Современное российское государство

Конституцией 1993 г. в России закреплена президентско-пар-ламентская (полупрезидентская) форма правления. Она соче­тается с федеративной формой государственного устройства и с избирательным законом, предусматривающим пропорциональное представительство в высшем законодательном органе государствен­ной власти. Это сочетание, как показывают сравнительные полити­ческие исследования, является наименее устойчивым и чреватым целым рядом негативных следствий. Рассмотрим эти негативные институциональные эффекты президенциализма.

Во-первых, эта система наследует основной недостаток прези­дентской формы правления — параллельную, или двойную, леги­тимность. “Избирая членов парламента, причем не одновременно с президентом, а методом пропорционального представительства по общенациональным партийным спискам, мы даем возможность ли­дерам партий также чувствовать себя представителями интересов народа в целом. Такая ситуация может привести к конфронтации между президентом и партиями в парламенте”, — отмечает амери­канский исследователь П. Ортешук.

Таким образом, в конституции РФ нарушается принцип равнове­сия стимулов, что как раз и чревато не сотрудничеством, а соперни­чеством основных государственных институтов.

Во-вторых, президентско-парламентская форма правления не способствует становлению эффективной партийной системы. Рос­сийские партии, даже будучи напрямую представленными в прави­тельстве, не способны реализовывать свою партийную программу, поскольку состав и политика правительства прежде всего зависят от позиции президента и иных структур при главе государства (Ад­министрация президента, Совет Безопасности) и практически не зависят от соотношения политических сил в Государственной Думе. Если правительство — это орган, практически подотчетный только президенту, то ни партийная программа, ни, тем более, коалиционное соглашение не могут быть основой правительственного курса. В! результате:

^ нивелируется в целом значение содержания программ и идео­логии в состязании партий;

/ борьба партий на выборах лишается и самого главного — цели, поскольку в многопартийных демократиях цель выборов — смена правительства;

^ теряется такой важный критерий прагматического голосова­ния избирателей, как оценка партии по результатам практической деятельности сформированного и контролируемого партиями (парти­ей) правительства,и др.

Кроме того, поскольку в России запрещено совмещать депутат­ский мандат с работой в правительстве, в стране отсутствует харак­терный для западных демократий дуализм “правящая партия — оппозиция”. В условиях президентской формы правления, отмечает Линц, “особенно неопределенным является положение лидеров оп­позиции, которые вообще не могут занимать никакие государствен­ные посты и не имеют даже того полуофициального статуса, каким обладают, скажем, лидеры оппозиции в Англии”. В результате, учас­тие российских партий в осуществлении власти сводится почти исключительно к законотворческой работе в Государственной Думе, которая сама находится в зависимости от Совета Федерации, фор­мируемого по принципу регионального представительства, и Прези­дента РФ. При этом законодательная власть Федерального Собра­ния в значительной степени проблематизируется конституционным правом президента издавать указы, имеющие силу закона, и практи­кой игнорирования и даже саботажа выполнения любых законов исполнительной властью всех уровней.

В-третьих, при пропорциональной избирательной системе, как правило, многие партии получают места в представительном органе власти, но поскольку правительство формируется президентом, а не парламентом, то у партий нет стимула к формированию правящего большинства. В условиях многопартийности партия президента вероятнее всего получает сравнительно небольшое количество ман­датов в законодательном органе. Однако президент не может нор­мально управлять, не получив поддержку парламента. У последнего же, который не несет ответственности за деятельность правитель­ства, нет стимула для его постоянной поддержки. Отсюда возмож­ность перманентных конфликтов между президентом и парламен­том, что может завести управление страной в тупик. Президенты, не способные договариваться с парламентами, имеют большое ис­кушение прибегнуть к иным политическим средствам (управление посредством указов или формирование “сверху” контролируемой многопартийности) и силам, чтобы править без парламента, а это уже путь в авторитаризм. Говоря иначе, такого рода процедуры формирования парламента и правительства не создают мотивации к сотрудничеству президента и законодателей. Трактовка прези-

Глава 9. Государство как политический институт

дента как слуги народа связывается с приданием ему полномочий на издание декретов, на сопротивление решениям парламента, а такж с правом досрочного роспуска последнего тогда, когда на линии “парламентское большинство — глава государства” рождается кон­фликт, констатируют польские исследователи.

В Латинской Америке, где в послевоенный период преобладали полупрезиденские системы, они, как сообщал X. Линц, проявили подверженность тупиковым ситуациям в отношениях исполнитель­ной и законодательной властей и неэффективности руководства Данная проблема становилась особенно серьезной, когда президен­ты не располагали поддержкой большинства парламента в своих легислатурах.

В российских условиях этот факт проявляется, в частности, в том, что “...закрепленный в конституции полупрезидентский режим правления в реальности его осуществления превратился в "систе­му суперпрезидентской власти"”, — пишет немецкий политолог С. фон Штайнсдорфф.

В-четвертых, важной чертой полупрезиденциализма является и отказ от принципа разделения властей, который, в частности, осо­бенно необходим для сохранения функциональности американской модели демократии. Что, по мнению А. Лейпхарта, ослабляет воз­можности формирования консенсусной модели демократии, посколь­ку не обеспечивает защиты интересов политических меньшинств. Институциональные решения, свойственные полупрезиденциали-зму, поощряют выбор стратегии, ведущей к победе с целью реали­зации собственных интересов, а не для поиска взаимопонимания с теми, кто преследует иные цели. Таким образом, данная система рождает то, что А. Лейпхарт назвал “эффектом большинства”, т.е. склонность к формированию большинства, способного навязывать собственную волю, а также ведет к доминированию исполнитель­ной власти над законодательной.

В-пятых, роли института главы государства и президентских выборов, проходящих по формуле “победитель получает все”, в Рос­сии чрезвычайно высоки, что противоречит выводу о том, что толь­ко те конституции соблюдаются и действуют длительное время, которые уменьшают ставки в политических схватках. В то же вре­мя президент в отличие от правительства не несет политической ответственности за результаты своего правления, (возможность импичмента является чисто теоретической) и практически не мо-: жет быть досрочно отрешен от. власти. Следовательно:

^ заключение широких предвыборных коалиций не влечет за собой для победителя “президентской гонки” никаких обязательств

9.3. Современное российское государство

перед партнерами (примером может служить коалиция с А.И. Ле­бедем в 1996 г. и ее результат);

/" применяемый на выборах президента принцип “победитель получает все” делает голоса протеста бессмысленными, что может _в перспективе привести к росту числа граждан, отказывающихся от участия в выборах;

/ “застой в президентских системах”, который зачастую не только не дает возможности проводить адекватную политику в изменя­ющихся условиях, особенно необходимую для развития и своевре­менного преодоления внутренних противоречий, но также стано­вится оправданием для военных переворотов, которыми достаточно часто заканчивалось существование демократических режимов (здесь показателен политический опыт стран Латинской Америки).

В-шестых,, появляется опасность прорыва на политическую аре­ну политиков, строящих свою популистскую риторику на разгром­ной критике существующих институтов (в том числе системных партий) и деятельности политических лидеров. Возможности конт­роля за электоральным процессом ограничены. Однако в условиях, когда ключевые для сохранения режима президентские выборы (на уровне субъектов федерации ту же роль играют выборы главы ис­полнительной власти) проводятся по формуле “победитель получа­ет все”, система становится в значительной степени зависимой от превратностей электорального процесса. С появлением харизмати­ческих лидеров, не включенных в квазикорпоративистские меха­низмы системы власти (типа А. Лебедя), но претендующих на крес­ло президента страны, у правящей элиты может появиться неодоли­мое желание отказаться от выборов и повернуть окончательно в сторону авторитаризма, поскольку для нее потерять власть — зна­чит потерять все.

Наконец, конституционное положение президента не создает побудительных мотивов для формирования “президентской партии”, поскольку существование такой партии'поставило бы президента в зависимость от одной из элитных групп, ему же выгодней быть президентом всех россиян. Полупрезидентские институциональные системы (а именно они представлены в России и на федеральном, и на региональном уровне), по мнению западных исследователей, не­разрывно связаны с мажоритарным характером электоральной по­литики. Отсюда следует, что президентом (губернатором) стано­вится тот, кто получает поддержку большинства (абсолютного или относительного). Таким образом, победа зависит от создания широ­ких неидеологизированных прагматических коалиций, способных при-влечь максимальное число избирателей. Подобная стратегия не

10 П.

олитология

Глава 9. Государство как политический институт

противоречит партийной идентификации перспективных кандида­тов на высшую исполнительную власть только в одном случае — при существовании в стране (регионе) двухпартийной системы. Именно поэтому практически все губернаторы американских шта­тов либо демократы, либо республиканцы. В России же такой партии большинства пока нет, поэтому, чтобы “завоевать” исполнительную власть в стране или в регионе, нужно прагматически создавать над­партийные или беспартийные коалиции, идеологически неопреде­ленные или обладающие эклектической программой, способной, по мнению политтехнологов, привлечь максимальное число избирате­лей. Шансы на успех в условиях президенциализма заведомо боль­ше у “диффузных и внутренне диверсифицированных организа­ций”, — указывают Шугарт и Кэри. Партийная же принадлежность в условиях избыточной многопартийности мешает успеху на выбо­рах, привязывая кандидата к организованному, однако недостаточ­ному для победы меньшинству. Показательно, что “Выбор России”, ПРЕС и НДР были “правительственными”, а не “президентскими” партиями. Несомненно, что именно такая стратегия президента дол­жна быть признана рациональной в ситуации, когда потенциальный ущерб от поражения “президентской партии” превосходит потен­циальный выигрыш от ее победы.

В результате президентские кампании 1996 и 2000 гг. нанесли тяжелый удар по крупным, имеющим определенную идеологичес­кую идентичность партиям — КПРФ и особенно “Яблоку”. Были развеяны надежды на президентство их лидеров, что резко сократи­ло как селективные, так и коллективные стимулы к вступлению в

эти партии.

Таким образом, возникает своего рода замкнутый круг. Недоста­точное развитие политических партий в России приводит к тому, что партийная идентификация привносит в президентские и губер­наторские кампании дополнительный элемент риска для кандида­тов, но дальнейшее развитие политических партий невозможно без поддержки или хотя бы благожелательного нейтралитета исполни­тельной власти.

Тем не менее некоторые российские и западные сторонники президенциализма, оправдывая конституционное закрепление именно такой институциональной системы в нашей стране, приводят свои

аргументы.

Первый, чаще всего выдвигаемый, имея нормативный характер, гласит о том, что президенциализм является режимом, гарантиру­ющим большую политическую стабильность, нежели парламента­ризм, благодаря большей независимости от постоянного изменения расстановки политических сил, характерной для стран демократи-

9.3. Современное российское государство

ческого транзита. Так, по мнению В. Мау, президент выступает про­тивовесом возможному популизму представительной власти в Рос­сии, “связанному и с отсутствием опыта функционирования демо­кратических институтов, и с неразвитостью политической структу­ры (т.е. с исключительной силой групп давления, способных навязывать свои интересы в качестве национальных), и с действи­тельно низким уровнем социально-экономического развития стра­ны, бедностью значительной части населения. Депутатский корпус, будучи в принципе гораздо более популистским, чем исполнитель­ная власть, становится нередко в такой ситуации фактором эконо­мической дестабилизации”.

Приверженцы президенциализма также утверждают, что повы­шенная роль президента естественна в обществе, раздираемом со­циальными противоречиями, когда между основными социально-по­литическими и экономическими группами не существует консенсу­са относительно базовых ценностей и стратегических целей развития страны. Авторитаризм конституции предвосхищает и отчасти смяг­чает возникающие здесь противоречия, направляет их разрешение в конституционное русло.

Они уверены в том, что сосредоточение власти в руках прези­дента создает благоприятные институциональные возможности для проведения радикальных реформ.

Действительно, как отмечают компаративисты, полупрезидентские системы могут оказаться эффективными при проведении прежде всего экономических реформ, поскольку позволяют исполнительной влас­ти быстро решать назревшие проблемы. В этих условиях президент выполняет функцию своеобразного клапана безопасности, позволя­ющего нейтрализовать негативные последствия политической фраг­ментации и поляризации общества. Однако для этого необходимо несколько дополнительных условий: во-первых, президент — хариз-матик, символизирующий либо объединение фрагментированной на­ции, либо антикоммунистическую борьбу (Л. Валенса, В. Гавел), либо стремление к обретению независимости (Ф. Туджман в Хорватии); во-вторых, ясный порядок передачи власти следующему главе госу­дарства и, в-третьих, поддержка действий президента со стороны вли­ятельной общественно-политической силы. В России эти факторы Не срабатывают в полном объеме.

Статистические данные также подтверждают большую неустой­чивость президентских систем по сравнению с парламентскими. Так, между 1973 и 1989 гг. в 77 из 186 государств хотя бы в тече­ние одного года существовали демократические режимы. Если ис­ключить из их числа 24 “старые” демократии, входящие в Орга-

Ю*

1 Т

Глава 9. Государство как политический институт

9.3. Современное российское государство

низацию экономического сотрудничества и развития, то остается 53 страны, из которых 28 были парламентскими республиками, 25 — президентскими. На протяжении рассматриваемого периода (1973— 1989 гг.) демократиями в течение десяти лет подряд оставались 17 из 28 парламентских республик (или 61 %) и только 5 — из 25 пре­зидентских (20%). Другими словами, уровень “выживаемости” пар­ламентских демократий был в три раза выше, чем президентских.

Не работает и аргумент о большей стабильности исполнитель­ной власти в условиях президентского режима по сравнению с пар­ламентским. Если принимать во внимание отставки и перестанов­ки в правительстве России, подотчетном президенту, например, в 1998 г., то можно признать, что президентские системы так же не­стабильны, как и парламентские, где правительство ответственно перед парламентом (Италия). Более того, многие авторы обращают внимание на обеспечение в рамках парламентских систем преем­ственности правительства, измеряемой “коэффициентом возврата министров”. Отмечают они и большую эластичность парламент­ских моделей, выражающуюся в способности противостоять поли­тическим кризисам и реагировать на изменения окружающей сре­ды: насколько попытка досрочного отстранения президента от дол­жности чревата дестабилизацией системы (опасной для молодых демократий), настолько смена премьера или правительства не угро­жает ее основам.

Защитники президенциализма апеллируют к фактам, в частно­сти, утверждается, что страны, вступающие на путь демократиче­ских трансформаций, чаще принимают президентскую модель, пар­ламентская же система, за некоторыми исключениями, свойственна демократиям, достигшим стабильности.

Однако можно поставить под сомнение и этот аргумент. Если речь идет о Латинской Америке и странах СНГ, то это действитель­но так. Однако в Западной Европе (ФРГ, Италия, Австрия) после Второй мировой войны и в Центральной Европе (Чехия, Венгрия, Болгария, Словакия, Польша) в 1990-е гг. выбор делался преимуще­ственно в пользу парламентской модели.

Наконец, самый весомый довод в защиту президенциализма та­ков: современная российская политическая система имеет глубо­кие корни в отечественной институциональной и политико-куль­турной традиции. С институциональной точки зрения современная организация российской власти унаследовала традицию моносубъ-ектности, т.е. сосредоточения властных ресурсов в одном персони­фицированном институте при сугубо административных функциях

всех других институтов. Что касается доминирующей в стране пои литико-культурной традиции, то она настолько обусловливает ин­ституциональную, насколько сама обусловлена последней. В рос-” сийской политической культуре властные отношения рассматрива­ются исходя из того, кому власть (вся, а не отдельные ее ветви) принадлежит, при этом не уделяется должного внимания принци­пам ее устройства и распределению полномочий между различны­ми ее институтами. Устройство власти в данном случае выступает производным от монопольного обладания ею (или борьбы за нее).

Этот аргумент “перевешивает” все остальные. В России глава государства традиционно является центром консолидации власти, источником политического смысла, гарантом целостности страны. Это не просто одна из высших выборных должностей, глава госу­дарства (в любом историческом воплощении) — олицетворение власти, символ единства и мощи страны, выразитель чаяний народа.

Однако, как отмечает Р. Хилл: “Авторитарная личность и пре­зидентская конституция не подходят для обществ, в которых поли­тический опыт также был авторитарным. Необходим резкий раз­рыв с авторитаризмом”. Действительно, при суперпрезидентской модели в качестве следствия выступает максимальное повышение роли личностных характеристик президента. В условиях же демок­ратических трансформаций, постоянно сопровождаемых острыми кри­зисными ситуациями, “демократическая добродетель президента” (В. Меркель) приобретает ключевое значение, поскольку от его “воления” в решающей степени зависит: проведение или непрове­дение в срок парламентских и президентских выборов, объем пол­номочий, которыми может располагать правительство, реальная роль парламента в политическом процессе и многое другое. Исчезнове­ние данного человека может создать политический вакуум, поста­вить под вопрос существование самого режима.

Защитники президенциализма (А. Салмин, В. Мау, А. Ковлер и др.) утверждают, что сам “суперпрезидентский” характер рос­сийской конституции при ближайшем рассмотрении оказывается не столь однозначным, его полномочия являются сильными как бы потенциально. В отличие от “классических” президентских рес­публик большинство существенных управленческих полномочий Президента РФ дублировано. В результате выясняется, что россий­ская политическая система вполне устойчиво может функциониро­вать и при слабом, не вмешивающемся в текущую политическую Жизнь президенте, а лишь подписывающем и представляющем на Утверждение палатам соответствующие их конституционным пол­номочиям кандидатуры на утверждение. Практика второй полови-

Глава 9. Государство как политический институт

9.3. Современное российское государство

ны 1996, середины 1997 и конца 1998 гг. это наглядно продемонст­рировала, однако этого не подтверждает практика президентства В.В. Путина.

Американский исследователь Ю. Хаски также считает, что го­ворить о “суперпрезидентстве” и угрозе президентской диктатуры в России нет никаких оснований. По его мнению, широкий объем конституционных полномочий президента сосуществует с практи­кой неформальных согласований при принятии решений как внут­ри “двуглавой” исполнительной власти, так и между ветвями влас­ти “по горизонтали” (между президентом и палатами парламента) и “по вертикали” (между президентом и главами региональных органов исполнительной власти). В итоге, по его мнению, де-юре почти неограниченная президентская власть в России де-факто об­наруживает свои пределы. Основная проблема России, по Хаски, не в недостаточной демократичности российского президентства, а в его неэффективности, не позволяющей ему решать задачи государ­ственного строительства и экономических преобразований и веду­щей в итоге к подрыву легитимности всего политического режима.

Это обстоятельство и определяет характер современного рос­сийского федерализма. В зрелых федерациях распределение полно­мочий, сфер деятельности и ресурсов между центром и регионами стабильно, предсказуемо, ясно очерчено и опирается на прочную основу в виде конституции, судебной системы и многолетней поли­тической традиции. Политическое поведение в таких федерациях определяется четко установленными правилами игры и является поэтому производным от существующих федеральных институтов. В России же такая связь противоположна — здесь институты фе­дерализма изменчивы, формируются спонтанно протекающими по­литическими процессами, где доминируют предпочтения и ресурсы вовлеченных политических элит — федеральных и региональных.

Сложившаяся (на сегодняшний день) в России модель “перего­ворного федерализма” находится в очевидном противоречии с цен­тральной идеей федерального государства — разделением власт­ных функций и сфер деятельности между правительствами двух уровней, каждое из которых независимо функционирует в своей сфере полномочий. Симптоматично само восприятие региональных лидеров как партнеров (неважно, лояльных или враждебных) феде­ральных властей, тогда как нормой является разделение труда меж­ду центром и регионами. Практика “переговорного федерализма^ наносит урон устойчивости конституционного строя России, посколь ку конституции дееспособны и устойчивы в том случае, когда ос новные политические силы в обществе заинтересованы в поддер*⁴ жании и упрочении конституционного режима. В основе такой за-

интересованности лежит общее убеждение в том, что институты публичного права, даже если они ограничивают достижения крат­косрочных политических целей отдельных групп, в конечном итоге идут на благо всем и каждому. Возможность “выкраивания” в кон­ституционном поле выгод для себя за счет других подрывает по­добную убежденность и превращает конституцию из гаранта це­лостности общества в сферу конкуренции групповых интересов. Отсюда характеристика российского федерализма, данная О. Лух-терхандом, как “гибридной конфликтной системы унитарных, фе­деральных и конфедеральных элементов с неясным распределе­нием компетенций”.

В результате “российский федерализм испытывает сильное воз­действие политической и экономической конъюнктуры, и отноше­ния центральных и региональных властей приобретает цикличе­скую форму (централизации — децентрализации)”, — отмечает в частности Л.И. Полищук Сегодня в России явно доминируют централизаторские тенденции, федеральный центр пытается жест­кими, преимущественно административными мерами навести “по­рядок” в стране, однако “кредит доверия”, данный президенту В.В. Пу­тину — защитнику “брошенных властью на произвол судьбы”, мо­жет быть исчерпан, и страна вновь вступит в следующий цикл — децентрализации.

Российская система “двуглавой” исполнительной власти, пост­роенная на политической неполноценности правительства, дубли­ровании полномочий, кадровой чехарде и неформальных способах разделения властной компетенции между центром и субъектами федерации, делает невозможным сколько-нибудь последовательный курс реформ. При этом можно провести параллель между практи­кой современного российского президентства и российскими поли­тическими режимами XX в. — царской Россией с характерной для нее борьбой между двором и правительством и Советского Союза со свойственным ему скрытым противостоянием между ЦК и Сов­мином. Следовательно, институт российского президентства, создан­ный для разрушения системы господства КПСС, на деле воспроиз­вел многие черты прежней власти, тем самым еще раз была под­тверждена истина, давно известная политологам, что социальный контекст и политическая традиция глубочайшим образом обуслов­ливают как конфигурацию, так и эффективность или неэффектив­ность институтов.

Большинство российских исследователей в целом негативно оценивают институциональную модель, которая закреплена консти­туцией 1993 г. С этой точки зрения вполне репрезентативна пози-

Глава 9. Государство как политический институт

ция российского политолога В. Дзодзиева, который писал: “При­нятая в чрезвычайных обстоятельствах новая конституция (1993 г.) была приспособлена в первую очередь для юридического оформле­ния и закрепления политически господствующего положения пра­вящей группировки, наделения президента чрезвычайно широкими I полномочиями, ограничения реального и общественного влияния | парламента и конституционного суда, оказавшихся до этого в оппо­зиции к президенту... Сформировавшаяся в 1994 году на базе ново­го основного закона под влиянием определенного политического заказа модель российского государства по многим параметрам не выдерживает "верификации" жизнью”.

® Контрольные вопросы

1. Каковы основные этапы формирования национального государства
на Западе?

2. В чем специфика формирования государственности в других регио­
нах мира?

3. Каково определение политического института?

4. Каковы основные признаки государства?

5. Каковы основные формы правления?

6. В чем специфика смешанных форм республиканского правления?

7. Каковы основные формы территориального устройства государства?

8. В чем состоят отличия федеративного государства от унитарного?

9. Что такое региональное государство?

10. Каковы основные черты президентско-парламентской формы прав­
ления, закрепленной Конституцией РФ 1993 г.?

11. Каковы основные черты российского федерализма?

ШЛитература ''

Основная

1. Алмонд Г., Пауэлл Док., Стром К.,Далтон Р. Сравнительная поли­
тология сегодня. М., 2002.

2. Медушевский А.Н. Сравнительное конституционное право и поли­
тические институты: Курс лекций. М., 2002.

3. Современный федерализм: сравнительный анализ. М., 1995.

, 4. Хабермас Ю. Европейское национальное государство: его достиже-Нря и пределы. О прошлом и будущем суверенитета и гражданства // Нации и национализм. М., 2002.

Дополнительная _А

1. Голосов Г.В. Сравнительная политология. СПб., 2001.

2. Дзодзиев В. Проблемы становления демократического государства
в России. М., 1996.

9.3. Современное российское государство

3. Ливеровский А.А. Актуальные проблемы федеративного устройства
России. СПб., 2002.

4. Линц X., Степан А. “Государственность”, национализм и демокра­
тия // Полис. 1997. № 5.

5. Межуев В.М. Идея национального государства в исторической пер­
спективе // Полис. 1992. № 5—6.

6. Пастухов В.Б. Три времени России. Общество и государство в
прошлом — настоящем — будущем. М., 1994.

7. Окуньков Л.А. Президент Российской Федерации. Конституция и
политическая практика. М., 1996.

8. Органы государственной власти субъектов Российской Федерации /
Ред.-сост.: В. Гельман, А. Кузьмин, Г. Люхтерханд, С. Рыженков. М., 1998.

9. Раков В.М. “Европейское чудо” (Рождение новой Европы в XVI—
XVIII вв.). Пермь, 1999.

10. Сморгунов Л.В. Современная сравнительная политология: Учеб.
М.,2002.

11. Чиркин В.Е. Государствоведение. М., 2000.

12. Элиас Н. О процессе цивилизации. Социогенетические и психо­
генетические исследования. Т. 2. Изменения в обществе. М., 2001.

т” я?;;о

Глава 10. Политические партии и партийные системы

10.4. Политические партии в современной России

Политическим элитам Запада сегодня все труднее направлять политическое поведение массового избирателя, “современные по­литики в передовых государствах действуют в рамках узкого поли­тического спектра, где все они претендуют быть демократами. Кро­ме того, все они воспринимают рыночную систему как единственно возможную форму экономической организации. И все же демокра­тия, которую они поддерживают, есть только узкий плебисцитарный вариант демократии, в рамках которой народ периодически называ­ет своих избранных хозяев... В этих обстоятельствах у избирате­лей есть выбор между вариациями одного и того же, и они демонст­рируют все большее безразличие к политическому процессу и все больший цинизм в отношении к тому, чего с его помощью можно достичь”, — отмечает П. Хирст.

Тенденции персонификации политики, профессионализации партийной верхушки, превращения ее в замкнутый и самодостаточ­ный “политический класс” приводят к росту дистанции с рядовыми членами партии. В свою очередь ослабление влияния партийной массы и рядовых активистов на процесс принятия решений делает менее эффективной обратную связь государства с гражданским обществом и превращает партии в “полугосударственные агент­ства” и “электоральные машины”, лишая гражданское общество эффективного канала влияния на государственную власть.

И тем не менее политических институций, которые бы эффек­тивнее выполняли все многообразие функций политических партий, пока не появилось. Тем более что партии реагируют на изменение ситуации, модернизируют свою структуру, сокращают бюрократи­ческий аппарат, осуществляют попытки внедрения в партийную жизнь элементов прямой демократии, т.е. достаточно гибко учиты­вают изменение настроений избирателей и в целом небезуспешно приспосабливаются к новым условиям.

Хотя партии и внушают сегодня определенное разочарование, вряд ли можно говорить об их окончательном провале в качестве носителей демократии.

10.4. Политические партии в современной России

Политические партии играют исключительную роль в функцио­нировании не только стабильных, демократических, представитель­ных систем, но ив процессах политической трансформации и фор­мирования гражданского общества.

Партии осуществляют отбор, приводят в систему и объединяют интересы групп гражданского общества. Они играют роль фильт-

ров между социумом и государством, решая, какие требования про­пустить через свои ячейки.

Однако в России партии действуют в неструктурированной со­циальной среде с разрушенными старыми и не сформировавшими­ся новыми связями, с крайне низким уровнем гражданского само­сознания и социального участия, потому выполнение функции агре­гирования интересов можно приписать им с очень большой долей условности. У многих членов общества нет четко выраженных и осознанных экономических интересов, поэтому структурирующую функцию частично берут на себя этническая, региональная, профес­сиональная и другие идентичности. Сами политические партии пред­ставляют собой, по преимуществу, узкие элитарные группы, действу­ющие в эпоху массовой политики и всеобщего избирательного пра­ва, потому они отчуждены от общества и вытеснены на периферию общественного сознания россиян.

В результате политические интересы массовых категорий граж­дан не находят политического выражения и представления. Если отдельные граждане и общественные группы не интегрированы в процесс принятия решений, если политика не имеет поддержки, ко­операции и солидарности с основными группами социума, то нельзя говорить, что данная система является по своей природе и структу­ре открытой и устойчивой к кризисам. Современная политическая наука давно сформулировала почти аксиоматическое положение: когда агенты политического пространства не имеют голоса в систе­ме и не могут удовлетворить свои насущные интересы, то они пред­почитают выход из системы (т.е. прибегают к антисистемным дей­ствиям). Это особенно хорошо известно специалистам по полити­ческим переходам — транзитологам. В частности, они подчеркивают важную роль партий в решении данной проблемы. В переходный период именно политические партии выдвигаются на ведущие роли, Когда созыв и проведение выборов “высвечивают” их способность синтезировать предпочтения тех или иных политических акторов в различных территориальных округах. К сожалению, в России партии пока выполняют эту функцию не слишком эффективно.

Современная демократия — это представительная демократия. Требование создания многопартийной системы вытекает из стрем­ления привести партийную структуру в соответствие с плюралис­тической общественной структурой, поэтому без признания партий­ного плюрализма и оппозиции любая политическая система не мо­жет быть названа ни демократической, ни представительной.

Внешне в современной России с этим более чем благополучно, на федеральном уровне зарегистрировано свыше ста политических

Глава 10. Политические партии и партийные системы

партий. Значительная часть из них участвует в парламентских вы­борах, которые проводились на общефедеральном уровне уже четы­ре раза, четыре партии и политических движения представлены в нынешнем созыве Государственной Думы. Практически везде заре­гистрированы региональные отделения общефедеральных партий и движений, есть даже данные об их численности, лидерах, формах уча­стия в региональной политике и т.п. (правда, данные не слишком достоверны, что вызвано состоянием самого исследуемого объекта).

Однако более ста партий это слишком много даже для России, поскольку стабилизирующее воздействие на политическую систему в целом оказывают партийные системы с низким уровнем фраг­ментации. Российский же политический спектр “размыт”, сориен­тироваться в таком политическом пространстве трудно даже специ­алисту (отсюда такое разнообразие типологий российских партий). В то же время обилие партий не свидетельствует о растущей соци­альной дифференциации общества, которое по-прежнему атомизиро-вано и фрагментировано, — оно прежде всего отражает политичес­кую институализацию конкурирующих групп правящей элиты. Един­ственная партия России, которую можно было бы с определенной натяжкой назвать массовой и народной, — КПРФ. Однако и она не дотягивает до статуса партии оппозиционной, поскольку не стала реальной альтернативой организованным группам правящей элиты, конкурирующим между собой в процессе принятия значимых реше­ний.

Показательно, что из более чем 180 политических партий, заре­гистрированных Минюстом России до 1999 г., лишь три принимали участие в выборах почти во всех регионах России: КПРФ, “Яблоко” и ЛДПР. При этом коммунисты опережали конкурентов с большим отрывом.

Важнейшей характеристикой демократического процесса при­нято считать наличие альтернатив и возможности выбора между ними. Трансформируя требования и чувства социальной неудов­летворенности в позитивные политические цели, партии направля­ют стихийную энергию социального протеста в русло конституци­онной борьбы за их достижение через участие в государственном управлении. Сравнительные исследования показывают, что роль систем ценностей, каковыми и являются идеологии, возрастает, как правило, в условиях фрагментированной многопартийности, сочета­ющейся с интенсивными..политическими конфликтами. В такой ситуации идеология становится средством, позволяющим упростить сложный политический выбор избирателя между правительством и оппозицией.

10.4. Политические партии в современной России 319

Считается также, что партийная система обладает консолидиру­ющим потенциалом в том случае, если идеологическая дистанция между влиятельными партиями левого и правого флангов не слиш­ком велика и если нет влиятельных антисистемных партий.

Стремление походить на классические демократические образ­цы приводит к тому, что российские партии осуществляют пока вполне безуспешные попытки придать себе какой-либо идеологи­ческий облик, сформировать структуры массовой политической орга­низации или хотя бы имитировать таковые.

Вместе с тем, в целом, партии сторонятся выполнения задачи формирования общенациональных ценностей и стратегии развития страны, этим занимаются администрация президента, коллективы ученых, отдельные деятели русской культуры, но не партии, за един­ственным исключением — КПРФ. Большая часть отечественных партий “функционирует как избирательные машины для лидеров, используя рыночные структуры и приемы в виде консалтинговых и рекламных фирм, политмаркетинга и менеджмента для проталкива­ния на политический рынок имиджей политиков”, — пишет рос­сийский исследователь. Партийная идеология в этой ситуации пре­вращается во вспомогательную и не самую востребованную состав­ляющую избирательных технологий.

Кроме того, значительная часть российских партий может быть уверенно классифицирована в качестве экстремистских и антисис­темных (РНЕ, РКРП, “Трудовая Россия”, НБП и др.). Невозмож­ность обрести устойчивые позиции в избирательном процессе под­талкивает эти партии к выражению недовольства в непарламент­ских и даже противоправных формах, побуждает искать нелегитимные способы борьбы против существующей власти, что делает их потен­циально опасными для системы.

Западный опыт показывает, что принадлежность к политической партии обеспечивает кандидату “узнаваемость”. Это существенно упрощает целый ряд проблем, прежде всего информационных. Со­гласно представлениям Э. Даунса, избиратель чаще всего не обла­дает необходимой полнотой политической информации. Однако вос­полнить этот дефицит он стремится максимально экономным спо­собом, не тратя времени на изучение программ, выдвинутых независимыми депутатами. Тут на помощь и приходит партийная принадлежность (поскольку идейная и политическая позиция партий, как правило, вполне определенна), позволяющая легко идентифици­ровать позиции кандидата, а значит, и облегчить выбор при голосо­вании. Таким образом, партии призваны дать людям “ключ” для °риентации в сложном мире политики. Кроме того, заявляя о своей

10.4. Политические партии в современной России

Глава 10. Политические партии и партийные системы

Г

принадлежности к политической партии, кандидат присваивает долю ее известности.

Однако современные российские партии демонстрировали пол­ную идеологическую эклектику, указывающую на отсутствие в их программах изначально принятой и продуманной идейно-ценност­ной базы, определенного места в политическом спектре, которые могли бы помочь избирателю в его выборе.

В результате более или менее определенными идейными уста­новками обладает не более трети российских избирателей. В ос­новном, по данным российского политолога Г.Г. Дилигенского, это твердые ядра коммунистического и либерального электоратов. Од­нако опросы показывают, тем не менее, что 21% дезориентирован­ного электората “Яблока” сочли лучшей политической системой — советскую до 1991 г., зато 11% электората КПРФ — западную де­мократическую и т.д. Только 18% проголосовавших за СПС отнес­ли себя к сторонникам радикальных рыночных реформ и т.д.

Большинство российских избирателей хотело бы соединить не­соединимое: социалистические ценности в социально-экономиче­ской сфере (развитую систему социального обеспечения и бесплат­ные социальные услуги, государственную собственность на землю, банки, крупные промышленные предприятия, недопущение в страну иностранного капитала) с либерально-демократическими в сфере политики (свободные выборы, политический плюрализм, демократи­ческие свободы, свобода индивидуального выбора) и “рыночными” в сфере розничной торговли и обслуживания (частные магазины с наполненными прилавками, рестораны и т.п.). В массовом масшта­бе проявляется, таким образом, “синдром” гоголевской Агафьи Ти­хоновны: из прошлого и современного опыта избиратели отбирают наиболее привлекательные, а значит, по их представлениям, и опти­мальные институциональные элементы, не задумываясь при этом об их совместимости. Поэтому зачастую победу на выборах в Рос­сии обеспечивает не столько идеологическая идентичность партии, которая у большинства активных участников электорального про­цесса размыта, или отражение интересов определенных групп насе­ления, сколько административная поддержка, способная, по оценкам экспертов, принести кандидату до 25% голосов, личная известность лидера и избирательные технологии.

Политические партии и регулярные выборы — это тесно взаи­мосвязанные и взаимозависимые институты демократической сис­темы. Таким образом, политические партии это и “машины для го­лосования”, более того, они основные участники избирательного процесса, и поскольку выборы считаются главным средством леги-

тимации современных демократических режимов, постольку партии выполняют и данную функцию. Сменяемость власти в результате выборов (так называемая “двойная проверка” выборами С. Хантин­гтона) — минимальный критерий демократичности политического режима. Именно поэтому “учредительные выборы” (первый цикл свободных выборов, проходящих после отказа от авторитарного прав­ления) связываются с началом периода демократизации. Вместе с тем следует подчеркнуть, что партии, действовавшие в стране до “учредительных выборов”, не образуют партийную систему, поскольку качества партийной системы не могут быть выявлены в отвлечении от исходов выборов. Отсюда часто употребляемое для их обозначе­ния понятие “протопартии”. Из чего следует, что российская партий­ная система начала складываться в течение думской избиратель­ной кампании 1993 г. — первой в цикле “учредительных выборов” в России.

По мнению большинства исследователей, в России учредитель­ными (на федеральном уровне) были выборы декабря 1993 г., одна­ко смена политического режима у нас произошла до них, в резуль­тате силового противостояния Верховного Совета и Президента РФ, и поэтому избирательная кампания проходила по сценарию, продиктованному президентской стороной, хотя и принесла не вполне ожидаемый результат (победа по партийным спискам партии В.В. Жириновского). В связи с этим некоторые авторы пишут о том, что учредительные выборы растянулись у нас на два этапа: 1993 и 1995 г. плюс президентские выборы 1996 г. Предшествовавший выборам 1993 г. период может быть определен как процесс форми­рования организационных, идеологических и иных предпосылок к возникновению партий и партийной системы, причем в условиях России он был в целом неблагоприятен для становления партий.

Однако выборы не гарантируют демократического развития стра­ны. Конкурирующие группировки способны использовать голоса “как мягкое тесто, из которого они лепят, что захотят” (М. Дювер-же). Выборы могут приводить к власти правителей, которые склон­ны управлять способами, далекими от норм демократии. Они могут и не стать способом демократического контроля за властью “сни­зу”, а служить целям мимикрии “под демократию” во имя самосох­ранения режима.

Действительно, несомненным достижением прошедшего полити­ческого периода в России стала политическая адаптация элит к требованиям электоральной политики. Однако выборы в России, став формой борьбы за власть, пока еще не стали механизмом сме­ны и тем более контроля власти. Их исход определяется ресурсами

'1 Политология

Глава 10. Политические партии и партийные системы

10.4. Политические партии в современной России

финансово-промышленных кланов и политических клик, стоящих за кандидатами, административной поддержкой, профессионализмом их выборных команд и “телевизионным временем”, которое они способны купить, а отнюдь не партийной принадлежностью. Нали­чие в нашей стране партий и регулярно проводимых избиратель­ных кампаний вовсе не гарантирует демократический характер политической практики, не обеспечивает демократической подот­четности федерального и региональных правительств и не снимает нового отчуждения общества от власти.

Отсюда отмечаемое исследователями доминирующее воздействие на функционирование формально-демократической системы авто­ритарного наследия (авторитарно-бюрократические практики прав­ления) и сохранение у власти ключевых группировок старого пра­вящего класса. Представители второго и третьего эшелонов совет­ской номенклатуры успешно заняли ключевые политические позиции и органично вписались в новую властно-собственническую систе­му. Структурные деформации партийной системы и второстепен­ная роль партий в российском политическом процессе во многом следствие специфических особенностей российского транзита. Сле­дует учесть, что и многие лидеры и активисты российских партий прошли политическую социализацию в структурах “партии-госу­дарства” и сохранили свои навыки и политические привычки.

Краткая и точная формула функционирования современного политического режима в нашей стране предложена Г.Г. Дилиген-ским: “Демократически избираемая и сменяемая авторитарная власть — в такую форму на сегодняшний день отлилось развитие посткоммунистического политического режима”.

В терминологии западных транзитологов это разновидность “де-мокрадуры” — в условиях такого режима уже существуют демо­кратические институты, но нет либерализации. При демокрадуре проводятся выборы, но таким образом, чтобы гарантировать победу правящей партии (например, путем исключения из участия в изби­рательном процессе определенных социально-политических групп или лишения их возможности осуществлять управление в случае электоральной победы), не соблюдаются также личные права граж­дан (Г. О'Доннелл, Ф. Шмиттер). Впрочем, для описания российско­го политического режима вполне применимы и характеристики “де-легативной демократии” (Г. О'Доннелл), “авторитарной демокра­тии” (Р. Саква) и др.

Теоретически партии являются наиболее эффективным и леги­тимным инструментом борьбы да власть и участие в принятии значимых политических решений. Однако в России эта важней­шая функция партий в лучшем случае потенциальна.

Действительно, начиная с 1993 г. политические партии России активно участвуют в выборах на общефедеральном уровне, однако это скорее не их заслуга, а следствие закрепленной в законе форму­лы голосования, так называемой “смешанной несвязанной систеч мы”. Избрание 225 депутатов Государственной Думы по партий-” ным спискам подталкивает элитные группы к созданию партий, по­литических движений и блоков. В свою очередь избирателям предлагается делать выбор из длинного списка партий и блоков, при этом не зная ни партийных программ, ни стоящих за красивы­ми названиями партий людей, т.е. предлагают вслепую делегиро­вать свои властные полномочия “темным лошадкам”.

Сказывается также и то, что между публичной политикой и ре­альными механизмами принятия значимых решений в Российской Федерации сегодня дистанция огромного размера. Партии же, высту­пающие главным инструментом публичной политики, в наших усло­виях становятся лишь декорацией политики реальной. Дж. Т. Иши-яма не случайно применительно к посткоммунистическим странам пишет о “массовоподобных” и “кадровоподобных” партиях.

Как правило, “партийный век” в России недолог. Где сегодня многие активные участники первой думской избирательной компа­нии: РДДР, ДПР, ПРЕС, ДВР, НДР и другие? Большинству же из пока существующих партий-“пигмеев” очень далеко до преодоле­ния вожделенного 5-процентного рубежа, поскольку они не пользу­ются сколько-нибудь заметной поддержкой избирателей. К тому же партии, представленные в Государственной Думе, не имеют ин­ституциональных конституционных возможностей контролировать власть, формировать и сменять правительство и потому в отноше­ниях с этой властью выступают прежде всего как защитники своих корпоративных интересов, а не интересов общества.

В то же время успехи партий по мажоритарным округам более чем скромны (за исключением КПРФ), вместе с тем в декабре 1999 г. в Думу прошли 132 “независимых” кандидата, независимых от сво­их избирателей, но “зависимых” от групп интересов, “спонсировав­ших” их избрание в регионах.

Если брать региональный уровень, то в представительных собра­ниях субъектов федерации уже безоговорочно доминируют “незави­симые” кандидаты. Правда, на региональных выборах 1996—1997 гг. Число “партийных” кандидатов увеличилось по сравнению с выбо­рами 1994 г. на 32%, однако доля таких кандидатов, получивших Мандаты, сократилась на 45%. На январь 1998 г. из 3481 депутата законодательных собраний 89 субъектов РФ лишь 635 (18,4%)' были избраны от партий (в основном от КПРФ).

Глава 10. Политические партии и партийные системы

10.4. Политические партии в современной России

В условиях, когда партии, за исключением КПРФ, ЛДПР и у_льт. раправого “Русского национального единства”, практически не ве­дут никакой низовой работы в регионах и по-прежнему остаются “партиями Садового кольца”, “вероятность того, что они превратят­ся в значительный фактор политической и гражданской жизни, нич­тожна”, — отмечает А.Н. Кулик.

Еще хуже дело обстоит с выполнением партиями функции рекрутирования политической элиты. Ряд авторов даже полагает, что в условиях переходного периода политические партии в России не могут выполнять функции артикуляции и агрегации интересов и политического рекрутирования элиты. Исполнительная власть, до­минирующая и в центре, и в регионах, формируется без участия партий, появление в федеральном правительстве партийных пред­ставителей носит эпизодический характер и не делает “политиче­ской погоды”. Ограниченность прав представительных органов вла­сти как на общефедеральном, так и на региональном уровне имеет своим следствием и то, что влиятельные группы интересов не счи­тают целесообразным добиваться представительства в парламенте. Формирующие его политические партии оказываются оторванны­ми от реального процесса структурирования интересов и остаются преимущественно идеологическими организациями. Между тем реальные группы интересов ищут теневые пути представления и реализации своих целей и находят их преимущественно в установ­лении прямых и небескорыстных контактов с чиновниками в струк­турах исполнительной власти.

В результате сформировавшиеся почти во всех регионах нефор­мальные “губернаторские партии власти”, по иной терминологии — “политико-финансовые группировки”, ведут борьбу за монопольное доминирование с подобного рода партиями, консолидированными либо вокруг мэра областного центра, либо (редко) вокруг главы регионального законодательного собрания. Реально вмешаться в эту борьбу могут не общефедеральные политические партии, а только московские финансовые кланы, имеющие экономические интересы в регионе, а также Правительство и Администрация Президента РФ, использующие финансовое давление и административные ре­сурсы для достижения своего интереса. В случае же победы парла­ментской партии на региональном уровне региональная исполни­тельная власть, как правило, тут же включает партийных лидеров в систему патрон-клиентельных отношений, что в свою очередь со­здает дополнительное препятствие развитию партий как институ­тов представительства интересов и формирования политической воли граждан. Таким образом, можно говорить о почти полной

нополизации общественной жизни экономическими и администра­тивными элитами.

Одновременно во многих регионах губернаторы препятствовали и препятствуют становлению отделений общенациональных партий. В частности, в Калмыкии после прихода к власти К. Илюмжинова деятельность политических партий была и вовсе приостановлена. Петербургский исследователь Г. Голосов дает целый перечень при­чин незаинтересованности глав исполнительной власти субъектов федерации в развитии партий: “Губернаторам партии не нужны, поскольку принадлежность к ним не облегчает победу на губерна­торских выборах, не способствует консолидации региональных по­литических режимов, не играет роли полезного ресурса во взаимо­отношениях с центром, губительно сказывается на организацион­ном развитии партий”.

Таким образом, в регионах партии не играют “первую скрипку”, что обусловливает слабость системы организованного коллектив­ного действия (это, по мнению ряда авторов, является одним из двух главных институциональных препятствий на пути консолида­ции российской демократии). Не имея собственных финансовых и организационных ресурсов, немногочисленные партийные активи­сты либо примыкают перед выборами к более сильному общефеде­ральному избирательному блоку (партии), становясь его региональ­ной структурой (Региональная партия центра в Санкт-Петербурге, многие партии — члены НПСР), что позволяет вести на деньги спонсора более или менее активную избирательную кампанию, либо входят в “губернаторскую партию власти” на правах младшего парт­нера.

Роль и влияние партий на уровне региона как самостоятельных субъектов политического процесса устойчиво снижается в межвы­борный период. Как показывает практика, после губернских выбо­ров происходит вполне естественное смещение акцентов в сторону неполитических (т.е. непартийных) — корпоративных, отраслевых, групповых и иных — интересов. Это тем более очевидно, если учи­тывать, что в регионах корпоративный принцип общественной жиз­ни всегда доминировал над социально-политическим, партийным.

В свою очередь хроническая слабость российских партий под­рывает стимулы к партийному активизму, в результате граждан­ское общество оказывается не представленным на политическом Уровне. Одновременно возникают благоприятные возможности для проникновения в парламент независимых “бюрократов” и “хозяй­ственников” и укрепления клиентелистских и корпоративистских связей между исполнительной и законодательной властями.

Глава 10. Политические партии и партийные системы

10.4. Политические партии в современной России

Значительная часть общефедеральных и региональных партий и избирательных блоков в действительности является клиентелами влиятельных или популярных в обществе (регионе) политиков, об­ладающих существенными политическими ресурсами. Отношения между лидером и “соратниками” строятся не столько на программ­ной общности, сколько на принципе “обмена услугами”. Первый и отнюдь не единственный пример такого рода — ЛДПР В. Жири­новского.

Преодолеть названные недостатки формирующейся партийной системы и призван принятый в 2001 г. “Закон о политических партиях”, который предусматривает:

*/ ограничения на минимальную численность партии (не менее 10 тыс. членов) и ее региональных отделений (наличие таковых не менее чем в половине субъектов РФ, численностью не менее 100 человек);

•/ требование фиксированного членства в партиях;

•^ признание статуса партии лишь за общероссийскими обще­ственно-политическими объединениями;

•^ запрет на создание политических партий по признакам про­фессиональной, расовой, национальной или религиозной принадлеж­ности;

•/ введение государственного финансирования партий, и др.

Все эти ограничения призваны работать на концепцию закона — создание в России мощных общенациональных партий, которые бу­дут реально представлять в различных ветвях власти интересы сво­их избирателей. Предполагается, что в результате будет создана необходимая для развития российского гражданского общества со­ставляющая — эффективная обратная связь общества и власти.

Пока же российские партии плохо справляются и с функцией легитимации власти. Тем более что легитимность формально де­мократических режимов легко может быть поставлена под сомне­ние. Несмотря на то что демократический опыт России невелик по сравнению со странами Запада, безразличия и цинизма в отноше­нии демократической политики и политиков у нас, пожалуй, гораздо больше.

Выборы представительных органов власти считаются, как прави­ло, главным инструментом легитимации политической власти (но только не в рамках президентско-парламентских систем, вариантом которых является современный российский политический режим). Однако еще М. Вебер объяснял, почему минимизация уровня мас­сового участия в политике и отчуждение от партий как важнейших политических акторов демократического политического процесса

практически неизбежны. По Веберу, легитимность представитель­ных политических режимов должна опираться на веру управля­емых в то, что демократия сама по себе соответствует их интересам, а также на их убежденность в том, что демократия способна обес­печить некоторые важные интересы масс в обмен на существенное ограничение политического участия. Не случайно и Р. Даль особо подчеркивает, что, наряду с верой в жизнеспособность демократии, уверенность в эффективности демократических институтов при решении насущных проблем и ограничение массового политиче­ского участия необходимы для создания жизнеспособного и ста­бильного демократического режима. Однако такого рода вера чрез­вычайно неустойчива.

Следует отметить, что реально существующие западные демо­кратии не являются системами власти, полностью воплощающими все демократические идеалы, но это системы, которые в достаточ­ной степени к ним приближаются. Демократическая форма правле­ния всегда находится в процессе либо развития, либо разложения. Ее взлеты и падения зависят от множества факторов и не в послед­нюю очередь от того, какие люди в ней задействованы и какие ресурсы выделяются на то, чтобы сделать ее эффективной. Стоит разразиться экономическому кризису, как тут же начинают звучать требования изменения или радикального реформирования демо­кратической системы. Демократия часто порождает представление о ненадежности власти, ее постоянно сопровождают публичные разногласия по поводу средств и целей развития, путаница и пробе­лы в политических программах, скрытые и открытые конфликты. В связи с этим неоднократно в истории возникало искушение — наве­сти “порядок” путем отказа от практики политического плюрализ­ма и сложных демократических процедур принятия решений.

Говорить же о наличии веры в эффективность российской де­мократии у массового избирателя и легитимность демократичес­ких институтов именно может сегодня только завзятый оптимист. Об этом, в частности, свидетельствуют некоторые итоги социологи­ческих опросов. Так, по данным ВЦИОМа, при оценке результатов, Достигнутых в процессе перестройки, самое негативное отношение У респондентов вызывают многопартийные выборы. Среди полити­ческих институтов партии, несмотря на относительно высокий уро­вень партийной идентификации избирателей, устойчиво продолжа­ют относиться к числу пользующихся наименьшим доверием.

Западные транзитологи утверждают, для того чтобы партийная система выступала в качестве консолидирующего фактора, партии Должны обладать более или менее устойчивым электоратом, т.е. доля

Глава 10. Политические партии и партийные системы

избирателей, меняющих свои партийные предпочтения от выборов к выборам, должна быть незначительной или хотя бы средней.

Однако на выборах 1995 г. только 21,6% избирателей проголо­совали за выбранную партию, так как, по их мнению, именно она отражает интересы таких людей, как они. Остальные так проголо­совали из симпатии к лидеру, потому, что так поступили знакомые, или потому, что про эту партию они по крайней мере что-то слыша­ли, тогда как про другие — ничего. Летом 1997 г. всего 1% респон­дентов заявили о полном доверии партиям, в то время как 76% высказали недоверие. В 1998 г. респонденты ВЦИОМа, признавая “полезность” партий в принципе, тем не менее весьма скептически отнеслись к действующим российским партиям: 38% “не видели никаких различий” между существующими партиями, 58% считали, что “партии служат только интересам своих лидеров”. Наконец, в мае 2000 г., по данным общероссийского опроса, партиям и обще­ственным движениям не доверяли 54,4% респондентов. Это и по­нятно: российские партии совсем не решают одну из важнейших для демократических обществ проблему защиты прав и свобод граждан от вмешательства государства.

Из всего сказанного следует, что российские партии пока не являются тем универсальным “социальным посредником” между народом и государством, который помогает гражданскому обществу осуществлять свои интересы, каковыми являются их западные ана­логи. Отношение населения России к партиям — это проявление взаимного отчуждения общества и режимной системы.

Как отмечают многие российские аналитики, о существовании в сегодняшней России партийной системы можно говорить лишь с большой долей условности. Речь может идти по преимуществу о конгломерате протопартий, не обладающих сколько-нибудь значи­тельной социальной базой.

(?) Контрольные вопросы

1. Какие функции выполняют политические партии?

2. В чем особенности становления партийной системы в странах Запа­
да?

3. Каково определение политической партии? Чем она отличается от
групп интересов и общественных движений?

4. Какие типологии политических партий вы знаете?

5. Каковы критерии типологизации партийных систем?

6. Каковы основные проявления кризиса политических партий?

7. Какую роль играют политические партии в условиях трансформа­
ции общества?

10.4. Политические партии в современной России

8. Каковы особенности становления партий в современной России?

9. Какие цели преследует “Закон о политических партиях”, принятый
в России в 2001 г.?

Ш Литература

Основная

1. Алескеров Ф.Т., Ортешук П. Выборы. Голосование. Партии. М.,
1995.

2. Голосов Г.В. Партийные системы России и стран Восточной Евро­
пы: генезис, структуры, динамика. М., 1999.

3. Дюверже М. Политические партии. М., 2000.

4. Острогорский М.Я. Демократия и политические партии. М., 1997.

Дополнительная

1. Алмонд Г., Пауэлл Дж., Строя К., Далтон Р. Сравнительная поли­
тология сегодня. М., 2002.

2. Бьюэлл Э. Архаичны, но адаптивны. О политических партиях США
(Сверяясь с “классическими” оценками) // Полис. 1996. № 2, 3.

3. Джордан Г. Группы давления, партии и социальные движения: есть
ли потребность в новых разграничениях? // МЭиМО. 1997. № 1.

4. Кулик А. Пол