Йехвирос

Отовсюду высовывали свои мерзкие рожицы «покатушники» и «покатушницы». Выставка стала их праздником, а они – ее символом. Такого количества покатушников на кв. м. Москва еще не видела. Они катали всех и все.

Колченогие, разбитые, совершенно убитые лошади, лошадки и пони, которых понатащили из всех гаражей и покатушных притонов Москвы, слетелись на Йехвирос как мухи на огромную навозную кучу и облепили ее так густо, что сама куча перестала быть видимой. Впрочем, в глубине, под мухами, кое‑какая жизнь теплилась. Теплилась, к примеру, в лице какого‑то носатого доцента из Тимирязевки, который развязно комментировал репродуктивные способности лошадей на выводке. Шуточки были, правда, на уровне Жоржа Бенгальского… Публика прела и скучала, когда перед ней таскали на строгих выводных недоуздках одурелых лошадей.

В другом завитке (секторе) кучи шла бурная дегустация кумыса. Бурно дегустировал его подозрительно красноносый производитель из Самарской области. Когда вокруг кумысного стенда образовалась толпа (это больше трех человек), красноносый деловито налил себе стакан, страдальчески закатил глаза и «тяпнул», по привычке делая гулкое «хы» и занюхивая. Московская публика на кумыс глядела подозрительно. На предложения попробовать – глупо улыбалась и молчала. Две мрачные «покатушницы», которым терять, судя по всему, было нечего, брезгливенько пригубили и спешно покинули павильон. Через час забрел откровенный самоубийца, которого не пустили на Останкинскую башню, с которой он собирался ринуться, и, увидев бутыли с белой скисшей мутью, просиял. В общем, популяризация кумыса шла вовсю. Кумысоделы затеяли какой‑то конкурс и, вроде, сами у себя его и выиграли, причем всем участникам дали первое место и право не пить кумыс до следующего года. От всех этих манипуляций с прокисшим кобыльим молоком остро попахивало ВДНХ‑ой тридцатых годов…

В очередном сумрачном ангаре притаились «половики» – ожиревшие, распальцованные дядьки, любители поло. В полутьме они вяло побарахтались на манеже, размахивая деревянными молотками, пару раз заехали своим лошадям по скакательным суставам… и, отловив какого‑то несчастного очкарика‑корреспондента, принялись душить его тысячедолларовыми подробностями амуниции для поло. Корреспондент поначалу сопротивлялся.

На запах прессы тут же приперся кумысодел и, приветливо поплескивая белой мутью в стакане, отрезал очкарику всякий путь к отступлению. Корреспондент, которому редакция явно заказала что‑нибудь жизнеутверждающее про тяжеловозов, отмахивался от «половиков» и диктофоном, и блокнотиком, но, оглянувшись на кумысника и оценив увесистость молотков «половиков», покорно взял интервью у самых мордатых и напористых из них. Те, по полной, загрузили его «элитностью» и «эксклюзивностью» свинства, которому предавались, и отстали, предательски бросив бедолагу на растерзание кумыснику.

Лошади «половиков», являющие собой коллекцию самых диких травм, избитые молотками, хромые, с отечными суставами, с бесстыже отбитыми холками, парились возле ангара. Мимо них, бесконечной вереницей, треща о любви к лошадям, шли шеренгами девочки с хлыстиками, щеголяя новенькими «даунками».

В одном ангаре рты лошадям рвали какие‑то бутафорские казачки, в другом – изгалялись над понями детки, похожие на сбежавший из цирка коллектив лилипутов.

В общем, это был настоящий день йеху – Йехвирос.

Забавно, что устроителям везде мерещились «отэколенные». Блондинки офисных пород сталкивались в проходах меж лошадиными клетками, минут пять пугали друг друга тем, что где‑то «в седьмом видели отэколенного» и в панике разбегались. Секьюрити как напряглись в первый день Йехвироса в ожидании загадочных «ааа‑акций», так и не выдохнули до конца. Их крепко накручивали в конторе выставки, но толком ничего не объясняли. В отставных мозгах бывших подполковников страшным кодом вращались слова «Лошадиная Революция». Самые ретивые собирались обыскивать денники, чтобы выяснить, не припрятаны ли там, у лошадей в опилках, наганы и нелегальная литература. Крыши, конечно, ехали.

Семинары – отдельная тема. Это было «нечто» в прямом смысле этого слова. Как вы помните, заголовок этой статьи предполагает, что русским лошадникам, действительно, лучше не собираться «больше трех». Собравшись чуть большим количеством, они заражают друг друга маразмом и невежеством, причем число инфицированных этими качествами возрастает пропорционально количеству собравшихся. Производители «семинаров» отпускали невероятные перлы по анатомии. Люди совершенно безвестные, второпях схваченные организаторами Йехвироса, чтобы был хоть «кто‑то», демонстрировали обычную совковую безграмотность и глупость. Но называлось это – СЕМИНАРАМИ!

Блеснули с кордео… Ох, как блеснули! Чернокудлатая девушка с перепуганным личиком, трясясь и ерзая, немного поездила на уздечке. Даже по спортсменским меркам поездила кисленько. Правда, может быть, дело было в том, что конь под ней демонстрировал поясничную хромоту во всей красе. Потом уздечку стянули и девушка, обжимая хромого коня, чуток протряслась рысью. Конь, разумеется, расклячился. Насморочный и гундосый, но очень назидательный голос тут же объяснил что «сбор на кордео» невозможен, а без сбора очень плохо. То, что было на уздечке, тоже сбором (даже по спортмеркам) не являлось, но это никого не смутило. Кудлатая еще пару раз протрюхала рысью стеночку и, так и не решившись на галоп, быстренько слезла, где была чествована товарками как первый человек, совершивший полет к Сатурну.

Насморочная снова запела в микрофон про кордео. Логика простая: «Вот, посмотрите, у нас не получилось, следовательно, это невозможно!».

В уголке манежа две девчушки ухахатывались, глядя на семинар. «Отэколенные!!!» – злобно шипели про них две антисанитарные дамы в больших шпорах и при бедрах немыслимого обхвата. Не знаю, были ли девчушки «отэколенными», но были прехорошенькие и хохотали в «правильных» местах. Особенно когда хромой конек под кудлатой, положив что‑то на семинар, пошел побираться по трибунам, выклянчивая у зрителей чипсы. Были еще рассуждения о балансе лошади, до такой степени маразматические и дилетантские, что даже и подтрунивать над ними как‑то неловко.

Короче, конники России заражали друг друга полным отсутствием любых знаний и пониманий, в то время как за стенкой от неизвестной ветеринарам болезни скончались две лошади.

В соседнем павильоне трудились над разрушением пояснично‑крестцового отдела рыжей лошади несколько ковбоев вологодского происхождения. Или вятского. Сказать трудно. Потешно смотрелись в шляпах, имитировали «вестерн», говорили цитатами из журналов для толстых бизнесменов, решившихся провести «ковбойскую недельку». Дело, впрочем, сделали. Рыжая кобыла ушла из манежа уже совершенно хромой. Чего, разумеется, по русской привычке никто не заметил. И не только потому, что и ковбои, и слушатели семинара зримо наслаждались собой в шляпах, но и потому, что просто не видят они этого! Даже как‑то и неловко повторяться про хромоту…

Но НХ‑шный семинар побил все рекорды. Выглядел семинар странно. Рослая, гренадероподобная «деушка» долго орала на прелестную серую кобылу такими хабальскими интонациями, что половина зрителей погрузилась в ностальгию. Вспоминались вокзальные пирожки на Ленинградском и зычное требование торговки: «Давать без сдачи! Ногти „отвалются“ тут вашу медь считать!».

Серая кобыла задвигалась, показав рекордную «завязанность» всего, чего можно, и осторожно, как на ходульках, пошла по манежу. Опять вокзально‑пирожковый окрик, после чего, зримо страдая от болей в скакательных, кобыла принялась коряво осаживать. «Осаживали» еще раз пять. Такое вот русское НХ… Только буквы в серединке не хватает…

Публикуется по: Nevzorov Haute Ecole. № 1, 2007

«Маленькие веры»

Забавно и умилительно наблюдать, как уверенно пополняется каталог тщательно исповедуемых обществом так называемых «малых вер».

Попам всех видов надо было бы призадуматься, так как конкуренция «вер больших» и «вер малых» – вопрос гораздо серьезнее и острее, чем они предполагают и чем это вообще видится на первый взгляд.

А идеологи и менеджеры «малых вер» давно уже представляют для традиционалов опасность куда большую, чем разрозненные интеллектуалы‑атеисты, ныне празднующие издание в России «Иллюзии бога» Докинза и «Голой обезьяны» Морриса.

Уже окончательно и крепко стал «маленькой верой» спорт, который можно было бы классифицировать как разновидность «катарсиально‑экстатической религии», т. е. той религии, смысл и эффект которой заключается в обеспечении пролонгированного острого экстаза у участников религиозного действа (в основном зрителей).

До поры до времени поиск и нахождение этого острого состояния был уделом шаманизма, нескольких африканских культов, ряда христианских сект, вроде «хлыстов» или «трясунов».

Теперь то же самое, только в одноразовой удобной упаковке, предлагает спорт. По сути, та же возможность соучастия в публичном и коллективном экстазе, но без изменения образа жизни, без сложных обязательств, этнографических довесков и антисанитарии.

Не надо цеплять к ноздрям раковины, трясти вязанкой гнилых козьих копытцев, вспарывать себе бока и плечи или обрекать себя на череду утомительных и унылых совокуплений с крайне негигиеничными пожилыми единоверицами, как это принято у «хлыстов» и «трясунов» в ходе камланий.

Стадионный экстаз, предоставляющий возможность выть, орать, извиваться, потеть и трястись, предлагает потребителю примерно ту же степень исступления и истерии, как и во время камлания, но в чистеньком варианте и под очень благовидным предлогом переживания за спортивную команду (город, страну, клуб).

Конечно, и во время стадионного камлания для «экстатанта» остается опасность неконтролируемой дефекации под себя, случайного удара бутылкой в лицо или орошения рвотными массами соседа по трибуне, но спорт, как известно, предполагает некоторую долю красивого риска.

Примерно такая же, только еще хуже, история с туризмом. На данный момент туризм тоже стал «малой верой». Жрецы этой веры, так называемые туроператоры, успешно торгуют, по сути, обещанием «царствия небесного». Прекрасно развита и распространяется иконография этой «малой веры»: изображения курортов, смуглозадых девок, пальм, дружественных мартышек и покорных туземцев.

Что любопытно, в проповедях «курортианства» четко прослеживается цикл «трудовое годичное умирание – курортное воскресение».

Правда, от представителей любого другого культа, любого другого священства, жрецов этой «малой веры» отличает то, что некое «царствие небесное» они действительно способны предоставить. Конечно, временное, недельное или двухнедельное, но зато наверняка.

И главное – без глупейшей необходимости физически умирать.

Ликвидность духовного «товара» «большой веры» и здесь проигрывает в конкурентоспособности, так как путевочка, которую выписывают традиционалисты, – то, что называется «не совсем понятно куда», и не подтверждена никакой фотографической, полиграфической или свидетельской базой. Более того, «туроператор» с кадилом и сам толком не знает ни уровня сервиса, ни звездности отеля, ни настроения мартышек в том милом местечке, куда он отправляет клиента.

К тому же на эту «непонятно куда» путевочку полагается копить всю жизнь, в отличие от ежегодного цикла, предлагаемого курортианцами.

Хромает и продуманность атрибутики, так как в данном случае «мыльница» все же предпочтительнее свечки.

Большим плюсиком «малой веры» является и то, что ее идеалы более созвучны основным тенденциям общественного идиотизма и еще более губительны для мировой культуры, чем даже усилия «большой веры».

Конечно, это очень перспективно. Ведь что такое «турист»? Чисто внешне – это существо, которое направляется туда, куда ему не надо, направляется для набора бессмысленных впечатлений, которые ему никогда не пригодятся и в силу его профессии никак не могут быть востребованы или реализованы. Но у него, туриста, огромные возможности по осквернению и обессмысливанию мировой человеческой культуры. Простой пример: превращение тайн, архитектуры и духа Древнего Египта в омерзительный ширпотреб. Турист, несмотря на присущую этой категории существ тупость, чувствует, что совершает глобальное надругательство над святынями культуры и наращивает курортианско‑туристический фанатизм.

Этот фанатизм, кстати, на много порядков опережает все примеры подобного рода в мировом религиоведении, что тоже должно было бы стать тревожным звоночком для «большой веры».

Во имя «большой веры» никто никого уже давно на органы ножовкой не пилит, как это произошло недавно ради путевки на Сицилию в Петербурге.

Так что «большой вере» пора задумываться, осознать опасность и начинать принимать меры.

Публикуется по: Профиль. № 37 (592) от 06.10.2008

«Октябрь»

Если бы русские современные композиторы не били баклуши, а занялись бы прямым своим делом, то репертуар многих оперных театров давно обогатился и украсился бы чудесной оперой под названием, к примеру, «93‑й год».

Оперу можно было бы «давать» к юбилеям. И просто к юбилеям, и к годовщине октябрьских событий. Либретто могло бы быть незатейливым, но страстным. Сценическое решение – лаконичным, но очень убедительным. Самое милое во всей этой истории, что сама текстовка оперы могла бы состоять из одной, но очень емкой фразы: «Продали Родину, продали Родину, продали Родину‑мать». Хор демократов и хор патриотов. Одни и те же слова. В принципе, годится один и тот же мотив, просто необходимы вариации ритма. Хор демократов эти слова выпевал бы со счастием, звонко, умиленно, восторженно до экстаза: «Продали Родину! Продали Родину! Продали Родину‑мать!» Хор демократов выводил бы экстатические «коленца», исполнял бы эту речевку с притопами и завоечками, со свистом, присядкой, вращением юлой и финальным шпагатом того артиста, который пел бы, к примеру, «Чубайса». Причем по мере приближения к финальной части радостный экстаз нарастал бы и переходил в стилистику «Весны священной», когда ликование переходит в хоровой коллективный оргазм, в падучую блаженства, разрастается в безумие счастья.

Хор патриотов исполнял бы эти же слова: «Продали Родину! Продали Родину… продали Родину‑мать», но со все возрастающей скорбью. Поначалу просто мрачно, отрешенно и убито, но по мере развития оперного действия – все мрачнее и мрачнее, до рыданий, грохов на колени, раздирания одежд и все сильнее звенящей в голосах боли. Эти два хора имело бы смысл поставить на сцене друг против друга и «включать» одномоментно, достигая некоего какофонического рекорда. Это, доложу я вам, была бы опера!

Примерно такой же какофонический эффект наблюдался в России в октябре 1993 года. Тогда демократы переорали и переплясали патриотов. Вроде бы по причине неизбежности так называемого «исторического прогресса» или потому, что пол‑литру танкистам, добежав, первыми сунули в люк все‑таки демократы, показали мишень и попросили разок жахнуть. Настоящий артиллерийский раж, как известно, приходит во время стрельбы, особенно когда удается полупить не по фанерным танкам, а по зданию с настоящими стеклами. Ну он и пришел. Хотя не все так просто, как кажется. На самом деле защитников Белого дома подвело отсутствие в их рядах стилистов и визажистов. Макашов, нацепивший этакий путчистский берет «а‑ля латинос‑переворотос», сильно смахивал на безработного пейзажиста и был чертовски неубедителен. Ему хотелось подарить мольберт. Хасбулатов, сладкогласный и вкрадчивый, в аккурат наложился образом на всех сразу злодействующих дядюшек из южных сериалов и посему народом был принят холодно. За портьерами его кабинета в Белом доме чудились свежеизнасилованные племянницы, давящие сериальное рыдание. Анпилов, что бы ни говорил и как бы ни пафосничал, все равно наводил народ только на мысли о побоях в вытрезвителе. В общем, все было очень плохо. Ведь хороший переворот требует еще более тщательного кастинга, нежели самая дорогая и самая масштабная киноэпопея. Хороший переворот в наше время, когда его герои сразу засвечиваются на ТВ, обязан быть тщательно откастингирован, если, конечно, хочет быть успешным. Ведь дрессированное сознание зрителя ищет привычные ориентиры в образах и либо отдает переворотчикам симпатии, либо нет. Если отдает – исход один, если нет – совершенно другой. Либо выламывается рояльная ножка и клиент ТВ бежит плющить ею танки, либо… не бежит. Об этом следует помнить. Кастинг, кастинг и еще раз кастинг!

Еще хорошо, что не все видели «подробности» обороны БД. Помню кабинет Ачалова. Местные стратеги в ожидании штурма со всего здания стащили старую мебель и при входе (изнутри) нагородили шкафнодиванный лабиринт. Спецназовцы, ворвавшиеся при штурме, должны были с размаха больно биться о хитро расставленные шкафы, а потом, введенные в заблуждение иезуитской конфигурацией этой баррикады‑лабиринта, выбегать обратно из кабинета. Шкафы были расположены так коварно, что непременно обязаны были придать вбегающему «выбегающую» траекторию. Предполагалось, что спецназ должен был бегать так до полного изнеможения, а потом, поняв бесплодность борьбы с патриотизмом, перейти на нашу сторону. Вы зря смеетесь, я серьезно. Сотни свидетелей этого «ачаловского лабиринта» живы по сей день.

Прошло время. Ельцин вроде умер. Пожар вроде погасили. Трупы вроде пересчитали, но как‑то очень коряво. Одни считали слишком стыдливо, другие – слишком пафосно. Там, где с выпущенными кишками ползли по коврам раненые, где лежал хрустящий сплошной ковер из гильз, прошмыгивают, прикрывая папочкой с «госорлом» нерангово дорогие часики, какие‑то серокостюмцы из бесконечных «аппаратов». Это называется – «все наладилось». Но вообще‑то это называется – просто «плохой кастинг».

Устроителям будущих госпереворотов ознакомление с данной статьей считаю обязательным.

Публикуется по: Профиль. № 37 (545) от 08.10.2007