Сложный случай

Сразу бросалось в глаза, что в этом случае, как и во многих других, Чудотворец применял находчивость для того, чтобы воспользоваться человеческой наивностью. Люди «нормальные» весьма склонны слушать лидеров, не подвергая сомнению то, что они говорят. Так было и со мной. Оценив по достоинству поведение Чудотворца, я посмотрел на Димаса и подумал: «Даже Руке Ангела такое не под силу». А Рука Ангела, в свою очередь, зная от Бартоломеу кое-что о моем характере, думал: «Даже этот нахальный интеллектуал не смог бы так манипулировать другими людьми». Бартоломеу, наиболее честный из нас, озвучил наши мысли:

— Такие галлюцинации, как у этой морды, у меня возникали только после второй бутылки водки.

Вскоре после того как мы оценили Чудотворца подобным образом, нас бросило в дрожь. Мы посмотрели друг на друга, думая об одном: «Почему учитель так пристально смотрит на этого типа? Он, что, собирается пригласить его в нашу команду?» Эта мысль так нас обеспокоила, что мы одновременно произнесли одни и те же слова:

— Все, я ухожу!

Некоторое время мы удрученно наблюдали за действиями учителя. Мы надеялись, что он отвернется от Эдсона, но он приближался к человеку, который так некстати попал в поле его зрения. У нас забились сердца. Чудотворец встретил взгляд учителя и, на радость группе, ничего не сказал, а лишь неодобрительно покачал головой.

Продавец грез признавал, что не раз совершал ошибки, но никогда не признавался в том, что требовал от кого-то беспрекословного подчинения. Свобода выбора не должна ничем ограничиваться. Основным в его критике нынешней социальной системы было то, что он ловко торговал несушествующей свободой, свободой, которая в демократиях числилась лишь на бумаге, а для простых людей была вообще недосягаема. Это было общество рабов, закованных в цепи собственных тяжких раздумий и тревог.

Не выставляя напоказ недостатки Чудотворца, учитель осудил его, высказал две мысли и сделал два шокирующих вывода:.

— Чудеса не убеждают. Если бы они убеждали, то Иуда не предал бы Иисуса. Чудеса могут менять тело, но они не изменят душу. Если бы это было возможно, то Иисус не позволил бы Петру отречься от него.

Эдсон молчал. Он не знал, что ответить, ибо никогда об этом не думал. И тогда, словно разрыв бомбы, прозвучал вывод, который поразил меня как преподавателя. Учитель сказал:

— Человек, за которым ты, по твоим словам, следуешь, никогда не пользовался властью для того, чтобы контролировать людей. Человек из Назарета никогда не использовал свою власть для того, чтобы искушать слушателей и завоевывать последователей. Поэтому, вопреки правилам политического маркетинга, он говорил тем, кому помогал: не полагайтесь ни на кого! Если бы за ним следовали только по причине спонтанного умопомешательства, связанного с непостижимой любовью, он не хотел бы иметь последователей, поскольку ему не были нужны рабы, ему были нужны друзья.

Эти слова побудили меня сделать мысленный экскурс в историю. Вспомнилось, что европейцы в былые времена совершали во имя Христа жесточайшие зверства: убивали, пытали, вели захватнические войны, порабощали, ранили и отстраняли. Затаптывали в грязь любовь человека, который ни над кем не властвовал, не позволял себе иметь рабов. Это были времена адских войн, миллионов убитых, и все это во имя человека, которого они сами же и выдумали. Это были времена затаенной злобы и вражды по отношению к мусульманам, вражды, которая по сей день, как это ни печально, не утихает. Идя за учителем, я начинал понимать, что не являюсь убежденным атеистом, как мне это казалось. Просто где-то в глубине моей души кипела злость к бесчеловечной религиозности.

Чудотворец оставался невозмутим. Ему никто и никогда не возражал, не критикуя при этом. После этого короткого диалога учитель удалился, оставив зрителей в недоумении. Мы на время успокоились. Надолго ли? Этого мы не знали.

На другой день в газете «Информасао Уржентия вышла статья под следуюшим заголовком: «Неизвестный превращает помещение для траурных церемоний в сад». На первой странице одного из журналов была размещена фотография, сделанная скрытой камерой в тот момент, когда мы выходили из помещения. Репортаж не носил клеветнического характера, а лишь перечислял факты, представлявшие интерес. В нем говорилось, что неизвестный решительный мужчина пожелал изменить атмосферу траурных церемоний, превратить их из традиционных мест скорби в место воздания почестей.

Журналист взял интервью у людей, слышавших незнакомца. Некоторые из них сообщили, что послали своим близким письма с просьбой, чтобы те не устраивали для них похоронных процесс ий в духе скорби о потере, а рассказывали бы о делах усопшего. Вспоминали бы о его любви, о том, что и как он говорил, о чем мечтал, о его друзьях, равно как и о глупостях, которые он совершал. Эти люди хотели, чтобы в месте скорби царила атмосфера радости, которая определяла бы настроение тех, кто с ними прощается.

В материале отмечалось также, что неизвестный — это тот же самый человек, который устроил беспорядок у здания «Сан — Пабло», Статья заканчивалась двумя вопросами: «Кто появился в городе — самый закоренелый атеист или носитель непостижимой духовности? Кто пришел — пророк современного мира или душевнобольной?»

Утром следующего дня, проснувшись, мы увидели, что учитель разговаривает сам с собой. Это был второй односторонний диалог, которому мы стали свидетелями. По его жестикуляции можно было подумать, что он либо галлюцинирует, либо подвергает сомнению собственные доводы. Десять минут спустя он подошел к нам с видом человека, снявшего напряжение. Нам показалось, что он очистил свою душу от мусора, который изо дня в день собирался в ней.

День вьщался пасмурным, в любую минуту мог пойти сильный дождь. Часто сверкали молнии. Димас, не боявшийся ни полиции, ни краткосрочного ареста, испытывал настоящий ужас перед громом. Мы шли по длинному проспекту, когда раздался первый раскат, потрясший этого пройдоху.

Пытаясь успокоить его, я объяснил: если мы слышим раскаты грома, то это значит, что опасность миновала и молния уже пробила облака. Однако человеческий ум часто строит своему хозяину разного рода козни. Димас понял мои слова, но его алогичные эмоции не унимались. Я не мог порицать его, поскольку сам мало чем от него отличался. Я постоянно оценивал логику научных доводов, но так и не перестал мучительно переживать то, что уже не существует, — мое прошлое. Оно преследовало меня.

Дождь не заставил себя ждать. Мы быстро нашли укрытие в огромном коммерческом центре, в вестибюле которого размещался большой универсальный магазин. Раздался мощный грохот. Димас спрятался под первый попавшийся стол. Он был похож на маленького ребенка, перед которым внезапно появилось привидение. Я подумал: «А ведь учитель прав. Героев не бывает. для любого гиганта найдется препятствие, которое превратит его в беспомощного ребенка. Нужно только подождать».

Грохот был вызван очень мощным ударом молнии. Громоотвод коммерческого центра не вьщержал перегрузки. В магазине находились два маляра, которые обновляли краску на стенах и других поверхностях. Это были двоюродные братья. Один из них, заикавшийся сильнее Димаса, красил стены. Когда он нервничал, аппарат голосообразования у него блокировался и он вообще не мог произнести ни слова. Второй кузен стоял на верхних ступеньках двухметровой лестницы и, весело насвистывая, подкрашивал железные рамы окон.

Внезапно ударившая молния прошла по стенам и скользнула по оконным рамам, угодив при этом в маляра, обновлявшего краску на них. Грохот был оглушительным. Маляр упал со стремянки на пол и бился в судорогах от боли. Перепуганный кузен бросился ему на помощь. Мы попытались подойти поближе. Однако еще до этого в магазине появился некто, имевший самодовольный вид героя, желающего непременно оказать помощь пострадавшему. Не знаю, откуда он взялся, но нам показалось, что мы его уже где-то видели. Это был Чудотворец, с которым мы встретились накануне. Эдсон увидел лежащего на полу маляра, стонавшего от боли и обеими руками державшегося за правую щиколотку. Чудотворец быстро сообразил, что нога рабочего повреждена, и тут же решил, что это было результатом электрического разряда. Не теряя времени, он сказал маляру, помогавшему раненому кузену:

— Оставьте его, я им займусь. Я в таких делах специалист.

После чего Чудотворец подошел к раненому и попробовал выпрямить ногу, но безуспешно. Затем он сел ему на ногу выше стопы и принялся выкрикивать команды, пытаясь пробудить свои сверхъестественные способности:

— Приведи себя в порядок! Выпрямься! Вытяни свои кости в одну линию!

Однако щиколотка не выпрямлялась. Измученный болью маляр застонал еще громче. Чудотворец удвоил усилия. Он просто не мог не использовать столь удобный шанс. «Не может быть, чтобы Бог так плохо ко мне относился», — должно быть, подумал он. Маляр уже кричал от боли. Партер все больше наполнялся зрителями, что возбуждало Чудотворца, этого доброго самаритянина, и подталкивало к демонстрации своих сверхъестественных способностей.

Многие из тех, кто следил за Чудотворцем, с энтузиазмом продолжавшим свои манипуляции, подумали, что он был врачом, оказывавшим помощь бедняге маляру. Заика — кузен издавал нечленораздельные звуки, желая что-то сказать Эдсону, но тому казалось, что отчаяние кузена лишь мешает ему сосредоточиться. Наконец, потеряв терпение, он заявил тому маляру, который не пострадал:

— Успокойтесь! Я выправлю ногу этому человеку!

И выпрямил-таки. Две долгих минуты спустя Чудотворец выполнил свою миссию и, вытирая пот с лица, обратился к зрителям:

— Щиколотка снова в порядке.

Но боль у несчастного все нарастала. Маляр посмотрел на свою щиколотку и пришел в еще большее отчаяние. Мы решили, что он до сих пор пребывает в состоянии шока.

Когда раздались первые аплодисменты зрителей, поздравлявших Эдсона со спасением пострадавшего, у маляра-заики наконец заработали голосовые связки.

— Негодяй! Собака! Мясник! — кричал он, пытаясь дать Чудотворцу пощечину.

Никто не мог ничего понять, в том числе и мой учитель. Маляр-заика проявлял черную неблагодарность. Но тот вскоре пояснил, заикаясь:

— Мой кузен — калека… Все тридцать лет своей жизни он страдает от дефекта щиколотки, но никогда не пытался исправить его, потому что боялся хирургического вмешательства. А теперь является этот подонок и ликвидирует дефект… и без анестезии!

Зрители соболезновали маляру. Всего несколько секунд назад они рукоплескали Чудотворцу, а теперь их настроение изменилось — им хотелось надавать шарлатану оплеух, совершив тем самым то, чего не удалось сделать заике, но их остановил учитель. Задав один из своих сакраментальных вопросов, он сдержал порыв зрителей, чем спас от избиения человека, так любившего власть.

— Подождите! Почему вам хочется нанести ему увечье? Что важнее — дела или намерения?

У погрузившихся в собственные мысли зрителей поубавилось эмоций, и они начали понемногу расходиться. Тогда, немного смущаясь, заговорил Бартоломеу:

— Шеф, поясни свою мысль, please!

Нашему недавно «завязавшему» пьянице, хотя и не застрахованному от рецидива, был не чужд некоторый снобизм, и он иногда вставлял в свою речь английские слова. Учитель спокойно пояснил ему в присугствии Чудотворца:

— Видимые поступки человека могут быть достойны осуждения, его истинные дела можно порицать, но что нуждается в анализе, так это его истинные намерения.

Эдсон впервые совершил «чудо», И его чуть было не линчевали. Мы еще раз осудили его деятельность и обратили внимание на реакцию других людей. Ни мы, ни учитель не заметили в его поступках никаких признаков альтруизма. Нам хотелось, чтобы он был как можно дальше от нашей группы. Но не дав нам ни секунды на раздумья, учитель сделал то, чего мы больше всего боялись. Он посмотрел на Чудотворца и просто сказал ему:

— Пойдемте, следуйте за мной, и я покажу вам такие чудеса, о которых вы и не слышали, такие, которые могут пролить не который свет на удушливую социальную систему, в которой мы живем.

Услышав это приглашение, я и два моих друга обнялись. Некоторым показалось, что мы были очарованы, но мы были разочарованы. Ах, как же легко подхватить вирус предубеждения! У нас образовалась небольшая компания. Мы приняли в нее мошенников, пьяниц и высокомерных до безумия людей, но мы подвергали дискриминации людей религиозных, а тем более — чудотворцев. Нам пришлось согласиться с желанием учителя, призвав на помощь изрядную долю терпения и стиснув зубы. Наша группа стала выглядеть так, как нам не хотелось бы.

Эдсон принял приглашение с великим энтузиазмом. Смысла приглашения он не понял, но догадывался, что человек, позвавший его, хоть и эксцентричен, обладает огромным даром убеждения. «Если мне удастся перенять его ораторское искусство, то я сумею превзойти его», — думал Эдсон. Ему и невдомек было, на борт какого судна он вступает. Он и представить себе не мог, что ему придется пройти через мучительную абстиненцию, ему — страдающему патологическим властолюбием. В глубине души он был порочен, так же как Краснобай из-за влечения к алкоголю, я — из-за своего эгоцентризма, а Рука Ангела — из-за приверженности к мошенничеству. Все мы были зависимы от какого-то наркотика.