Большой Московский собор (1666-1667 гг )

Осуждением Никона не закончилась деятельность Московского собора. Собор 1667 года подтвердил определения собора 1666 года, одобрил книжные исправления Никона, произнес анафему на раскольников за их хулы и порицания на Православную Церковь и новоисправленные обряды. Клятва Стоглава на троеперстие и тройное аллилуйя была отменена. Собор совершенно согласился со взглядом низложенного патриарха на Монастырский приказ. Все церковные дела были изъяты из гражданской подсудности Монастырскому приказу, церковные лица на прежних основаниях были подчинены по гражданским искам суду епархиальных архиереев. Духовных лиц не велено было "вовлекать в мирские судилища" не только по делам гражданским, но (до снятия сана) даже по делам уголовным; миряне, служащие в церкви и церковном управлении, тоже подчинены были суду своих епархиальных архиереев. Вследствие такого распоряжения, взамен Монастырского приказа организованы были при архиерейских кафедрах духовные суды, так называемые Духовные приказы (из судей духовного сана).

Собор настаивал на усилении образования в духовенстве, ибо, рассуждали отцы собора, во священство поставляются невежды, которые "ниже скоты пасти умеют, кольми паче людей". Велено было строже производить выбор кандидатов на церковные места, а духовным лицам внимательнее относиться к обучению своих детей, чтобы последние были более достойными наследниками отцовских мест.

Собор заметил, что приходы переходили в духовных семьях по наследству; доходили до того, что у кого из членов причта не было для наследия прихода детей, тот продавал свое место чужим. Собор восстал против такой незаконной практики. Для укрепления авторитета духовенства собор указал ему носить приличное одеяние, не участвовать в пьяных свадебных поездках и прочее. Собор отменил старинное запрещение службы вдовым священнослужителям, в результате чего стало меньше безместного духовенства. Относительно монашеств собор принял меры против непомерного увеличения числа иноков; не велено было постригать без разрешения власти и должного испытания, мужей без согласия жен, и жен без согласия мужей, людей крепостных без их освобождения, запрещено постригать вне монастыря в мирских домах, даже болящих перед смертью. Изречены строгие правила против бродяжничества монахов и монахинь, проживания их в мирских домах и пр. Высказано несколько резких обличений против юродивых и пустосвятов, бродивших с "распущенными волосами и нагими."

Отменено постановление патриарха о принятии латинян в Православие через перекрещевание. И произнесены анафемы на старый обряд!!! Чем положено начало окончательному расколу.

В отношении старого русского обряда греческие организаторы и участники собора проявили какую-то злобную непримиримость. Они не только настояли на наложении клятв и анафемы на всех тех, кто пользовался двуперстием и старым уставом, но решили поставить под запрещение все элементы старой русской церковной традиции и снять с России тот ореол незыблемой верности православию, которым она гордилась после Флорентийского собора и зарождения теории о Третьем Риме.

Инициатива развенчания старинной русской церковной славы, видимо, принадлежала архимандриту Дионисию, а может быть, частично и Лигариду. Русским иерархам такая мысль, конечно, не могла прийти на ум, а греческие патриархи слишком мало знали русскую церковную историю, чтобы осуждать древние русские предания и соборные постановления. Лигарид вел почти что все переговоры с патриархами, а грек Дионисий еще во время русского собора 1666 года сочинил трактат для осуждения русского крестного знамения и старых книг. Как это показал еще Н. Ф. Каптерев, текст сочинения Дионисия лег в основу тех частей соборных деяний 1666 года, которые осуждали русские богослужебные и обрядовые особенности[118]. По мнению Дионисия, русские завели богослужебные ереси еще с тех пор, как порвали свою зависимость от Константинополя. До тех пор “воссияша благочестие и православие болше зде в России”, — писал этот малограмотный в истории богослужения грек. После того же как русская церковь порвала с Константинополем, “начаша были зде сия прелести [ереси]: о сложении перстов, и прилог в символе и аллилуйа и прочее”, и вся русская земля “темным омрачением омрачишася”[119].

Презрение к русскому обряду Дионисий показал не только на словах, но и на деле. Когда в великую субботу 1667 года во время торжественного патриаршего богослужения в присутствии царя русское духовенство пошло с плащаницей “по солонь” (по движению солнца), то Дионисий совершенно неожиданно увлек греческих патриархов и остальное греческое духовенство в обратном направлении, навстречу русской процессии. Произошли замешательство и довольно резкий спор между русскими и греческими архиереями. Наконец сам царь вмешался в конфликт между русскими и греками, предложив, чтобы и русские пошли вслед за гостями, оставив старинный русский обычай ходить посолонь, который, кстати сказать, русские, конечно, унаследовали из ранневизантийского обряда[120].

Постановлениями собора были запрещены следующие русские церковные сочинения:

1) Повесть о Белом Клобуке, в которой писалось о том, что после предательства православия греками на Флорентийском соборе и падения Константинополя защита церкви стала обязанностью русского народа и в которой говорилось об исторической роли Руси, Третьего Рима, где “слава Св. Духа воссия”[121].

2) Постановления Стоглавого собора 1551 года, который официально подтвердил правильность тех особенностей, которые отделяли русский обряд от новогреческого. Это осуждение Стоглавого собора, видимо, казалось грекам особенно важным, так как оно неоднократно повторяется в Деяниях[122].

3) Житие преп. Евфросиния, в котором оправдывалось ныне запрещенное двукратное пение аллилуйя[123].

Мелочность греков дошла до такой крайности, что собор даже запретил писать на иконах лики русских митрополитов Петра и Алексея в белых клобуках[124].

Эти резолюции явились своего рода историко-философским реваншем для греков. Они отомстили русской церкви за упреки по поводу Флорентийского собора и разрушили этими постановлениями все обоснование теории Третьего Рима. Русь оказывалась хранительницей не православия, а грубых богослужебных ошибок. Миссия России охранять православие была объявлена несостоятельной претензией. Все осмысление русской истории менялось постановлениями собора. Православное русское царство, предвестник грядущего царства Св. Духа на земле, превращалось просто в одну из многих монархий — простое государство, хотя с новыми имперскими претензиями, но без особого освященного Богом пути в истории.

Читая эти деяния собора, историк не может отделаться от неприятного чувства, что и лица, составлявшие текст постановлений этого полугреческого-полурусского собрания, и принявшие их греческие патриархи формулировали эти решения с нарочитым намерением оскорбить прошлое русской церкви. Так, например, параграф, относящийся к осуждению Стоглавого собора, говорит о том, что решение закрепить в России двуперстное крестное знамение и сугубую аллилуйю было “писано не рассудно простотою и невежеством”. Сам митрополит Макарий, бывший душой собора 1551 года, также был обвинен в невежестве, так как он не считался с греками: “Зане той Макарий митрополит, и иже с ним мудрствоваша, невежеством своим безрассудно, якоже восхотеша сами собою, не согласяся с греческими и с древними харатейными словенскими книгами. Ниже со вселенскими [то есть греческими] святейшими патриархи о том советоваша и ниже совопросишася с ними”[125].

Этим нелепым заявлением греческие патриархи и их советники, Дионисий и Лигарид, сами расписывались в своем полном невежестве в вопросах исторической литургики. Они совершенно не отдавали себе отчета в том, что двуперстное знамение и прочие обрядовые разногласия русской церкви с греческой XVII века были гораздо старше новогреческих и восходили к ранневизантийским образцам, введенным на Руси самими греками еще в XI веке. Сами же заключения собора стали ныне свидетельством не русской отсталости, а печальным памятником греческой заносчивости и забвения ими своего собственного старого предания. Постоянное упоминание, что деяния собора были делом греков — “толкуем же мы, два патриарха [русский патриарх Иоасаф ими, видимо, не принимался во внимание] сие правило” — к счастью, хотя бы частично снимает ответственность с русского епископата за всю нелепость и злобу этих постановлений.

Осуждение сторонников старого обряда было сформулировано в не менее оскорбительных и канонически нелогичных фразах, которые били не только по русским традиционалистам, но и по патриарху Константинопольскому Паисию и созванному им в Константинополе собору. Ведь патриарх Паисий, касаясь унификации обряда, ясно писал еще в 1655 году: “Не следует нам и теперь думать, будто извращается наша православная вера, если кто-нибудь имеет чинопоследование несколько отличающееся в пунктах, которые не принадлежат к числу существенных членов веры, лишь бы он соглашался с кафолической церковью в важных и главных”.

Вместо того чтобы последовать этим мудрым словам константинопольского решения 1654 года, патриархи Паисий Александрийский и Макарий Антиохийский проявили еще больше узости и пристрастности к обрядовым различиям, чем русские защитники старого устава. Они не только выступили на защиту никоновских “реформ”, но на заседании 13 мая 1667 года осудили сторонников старого обряда настолько строго, что этим сами возвели обрядовые детали на догматическую высоту. Они называли русских традиционалистов, отказавшихся от этих новшеств, непокорниками и даже еретиками и отлучали их от церкви жестокими и мрачными постановлениями:

Ссылка лидеров раскола в Пустозерск. Осада Соловецкого монастыря и московская раскольническая оппозиция: боярыня Ф.Морозова. «Лесные старцы». Поповцы и беспоповцы. Деление раскольников на толки и согласия.

На втором этапе Большого Московского собора 1666-1667 гг происходил разбор дел представителей мятежа церковного. Уговоры раскольников длились недели и месяцы. Только 17 июня они предстали перед собором: Аввакум, дьякон Феодор, инок Епифаний, соловецкий монах, ушедший уже в 1658 году из Соловецкого монастыря и теперь подавшего царю книгу изобличений нового обряда; Никифор, Лазарь. Лазарь уже раз предстал перед судом патриархов в декабре 1666 года, но тогда он ошеломил их предложением определить правоту старого и нового обряда Божьим судом на костре. 26 августа их судьба была решена: все четыре были приговорены к ссылке на дальний север России, в Пустозерск. Кроме того, двое из них должны были подвергнуться добавочной “казни” отрезания языка. Это были Епифаний и Лазарь. Аввакума царь пощадил по старой дружбе и по настоянию царицы. Никифор избежал этого наказания ввиду своего преклонного возраста. На следующий день, 2 августа, наказание было приведено в исполнение. В тот же день четырех увезли из Москвы в Пустозерск. В Пустозерске Аввакум не переставал переписываться со своими последователями, в том числе и с боярыней Морозовой. Но для пресечения сношений пустозерского центра с Москвой в Пустозерск был отправлен стрелецкий полуголова Елагин. После очередного отказа раскольников принять троеперстие, протопоп Аввакум, поп Лазарь, дьякон Федор и Епифаний были взяты и отведены на место казни, на плаху. Но Аввакум был снова пощажен, а Епифанию, Лазарю и Феодору полуголова приказал “за их речи языки резать, а за крест руки сечь”.
После этой “Пустозерской казни” режим всех четырех был совершенно изменен. До этого они жили в избах местных жителей, постоянно общались между собой и встречались с местными обитателями и путешественниками. Теперь же их поместили каждого в отдельности в закопанные в землю срубы-землянки, выход из которых был забит и засыпан, чтобы узники не могли выходить из них и общаться. В 1682 Аввакум сожжен.

«Соловецкое сидение».

Церковный собор 1666-1667 гг. стал поворотным пунктом в истории раскола. Но большинство раскольников не приняли его постановления. На сторону старообрядцев встали некоторые из монастырей, в частности - Соловецкий монастырь. Когда в монастырь были присланы новопечатные книги, их спрятали, не переплетая, в казенную палату, а потом на общем собрании постановили отнюдь нынешних служебников не принимать. На церковном соборе 1666-1667 гг. один из предводителей соловецких раскольников Никандр избрал иную, чем Аввакум, линию поведения. Он притворно выразил согласие с постановлениями собором и получил разрешение вернуться в обитель, но по возвращению скинул греческий клобук, опять надел русский и стал во главе монастырской братии. Царю была отправлена знаменитая "Соловецкая челобитная", излагавшая кредо старой веры. В другой челобитной монахи бросили прямой вызов светской власти: "Вели, государь, на нас свой царский меч прислать и от сего мятежного жития преселити нас на оное безмятежное и вечное житие". В 1668 году под стенами монастыря явился Игнатий Волохов с сотнею стрельцов, и вместо покорного подклонения голов под меч встречен был выстрелами. Такому ничтожному отряду, какой был у Волохова, нельзя было одолеть осажденных, у которых были крепкие стены, множество запасов, 90 пушек. "Осада - "Соловецкое сидение" затянулась на восемь лет с 1668 по 1676 гг. В первое время власти не могли послать больших сил на Белое море из-за движения Стеньки Разина. После подавления бунта под стенами Соловецкого монастыря появился большой стрелецкий отряд, начался обстрел обители. В осажденном монастыре начались разногласия между умеренными и сторонниками решительных действий. Большинство монахов надеялось на примирение с царской властью. Меньшинство во главе с Никандром и миряне - "бельцы"во главе с сотниками Ворониным и Самко требовали "за великого государя богомолие отставить", а про самого царя говорили такие слова, что "не только написать, но и помыслить страшно". В монастыре перестали исповедоваться, причащаться, отказались признавать священников. Эти разногласия предопределили падение Соловецкого монастыря. Стрельцам никак не удавалось взять его штурмом, но перебежчик монах Феоктист указал им отверстие в стене, заложенное камнями. В ночь на 22 января 1676 г., в сильную метель, стрельцы разобрали камни и проникли в монастырь. Одних зачинщиков восстания казнили, других отправили в ссылку.

Морозова и московская оппозиция.

После Большого Московского Собора и высылки Аввакума в Пустозерск, в Москве центром критики правки книг и нового обряда стал дом богатой и влиятельной боярыни Феодосьи Прокопьевны Морозовой, вдовы Глеба Ивановича Морозова, брата Бориса Морозова, бывшего временщика и воспитателя царя. Благодаря своему родству и связям Морозова могла себе позволить в течение долгих лет занимать независимое положение, и ее дом стал пристанищем сторонников старой веры. Здесь же поселился и Аввакум, вернувшийся в начале 1664 года из сибирской ссылки, а сама Морозова сразу же стала его духовной дочерью. Длительное время после Большого Московского Собора Морозову не трогали, она даже стала инокиней в конце 1670 года.!671 году, Морозову стали увещать принять исправления и троеперстие. 14 ноября 1671 года в дом Морозовой пришел Чудовский архимандрит Иоаким со своими сотрудниками. В ответ на их расспросы Морозова, теперь уже старица Феодора, показала двуперстное знамение и просто сказала: “Сице аз верую”. Феодору(так теперь звали Морозову) со сестрой посадили под домашний арест. После длительных уговоров, Феодора была переведена в цепях в Печерский монастырь, а ее сестра княгиня Евдокия в Алексеевский монастырь, где они обе содержались под строгой стражей. Из своей тюрьмы в Пустозерске протопоп Аввакум писал им послания. Царь Алексей Михайлович осенью 1674 года приказал перевезти Морозову, Урусову и Данилову в особенно строгую тюрьму в Рождественском монастыре в Боровске, где они и скончались от истощения.

"Лесные старцы"

Монах Капитон Даниловский - основатель секты капитонов или лесных старцев, расколоучитель, предтеча старообрядцев-беспоповцев. Капитоны верили в скорый конец света и приход антихриста, не признавали священников, церковные таинства и иконы нового письма. По учению капитонов, спасти душу человека может только крайний аскетизм: ежедневный тяжелый труд, постоянные поклоны и молитвы, строгий пост (вегетарианство, исключение пищи в среду, пятницу, субботу), короткий сон сидя, стоя или в подвешенном состоянии, ношение вериг железных или каменных. Всё это должно подавить плоть и очистить душу. Религиозное движение лесных старцев широко распространилось в 1630-1640-е годы на территории Вологодской, Костромской и Ярославской губерний (ещё до никоновских реформ). Популярность Капитона была так велика, что после раскола русской церкви в 1666 году сторонников старой веры даже называли капитонами. После смерти Капитона секту возглавил его ученик Прохор, он был стар и в 1666 году умер. Вскоре секта распалась.

Поповцы и беспоповцы.

При самом начале своем старообрядчество распалось на две главные группы. Известно, что первыми распространителями старообрядчества были, кроме одного епископа, Павла Коломенского, только некоторые священники и иеромонахи, а большей частью, чернецы и миряне. Но Павел Коломенский скончался еще в 1656 г, когда раскол едва зачинался. Старообрядцы столкнулись с проблемой, неоткуда было брать священнослужителей. Необходимо было решиться на одно из двух: или оставаться вовсе без священников (попов) и предоставить право учить и священнодействовать лицам непосвященным, или принимать священников, посвященных епископами в Церкви Русской и потом переходящих в раскол. Так, действительно, и случилось. Многие миряне и иноки, не имевшие священного сана позволили себе учить других вере, совершать таинства крещения, покаяния и вообще церковные требы; а в некоторых местах сами даже священнослужители, руководившие расколом, завещали при смерти своей мирянам совершать впредь все эти требы и, таким образом, положили начало секты беспоповщинской, или беспоповщины. Другие, спустя несколько времени, когда священники их, рукоположенные до патриарха Никона, перемерли, начали обращаться за священством к той Церкви, которую почитали еретической, или, по выражению самих их, "стали окормляться бегствующим от великороссийской церкви иерейством". Так образовалась из поповщины беглопоповщина. Около почти двухсот лет поповцы пробавлялись такими недостойными иереями, принимали их с неправдою под второй чин или под миропомазание. В секте поповщинской совершаются, кроме священства, все таинства. В секте беспоповщинской, кроме крещения и исповеди, совершаемых мирянами, часто даже женщинами, все прочие таинства вовсе не совершаются. Отвергая вовсе брак будто бы за прекращением православного священства, требуют от всех своих единоверцев жизни безбрачной, но, между тем, позволяют предаваться им гнусному разврату.

Деление на толки и согласия.

1. Поповцы, которые в свою очередь делились на мощное белокриницкое согласие, которое в 1846 году восстановило свой епископат и в котором перед революцией было больше половины всех старообрядцев с шестью или десятью миллионами прихожан; на беглопоповцев, продолжавших принимать иереев из "российской" церкви; и наконец на т. н. часовенных, которые были остатками тех поповцев, которые во времена старообрядческого погрома, предпринятого Николаем I, оказались без священников и с тех пор, считаясь формально поповцами, фактически остались без иереев. 2. Поморцы или новопоморцы, которые с конца XVIII века снова вернулись к принципиальному признанию необходимости брака и наставники которых давали благословение "новоженам". 3. Старопоморцы и федосеевцы, не приемлющие брака, но фактически восстановившие семью в своих общинах. Часть их все же сопротивлялась всем попыткам восстановить семейное начало в своих общинах (два - два с половиной миллиона). 4. Филипповцы, не признававшие брака (общее число незначительно, несколько десятков, может быть, сто тысяч). 5. Бегуны-самокрещенцы, слившиеся с другими мелкими радикальными толками. (Число последователей не поддавалось учету, но вряд ли превосходило тысячи или немногие десятки тысяч.) 6. Нетовщина, или Спасово согласие, признавали брак в "великороссийской" церкви как регистрацию легального состояния (от одного до двух миллионов; ввиду их религиозной индифферентности нетовцы особенно трудно поддавались учету).