь звон, грохот и стон боя, и поднял голову.
Мальга всё ещё неважно держался в седле.
И неудивительно – два десятка лет он прожил в Империи, из них десять – в Херсонесе, и пять – прослужил в акритах. Хорошей конницы в Климатах не было никогда, была всего одна дозорная сотня, и чтобы попасть в неё, надо было принадлежать к числу местных динатов. И только попав в дружину Славяты, беглый акрит впервой сел на коня.
На Черехе Мальга дрался в пешем строю, что было привычнее, и только тут, у Немиги для чего-то напросился в конный полк. Должно быть, понадеялся, что его искусство верховой езды возросло.
Зря надеялся.
Как только полк вылетел из чапыжника, рассыпаясь по полю, как гнедой вдруг выказал норов – пошёл боком, взбрыкивая, и когда Мальга его усмирил, товарищи его усвистали уже далеко, надо было нагонять.
И тут на глаза ему попалась метнувшийся в сторону всадник. Конь под беглецом вдруг споткнулся и повалился в сугроб, и Мальга радостно наддал.
«Вот тёпленьким его и возьму!»
Подскакал вплоть, уже готовя аркан – хорошо бросать его беглый акрит выучился у мальчишки Шепеля, прирождённого степняка.
Спешенный воин не спешил удирать – как оцепенелый он смотрел на своего погибающего коня, потом, видно услыхав, как подъезжает Мальга, вскинул голову.
И Мальга остолбенел.
– Заруба?!
– Мальга?!
Конный клин тьмутороканцев пробил скопление великокняжьей рати, и теперь теснил её к оврагу, сгребая, словно лопатой.
– Вышата! – бывший старшой Ростислава тьмутороканского, отшвырнув с дороги двоих переяславских кметей, рванулся к беглому боярину. – Добрынино отродье!
– Ах-ха! Славята! – удивился и обрадовался новогородец и властно движением руки отмёл с дороги воев. – Посчитаемся, безродный!
Сам-то больно родовит, Добрынино отродье!
Клинки с лязгом скрестились.
Силён был в рубке Вышата Остромирич! Да только и Славята не лыком шит!
Два русских меча против длинной персидской сабли (и оружен-то на восточный навычай! – подумал Славята мало не с ненавистью). Но у Вышаты ещё и щит, – небольшой, круглый, в локоть шириной. Плетёный из индийского тростника и обтянутый слоновой кожей, которую и топор-то возьмёт не вдруг. Где и добыл-то такой?! Небось от ромеев подарен за измену князю своему! – в нерассуждающей ненависти своей Славята уже и Остромирича причислил к убийцам своего любимого князя. Забыл даже, что Вышата – пестун Ростиславль.
Клёпаные шеломы с литыми острыми бронзовыми навершиями; стальные скураты, нащёчники и назатыльники; добротные кольчуги; наручи и поножи; налокотники и наколенники; боевые кожаные перчатки со стальными лепестками-накладками – оба гридня закованы в одинаковые доспехи.
Схлестнулись – и принялись кружить один вокруг другого.
Лязгало железо,
храпели кони.
Оба – кмети, оба – с малых лет в седле. Оба прошли не одну войну, дрались с греками, чудью, половцами, булгарами, аланами, уграми, ляхами, свеями, урманами… ну и со своими русичами, вестимо.
Кто кого?
И слаб оказался военный опыт перед жаждой мести. Плюнул Славята на опасность. Сабля Вышаты разорвала пазушное кольчужное плетение, резанула вдоль рёбер, сорвалась с железной пластины пояса и упала коню на шею.
Короткий меч Славяты, Росомаха, метнулся к голове беглого новогородского боярина. Щит Вышаты, наткнувшись на лезвие Волколака, другого, длинного меча Ростиславля и Всеславля гридня, остановился, не успел. И Росомаха с хрустом ударила бывшего боярина в лицо, вбивая кольчужное плетение бармицы в месиво из мяса и костей.
Славята вовремя выпростал ноги из стремян, отскочил от упавшего коня. Вокруг него уже не было ни одного воина из его дружины – весь засадный полк рассыпался по полю, рубясь с попятившимися переяславцами, смятыми его ударом.
Конь Вышаты шарахнулся, да и не было времени его ловить, – двое Вышатичей были уже рядом и рвались отомстить за вожака. Кровь хлестала из раны. Славята понял, что скоро свалится. Но пока…
Они налетели с небольшим отставанием друг от друга. Первого Славята свалил одним ударом, даже не уклоняясь. Росомаха прикрыла голову от удара сабли, а Волколак ударил поперёк туловища. Второй промахнулся и пролетел мимо. Крутнувшись, Славята ждал его возвращения, но Вышатин кметь вдруг безвольно взмахнул руками и свалился с коня.
В груди у него торчала стрела.
И только тут Славята заметил приближающегося вскачь Мальгу – беглый херсонесский акрит бросил лук в налучье и легко подхватил повод коня, оставшегося без всадника.
– Садись, воевода!
Полоцкий князь давно уже вырвался из боя, снова разглядывая поле с небольшого плоского пригорка в прогал меж кустов. Только вот видно было всё меньше и меньше – снег валил так густо, что другого края поляны почти не было видно – поди угадай, что там ещё Ярославич замыслили.
А только и гадать тут нечего.
Сейчас, только сейчас, когда Славятичи остановили переяславский полк Всеволода Ярославича и изрядно обломали ему клыки, конная рать Всеслава и остатки пешего полка сумели вырваться из стальных клещей и, огрызаясь на киевский полк, медленно отходили вдоль берега Немиги обратно к опушке, скоторой всё и началось, сейчас самое время и напасть последнему оставленному в запасе полку Святослава – не верил полоцкий князь, что средний Ярославич (а в том, что боем правил именно он, Всеслав не сомневался ни на резану!) не оставил воинского запаса на последний рывок.
И правильно думал!
Был у Святослава Ярославича запасной полк, был! Черниговская дружина и остатки разбитой Всеславом тьмутороканской дружины Глеба – семь сотен кованой рати. Сейчас они могли решить всё дело, могли опрокинуть смятённую и рассеянную пешую рать полочан, могли в прах разметать Всеславлю конницу, не оставив от неё даже остатков. Могли даже взять живым самого Всеслава, полоцкого оборотня.
Но Святослав медлил.
То, что сейчас случилось на поле у Немиги, для Всеслава совсем не поражение, хотя отнюдь и не победа. Неумеренную охоту Всеслава до чужих земель эта битва окоротит, хоть на время да остановит ненасытного полоцкого оборотня. А вот окончательно вырывать этот шип из зада Изяславля вовсе не следовало!
То, как распределили столы великий князь при вести о том, что Всеслав взял Новгород, хорошо показал Святославу – кто теперь его главный ворог на Руси! Ростислава уже нет, с юга черниговскому князю ничего не грозит, опричь половцев, а Изяслав снова усилил если не себя, так Всеволода – только бы не среднего брата. А когда (если!) исчезнет северная назола – Всеслав?! Года не пройдёт, как Изяслав возьмётся за среднего брата, а Всеволод в Переяславле промолчит. Его и так удоволили столом для Мономаха – мальчишки! неполнолетнего! – а тут, если пря меж старшими Ярославичами восстанет, так ему ущемление Святославле только на руку. Себе на уме переяславский князь и Святослав Ярославич про то хорошо знает!
Потому и медлил с завершающим ударом средний Ярославич!
Зато Всеслав не медлил!
Понеже был и у полоцкого князя ещё один полк, уже и совсем никому неведомый, только ему самому!
В кольце кустов чапыжника Всеслав спешился, сбросил на руки подоспевшим отрокам медвежий полушубок, освободился от доспехов, бросил в руки зброеноше кудес.
– Зачем это, княже? – не понял тот, глядя на кудес, как на змею.
– Будешь стучать! – ответил князь нетерпеливо, обнажая меч.
– Да не умею я! – зброеноша попятился, широко раскрытыми глазами глядя, как князь сбрасывает рубаху и сапоги.
– Тряси как хочешь, лишь бы бренчал! – бросил князь, не оборачиваясь.
Что он будет делать, князь и сам плохо представлял, как плохо помнил и то, ЧТО он делал в прошлый раз, когда оборотил всё своё войско в волков. Помнит, что призывал к Велесу – помоги, отче! И Велес помог! Само собой получилось без чьих-то подсказок. Волком себя Всеслав, когда бежал через чащу – не ощущал. Бежал – и всё тут. Помнит невероятную лёгкость в теле, помнит жажду куда-то бежать… разум словно отступил куда-то на время. Краем глаза видел, что рядом бегут волки, много волков – и не дивился. Бегут – стало быть, надо так! Кметей про то, что было, он после не расспрашивал – ни к чему. Да и они не болтали – кому любо!
Так же и сейчас – Всеславом словно овладела какая-то сила, он откуда-то знал, ЧТО надо делать.
Ступив босиком в снег, нагой по пояс князь чуть поёжился, но тут же забыл о холоде. Всеслав выдернул меч из ножен, пал на колени. Резанул мечевым лёзом нагую руку, сцедил в снег кровяную струйку.
– Отче Велес, помоги! – сухой шёпот князя эхом отдался меж заледенелых деревьев. Мороз щипал щёки, забирался по одежду, бегал мурашками по коже.
– Отче Велес, к тебе взываю!
Пали вдруг вокруг него сумерки, мерцающие искрами звёзд… ан нет, не только звёзд! Волчьи глаза светились в сумерках.
Отроки попятились – опричь князя вдруг возникло какое-то воздушное движение, взвихрился падающий снег, густо-густо закружились хлопья, пряча князя от людских глаз. Не то показалось отрокам, не то не показалось – а только мелькала в снежной синеватой мгле вместо князя серая волчья шкура!
Гремела где-то далеко битва, свистели стрелы, ржали кони и звенела сталь. Но князь уже ничего не слышал – Всеслав вдруг понял, что звуки замедлились, куда-то отдалились. Слышал только назойливый стук кудеса в неумелых руках.
Туманные сумерки раздвинулись, вышел из них кто-то, тоже полунагой, завёрнутый в серую волчью шкуру, глянул глазами зеленоватыми, немигающими. Волчьими! Взял за локти холодными шершавыми пальцами.
– Здравствуй, брат, – сказал Всеслав хрипло.
– Здравствуй, брат! – улыбнулся тот, с волчьими глазами – блеснули во рту могучие клыки и спрятались. – Помощь нужна?
– Нужна, брате, – Всеслав закусил губу.
С волчьими глазами прислушался, словно на слух пытаясь понять, ЧТО сейчас происходит на поле битвы. Удовлетворённо кивнул.
– Что можем, сделаем, брате. Под мечи уж не полезем, не обессудь…
Не щедр на слова лесной народ. Сказал волчьеглазый – и тут же шагнул назад, растаял в сумерках.
Смолк кудес, распался вокруг князя вихрь. Отроки невольно вытянули головы, ожидая увидеть матёрого волчару, но в истоптанный ногами и копытами снег упало полунагое человечье тело – Всеслав Брячиславич. Бросились отроки оттирать князя от холода, но он вдруг открыл глаза, поднял голову, и отроки попятились – показалось на миг, что глядел на них из зелёных княжьих глаз кто-то другой.
И всё-таки не таков был Святослав Ярославич, чтобы предать, бросить родных братьев под мечами!
Медлить больше было нельзя – тут уж альбо бить, альбо на иную сторону перейти.
Кони вдруг захрапели, забеспокоились. Святослав встревожился было, но то, что происходило на поле, тревожило его гораздо сильнее. Черниговский князь потянул из ножен меч, собираясь бросить дружину в наступ… и в этот миг хлынула из ближней корбы серая смерть!
Волки стремительно метались средь всадников, рвали глотки храпящим и бесящимся коням. С полсотни коней, сбросив вершников, вырвались на поле.
Самому черниговскому князю в лицо бросился прямо с земли здоровенный матёрый волчара, но князь встретил его ударом клинка. Брызнула кровь, серая туша, скорчась, упала на снег.
– Бей серых, витязи!
И впрямь – кто из кметей не охотник?!
Засвистели стрелы – десятка два воев вырвались из волчьих клыков, отъехали в сторону и взялись за луки.
Припадая к земле, прячась от стрел в сугробах, волчья рать опять скрылась в корбе, оставив в снегу с десяток оплывающих в крови серых тел, да полторы сотни бьющихся коней. Да и средь самих кметей было не меньше сотни попятнанных волчьими зубами – и легко, и взаболь.
Криками Святослав Ярославич всё же сумел собрать дружину снова в единый кулак, ощетинил копьями и повёл в бой.
Поздно!
Всеслав успел сделать то же самое, и теперь о полной победе надо было забыть!
Да и не было уже у кметей Святославлих той силы и уверенности, что в начале боя…
Керкуновы близнецы сумели уцелеть в первой сшибке с полочанами, и Неустрой вмиг исполнился гордости:
– А ты в поход идти не хотел, Шепеле! – смеялся он. – Глянь, побили нас – а с нами ничего и не случилось!
– Цыплят по осени считают, – цедил Шепель, сумрачно глядя, как полоцкая пехота рубится с киевской. Не нравилось ему, как идёт бой. С самого начала не нравилось, с того мига, как срубил голову Яруну полоцкий поединщик, как проволок новогородца за своим конём.
Нападение волков и вовсе опрокинуло Шепеля в лёгкую оторопь, которая – он чувствовал – готова перейти в откровенный страх.
И теперь, когда неслись на ощетиненный копьями полоцкий строй, Шепель не мог отделаться от всё той же оторопи.
Плохо было.
Всё было плохо!
Сшиблись в лязге железа – и почудился вдруг Святославу Ярославичу стон – словно сама земля устала, столько крови пролилось в этот день.
И увязли, словно топор в рассечённом чурбаке.
А засадный полк полоцкой рати уже пробился сквозь расстроенных переяславцев и ударил черниговской рати в бок.
В бою Шепель с Неустроем держались вкупе. Вкупе со всеми и чуть наособицу от остальных. Они и попали под удар.
Дрались «козары» расчётливо и мастерски. Воевать они умели в любом строю – и в конном, и в пешем. И в одиночном бою, и стенкой, и в рассыпном строю. Тот, кто живёт среди степи, в самом её сердце, кто каждое лето стережёт степные табуны, должен уметь биться.
Поворот – меч вязнет в упругом месиве из разбитых костей и порванной кольчуги.
Какого хрена я в это дело ввязался?
Неустрой дотянулся мечом до горла очередного врага, не замечая занесённого над головой клинка.
Зачем мне эта головная боль?
И ещё один валится под копыта коней.
Летняя степь пахнет полынью. Летом над степью идёт широкой волной сильный и ровный ветер, раскачивая в рощах и колках деревья, перекатывая волны по травам опричь Звонкого Ручья.
– Неустрой! Сынок! – это мать зовёт его в вечереющей степи, прикрывая глаза ладонью от слепящего закатного солнца.
А он, мальчишка, затаился в высоких камышах у реки с самодельным слабеньким луком, зачарованно глядя на заходящую от солнца семью лебедей. И не слышит зова матери.
Шею сзади рвануло дикой болью.
Зачем я во всё это ввязался?
Выпустив меч, Неустрой свесился с седла, пачкая рыжую конскую шкуру кровью.
Шепель, видя гибель брата, по-звериному взвыл, поворотил коня и бросился на рыжеусого полоцкого кметя, который срубил Неустроя.
Молодой кметь поворотил коня навстречь, и Несмеян невольно вздрогнул – словно выходца с Той Стороны увидел! Только что свалил парня – и вот ещё один, а на лицо – тот же!
Оторопь остановила уже разлетевшийся в размахе меч, и парень одним ударом вышиб его из ослабелой руки. Сталь свистнула около самого лица, и Несмеян вмиг очнулся, поняв причину замешательства.
Близнецы!
Оторопь прошла, и гридень, не дожидаясь, пока парень замахнётся вновь, ударил его в лицо кулаком в боевой перчатке со стальными нашитыми лепестками. Брызнула кровь, парень вскрикнул и завалился назад, роняя меч.
На него почти тут же навалились Несмеяновы кмети, выкручивая руки. Гридень поднял голову и огляделся.
