Уже почти двадцатилетнее существование «постсоветской» государственности,
присвоившей некоторые атрибуты исторической России, свидетельствует, что
нынешняя Российская Федерация не только не захотела и не стала её
правопреемницей, но и не имеет с ней ничего общего. Вполне логично, что в
дискуссиях о путях развития страны реально прослеживаются только два подхода:
попытка строительства с нуля с опорой на современные образцы и модификация
советско-коммунистического наследия. Опыт реально-исторической России не находит
спроса, обращение к нему ограничивается чисто спекулятивным использованием
символики и мнимых «традиций». Иное вряд ли было возможным, учитывая те
обстоятельства, в которых происходила гибель исторической России. Факторы,
обусловившие пресечение исторической традиции российской государственности в
начале XX в. и невостребованность её наследия в конце того же столетия,
продолжают действовать и до сих пор.
Старая Россия ушла для нас на дно, как Атлантида, традиция радикально прервана,
|
|
а поколение родившихся в 50-х — последнее, заставшее ещё в живых её людей. Двух
поколений, выросших при советской власти, оказалось более чем достаточно, чтобы
представление о реалиях исторической России в общественном сознании было
полностью утрачено. Российская империя продолжает оставаться объектом
мифотворчества. К сохраняющимся в основном стереотипам советского времени
добавились искаженные представления, порожденные «демократической»,
«патриотической» и национал-большевистской публицистикой, причем ими зачастую
вычленяются и постулируются одни и те же, по существу неверные, «родовые черты»,
якобы присущие исторической России, которым лишь дается противоположная оценка.
Причина вполне очевидна: революция, положившая конец российской
государственности, отличалась от большинства известных тем, что полностью
уничтожила (истребив или изгнав) российскую культурно-государственную элиту —
носительницу её духа и традиций и заменив её антиэлитой в виде слоя советских
образованцев с небольшой примесью в виде отрекшихся от России, приспособившихся
и добровольно и полностью осоветившихся представителей старого образованного
слоя. Из среды этой, уже чисто советской общности, и вышли теоретики и «философы
истории» нашего времени всех направлений — как конформисты, так и диссиденты,
как приверженцы советского строя, так и борцы против него, нынешние коммунисты,
демократы и патриоты. Социальная самоидентификация пишущих накладывает на
освещение проблем российской истории сильнейший отпечаток. Реально
|
|
существовавшая дореволюционная культура абсолютному большинству представителей
советской интеллигенции «социально чужда». Лиц, сознательно ориентирующихся на
старую культуру, среди нынешних интеллигентов относительно немного: такая
ориентация не связана жестко с происхождением (создающим для неё только
дополнительный стимул), а зависит в основном от предпочтений, выработавшихся в
ходе саморазвития, а именно условия становления личности интеллектуала в
советский период менее всего располагали к выбору в пользу этой культуры.
В основе представлений о российской государственной традиции лежит образ некой
«русской системы», которую одни воспринимают как абсолютное зло, в интересах
процветания страны подлежащее безусловному искоренению, другие — как драгоценное
выражение самобытности, долженствующее быть положенным в основу дальнейшего
развития. То обстоятельство, что эта мыслимая конструкция имеет мало общего с
реально существовавшей исторической Россией — Российской империей — такой, какая
она была ко времени своей гибели и какой должна была стать, если бы её развитие
не было насильственно прервано, и те, и другие предпочитают игнорировать. На эту
конструкцию обычно никто и не посягает, лишь трактуя её с оценкой «плюс» или
«минус». Основные её черты (насколько можно составить представление по
многочисленным публикациям на эту тему) суть следующие.
Базовой чертой «русской системы» принято считать «тоталитарное сознание»,
симбиоз рабства и деспотизма, патологическую склонность к коллективизму вообще
(«общинное начало») и социализму в частности. Соответственно с этим революция
представляет собой закономерное проявление «русского духа», периодически
воспроизводящего себя в обновленной оболочке, а советский режим в целом и
сталинизм особенно — естественную форму бытия. Основной смысл этих представлений
состоит в отождествлении исторической России с СССР, т.к. для эта связка для
одних служит к отрицанию российской государственности, для других — утверждению
советской.
Российской государственности в области внешней политики приписывается сочетание
изоляционизма (находящего выражение в нетерпимости к намеревающимся покинуть
страну), с необузданной агрессивностью, маниакальным стремлением к господству
ради господства, даже лишенного экономических стимулов, приверженности
всемирно-историческому мессианству, идее судьбоносной мировой роли. Иногда
представления о подобном «самомнении» России весьма противоречиво совмещаются с
утверждением, что она, вечно находясь (по причине непривлекательных свойств
своей природы) в положении отщепенца среди цивилизованных стран, проникнута
чувством неполноценности и потребностью в самоутверждении в глазах соседей.
Что касается российской власти, то ей почитаются свойственными экстремальный
деспотизм, крайний этатизм, бюрократизм, гипертрофированный рост
государственного аппарата, огосударствление экономики, практика национального
гнета и ксенофобия. Российская элита воспринимается как замкнутая наподобие
касты корпорация, состоящая из невежественных, малокультурных и нечистоплотных
лиц, препятствующих проникновению в их среду соответственно образованных,
культурных и порядочных людей, каковые не находя себе применения, образуют
интеллигенцию и играют роль «луча света в темном царстве». Особенностью
российского общества являются также неразвитость личности, духовная скудость и
связанные с этим такие черты характера, как жестокость, неспособность к
восприятию иной культурной среды, склонность к доносительству, враждебность
|
|
плюрализму, конформизм.
Совокупность всех этих свойств российской государственности противопоставляется
некоторому образцу, свойственному странам «Европы» или «Запада», причем из
такого противопоставления прямо следует «онтологическая» враждебность её этому
миру. Те, кто склонны подобные качества в основном признавать, но считать
положительными (используя относительно них несколько иную терминологию: не
«ксенофобия», а «патриотизм», не «конформизм», а «верность» и т.д.), с такой
постановкой вопроса совершенно согласны, только агрессивной стороной почитают не
Россию, а Запад (не могущий примириться с существованием страны — средоточия
столь высоких моральных качеств, ему категорически отвратительных). Совместными
усилиями сторон в общественном сознании складывается весьма далекая от
исторической реальности картина взаимоотношений России с другими европейскими
странами.
При отождествлении России с СССР и противопоставлении её всем остальным
европейским странам просматриваются следующие основные «методики»: 1)
неправомерное перенесение вполне очевидных реалий, свойственных
советско-коммунистическому режиму, на историческую Россию, 2) гипертрофирование
действительных различий между Россией и некоторыми странами Европы и придание им
принципиального характера, 3) отрыв от историко-культурного фона — трактовка
черт, присущих лишь определенному периоду российской истории как общим для неё и
игнорирование подобных же в других странах, 4) игнорирование того факта, что
различия между самими европейскими странами или группами таких стран никак не
менее существенны, чем различия между любой из них и Россией, 5) смешение
понятий, лежащих в разных плоскостях или принадлежащих разным историческим
эпохам (в частности, «тоталитаризма» и «авторитаризма»), 6) использование
вульгарных и поверхностных аналогий (например, сравнение советской номенклатуры
с дворянством и чиновничеством) и манипуляция стереотипами.
* * *
Сложившиеся в общественном сознании представления не должны, в общем, вызывать
|
|
удивление, учитывая обстоятельства, в которых формировались представления о
прошлом ныне живущих поколений. Разумеется, и в любом случае знакомство с
историей основной массы населения может быть только самым поверхностным, но в
нашей стране действовали и факторы совершенно специфические. С точки зрения
людей, захвативших в 1917 г. власть на территории Российской империи, подлинная
история с них же и начиналась, а «предыстория» не только не заслуживала изучения
(за исключением ряда специфических сторон, прямо связанных с их идеологией), но
была для дела их вредна и опасна. Была принята идея (наиболее выразительно
сформулированная тестем Н.И. Бухарина Ю. Лариным) перейти к изображению истории
«большим мазком» — от каменного века к «истории последних десятилетий», то есть
«тому ряду событий, какой непосредственно связан с пониманием современного
положения», оставив за рамками изучения Ивана Калиту, Владимира Мономаха,
крестовые походы, Наполеона и т.п. Вершинным достижением такого подхода был
пресловутый труд М. Покровского «Русская история в самом сжатом очерке», в
котором фактический материал практически отсутствовал, замененный набором
абстрактных схем.
Более того, до середины 30-х годов преподавание истории было вовсе запрещено, да
и потом, когда оно было восстановлено, информативность школьных и вузовских
учебников была потрясающе низка (особенно снизившись в конце 50-х — начале 60-х
годов) и просто несопоставима с дореволюционными и зарубежными; по большому
счету изучение истории до конца 80-х годов так и осталось в русле идеи «большого
мазка». Исторические курсы практически дублировали курс обществоведения и давали
крайне скудные знания по конкретной гражданской истории. Для коммунистического
режима преподавание и изучение истории никогда не представляло самостоятельной
ценности, оно призвано было на конкретных примерах подтверждать правоту
марксистско-ленинского учения, и неизбежно носило комментаторский,
иллюстративный характер. При таком подходе история страны до 1917 г.
представляла собой историю «классовой борьбы», а после — историю КПСС.
Результатом представлений о сравнительной важности «истории» и «предыстории»
стало то, что вся история России до XIX в. была втиснута в один небольшой
учебник и занимала в курсе отечественной истории едва ли одну шестую часть, зато
нескольким последним десятилетиям в программе отводилось больше места, чем всем
предшествующим тысячелетиям человеческой истории.
Наконец, в советской школе история воспринималась едва ли не в большей мере по
курсу литературы (который был составлен соответствующим же образом), поскольку
яркие литературные образы несравненно лучше и прочнее входили в сознание
учащихся (как и всякого человека). Увы, до сих пор большей частью представлений
о прошлом мы обязаны не фактам, а мнениям «уважаемых людей». Обучение истории по
литературе имело следствием не только то, что история стала восприниматься как
литература, но и культ «авторитетов», без осмысления того, что данный человек
мог знать в каждом конкретном случае. Прямым следствием этого стало то, что слой
лиц, которые непосредственно формировали общественное мнение как до, так и
особенно после начала 90-х годов (журналисты, публицисты,
историки-популяризаторы и даже историки-ученые) оперировали не столько цифрами и
фактами, сколько высказываниями известных лиц, цитатами из мемуаров, даже не
ставя вопрос о степени их достоверности и представительности (между тем для
человека его личные впечатления всегда важнее, а бросаются в глаза, производят
впечатление и запоминаются прежде всего как раз исключения, а не обычные вещи).
Жонглирование яркими примерами и до сих пор остается основой аргументации при
обращении к широкой аудитории, и искажение реальной картины чаще всего
происходит именно оттого, что исключения и правило меняются местами. Как ни
смешно, но до сих пор для большей части населения главным источником
представлений о Российской империи конца XVIII — начала XX вв. является
сатирическая беллетристика (хотя писать историю СССР, имея в качестве основного
источника журнал «Крокодил», почему-то никому в голову не пришло).
Между тем по объему публиковавшейся фактической информации императорская Россия
несопоставима с советской (в справочниках можно найти информацию о владельце
мясной лавки в заштатном городе или телеграфисте на забайкальской станции, но не
о советском замминистра), но сам факт её существования остается для наших
современников по большей части неизвестным. В свое время крупным успехом
«гласности» почиталась публикация в «Известиях» нескольких строк о вновь
назначаемых министрах. Когда несколько лет назад вице-премьер очень гордился
тем, что «мы впервые за всю многовековую историю России заставили чиновников
обнародовать сведения о доходах», некому было рассказать ему, что до 1917 г.
ежегодно (2–3 раза в год) публиковались списки гражданским чинам 1–4-го классов
(4-й класс — уровень университетского профессора, директора гимназии и т.п.),
где не только подробнейшим образом было расписано получаемое на службе
содержание (со всеми столовыми, квартирными, добавочными и т.д.), но имелись и
не менее подробные сведения о том, какое за ним лично и какое за женой имеется
имущество, причем раздельно указывалось родовое и благоприобретенное (до таких
высот современная государственная мысль подниматься не рискует). Справочников —
ежегодных (а то и ежемесячных) издавалось огромное количество, причем
одновременно и по чинам, и по ведомствам, и по губерниям, и они охватывали
практически всех лиц, состоявших на военной или гражданской службе вплоть до
самых низших, в том числе и тех ведомств, бытие которых в СССР было покрыто
глубочайшей тайной (чего стоит, например, издававшийся 2–3 раза в год «Общий
состав Отдельного корпуса жандармов»). А вообще, чтобы представить себе, чем
была старая Россия и было ли там, к примеру «гражданское общество», достаточно
полистать какую-нибудь губернскую «Памятную книжку», обнаружив в каждом уезде
десятка полтора действительно самодеятельных обществ, созданных жителями
(мещанами, крестьянами) без всякой команды сверху — от «взаимного кредита» до
«покровительства животным».
От старой России много чего осталось, но похоже, что люди просто не хотят знать,
какой она была на самом деле. Вместо того, чтобы эмоционально дискутировать о
степени её «цивилизованности», логичнее было бы просто посмотреть, как решались
в её законах те или иные вопросы, были ли вообще сколько-нибудь заметные отличия
от других стран в сфере, например, свободы предпринимательства, финансового и
административного права и т.п. Огромное по объему, логичное и тщательно
детализированное законодательство империи наглядно свидетельствует, что она была
совершенно нормальным европейским государством, стоявшем вполне на уровне своего
времени, а по ряду вопросов выглядевшим даже «прогрессивнее» многих из них. Но,
судя по крайней редкости обращения как к корпусу российских законов, так и
вообще к массовому материалу (скажем, судебной практике), желающих в этом
убедиться весьма мало.
Впрочем, когда дело касается создания мифологического образа, игнорируются даже
вполне очевидные общедоступные факты, а обычные для всякого государства вещи
подаются как российская специфика. И хотя давно уже знакомиться с достоверной
информацией о старой России не возбраняется, и в последние годы появилось немало
серьезных и обстоятельных работ, освещающих реалии её бытия, существенных
сдвигов в общественном сознании не произошло, и представления об основных
чертах, создавших своеобразие Российской империи: особенности территориального
роста, положение её среди европейских стран, характер политического режима,
состав её элиты остаются в рамках «тоталитарной» парадигмы.
Вот почему представляется важным, во-первых, обратить внимание именно на эти
особенности реально-исторической России, во-вторых осмыслить масштабы и
последствия радикального слома российской государственности большевиками,
проследив основные обстоятельства, обеспечившие полный разрыв государственной и
историко-культурной преемственности между ней и советским государством, и, в
третьих, очертить те факторы «постперестроечного» общественного сознания и
политических тенденций современности, которые воспрепятствовали восстановлению
традиций российской государственности после формальной отмены коммунистического
режима.
Совокупность этих обстоятельств позволяет констатировать, что существующее ныне
образование под названием «Российская Федерация» — не Россия в
государственно-историческом значении этого слова: в том смысле, что оно не
является продолжателем исторически существовавшего российского государства и не
имеет к нему никакого отношения. Только об этом и идет речь в настоящей книге,
поскольку, разумеется, территорию РФ продолжает населять в основном то же самое
в этническом плане население, основу которого составляет русский народ,
сохраняющий основные свои генетические черты, на её территории господствует
русский язык, а в культурной сфере сохраняются отдельные черты русской культуры
предшествующих столетий.