Гуманитарные науки

Таким образом, на примере естественных иформальных наук мы пришли к пониманию того, что в основе всякой науки лежит неко­торая цепочка. Это "объект - проблема - метод". Попробуем, имея в виду эту цепочку, подойти к гуманитарной науке. Само название "гуманитарная" наука происходит от латинского humanus, что означает "человеческий". Объектом всех гумани­тарных наук является человек и все человеческие дела. История изучает последовательность событий, основным и непосредствен­ным участником которых является человек. Лингвистика иссле­дует язык, который в сущности и делает человека человеком. Психология пытается проникнуть во внутренний мир человека. Социология анализирует то, как люди взаимодействуют друг с другом в обществе и т.д.

Мы можем заметить, что все перечисленные науки в конечном счете связаны с определенными проблемами, которые и пытаются решать свойственными ей способами. Вопрос, почему мы пришли к настоящему положению дел, какие силы действуют в истори­ческом процессе, может быть основным для историка. Лингвисти­ка, или шире - филология родилась из потребности толкования текстов (священных или просто древних), обучения языку или перевода текстов с одного языка на другой. В основе психологии лежит потребность узнать причину столь частых внутренних про­тиворечий, порой приводящих человека к трагедии. Для социо­лога важно понять закономерности жизни общества, закономер­ности, которые часто не зависят от желания и добрых (или злых) намерений людей, их сознания, воли, морали и т.п., и которые сами как вы принуждают людей к тому или иному действию.

Очевидно, что наука о культуре также должна начинать с явного осознания тех проблем, которые возникают в самой культуре. Если нет определенной озабоченности в отношении культуры, сама наука культурология будет лишь выражением нашей любознательности и потеряет многие не менее (если не более) важные стимулы своего развития. Таких проблем можно привести большое множество. Это и поглощение культурами многочисленных народов культур народов малочисленных; и засилие бездуховности во многих областях культуры; это и чрезвычайное распространение поп-культуры в ущерб культуре высокой; и коммерциализация культуры (во всяком случае - многих ее областей); и утеря преемственной связи с богатыми историческим наследием многих культур и т.д. и т.п. Все эти проблемы настолько многообразны и сложны, что, к сожалению, в культурологии мы не можем видеть такого прямого соответствия ее проблематики некоторому фиксированному набору методов. Будучи новой наукой, культурология не может не пользоваться самыми различными,.разработанными в других науках методами. Среди них методы и исторические, и социологические, и психо­логические, и лингвистические, и многие другие. А во многих слу­чаях в конечном счете приходится обходиться обычным здравым смыслом.

Неопределенность и дополнительность

Гуманитарные науки хорошо демонстрируют определенную ситуацию, четкое осознание которой пришло впервые в физике [8]. Как осуществляется исследование какого-либо

объекта в физике? Разумеется, чтобы изучить данный объект, необходимо войти с ним в контакт. В простейшем случае его нужно хотя бы осветить, чтобы вступить с ним в контакт зрительный, просто увидеть, Конечно, когда мы освещаем движущийся автомобиль, чтобы замерить его скорость, мы никак не воздействуем на него (точнее сказать, воздействуем, но такое воздействие настолько мало, что им можно совершенно спокойно пренебречь). Но представим ситуацию, когда луч света действует с такой же силой, что и сила движения самого автомобиля. Произойдет несчастный случай. В ситуациях, с которыми столк­нулась современная физика, устанавливая контакт с изучаемым объектом, мы обязательно вступаем с ним в невольное взаимо­действие: не только объект воздействует на наш прибор, но и прибор воздействует на объект, и тем самым мы уже имеем кар­тину не самого объекта как он существует сам по себе (а именно это мы и хотим исследовать), а некоторую уже нарушенную нашим же воздействием ситуацию. Если, к примеру, мы хотим измерить температуру воды в стакане, мы погружаем в него тер­мометр. Температура самого термометра воздействует на темпера­туру воды, и в сущности оказывается, что мы измерили темпера­туру не воды в стакане, а общую температуру воды, стакана и термометра. Если бы это был не стакан, а многотонная цистерна, то нам в общем-то был бы безразличен вызванный нами же эффект, поскольку он был бы чрезвычайно мал. Но в данном случае с ним приходится считаться.

Уже давно замечено, что гуманитарные науки также имеют дело с такой ситуацией неопределенности. Психолог не только воспринимает личность своего пациента, фиксирует особенности его поведения и на этом основании делает какие-то выводы. Уже со времен Зигмунда Фрейда стало ясно, что само присутствие психолога меняет поведение пациента, поскольку создаются опре­деленные взаимные отношения между ними. Некоторые психо­аналитики даже предпочитают и вовсе молчать, чтобы не воз­действовать или воздействовать на пациента как можно меньше. Социологи также хорошо знают, что абсолютная искренность ответов на вопросы предлагаемой ими анкеты - это утопия. Человек в присутствии социолога всегда хочет выглядеть получ­ше - более знающим, добрым, прогрессивным и т.п. Подобного рода взаимодействие может быть учтено, и ему могут быть проти­вопоставлены разного рода приемы, нейтрализующие нежелатель­ные результаты'. Скажем, социолог может задать несколько по-разному сформулированных вопросов по одному поводу, чтобы проверить, искренен ли отвечающий. Но сложнее иные случаи, прямо показывающие, что подобного взаимодействия между исследователем и его объектом невозможно избежать. Казалось бы, историческое исследование не может быть примером подоб­ного взаимодействия. Ведь историк изучает прошлое, которое никак не может меняться в то время, когда его кто-то исследует. Однако почему-то оказывается, что почти каждое новое поколе­ние ученых считает необходимым писать историю своей страны, своего народа заново. Особенно явно такая потребность в новой истории, в новом отношении к историческому процессу проявля­ется в переломные моменты, в эпоху резких социальных измене­ний. Историк не может быть абсолютно объективным и незаинте­ресованным в своем отношении к историческому процессу. Он активен и субъективен во многих отношениях: он заинтересован в выборе того или иного множества фактов, он небезразличен к тому, как он их располагает, и, наконец, самая большая актив ность и субъективность его проявляется в процессе толкования отдельных фактов и их цепочек. Именно в этом проявляется заинтересованность, иногда даже страстное желание историка доказать что-то: что мы самые древние, что мы цивилизованные, что мы самые богатые или мы самые сильные и т.п. Здесь и можно видеть основание для довольно циничного определения истории как политики, обращенной вспять.