Публий Корнелий Тацит «германия»

ТАЦИТ, Публий Корнелий; Tacitus, Publius Cornelius, ок. 55 – ок. 120 гг. н.э., величайший римский историк. Его произведение «О местонахождении и происхождении германцев» (De origine et situ Germanorum), написанное ок. 98 г., было первой самостоятельной этнографической монографией о жизни чужих племен в истории латинской литературы. В общем очерке (разд. 1–27) Тацит обозначил границы страны германцев, упомянул об их происхождении, а также описал их общественную и частную жизнь. В следующей части (разд. 28–46) Тацит охарактеризовал отдельные народы. В оценке германцев Тацит довольно объективен. Он перечисляет их недостатки, но указывает и положительные черты. Сравнивая римлян с германцами, Тацит приписал последним достоинства, которых не хватало римлянам. В качестве источников Тацит использовал произведение греческого историка Посидония, а из латинских авторов: Цезаря, Саллюстия, Ливия, Веллия Патеркула, а в особенности – произведение Плиния Старшего «Германская война». Современную ему Германию Тацит мог знать по сообщениям купцов и воинов. Тацит описывал не только германцев, но и другие народы, населяющие те края. Это произведение Тацита является чрезвычайно ценным источником для изучения Центральной Европы в античную эпоху.

Главными историческими трудами Тацита являются «История» (Historiae) и «Анналы» (Annales или Ab excessu divi Augusti). «История» появилась в период между 104 и 109 гг. Произведение состоит из 14 книг, которые охватывают время 69–96 гг., то есть правление императоров Гальбы, Отона, Вителлия, Веспасиана, Тита и Домициана. «Анналы» Тацит писал при Траяне, с 109 по 116 гг. Возможно, они состояли из 16 книг, которые охватывали период 14–68 гг., то есть правление императоров Тиберия, Калигулы, Клавдия, Нерона. Сохранились кн. I–IV, часть V и VI, XI без начала, XVI без конца. Произведения Тацита были забыты в античности и в средние века. В IV в. к ним обращается Аммиан Марцеллин. Только в IX в. Рудольф Фулдский демонстрирует знакомство с некоторыми произведениями Тацита. В XVI в. Тацитом заинтересовались в Италии, в XVIII в. во Франции его критикует Вольтер, а позднее Наполеон I. В Германии к нему обращался Т. Моммзен.

Гл. I. Германия в целом отделяется от [ страны ] галлов, ретов и паннонцев реками Рейном и Дунаем, а от сарматов и даков – взаимным страхом, а также горами [ Карпатами ]; остальное окружает Океан, заключающий в себе обширные заливы и огромные пространства островов [ островом в то время считали и Скандинавию ]... Рейн, берущий начало на обрывистых и недоступных вершинах Ретийских Альп, делает небольшой поворот к западу и вливается в северный Океан.

Гл. II. Я думаю, что сами германцы являются коренными жителями [ своей страны ], совсем не смешанными с другими народами вследствие ли переселения [ их ] или мирных сношений [ с ними ], так как в прежние времена те, кто хотел переселяться, прибывали не сухим путем, а на кораблях. Океан же, простирающийся по ту сторону Германии на огромное пространство и, так сказать, противоположный нам, редко посещается кораблями с нашей стороны. Притом, не говоря уже об опасностях плавания по страшному и неизвестному морю, кто же оставит Азию, Африку или Италию для того, чтобы устремиться в Германию с ее некрасивыми ландшафтами, суровым климатом и наводящим тоску видом вследствие невозделанности, если только она не его родина?

В своих старинных песнях, являющихся у германцев единственным видом исторических преданий и летописей, они славят рожденного землей бога Туискона и его сына Манна как основателей своего племени, от которых оно происходит. Они приписывают Манну трех сыновей, по имени которых ближайшие к Океану германцы называются ингевонами, живущие внутри страны – герминонами, а остальные – истевонами. Впрочем, как это бывает, когда дело касается очень давних времен, некоторые утверждают, что у бога [ Туискона ] было больше сыновей, от которых произошло больше названий племен, – марсы, гамбривии, свевы, вандилии, – и что все это действительно подлинные и древние имена. Имя же «Германия» новое и недавно вошедшее в употребление: сначала «германцами» называлось то племя, которое первое перешло Рейн и вытеснило галлов и которое теперь называется тунграми. Таким образом укрепилось имя целого народа, а не одного племени: сначала [ галлы ] так стали называть всех [ жителей Германии ] по имени победителя из страха, а потом те и сами усвоили себе имя германцев, приданное им [ галлами ].

Гл. III. Рассказывают, что у них был и Геркулес, которого они, идя в битву, воспевают прежде всех героев. С ним связаны и существующие у них песни, исполнением которых, называемым barditus, они воспламеняют свои сердца; по самому же звуку они гадают об исходе предстоящей битвы: в зависимости от того, как barditis прозвучит в рядах войска, они или устрашают [ неприятеля ], или сами пугаются; при этом обращается внимание не столько на стройность голосов, сколько на единодушие в выражении мужества. Особая свирепость придается звуку [ этого клича ], имеющего характер прерывистого гула, тем, что ко рту прикладывается щит, отчего голос делается сильнее и глуше.

Гл. IV. Сам я присоединяюсь к мнению тех, кто думает, что народы Германии не смешивались посредством браков ни с какими другими народами и представляют собой особое, чистое и только на себя похожее племя; вследствие этого у них у всех одинаковый внешний вид, насколько это возможно в таком большом количестве людей: свирепые темно-голубые глаза, золотистого цвета волосы, большое тело, но сильное только при нападении, а для напряженной деятельности и трудов недостаточно выносливое; жары и зноя они совсем не могут переносить, к холоду же и голоду они приучены [ своим ] климатом и почвой.

Гл. V. Хотя [ их ] страна и различна до некоторой степени по своему виду, но в общем она представляет собой или страшный лес, или отвратительное болото. Та часть ее, которая обращена к Галлии, – более сырая, а в части, примыкающей к Норику и Паннонии, больше ветров; для посевов она плодородна, но не годится для разведения фруктовых деревьев; скотом изобильна, но он большей частью малорослый; даже рабочий скот не имеет внушительного вида и не может похвастаться рогами. Германцы любят, чтобы скота было много: в этом единственный и самый приятный для них вид богатства. В золоте и серебре боги им отказали, не знаю уж по благосклонности к ним или же потому, что разгневались на них. Я, однако, не утверждаю, что в Германии совсем нет месторождений серебра и золота; но кто их разведывал? Впрочем, германцы и не одержимы такой страстью к обладанию [ драгоценными металлами ] и к пользованию ими [ как другие народы ]; у них можно видеть подаренные их послам и старейшинам серебряные сосуды не в меньшем пренебрежении, чем глиняные. Впрочем, ближайшие [ к Рейну и Дунаю племена ] ценят золото и серебро для употребления в торговле: они ценят некоторые виды наших монет и отдают им предпочтение; живущие же внутри страны пользуются более простой и древней формой торговли, а именно – меновой. Из монет они больше всего одобряют старинные и давно известные – серраты [ римские серебряные монеты с зазубринами ] и бигаты [ серебряные денарии с изображением колесницы, запряженной парой лошадей ]; вообще они домогаются больше серебра, чем золота, не из любви к нему, а потому что при торговле обыкновенными и дешевыми предметами удобнее иметь запас серебряных монет.

Гл. VI. Железа у них тоже немного, как это можно заключить по характеру их наступательного оружия. Они редко пользуются мечами или длинными копьями, а действуют дротиком, или, как они его называют, framea, с узким и коротким железным наконечником, оружием настолько острым и удобным, что одним и тем же дротиком они, смотря по обстоятельствам, сражаются и врукопашную, и издали. Даже всадники довольствуются framea и щитом, пехотинцы же пускают и метательные копья, каждый по несколько штук, причем они, голые или в коротком плаще, мечут их на огромное расстояние. У германцев совсем нет хвастовства роскошью [ оружия ]; только щиты они расцвечивают изысканнейшими красками. У немногих [ имеется ] панцирь, а шлем, металлический или кожаный, едва [ найдется ] у одного или двух. Их лошади не отличаются ни внешней красотой, ни быстротой; да германцы и не научились делать разные эволюции по нашему обычаю: они гонят [ своих лошадей ] или прямо, или вправо таким сомкнутым кругом, чтобы никто не оставался последним.

Вообще они считают, что пехота сильнее [ конницы ], и поэтому сражаются смешанными отрядами, вводя в кавалерийское сражение и пехоту, быстротой своей приспособленную к этому и согласованную с конницей; таких пехотинцев выбирают из всей молодежи и ставят их впереди боевой линии. Число их определенное – по сотне из каждого округа; они так и называются у германцев [«сотнями»], а то, что раньше действительно обозначало количество, теперь стало названием [ отряда ] и почетным именем [ «сотней» у древних германцев называлась первоначально родовая группа, состоящая из ста приблизительно семей, живших по соседству друг с другом; впоследствии этим именем стали называться и выставляемые каждой такой группой отряды, из которых и составлялось германское войско ].

Боевой строй [ германцев ] составляется из клиньев. Отступить, но с тем, чтобы вновь наступать, [ у них ] считается не трусостью, а благоразумием. Тела своих [ убитых и раненых ] они уносят с поля битвы даже тогда, когда исход ее сомнителен. Оставить свой щит – особенно позорный поступок: обесчестившему себя таким образом нельзя присутствовать при богослужении или участвовать в народном собрании, и многие, вышедшие живыми из битвы, кончают свою позорную жизнь петлей.

Гл. VII. Королей [ у древних германцев они назывались «Kuning», отчего произошло немецкое «König» ] [ германцы ] выбирают по знатности, а военачальников – по доблести. [ При этом ] у королей нет неограниченной или произвольной власти, и вожди главенствуют скорее [ тем, что являются ] примером, чем на основании права приказывать, тем, что они смелы, выделяются [ в бою ], сражаются впереди строя и этим возбуждают удивление. Однако казнить, заключать в оковы и подвергать телесному наказанию не позволяется никому, кроме жрецов, да и то не в виде наказания и по приказу вождя, но как бы по повелению бога, который, как они верят, присутствует среди сражающихся: в битву они приносят взятые из рощ священные изображения и значки [ изображения священных животных разных богов, например, змеи и волка Водана, медведя и козла Донара, а также предметы, являющиеся символом этих богов, как копье Водана, молот Донара и др. ]. Но что является особенным возбудителем их храбрости, – это то, что их турмы и клинья [ конные и пешие отряды войска ] представляют собой не случайные скопления людей, а составляются из семейств и родов, а вблизи находятся милые их сердцу существа, и оттуда они слышат вопль женщин и плач младенцев; для каждого это самые священные свидетели, самые ценные хвалители: свои раны они несут к матерям и женам, а те не боятся считать их и осматривать, они же носят сражающимся пищу, а также поощряют их.

Гл. VIII. Рассказывают, что иногда колеблющиеся и расстроенные ряды восстанавливались женщинами, благодаря их неумолчным мольбам и тому, что они подставляли свои груди [ обращающимся в бегство мужьям, отцам и сыновьям, чтобы те пронзили их, потому что смерть они предпочитали плену, который неизбежно угрожал им в случае поражения ] и указывали на неизбежный плен, которого германцы боятся, особенно для своих женщин, до такой степени, что крепче связаны бывают своими обязательствами те германские племена, которые вынуждены в числе своих заложников давать также знатных девушек. Они думают, что в женщинах есть нечто священное и вещее, не отвергают с пренебрежением их советов и не оставляют без внимания их прорицаний.

Гл. IX. Из богов германцы больше всего почитают Меркурия [ германские божества Тацит сближает с римскими богами, поэтому Водан называется Меркурием, Донар – Геркулесом, Циу – Марсом ], которому в известные дни разрешается приносить также человеческие жертвы. Геркулеса и Марса они умилостивляют назначенными для этого животными [ у каждого бога были свои жертвенные животные, напр., Водану приносили в жертву коня ]… Однако германцы считают не соответствующим величию божественных существ заключать их в стены храмов, а также изображать их в каком-либо человеческом виде; они посвящают им рощи и дубравы и именами богов называют то сокровенное, что созерцают только с благоговением.

Гл. X. Гадание по птицам и по жеребьевым палочкам они почитают, как никто. Способ гадания по жеребьевым палочкам простой: отрубивши ветку плодоносящего дерева [ обычно дуба или бука, которые у древних германцев считались плодовыми деревьями; древесные породы с мягкой древесиной, кроме орешника, бузины и можжевельника, считались для этой цели неподходящими, как нечистые, и приносящими несчастье ], разрезают ее на куски, которые отмечают какими-то знаками и разбрасывают как попало по белому покрывалу. Затем жрец племени, если вопрошают по поводу общественных дел, или же сам отец семейства, если о делах частных, помолившись богам и смотря на небо, трижды берет по одной палочке и на основании сделанных раньше значков дает толкование. Если получалось запрещение, то в этот день о том же самом деле нельзя было вопрошать никаким образом [ в противоположность римлянам, которые повторяли гадание до тех пор, пока не получали благоприятного ответа ]; если же разрешение, то требовалось удостоверить его гаданием по птицам. И это также им известно – гадать по голосам и полету птиц [ особое значение имели ворон, сова и некоторые хищные птицы ]. Особенностью же этого народа является то, что он ищет предзнаменований и предостережений также и от лошадей [ этот способ гадания существовал также у персов и славян ]. В тех же рощах и дубравах [ которые посвящены богам ] на общественный счет содержатся [ такие лошади ], белые и не оскверненные никакой работой для смертных. Их, запряженных в священную колесницу, сопровождают жрец вместе с королем или вождем племени и примечают их ржание и фырканье; и ни к какому гаданию германцы не относятся с большей верой, и притом не только простолюдины, но и знать; жрецы считают себя служителями богов, а коней – посвященными в их тайны. Есть у германцев и другой способ наблюдать за знамениями, при помощи которого они стараются узнать исход важных войн. Они сводят взятого каким-нибудь образом в плен воина того народа, с которым ведется война, с избранным из числа своих соплеменников, каждого со своим национальным оружием: и победа того или другого принимается как предзнаменование.

Гл. XI. О менее значительных делах совещаются старейшины, о более важных – все, причем те дела, о которых выносит решение народ, [ предварительно ] обсуждаются старейшинами. Сходятся в определенные дни, если только не произойдет чего-нибудь неожиданного и внезапного, а именно в новолуние или полнолуние, так как германцы верят, что эти дни являются самыми счастливыми для начала дела. Они ведут счет времени не по дням, как мы, а по ночам; так они делают при уговорах и уведомлениях; они думают, что ночь ведет за собой день. Из свободы у них вытекает тот недостаток, что они собираются не сразу, как бы по чьему-нибудь приказанию, но у них пропадает два и три дня из-за медлительности собирающихся. Когда толпе вздумается, они усаживаются вооруженные. Молчание водворяется жрецами, которые тогда имеют право наказывать. Затем выслушивается король или кто-либо из старейшин, сообразно с его возрастом, знатностью, военной славой, красноречием, не столько потому, что он имеет власть приказывать, сколько в силу убедительности. Если мнение не нравится, его отвергают шумным ропотом, а если нравится, то потрясают копьями: восхвалять оружием является у них почетнейшим способом одобрения.

Гл. XII. Перед народным собранием можно также выступать с обвинением и предлагать на разбирательство дела, влекущие за собой смертную казнь. Наказания бывают различны, смотря по преступлению: предателей и перебежчиков вешают на деревьях, трусов и дезертиров, а также осквернивших свое тело топят в грязи и болоте, заваливши сверху хворостом. Эта разница в способах казни зависит от того, что, по их понятиям, преступление надо при наказании выставлять напоказ, позорные же деяния – прятать. Более легкие проступки также наказываются соответствующим образом: уличенные в них штрафуются известным количеством лошадей и скота, часть этой пени уплачивается королю или племени, часть – самому истцу или его родичам.

На этих же собраниях производятся также выборы старейшин, которые творят суд по округам и деревням. При каждом из них находится по сто человек свиты из народа для совета и придания его решениям авторитета.

Гл. XIII. [ Германцы ] не решают никаких дел, ни общественных, ни частных, иначе как вооруженные. Но у них не в обычае, чтобы кто-нибудь начал носить оружие раньше, чем племя признает его достойным этого [ признание совершеннолетним ]. Тогда кто-нибудь из старейшин, или отец, или сородич в самом народном собрании вручает юноше щит и копье; это у них заменяет тогу, это является первой почестью юношей: до этого они были членами семьи, теперь стали членами государства. Большая знатность или выдающиеся заслуги отцов доставляют звание вождя даже юношам; прочие присоединяются к более сильным и уже давно испытанным [ в боях ], и нет никакого стыда состоять в [ чьей-нибудь ] дружине. Впрочем, и в самой дружине есть степени по решению того, за кем она следует. Велико бывает соревнование и среди дружинников, кому из них занять у своего вождя первое место, и среди [ самих ] вождей, у кого более многочисленная и удалая дружина. В ней его почет, в ней его сила: быть всегда окруженным большой толпой избранных юношей составляет гордость в мирное время и защиту во время войны. И не только у своего, но и у соседних племен вождь становится знаменитым и славным, если его дружина выдается своею многочисленностью и доблестью: его домогаются посольства, ему шлют дары, и часто одна слава его решает исход войны.

Гл. XIV. Во время сражения вождю стыдно быть превзойденным храбростью [ своей дружиной ], дружине же стыдно не сравняться с вождем; вернуться же живым из боя, в котором пал вождь, значит на всю жизнь покрыть себя позором и бесчестием; защищать его, оберегать, а также славе его приписывать свои подвиги – в этом главная присяга [ дружинника ]: вожди сражаются за победу, дружинники – за вождя. Если племя, в котором они родились, коснеет в долгом мире и праздности, то многие из знатных юношей [ по своему собственному почину ] отправляются к тем племенам, которые в то время ведут какую-нибудь войну, так как этому народу покой противен, да и легче отличиться среди опасностей, а прокормить большую дружину можно только грабежом и войной. Дружинники же от щедрот своего вождя ждут себе и боевого коня, и обагренное кровью победоносное копье, а вместо жалованья для них устраиваются пиры, правда, не изысканные, но обильные. Средства для такой щедрости и доставляют грабеж и война. [ Этих людей ] легче убедишь вызывать на бой врага и получать раны, чем пахать землю и выжидать урожая; даже больше – они считают леностью и малодушием приобретать потом то, что можно добыть кровью.

Гл. XV. Когда они не идут на войну, то все свое время проводят частью на охоте, но больше в праздности, предаваясь сну и еде, так что самые сильные и воинственные ничего не делают, предоставляя заботу и о доме, и о пенатах, и о поле женщинам, старикам и вообще самым слабым из своих домочадцев; сами они прозябают [ в лени ] по удивительному противоречию природы, когда одни и те же люди так любят бездействие и так ненавидят покой.

У [ германских ] племен существует обычай, чтобы все добровольно приносили вождям некоторое количество скота или земных плодов; это принимается как почетный дар, но в то же время служит для удовлетворения потребностей. [ Вожди ] особенно радуются дарам соседних племен, присылаемым не от отдельных лиц, а от имени всего племени и состоящим из отборных коней, ценного оружия, фалер и ожерелий; мы научили их принимать также и деньги.

Гл. XVI. Достаточно известно, что германские народы совсем не живут в городах и даже не выносят, чтобы их жилища соприкасались друг с другом; селятся они в отдалении друг от друга и вразброд, где [ кому ] приглянулся [ какой-нибудь ] ручей, или поляна, или лес.

Деревни они устраивают не по-нашему – в виде соединенных между собой и примыкающих друг к другу строений, но каждый окружает свой дом [ большим ] пространством или для предохранения от пожара, или же по неумению строить. У них также нет обыкновения пользоваться [ для построек ] щебнем и делать черепичные крыши. [ Строительный ] материал они употребляют необделанным и не заботятся о красивом и радующем глаз виде [ построек ]. Впрочем, некоторые места они обмазывают землей [ разноцветной глиной ], такой чистой и яркой, что получается впечатление цветного узора. У них в обычае для убежища на зиму и хранения продуктов вырывать подземелья, наваливая сверху много навозу; такие места смягчают суровость холодов, а в случае нашествия неприятеля все открытое разграбляется, спрятанное же и зарытое или остается неизвестным, или ускользает, потому что его надо искать.

Гл. XVII. Одеждой для всех служит короткий плащ, застегнутый пряжкой или, за ее отсутствием, колючкой [ в таком плаще германцы и сражались; иногда и его они снимали и сражались голые ]. Ничем другим не прикрытые, они проводят целые дни перед огнем у очага. Самые зажиточные отличаются одеждой, но не развевающейся, как у сарматов или парфян, а в обтяжку и обрисовывающей каждый член [ рубашка и штаны; предполагают, что штаны носили и женщины ]. Носят и звериные шкуры, ближайшие к берегу [ к берегу Дуная и Рейна, по другую сторону которого начиналась Римская империя, с которой ближайшие к берегу германские племена и вели торговлю ] – какие попало, более отдаленные – с выбором, так как у них нет нарядов [ получаемых ] от торговли. Они выбирают зверей и, содравши с них шкуру, разбрасывают по ней пятна из меха [ куски меха с иной окраской ] чудовищ, которых производят отдаленный Океан и неведомое море [ морские животные, водящиеся в Северном море и Ледовитом океане, а также на островах и в странах, омываемых этими морями ]. Одежда женщин такая же, как и у мужчин, с той только разницей, что они часто носят покрывала из холста, которые расцвечивают пурпуровой краской; верхняя часть их одежды не удлиняется рукавами, так что остаются обнаженными руки и ближайшая к ним часть груди.

Гл. XVIII. Несмотря на это [ несмотря на такой откровенный костюм, который среди римских женщин считался бы неприличным ], браки там строги, и никакая сторона их нравов не является более похвальной, ибо они почти единственные из варваров, которые довольствуются одной женой, за исключением очень немногих, которые имеют несколько жен, но не из любострастия, а потому что их из-за знатности осаждают многими брачными предложениями.

Приданое не жена приносит мужу, а муж дает жене. При этом присутствуют родители и сородичи, которые и расценивают [ его ] подарки; дары эти выбираются не для женской услады и не для того, чтобы в них наряжалась новобрачная, – это волы, взнузданный конь, щит с копьем и мечом. За эти подарки берется жена, а она, в свою очередь, приносит мужу какое-нибудь оружие. Это считается у них самыми крепкими узами, заменяет священные таинства и брачных богов. Для того чтобы женщина не считала чуждыми себе мысли о подвигах и случайностях войны, уже первые брачные обряды напоминают ей о том, что она должна явиться товарищем [ мужа ] в трудах и опасностях, переносить и в мирное время, и на войне то же [ что и муж ] и на одно с ним отваживаться: такое именно значение имеют упряжка волов, взнузданный конь и данное ей оружие – что она должна так жить и так погибнуть, и принять то, что нерушимо и честно отдаст [ потом ] детям [ сыновьям ], а от них это получат [ ее ] невестки, которые, в свою очередь, передадут [ ее ] внукам.

Гл. XIX. Так живут женщины, целомудрие которых охраняется, не развращаемые никакими соблазнительными зрелищами, никакими возбуждающими пиршествами. Тайны письмен равно не ведают ни мужчины, ни женщины. Прелюбодеяния у столь многолюдного народа чрезвычайно редки: наказание [ производится ] немедленно и предоставляется мужу: с обрезанными волосами, раздетую донага изгоняет ее муж из дома в присутствии сородичей и ударами гонит через всю деревню. К ставшему всеобщим достоянием целомудрию никакого снисхождения: ни красотой, ни [ юным ] возрастом, ни богатством [ такая женщина ] не найдет себе мужа. Потому что никто так не смеется над пороком и не называет «духом времени», когда кто-нибудь развращает или бывает развращаем. Еще лучше у тех племен, где замуж выходят только девушки и где с ожиданиями и пожеланиями при замужестве имеют дело лишь однажды и навсегда. Таким образом, они получают одного мужа, как и одно тело и одну жизнь, чтобы дальше этого не шли их мечты и их страсть и чтобы они не столько любили супруга, сколько супружество. Ограничивать число детей или убивать кого-нибудь из после родившихся [ здесь: agnatus – у римлян так обозначали родившихся после смерти отца или после того, как им уже составлено завещание ] считается постыдным. Там добрые нравы имеют большую силу, чем в других странах хорошие законы.

Гл. XX. [ Дети ] в каждом доме растут голые и грязные [ и ] вырастают с теми [ мощными ] членами и телосложением, которому мы удивляемся. Каждого [ из них ] кормит мать своей грудью, не передавая служанкам или кормилицам. При этом господин не отличается какой-нибудь роскошью воспитания от раба. Они живут среди того же самого скота, на той же земле, пока возраст не отделит свободных [ от рабов ] и их не признают по доблести [ когда они получат право носить оружие как совершеннолетние ]. Юноши не рано познают любовь, поэтому способность к деторождению остается у них неистощенной. Также и девушек не торопят [ с замужеством ]; у них тот же возраст, та же стройность, и сходятся они соответствующие своим мужьям и крепкие; и силу родителей воспроизводят дети.

Сын сестры в такой же чести у своего дяди, как и у отца; некоторые даже считают этот вид кровной связи более тесным и священным, и при взятии заложников предпочтительно требуют [ именно таких родственников ], так как ими крепче удерживается душа и шире охватывается семья. Однако наследниками и преемниками каждого являются его собственные дети; завещания никакого [ у германцев не бывает ]. Если [ у кого ] нет детей, то во владение [ наследством ] вступают ближайшие по степени [ родства ] – братья, [ затем ] дядья по отцу, дядья по матери. Чем больше сородичей, чем многочисленнее свойственники, тем большей любовью окружена старость... Бездетность не имеет [ у них ] никакой цены [ в отличие от римлян, у которых бездетный старик-богач был окружен заискивающими, чужими ему людьми, мечтающими получить после его смерти наследство, так как по завещанию он мог оставить его кому угодно ].

Гл. XXI. [ У германцев ] обязательно принимать на себя как вражду [ своего ] отца или сородича, так и дружбу. Впрочем, [ вражда ] не продолжается [ бесконечно и не является ] непримиримой. Даже убийство может быть искуплено известным количеством скота, крупного и мелкого, [ причем ] удовлетворение получает вся семья [ вся родовая группа ]. Это очень полезно в интересах общества, так как при свободе [ расправы ] вражда [ гораздо ] опаснее.

Ни один народ не является таким щедрым в гостеприимстве [ как германцы ]. Считается грехом отказать кому-либо из смертных в приюте. Каждый угощает лучшими кушаньями сообразно своему достатку. Когда [ угощения ] не хватает, то тот, кто сейчас был хозяином, делается указателем пристанища и спутником, и они идут в ближайший дом без [ всякого ] приглашения, и это ничего не значит: обоих принимают с одинаковой сердечностью. По отношению к праву гостеприимства никто не делает различия между знакомым и незнакомым. Если, уходя, гость чего-нибудь потребует, то обычай велит предоставить ему [ эту вещь ], так же просто можно потребовать [ чего-нибудь ] в свою очередь [ и от него ]. Они любят подарки, но ни данный [ подарок ] не ставится себе в заслугу, ни полученный ни к чему не обязывает. Отношения между хозяином и гостем определяются взаимной предупредительностью.

Гл. XXII. Встав от сна, который часто захватывает у них и день, [ германцы ] тотчас же умываются, чаще всего теплой водой, так как зима у них продолжается большую часть года. Умывшись, они принимают пищу, причем каждый сидит отдельно за своим особым столом. Потом идут вооруженные по своим делам, а нередко и на пирушку. У них не считается зазорным пить без перерыва день и ночь. Как это бывает между пьяными, у них часто бывают ссоры, которые редко кончаются [ только ] перебранкой, чаще же – убийством и нанесением ран. Однако во время этих пиров они обыкновенно также совещаются о примирении враждующих, о заключении брачных союзов, о выборах старейшин, наконец, о мире и о войне, так как, по их понятиям, ни в какое другое время душа не бывает так открыта для бесхитростных мыслей и так легко воспламеняема на великие дела. Народ этот, не лукавый и не хитрый, среди непринужденных шуток открывает то, что раньше было скрыто на душе. Высказанная таким образом и ничем не прикрытая мысль на другой день снова обсуждается. Для выбора того и другого времени есть разумное основание: они обсуждают тогда, когда неспособны к лицемерию, а решение принимают, когда не могут ошибиться.

Гл. XXIII. Напитком им служит жидкость из ячменя или пшеницы, превращенная [ посредством брожения ] в некоторое подобие вина [ речь идет о пиве ]. Ближайшие к берегу покупают и вино. Пища простая: дикорастущие плоды, свежая дичь или кислое молоко; без особого приготовления и без приправ они утоляют ими голод. По отношению к жажде они не так умеренны. Если потакать [ их ] пьянству и давать [ им пить ] вволю, то при помощи пороков их не менее легко победить, чем оружием.

Гл. XXIV. У них один вид зрелищ, и на всех собраниях тот же самый: нагие юноши в виде забавы прыгают между [ воткнутыми в землю острием вверх ] мечами и страшными копьями. Упражнение превратило это в искусство, искусство придало ему красоту, но [ это делается ] не из корысти или за плату – достаточной наградой отважной резвости [ плясунов ] является удовольствие зрителей.

Они играют в кости и, что удивительно, занимаются этим как серьезным делом и трезвые, и с таким азартом и при выигрыше и при проигрыше, что, когда уже ничего не осталось, при самом последнем метании костей играют на свободу и тело. Побежденный добровольно идет в рабство и, хотя бы он был моложе и сильнее, дает себя связать и продать. Таково их упорство в дурном деле; сами же они называют это верностью. Такого рода рабов они сбывают с рук продажей, чтобы избавиться от стыда [ подобной ] победы.

Гл. XXV. Остальными рабами они пользуются не так, как у нас, с распределением служебных обязанностей между ними как дворовой челядью: каждый из рабов распоряжается в своем доме, в своем хозяйстве. Господин только облагает его, подобно колону, известным количеством хлеба, или мелкого скота, или одежды [ материалом для изготовления одежды, напр., льном, шерстью, кожей или холстом ], и лишь в этом выражается его обязанность как раба. Все остальные обязанности по дому несут жена и дети [ господина ]. Раба редко подвергают побоям, заключают в оковы и наказывают принудительными работами; чаще случается, что его убивают, но не в наказание или вследствие строгости, а сгоряча и в порыве гнева, как бы врага, с той только разницей, что такое убийство остается безнаказанным [ ср., при убийстве свободного платят вергельд, чтобы не подвергнуться мести родичей убитого ].

Вольноотпущенники немногим выше рабов. Редко они имеют значение в доме и никогда – в государстве, за исключением тех народов, у которых существует королевская власть, где они [ иногда ] возвышаются над свободными и [ даже ] над знатными; у других же народов низкое положение вольноотпущенников является доказательством свободы [ ср., у римлян вольноотпущенники часто достигали влиятельного положения; при императорах некоторые в качестве их фаворитов становились могущественными людьми в государстве ].

Гл. XXVI. Германцы не знают отдачи денег в рост и наращивания процентов; [ и таким неведением ] они лучше защищены [ от этого зла ], чем если бы оно было запрещено [ законом ].

Земля занимается всеми вместе поочередно по числу работников, и вскоре они делят ее между собой по достоинству; дележ облегчается обширностью земельной площади; они каждый год меняют пашню, и [ все-таки ] еще остается [ свободное ] поле [ неподеленное, общинное ]. Они ведь не борются с [ естественным ] плодородием почвы и ее размерами при помощи труда – они не разводят фруктовых садов, не отделяют лугов, не орошают огородов; они требуют от земли только [ урожая ] посеянного [ хлеба ]. От этого они и год делят не на столько частей, как мы: у них существуют понятия и соответствующие слова для зимы, весны и лета, названия же осени и ее благ [ созревающих садовых фруктов и винограда ] они не знают.

Гл. XXVII. При устройстве похорон [ германцы не проявляют ] никакого тщеславия, они только заботятся о том, чтобы при сожжении тел знаменитых мужей употреблялось дерево известных пород [ дуб, бук, сосна и можжевельник ]. [ Погребальный ] костер они не загромождают коврами и благовониями; на нем сжигается оружие каждого [ покойника ], а некоторых – и конь. Могила покрывается дерном. Они с пренебрежением относятся к почести высоких и громоздких памятников, как тяжелых для покойника. Вопли и слезы у них быстро прекращаются, скорбь же и печаль остаются надолго. Вопли приличны женщинам, мужчинам же – память.

Вот, что я узнал о происхождении и нравах всех вообще германцев, теперь же расскажу об учреждениях и обычаях отдельных племен, поскольку они отличаются [ своеобразием ], и о том, какие народы переселились из Германии в Галлию.

Гл. XXVIII. О том, что когда-то галлы были сильнее [ чем германцы ], говорит величайший авторитет, божественный Юлий [ Юлий Цезарь в «Записках о Галльской войне» ]; поэтому можно поверить даже и тому, что галлы переходили в Германию. Как мало, в самом деле, могла препятствовать этому река [ Рейн ], тем менее, что [ в данном случае ] менял место жительства сильный народ и захватывал территорию, тогда еще доступную для всех и не поделенную между могущественными государствами. Таким образом [ пространство ] между Герцинским лесом и реками Рейном и Меном заняли гельветы, а дальше бойи, оба народа галльского племени. Еще и теперь существует название «Boihaemum», которое свидетельствует о давнем прошлом этого места, хотя его население и переменилось [ бойи ушли с этих мест еще в 60 г. до н.э., а во 2 г. туда пришли маркоманы; указание Тацита в гл. XLII, что маркоманы прогнали бойев, неверно ]. Но неизвестно, арависки ли отделились от германского племени озов и переселились в Паннонию, или же озы ушли от арависков в Германию, – [ во всяком случае ] у тех и других одинаковый язык, учреждения и нравы [ и арависки, и озы иллирийского происхождения, и Тацит ошибочно называет озов германцами, хотя в гл. XLIII он отмечает, что паннонский язык озов выдает их негерманское происхождение ]; [ и то, и другое возможно ], так как в прежние времена на обоих берегах вследствие равной бедности и свободы были одинаковые и плохие, и хорошие условия [ для поселения ].

Треверы и нервии хвастаются своим германским происхождением и в этом отношении проявляют большую настойчивость, как будто такое тщеславие кровным родством может оградить их от сходства с галлами и их вялостью. Самый берег Рейна населяют уж бесспорно германские племена – вангионы, трибоки, неметы. Но и убии не стыдятся своего [ германского ] происхождения, хотя они и удостоились сделаться римской колонией и охотнее называют себя по имени ее основательницы агриппинцами; они давно уже перешли Рейн, и, убедившись в их верности, мы поселили их на самом берегу – не для того, чтобы иметь их под надзором, а чтобы они [ сами ] удерживали натиск [ других германцев ].

Гл. XXIX. Храбрейший из всех этих народов [ переселившихся из Германии в Галлию ] – батавы – населяют отчасти берег, но главным образом остров на реке Рейне; когда-то они входили в состав народа хаттов, но вследствие внутренних раздоров переселились на эти места, на которых им пришлось сделаться частью Римского государства. Они [ и до сих пор ] сохраняют почетное отличие [ своего ] старинного союзничества: они не унижены податями, и их не разоряет откупщик; они изъяты от всяких налоговых тягот и чрезвычайных сборов, и подобно тому как наступательное и оборонительное оружие откладывается на случай сражения, так и их сохраняют для войн. В подобном же послушании находится и племя маттиаков, так как величие римского народа продвинуло почтение [ к нему ] за Рейн, за старые пределы государства. Таким образом, они по своему месту жительства и границам находятся на своем берегу, а по настроению и духу – с нами; в остальном они похожи на батавов с той только разницей, что они и до сих пор более воодушевляются самой почвой и небом своей страны. Я не стану причислять к германским народам, хотя они и поселились по ту сторону Рейна и Данувия, тех, которые обрабатывают «декуматные поля» [ территория между Рейном, Майном и верхним Дунаем ]: самые легкомысленные из галлов, отважные вследствие бедности, вступили в сомнительное владение этой землей; вскоре, благодаря тому, что была проведена граница и выдвинуты укрепления, эта территория вошла в состав римского государства и стала частью провинции [ Верхней Германии» ].

Гл. XXX. За ними [ за населением «декуматных полей» ], начиная от Герцинских лесистых гор [ северо-западная часть Герцинского леса ], крепко сидят на своей земле хатты, страна которых не представляет собой такой болотистой равнины, как у других племен, входящих в состав Германии, потому что здесь идут холмы, лишь постепенно становящиеся все реже и реже, и Герцинский лес все время сопровождает своих хаттов и их охраняет. У хаттов еще более крепкие [ чем у других германцев ] тела, плотные члены, грозное выражение лица и большая сила духа. Для германцев они очень разумны и искусны: они поручают командование избранным и слушаются тех, кому оно поручено, знают строй, применяются к обстоятельствам, умеют вовремя удержаться от нападения, распределить день, окапываться на ночь, считать счастье чем-то сомнительным, а храбрость – надежным и, что особенно редко и свойственно лишь римской дисциплине, они больше полагаются на вождя, чем на войско. Вся сила их в пехоте, которая нагружена, кроме оружия, еще и железными инструментами [ заступом, киркой, топором и другими саперными орудиями ] и припасами. Другие [ германцы ] идут в сражение, хатты же снаряжаются на войну; у них редки набеги и случайные стычки. И действительно, это кавалерийскому натиску свойственно срывать победу и быстро отступать; а от [ такого ] проворства недалеко и до страха, медлительность же близка к стойкости.

Гл. XXXI. И то, что у других германских народов встречается изредка и является делом личной инициативы, у хаттов обратилось в обычай [ а именно ]: только что достигший юношеского возраста отпускает волосы и бороду и до тех пор не изменяет такого вида, свидетельствующего о данном обете и обязывающего к храбрости, пока не убьет врага. Только после крови и [ военной ] добычи открывают они [ свое ] лицо, считая, что только тогда они расплатились за свое рождение и стали достойны своего отечества и родителей. У трусливых и невоинственных этот ужасный вид [ так и ] остается. Наиболее храбрые носят на себе железное кольцо [ что у этого племени позорно ], как бы оковы, [ и носят его ] до тех пор, пока не убьют неприятеля. Очень многим из хаттов такой наряд нравится, и они в нем доживают до старости, обращая на себя своим странным видом внимание как неприятелей, так и своих. Они начинают все битвы, в строю они всегда первые, страшные на вид. Но и в мирное время они не утрачивают своей дикости и не придают более кроткого вида своей наружности. Нет у них ни дома, ни поля, никакой другой заботы. К кому они придут, у того и кормятся.

Гл. XXXII. Ближайшие к хаттам – узипы и тенктеры, которые живут на Рейне, который может [ здесь ] быть достаточной границей благодаря своему определенному руслу. Тенктеры сверх обычной [ у германцев ] военной славы отличаются искусством кавалерийского маневрирования, и даже хатты не больше славятся своей пехотой, чем тенктеры конницей. Так уж это пошло от предков, а потомки им подражают. В этом забава детей, соревнование юношей, [ заниматься этим ] упорно продолжают старики. Вместе с челядью, домом и наследственными правами передаются и кони. Но их получает не старший из сыновей, как все остальное, а тот, кто превосходит других [ своей ] неустрашимостью на войне.

Гл. XXXIII. Возле тенктеров в прежние времена были бруктеры. Но теперь, как рассказывают, сюда переселились хамавы и ангриварии, которые прогнали их и совершенно истребили [ часть бруктеров продолжала жить на прежней территории ] с общего согласия соседних племен вследствие ли их ненависти к высокомерию [ бруктеров ], или привлекательности добычи, или же благодаря какому-то особому расположению к нам богов, так как они не отказали нам в зрелище сражения: было убито более 60 тысяч [ человек ], и пали они не от римского оружия, но, что прекраснее, для услаждения наших глаз. И я молю, пусть останется и в будущем продлится у [ этих ] народов, если не любовь к нам, то по крайней мере ненависть друг к другу, так как при тревожных обстоятельствах ничто уж не может помочь [ нам ] кроме раздоров между врагами.

Гл. XXXIV. Ангривариев и хамавов сзади [ на Рейне, с востока ] замыкают дулгубнии и хазуарии и другие племена, также ничем не обращающие на себя внимания, а спереди [ с северо-запада ] к ним примыкают фризы. Они разделяются на больших и малых фризов, называясь так по степени своей силы. [ Область ] тех и других окаймляет Рейн вплоть до самого Океана, и кроме того они живут вокруг огромнейших озер, по которым плавали и римские корабли; оттуда мы отваживались даже пускаться в Океан. Молва идет, что и до сих пор там существуют Геркулесовы столбы [ скорее всего, 2 скалы у о. Гельголанд, из которых одна, красная, стоит и до сих пор, а другая, белая, из гипса, была разрыта и увезена ], потому ли, что [ туда действительно ] приходил Геркулес, или потому, что все мы охотно приписываем его славе все, что есть где-нибудь величественного. У Друза Германика не было недостатка в смелости, но [ сам ] Океан воспротивился исследованию как себя, так и того, что касается Геркулеса. С тех пор [ на это ] никто больше не решался, считая, что благочестивее и почтительнее верить в деяния богов, чем постигать их разумом.

Гл. XXXV. До сих пор мы познакомились с Германией на западе. На севере она поворачивает очень большим изгибом. Здесь мы тотчас же встретим племя хавков; хотя они начинаются от фризов и занимают часть [ морского ] берега, но краем они примыкают ко всем тем племенам, о которых я говорил, пока не сделают загиб в сторону хаттов. Таким огромным пространством земли хавки не только владеют, но они и густо населяют его. Это самый благородный народ среди германцев, который предпочитает охранять свое могущество справедливостью. Без жадности, без властолюбия, спокойные и обособленные, они не затевают никаких войн, никого не разоряют грабежом и разбоем. В том главное доказательство [ их ] храбрости и силы, что, занимая первенствующее положение, они достигают его без насилия. Однако все у них не мешкая берутся за оружие, и, если обстоятельства потребуют, является многочисленное пешее и конное войско. В мирное время они пользуются такой же славой [ как и на войне ].

Гл. XXXVI. Бок о бок с хавками и хаттами [ живут ] херуски, которые, никем не тревожимые, поддерживали мир, слишком долгий и расслабляющий. Это было более приятно, чем безопасно, ибо среди властолюбивых и сильных держаться в стороне – ошибка: так, где действуют кулаками, на скромность и честность могут претендовать только те, кто взял верх. Таким образом, те самые херуски, которые когда-то назывались добрыми и справедливыми, теперь стали называться малодушными и глупыми; а для хаттов-победителей счастье стало мудростью. Крушение херусков увлекло за собой и соседнее племя фризов: при несчастьи они оказались товарищами на равных правах, тогда как в счастливые времена они были в подчиненном положении.

Гл. XXXVII. У того же изгиба [ северный конец Ютландии, в те времена Кимврский полуостров ] Германии живут кимвры, ближайшие к Океану. Теперь это незначительное племя, но великое по своей славе. Обширные следы этой старинной славы остаются и до сих пор, [ а именно ]: занимающие большое пространство лагери на обоих берегах [ Рейна ], окружностью которых можно измерить, какое огромное количество людей было у них, и в частности, воинов, и какова была уверенность в успехе такого великого переселения. Наш город переживал 640-й год своего существования, когда в консульство Цецилия Метелла и Папирия Карбона впервые был услышан звук оружия кимвров. Если мы сосчитаем время от этого [ события ] до второго консульства Траяна, то получится приблизительно 210 лет: так долго преодолевается Германия. За такой долгий промежуток времени много было потерь с обеих сторон. Ни Самний, ни Карфаген, ни Испании или Галлии, ни даже Парфия не напоминали нам так часто о себе, так как свобода германцев жесточе [ для нас ], чем неограниченная власть Арсака. В самом деле, что кроме убийства Красса может противопоставить нам Восток, сам потерявший Пакора и усмиренный Вентидием? Германцы же, разбив и взяв в плен Карбона и Кассия, Скавра Аврелия и Сервилия Цепиона и Гнея Маллия, отняли у римского народа пять консульских войск и даже у Цезаря [ Августа, в правление которого произошло сражение в Тевтобургском лесу ] отняли Вара вместе с тремя легионами. Да и поражения им наносили не безнаказанно К.Марий в Италии, божественный Цезарь [ Юлий Цезарь ] в Галлии, Друз, Нерон и Германик в их собственной стране. Вскоре после этого грозные приготовления К.Цезаря [ Калигулы ] были обращены в посмешище. Затем наступило спокойствие, пока по случаю наших раздоров и гражданских войн [ борьба за власть между Гальбой, Оттоном, Вителлием и Веспасианом, начавшаяся после низложения и смерти Нерона ] германцы, овладев зимними лагерями наших легионов, не покусились даже на Галлию. [ Правда ], оттуда они были прогнаны, но в последние годы больше устраивались триумфы [ по случаю побед над германцами ], чем они [ действительно ] побеждались.

Гл. XXXVIII. Теперь следует сказать о свевах, о народе, в состав которого входит не одно племя, как у хаттов или тенктеров. Они занимают большую часть Германии, и хотя делятся на ряд племен, имеющих свои собственные названия, но все вместе обозначаются общим именем свевов. Отличительным признаком этого народа является то, что они зачесывают волосы набок и связывают их в пучок. Этим свевы отличаются от других германцев, а у свевов – свободные от рабов. Вследствие какого-нибудь родства со свевами или, что чаще случается, из подражания такая прическа встречается и у других племен, но редко и только у молодежи, а у свевов и до старости торчащие волосы зачесывают в направлении, обратном [ естественному ], и часто связывают их только на макушке. Старейшины устраивают [ такую прическу ] с большим щегольством. Это, конечно, забота о внешности, но невинная; они принаряжаются не для того, чтобы любить или быть любимыми, а, идя на войну, стараются казаться выше и страшнее – они украшаются для вражеских глаз.

Гл. XXXIX. Самыми древними и благородными из свевов называют себя семноны. И эта уверенность в их древности подтверждается религией. Все народы одной с ними крови сходятся в лице своих представителей в определенное время в лес, священный для них, благодаря верованиям их предков и внушаемому им издревле трепету; здесь они от имени всего народа убивают в жертву человека и таким ужасным действием начинают торжественно справлять свой варварский обряд. И в других формах выражается благоговение к этой роще: никто не может в нее войти, иначе как в оковах, чтобы этим подчеркнуть свою приниженность и величие божества; если он случайно упадет, то нельзя ему подняться и встать на ноги, а должен он выкатиться по земле. Весь этот обряд имеет целью показать, будто бы именно здесь колыбель всего народа, где над всеми властвует бог и все остальное находится у него в подчинении и послушании. Авторитет семнонов поддерживается их благополучием: они населяют сто округов, и вследствие такой многочисленности своего народа они верят, что являются главой свевов.

Гл. XL. Наоборот, лангобарды своей славой обязаны малочисленности. Окруженные многими и очень сильными племенами, они обеспечивают себя не послушанием, а битвами и тем, что не боятся опасностей. За ними следуют ревдигны, авионы, англы, варины, эвдозы, сварины и нуитоны, защищаемые реками и лесами. Каждое из этих племен в отдельности ничем не замечательно, но все они вместе поклоняются Нерте, т.е. Матери-Земле, и думают, что она вмешивается в дела людей и объезжает народы. На одном из островов Океана есть девственная роща, а в ней освященная богине колесница, накрытая покрывалом. Доступ к ней разрешается одному только жрецу. Он знает, когда богиня находится внутри [ колесницы ], и с великим благоговением следует за ней, влекомой телками. Тогда наступают радостные дни, праздничный вид приобретают те места, которые она удостоит своим прибытием и где гостит. Никто [ тогда ] не затевает войн, не берется за оружие; все железо спрятано; лишь тогда познают они мир и спокойствие, только тогда любят их, пока тот же жрец не возвратит в священную рощу богиню, пресытившуюся общением со смертными. Тотчас же после этого в скрытом от нескромных глаз озере обмываются и колесница, и покровы, и, если угодно верить, само божество. Все это делают рабы, которых немедленно вслед затем поглощает то же самое озеро. Отсюда тайный ужас и благочестивое неведение по отношению к тому, что видеть могут только те, кто должен умереть.

Гл. XLI. Эта часть свевов простирается до самых отдаленных мест Германии. Ближе [ к нам ] – теперь я буду следовать по течению Данувия, как раньше Рейна, – [ живет ] племя гермундуров, верное римлянам. Поэтому они единственные из германцев ведут торговлю не только на берегу, но и внутри страны, а также в самой цветущей из колоний – провинции Реции. Они переходят [ реку ] везде и без страха, и в то время как другим племенам мы показываем только оружие наше и лагери, им, как людям не жадным, мы открываем наши дома и виллы. В области гермундуров берет свое начало Альбис, река когда-то знаменитая и [ нам ] известная; теперь же мы ее знаем только по слухам [ когда-то туда доходили римские войска под предводительством Друза в 9 г. до н.э., Домиция Агенобарба (год неизвестен) и Тиберия в 5 г. н.э. ].

Гл. XLII. Рядом с гермундурами живут наристы, а далее квады и маркоманы. Особенно велики слава и силы маркоманов, которые даже населяемую ими область приобрели благодаря своей храбрости, прогнав из нее некогда бойев. Но наристы и квады также не вырождаются. Там находится как бы граница Германии, поскольку она опоясывается Данувием. У маркоманов и квадов вплоть до наших дней держались короли из их собственного племени, из знатного рода Маробода и Тудра; но теперь они уже терпят и чужестранных; впрочем, сила и власть этих королей поддерживается авторитетом Рима. Мы помогаем им изредка оружием, но чаще деньгами; от этого, однако, не умаляется их значение.

Гл. XLIII. Сзади к маркоманам и квадам примыкают марсигны, котины, озы и буры. Из них марсигны и буры своим языком и образом жизни походят на свевов; котины же своим галльским языком, а озы паннонским доказывают, что они не германцы, а также и тем, что терпят подати; часть податей на них, как на инородцев, накладывают сарматы, часть – квады. Котинам это тем более стыдно, что они добывают железо.

Все эти народы занимают часть равнины, главным же образом лесистые горы и вершины гор и горных цепей, так как свевов разделяет и рассекает непрерывная цепь гор, по ту сторону которых живут многие народы; из них шире всех распространяется народ лугиев, разделяющийся на много племен. Среди этих последних достаточно назвать наиболее значительных – гариев, гельвеонов, манимов, гелизиев, наганарвалов. У наганарвалов имеется роща, относящаяся к древнему культу. Ею заведует жрец в женском наряде, а боги [ которым посвящена эта роща ], при истолковании на римский лад, напоминают Кастора и Поллукса. Такова сущность этих божеств, а имя им Алки. [ Не существует ] никаких изображений [ этих божеств ] и никаких признаков [ занесенного извне ] чужеземного культа; однако они почитаются как братья, как юноши.

Всех только что перечисленных племен превосходят гарии своей силой; кроме того, впечатление от своего свирепого вида они усиливают искусственно, придавая ему необычную дикость, а также выбором времени для сражения; щиты [ у них ] черные, тело выкрашено, а для битвы они выбирают темные ночи, и уже одним страшным видом войска, состоящего из привидений, они наводят ужас. И никто из неприятелей не выдерживает такого необычного и как бы адского зрелища, так как прежде всего побеждаются их глаза.

Гл. XLIV. За лугиями живут готоны, управляемые королями уже несколько строже, чем остальные германские племена, однако не настолько, чтобы совершенно лишиться свободы. Дальше, у самого Океана – ругии и лемовии: особенностью всех этих племен является то, что щиты у них круглые, мечи короткие и что они повинуются королям.

Отсюда [ на север ] на самом Океане живут племена свионов, которые сильны не только пехотой и вообще войском, но и флотом. Форма их кораблей отличается тем, что с обеих сторон у них находится нос, что дает им возможность когда угодно приставать к берегу; они не употребляют парусов, а весла не прикрепляют к бортам одно за другим; они свободны, как это бывает на некоторых реках, и подвижны, так что грести ими можно и в ту, и в другую сторону, смотря по надобности. Богатство у свионов в чести, поэтому ими повелевает один [ человек ], без всяких ограничений, а не с условным правом на повиновение. Оружие у них не находится на руках у всех, как у остальных германцев, но заперто и стережется рабом; это делается потому, что внезапному нападению неприятелей препятствует Океан, а кроме того, праздные руки вооруженных людей [ легко ] переходят границы дозволенного; и действительно, не в интересах короля поручать надзор за оружием кому-нибудь из знати или из свободных и даже из вольноотпущенников.

Гл. XLV. (...) Итак, правым берегом Свевского моря омывается земля племен эстиев, у которых обычаи и внешний вид, как у свевов, а язык больше похож на британский. Они поклоняются матери богов и носят как символ своих верований изображения кабанов. Это у них заменяющая оружие защита от всего, гарантирующая почитателю богини безопасность даже среди врагов. Они редко пользуются железным оружием, часто же – дубинами. Над хлебом и другими плодами земли они трудятся с большим терпением, чем это соответствует обычной лености германцев. Они также обыскивают и море и одни из всех на его отмелях и даже на самом берегу собирают янтарь, который сами называют glaesum. Но какова его природа и откуда он берется, они, будучи варварами, не доискиваются и не имеют об этом точных сведений. Он даже долго валялся у них среди других отбросов моря, пока наша страсть к роскоши не создала ему славы. Сами же они его совсем не употребляют [ в данном случае Тацит ошибается, так как еще в более древние времена, до знакомства с римлянами, германцы, жившие на берегах Балтийского моря, выделывали из янтаря женские украшения в виде полых цилиндров, кружков и бус ]. Собирается он в грубом виде, приносится [ на рынок ] без всякой отделки, и они получают за него плату с удивлением. Видно, однако, что это сок деревьев, так как в янтаре очень часто просвечивают животные, водящиеся на земле, даже крылатые, которые, завязнув в жидкости, потом, когда вещество это затвердеет, застревают [ в нем ]. И я думаю, что как в отдаленных местах Востока есть особенно плодоносные рощи и леса, где сочатся ладан и бальзам, так и на островах и в землях Запада есть такие места, в которых [ выжатый ] под влиянием близких лучей солнца жидкий янтарь падает в близко находящееся море и силой бурь выбрасывается волной на встречаемые ею берега.

Следом за свионами живут племена ситонов, во всем на них похожие. Ситоны отличаются только одним тем, что над ними господствует женщина – до такой степени они пали даже в рабстве своем, не говоря уже о свободе.

Гл. XLVI. Здесь конец Свевии. Что касается певкинов, венедов и феннов, то я не знаю, отнести ли их к германцам или к сарматам. Впрочем, певкины, которых некоторые называют бастарнами, живут, как германцы, будучи похожи на них языком, образом жизни, жилищем, – грязь у всех, праздность среди знати. Благодаря смешанным бракам они в значительной степени обезобразились наподобие сарматов. Венеды многое заимствовали из нравов последних, так как они, занимаясь грабежом, исходили все леса и горы между [ областями, занятыми ] певкинами и феннами. Однако, их следует причислить скорее к германцам, ввиду того что они и дома прочные строят, и щиты имеют, и любят ходить и даже быстро – все это совершенно чуждо сарматам, всю жизнь проводящим в кибитке и на коне. Фенны отличаются удивительной дикостью и ужасной бедностью; у них нет оружия, нет лошадей, нет пенатов; пищей им служит трава, одеждой – шкура, ложем – земля. Вся надежда их на стрелы, которые они за неимением железа снабжают костяным наконечником. Одна и та же охота кормит и мужчин, и женщин, которые повсюду их сопровождают и участвуют в добыче. Их дети не имеют другого убежища от диких зверей и непогоды кроме сплетенных между собой ветвей, под которыми они скрываются; сюда возвращается молодежь, здесь пристанище стариков. Но это они считают большим счастьем, чем изнывать в поле, трудиться в доме, рисковать своим и чужим добром, [ постоянно находясь ] между надеждой и страхом. Не опасаясь ни людей, ни богов, они достигли самого трудного – им даже нечего желать.

Остальное уж [ вовсе ] баснословно: [ например, что ] у геллузиев и оксионов черты лица человеческие, а туловище и члены звериные [ вероятно, речь идет о народах крайнего севера, меховая одежда которых делала их похожими на зверей ]. Так как я об этом не имею точных сведений, то оставляю нерешенным.

Вопросы для обсуждения

1) Как Тацит объясняет происхождение германских племен?

2) Какую этимологию названий «Германия» и «германцы» можно найти в тексте Тацита? Сравните с этимологией Страбона.

3) Какие сведения о германцах сообщает Тацит: о внешнем облике, быте, нравах и обычаях, верованиях и гаданиях, общественном устройстве, семейных отношениях, военном деле и др.?

4) Перечислите германские племена, описываемые Тацитом? Какие отличительные черты каждого племени выделяет автор?

5) Проследите по карте последовательность описания германских племен Тацитом (см. Приложение). Отметьте примерные территории расселения племен, не обозначенных на карте.