2015-03-08
490
В заключение я позволю себе привести следующий отрывок из письма,[84] написанного Хакуином одному из своих учеников благородного происхождения, где он сопоставляет достоинства нэмбуцу и практики коанов как действенных средств, способствующих реализации сатори. Хакуин отнюдь не принижает значимость нэмбуцу или сёмё, практически совпадающих в сознании последователей школы Чистой Земли, но он полагает, что коан обладает гораздо большей эффективностью, активно пробуждая дух вопрошания в сознании йогина дзэн, а именно этот дух в конечном итоге поднимается до опыта дзэн. Нэмбуцу также способно достичь окончательного опыта, но только в исключительных случаях, поскольку в нэмбуцу нет ничего, что пробуждало бы к жизни дух вопрошания.
Хакуин также приводит несколько историй о тех адептах нэмбуцу, которым удалось достичь сатори. Начнем именно с этих мест.
«В период Гэнроку (1688—1703) жили два буддиста: одного звали Эндзо, другого — Энгу. Достигнув реализации, Эндзо встретил Докутана, мастера дзэн, который спросил:
|
|
|
— Где ты родился?
— В Ямасиро.
— Какова твоя вера?
— Чистая Земля.
— Сколько лет Амиде?
— Столько же, сколько и мне.
— Где он теперь? — спросил Докутан.
Вместо ответа Эндзо слегка сжал левую ладонь и
поднял ее.
Увидев этот жест, Докутан удивился и произнес:
— Ты — истинный адепт нэмбуцу.[85]
Позднее Энгу также достиг реализации».
Примерно в то же время жил другой человек по имени Сокуо, также практиковавший нэмбуцу. Благодаря сосредоточенности он реализовал истину буддизма. Хакуин отмечает, что Сокуо сам описал это.
Таким образом, мы видим, что Хакуин отнюдь не был сторонником исключительно дзэн, он просто не желал, чтобы следующие этой дисциплине отклонялись от уже выбранного ими пути.
Далее в этом же письме мы читаем:
«Когда я говорю, что „му” («У!») и м'ёго (намад- хея, или же имя Будды, нэмбуцу) — вещи одного плана, следует вспомнить и о некотором различии между ними относительно времени конечного опыта и глубины интуиции. Для наиболее одаренных последователей дзэн, стремящихся остановить постоянный поток двойственных фантазий, удалить катаракту невежества, ничто несравнимо по действенности с „му”. В гатхе Фа-яня из Уцзушаня об этом говорится так:
Клинок Чжао-чжоу вытащен из ножен,
Он холоден, как лед, сияет, словно пламя!
Если рискнешь спросить: „Как это может быть?”,
Вмиг пролегает граница между этим и тем.
В этот высший миг [опыта дзэн] нирвана и санса- ра подобны вчерашнему сну; океан миров великого хилиокосма кажется лишь мыльным пузырем; все свя- тые прошлого, настоящего и будущего — не более чем вспышками молнии. Это величайший миг сатори, знаменующийся хэ ти и ся (восклицанием «хэ!»).[86]
|
|
|
Опыт этот неописуем, и он никогда не может быть просто передан другим. Только испивший воды знает, холодна она или тепла. Десять сторон света претвори-
лись в пространство твоего присутствия. Прошлое, настоящее и будущее сосредоточены в этом моменте твоего сознания. Даже небожители не знают радости, сравнимой с этой; еще меньше знакома она людям. Этот взлет духовной жизни может быть достигнут всего за несколько дней, если только йогин полностью отдается своему упражнению.
Как можно довести дух вопрошания до состояния столь великой концентрации?
Необязательно избегать деятельности, нет нужды искать особых мест уединения и тишины. Усердно вопрошайте о смысле „.му!”, говоря себе: „Это тело, принадлежащее мне, и есть само «му\»; какой смысл скрыт в этом? Что значит отбросить прочь все мысли и фантазии, отдаться только «л«у!»? Какой здесь смысл?” И если вы будете упорствовать в этом, сосредоточившись на одной-единственной мысли, настанет миг, когда состояние великой концентрации станет преобладающ им.
Услышав об этом состоянии великого внутреннего единства, вы можете испытать чувство смятения и даже ужаса; но следует помнить, что это упражнение ведет вас к опыту внутренней реализации, которой достигли все Будды, ибо она разрушает пограничные врата вечного перерождения. Это достижение неизбежно сопряжено с некоторыми трудностями.
Размышляя об этом, я вспоминаю бесчисленных йогинов дзэн, которые испытали величайшую радость, пройдя через состояние великой концентрации и „великой смерти”; но мне известны лишь немногие последователи нэмбуцу, достигшие реализации — зачастую лишь частичной — через мсго (намадхея, то есть «Наму Амида Буцу»). Мастер из Эсин-ина благодаря своим достоинствам, духовной силе, искренности веры мог бы через месяц-другой, самое долгое — через год достичь прозрения истины буддизма, открыть, что он сам является воплощением таковости,
14 Д. Т. Судэуки
15 посвяти он себя „ш/Г или же „трем цзиням льна”. Как жаль, что вместо этого он с поразительным упорством в течение долгих сорока лет все свои силы и время отдавал повторениям „Наму Амида Буцу”. Это связано с отсутствием великого духа вопрошания даже у усерднейших последователей нэмбуцу. А ведь этот дух — скорейший путь к окончательйной реализации.
Другой пример мы встречаем в личности Хонэна Сёнина, чьи нравственность, гуманность, трудолюбие и духовное мужество были необычайны. О нем рассказывали, что он мог читать сутры в темноте благодаря свету, исходящему из его глаз. Столь высоко одаренный человек мог бы с легкостью достичь высочайшего просветления, присутствуй в нем дух вопрошания. У него не было повода жаловаться, что недостаточная длина каната мешала ему измерить глубину источника.
С другой стороны, почему такие высоко одаренные мастера, как Ян-цзи, Хуан-лун, Чжэнь-цзин, Си- гэн, Фо-цзянь и Мяоси (Да-хуэй), которые должны были знать сотни тысяч имен Будд, равно как и сотни тысяч мантр и дхарани, выбирая темы медитаций для учеников, всем им предпочитали „му\”? Они бы не поступали так, если бы не особая привлекательность этого коана. В чем она состоит? В его способности пробуждать дух вопрошания в сознании йогина, что так трудно сделать при помощи повторения мсго, то есть „Наму Амида Буцу”.
Тем не менее причиной распространения нэмбуцу, или сёмё, среди последователей дзэн, соблазнившихся возможностью возрождения в Чистой Земле, был закат духа дзэн в те времена [династии Юань и особенно Мин], когда идея дзёдо пользовалась значительной поддержкой. Во времена же расцвета дзэн не только в Китае, но и в Индии мастера со всей строгостью и полным сознанием своего долга блюли чистоту миссии дзэн. Они боялись только того, что в случае упадка дзэн духу его останется недолго „ковылять”, вскоре и он падет; никогда не помышляли они об обращении к нэмбуцу, о возрождении в Чистой Земле. Но, увы, время шло, и в конце династии Мин появился хромой мастер по имени Чжу-хун из Юньси; его мастерству в дзэн не хватало завершенности, его прозрение было не слишком глубоким. Он бродил где-то в промежуточном пространстве между нирваной и сансарой. Для такой души было совершенно естественным покинуть истинный дух дисциплины ради поисков спасения, которое обещало Общество Белого Лотоса, в древности возглавляемое Хуэй-юанем.
|
|
|
Называя себя учителем Лотосового пруда, он писал комментарии к сутрам школы Чистой Земли для наставления своих учеников. Юань-сянь из Гушаня, известный как учитель Юн-цзяо, объединившись с Чжу-хуном, написали работу, посвященную доктрине Чистой Земли (Цин-и,зы яо-юы). С тех пор чистота духа дзэн претерпела непоправимые искажения не только в самом Китае, но и в Японии. Даже таким мастерам, как Лин-цзи, Дэ-шань, Фэнь-ян, Цы-мин, Хуан-лун, Чжэнь-цзин, Си-гэн, Мяоси и другие, было не под силу остановить мощный натиск учения школы Чистой Земли, угрожавший поглотить сферу подлинного дзэн.
Когда я так говорю, может показаться, что я слишком строг к учению Чистой Земли и напрочь отвергаю практику нэмбуцу. Это не совсем так. Но я не могу одобрить тех ленивых последователей дзэн, которые, претендуя на то, что практикуют именно эту дисциплину, вместе с тем слабы умом и малодеятельны. Слишком вялые для подлинной дисциплины, они с возрастом, чувствуя приближающийся конец, пытаются спастись бегством, ища новой надежды и нового начала в практике нэмбуцу. Они рассказывают всем и каждому, что нэмбуцу — лучший способ спасения, идеально подходящий для живущих в эти последние дни. Они кажутся достаточно благочестивыми, на деле же оскверняют и поносят дзэн, прикидываясь его верными последователями. Они подобны тем насекомым, которые, зарождаясь и вырастая на деревянном столбе, питаются им, съедая его в конечном итоге до трухи. Разве не заслуживают они самой суровой критики?
|
|
|
Со времен Мин эти последователи нэмбуцу, маскирующиеся под адептов дзэн, были весьма многочисленны. И все они — ничтожные, „пыльноголовые” ученики дзэн. Около пятидесяти лет назад я слышал, как мастер сокрушался о положении дел в мире дзэн: „Увы! Что же будет через три сотни лет после нас? Наверное, весь мир дзэн превратится в зал нэмбуцу, где деревянный колокол оглашает помещение, звоня в такт голосам”. Насколько я могу судить, этот пессимизм нельзя назвать безосновательным. И вот вам последнее доброе слово, еще оставшееся у такого старика, как я. Не смотрите на это слово как на разновидность „Кац!”, не обращайтесь с ним как с дхарани и тем более не глотайте, как проглотили бы горькую пилюлю. Так каково же оно, самое доброе слово дзэн? Монах спросил Чжао-чжоу: „Обладает ли собака природой Будды?” Чжоу сказал: „Му!”».[87]
ПРИЛОЖЕНИЯ[88] 1
О, что за редкий случай,
Десять тысяч монет отдать за него не жалко!
Шляпа на голове; на бедрах моих повязка;
Полная луна и легкий ветерок в посохе моем!
Согласно второй части Передачи Светильника [89] эту гатху изрек монах Хуэй-юань, пришедший к самореализации в тот момент, когда он неожиданно споткнулся, прогуливаясь по двору. Однако в другом месте она приписывается Чжэн-у Сюн-юну.
Хуэй-тан Цзу-синь[90] (1025—1100) в течение нескольких лет изучал дзэн под руководством Хуэй-на- ня из Хуанбо. Однажды, знакомясь с историей дзэн, он прочел:
«К До-фу пришел монах и спросил:
— Как поживает бамбуковая рощица До-фу?
— Один или два наклонились.
— Не понимаю.
— Три или четыре из них искривились.
Это мондо открыло Цзу-синю глаза. Он отправился к мастеру Хуэй-наню и, когда собирался уже поклониться, постлав свой цзо-цзюй (коврик для сидения), мастер улыбнулся ему, сказав:
— Теперь ты вошел в мою комнату.
Цзу-синь был рад слышать это:
— Если истина дзэн такова, какой обладаю я теперь, для чего же вы заставляли нас биться над смыслом этих старых россказней?[91]
Мастер ответил так:
— Как бы вы открыли себя, если бы я не заставлял вас неустанно бороться за смысл, пробуя все возможные пути к нему, — что и привело вас в конечном итоге к состоянию не-стремления, не-усилия, когда вы видите все своими глазами, сами себе кивая в ответ».
Бурлящий горный поток — это Будды язык, широкий
и длинный;
Вершина горы, бесконечная света и тени игра,
на гранях ее — не его ли Чистое Тело?
Восемьдесят четыре тысячи гатх за ночь одну прочтены, Но пред другими смогу ли когда-нибудь все
их прочесть?
Это стихотворение вышло из-под пера поэта Су Дун-по.[92] Звезда его литературного дарования сверкала ярче всех, освещая культурный мир эпохи Сун. Будучи в Цзиннани, он услышал о мастере дзэн по имени Хао, который жил тогда в Юйцюани и был известен своими остроумными ответами. Дун-по тоже был остер на язык. Желая заткнуть за пояс мастера дзэн, поэт переоделся, чтобы не быть узнанным, и пришел к мастеру. Тот спросил:
— Как тебя зовут?
— Мое имя Чэн (весы). Эти весы взвешивают всех мастеров мира.
Хао воскликнул:
— Кац!
И поинтересовался:
— Сколько это весит?
Самонадеянный поэт не знал, что и ответить; ему пришлось снять шляпу перед победителем.
Когда И-хай[93] пришел к Ци из Юньцзюй, последний спросил:
— Что это такое, что так приходит ко мне?
Это распахнуло очи сознания Хая — он достиг сатори; и в результате родилась гатха:
— Что это такое? — вымолвил Юньцзю;
Спрошенный же враз остолбенел:
Даже если кивнуть сразу, ответив: «Вот это», —
Все равно не спасешься, заживо будешь погребен.
Двадцать лет я паломником шел,
Свершая свой путь с востока на запад:
Теперь же, дойдя до Цисяня,
Ни шагу не сделаю больше.
Это выражение принадлежит Чжи-жу1 из монастыря Цисянь на горе Лушань, где он достиг сатори под руководством Юань-туна.
Когда Ян-шань изучал дзэн под руководством Бай-чжана, он был столь болтлив, что на одно слово Бай-чжана у него всегда было готово десять. Чжан сказал однажды:
— После меня кто-нибудь позаботится о тебе.
Позднее Ян отправился к Вэй-шаню. Вэй спросил его:
— Мне говорили, что, будучи у Бай-чжана, на одно его слово у тебя всегда было десять, это так?
— Да, так говорят.
Вэй опять спросил:
— Что ты можешь сказать о последней истине буддизма?
Ян уже открыл рот, чтобы ответить, и в этот миг учитель воскликнул:
— Каи,!
Три раза повторял мастер свой вопрос, и трижды, лишь только ученик открывал рот, звучало «Кац!». Наконец Ян не выдержал — поникнув головой, с глазами, полными слез, он произнес:
— Мой усопший мастер говорил мне, что я встречу кого-то, с кем мои дела пойдут лучше. Сегодня я встретил его.
Полный решимости пережить истину дзэн, он отдал три года напряженной духовной дисциплине. Однажды Вэй-шань увидел его сидящим под деревом. Подойдя, он коснулся его спины своим посохом. Ян- шань повернулся и Вэй сказал:
— О Цзи [это было имя Яна], можешь ли ты произнести хоть слово теперь?
— Нет, — был ответ Яна, — ни слова не скажу я сам и не стану занимать у других.
— О Цзи, ты понимаешь.[94]
Чтобы понять историю Дао-юаня, рассказанную ниже, требуется знакомство с Бай-чжаном и его старой лисой.
Всякий раз, когда Бай-чжан произносил проповедь о дзэн, среди слушателей присутствовал ка- кой-то старик. Однажды после окончания проповеди старик остался. Бай-чжан спросил его, кто он такой. Старик ответил:
— Во времена Будды Кашьяпы я жил на этой горе. Однажды некий монах спросил меня, подвластен ли йогин, воспитавший свой дух в величайшей дисциплине, закону причинности. Я ответил, что нет, не подвластен.[95] Поэтому я попал на животную стезю существования и с тех пор всегда был лисой. Я бы хотел, чтобы вы были так добры и подсказали мне решение, которое спасет меня ОТ перерождений.
— Что ж, спрашивайте, — согласился Бай-чжан.
— Йогин, прошедший через великую духовную дисциплину, подчинен закону причинности или нет?
— Он не затемняет закона,[96] — ответил Бай-чжан.
Едва он закончил говорить, как старик уже постиг
истинную природу закона причинности. Уходя, он сказал:
— Теперь я освобожден от животного пути существования. Я жил на противоположном склоне холма. Не будете ли вы так добры сжечь мое тело, как подобает поступать с телом монаха.
Бай-чжан велел секретарю вывесить объявление, что после дневной трапезы состоится похоронная церемония, на которой должна присутствовать вся братия. Монахи не понимали смысла сообщения, поскольку среди них не было умерших. Бай-чжан же отправился к другому склону холма и из небольшой пещеры извлек мертвую лису. Останки были кремированы и, как и просил странный старик, похоронены согласно монашескому уставу.
Этот вопрос о бу лао инь го и о бу мэй инь го чрезвычайно важен не только для буддистов всех направлений и школ, но и для философов, и для религиозно настроенных людей. Другими словами, это вопрос свободы воли, божественной благодати, вопрос об освобождении из-под власти кармы; это вопрос о логике и духе, науке и религии, природе и сверхприроде, нравственной дисциплине и вере. В самом деле, это одна из самых фундаментальных религиозных проблем. Если будет бу лао инь го, то весь строй, весь план универсума оказывается под вопросом, ибо именно инь го, закон причинности, связывает существование в единое целое. Основы общества падут, если не будет нравственной ответственности.
Каково различие между бу лао (не подпадать) и бу мэй (не затемнять)? «Не подпасть» — это нравственный поступок, «не затемнять» — интеллектуальная позиция. Первое полностью выводит индивида из сферы причинности, которая и есть этот мир особенностей, где мы существуем. Здесь есть противоречие: быть в этом мире и в то же время быть вне его. В случае с бу-мэй, «не затемнять», происходит смещение нашей сознательной установки в направлении мира, лежащего над причиной и действием. И в силу этого смещения вся жизнь начинает звучать в новой тональности, которую можно назвать духовным бу лао инь го.
После этих вводных замечаний, нижеследующее станет яснее.
Дао-юань,1 изучавший дзэн под руководством Хуэй-наня (1002—1069), однажды услышал, как два монаха обсуждали коан о Бай-чжане и лисе. Один говорил: «Ведь даже если ты скажешь бу мэй инь го, ты не освободишься от лисьего существования». Другой подхватил: «То есть бу мэй инь го, и кто когда-либо попадал в лисью форму существования?» Услышав этот разговор, Дао-юань ощутил в себе небывалый подъем духа вопрошания. Сам не зная как, он оказался на тропе, ведущей к вершине горы. Он подошел к ручью и собирался переправиться через него, и тут сознание его распахнулось для истины, сокрытой в коане. Когда позже он рассказывал это Хуэй-наню, слезы бежали по его щекам. Хуэй-нань велел ему отдохнуть на сиденьи своего помощника. Неожиданно пробудившись от глубокого сна, Дао изрек:
Причина и действие — ни подпадание, ни затемнение?
Будь ты монах иль мирянин — не от чего бежать.
Вот человек, чья царственная воля не знает равных себе;
Его не удержит сума, не скроет покров;
Посох по воле своей вправо иль влево вращает,
Прыгает он в гущу львов златогривых, этот мастер лис.
И-хуай из Тяньи,1 живший во второй половине одиннадцатого века, был сыном рыбака. Прожив несколько лет среди монахов, он пришел к Мин-цзяо для более глубоких занятий дзэн.
Первым делом Цзяо спросил его:
— Как тебя зовут?
— Мое имя И-хуай.
— Почему бы тебе не назваться Хуай-и?
— Но когда-то мне дали именно это имя.
— Кто дал тебе его?
— Прошло уже десять лет со времени моего пострига.
— Сколько пар сандалий износил ты за время своего паломничества?
— О мастер, прошу вас, не смейтесь надо мной!
— Я совершил множество ошибок, как и ты. Что скажешь на это?
Хуай не знал, что ответить.
Тогда Цзяо отвесил ему пощечину, добавив:
— Ах ты, праздный болтун, убирайся прочь!
Когда Хуай вновь пришел к мастеру, последний
заметил:
— Утверждение не достигает цели, отрицание тоже не достигает, также и одновременное утверждение и отрицание. Так что ты там говоришь?
Заметив колебания Хуая, учитель наградил его еще одним ударом и велел убираться прочь. Так повторялось четыре раза.
Хуай был приставлен следить за запасами воды в монастыре. Однажды, когда он нес воду, коромысло внезапно сломалось. Этот случай был толчком, раскрывшим ему истину, прежде скрытую для него. Стихотворение, в котором он излил свои чувства, звучит так:
Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь —
Да, этот горный пик высотой во много тысяч футов;
И вот, смотри-ка, кто-то там стоит на одной ноге;
Он утащил алмаз из пасти дракона;
Все тайны Вималакирти[97] в одном лишь слове
он держит.
Мастер Цзяо ударом по доске подтвердил истинность опыта.
Монах Лин-тао[98] был учеником Лэ-таня Хуай-дэ- на. Когда мастер спросил его, какова была цель прихода патриарха с Запада и зачем он, как говорят, передал печать единого сознания, указывающую прямо на человеческую природу, позволяя обретать состояние Будды, Лин-тао не смог ответить.
— Кем ты был до того, как стал монахом? — спросил Дэн,
— Я был пастухом.
— И как ты смотрел за скотом?
— Я выводил стадо рано утром, возвращался же с наступлением темноты.
— Твое невежество великолепно.
Эти последние слова мастера тут же привели сознание Лин-тао к сатори, которое он выразил так:
Расставшись с привязью воловьей, стал я
монахом бездомным;
Лицо и голова обриты, прикрыто тело цзя~ша
(каьиаей).
А если кто меня и спросит, зачем с Запада приходит
Патриарх,
Я пропою, перехватив свой посох: «Ла-ли-ла!»
Когда Юнь-фэн Вэнь-юэ1 пришел обучаться к Да-юю Liloy-чжи, он услышал от мастера следующую речь:
— О монахи, вы собрались здесь и каждодневно поглощаете огромное количество овощей. Но назови вы их просто грудой овощей, вы отправитесь в преисподнюю с неуклонностью летящей стрелы, — тут мастер прервал речь и покинул возвышение.
Вэнь-юэ был удивлен, не понимая смысла услышанного. Вечером он пришел в комнату мастера. Тот спросил:
— Что ты ищешь?
— Я ищу истину дзэн, — ответил Юэ.
Но мастер не был расположен наставлять его:
— Колесо жизненного вещества должно начать вращаться прежде, чем приведено в движение колесо Дхармы (истины). Ты молод и силен, почему бы тебе не побродить по округе в поисках пропитания для братии? Все мое время поглощает борьба с голодом, как же я могу распространяться о дзэн ради твоего блага?
Юэ со смирением подчинился мастеру и с тех пор следил за запасами еды в монастыре.
Прошло немного времени и Да-юй перешел в Цуйянь; Вэнь-юэ последовал за ним. Когда он попросил мастера наставить его в дзэн, мастер ответил так:
— Буддизм не возражает против множества мозолей. В эту холодную и снежную погоду не позаботишься ли ты об угле для братии?
Юэ вновь подчинился и работал со старанием. Когда же он вернулся, мастер попросил его взять на себя обязанности смотрителя монастыря, поскольку это место пустовало и не было достойных кандидатов на него. Юэ это не нравилось, поскольку ему все время приходилось отдавать время занятиям, с его точки зрения, не имеющим прямого отношения к самому учению дзэн. Он с грустью понимал, что мастер почему-то настроен против него.
Работая в дальней части здания, он, вероятно, много размышлял, но в целом его сознание всегда находилось в состоянии напряженной собранности. Однажды обручи на деревянной бочке, служившей ему сиденьем, неожиданно лопнули, и он упал. Этот случай и пробил брешь в темном и замкнутом до этих пор пространстве его сознания, через которую хлынули потоки света. Тогда он мгновенно постиг тайные пути, которыми шли мысли его мастера. Он поспешно накинул верхнее платье и пошел к мастеру Шоу-чжи. Тот с улыбкой приветствовал Юэ:
— О вэйна,[99] как рад я видеть, что ты реализовал это!
Юэ дважды поклонился и вышел, не сказав ни слова.
Юй из Дулина,[100] ученик Ян-цзи (умер в 1049 г.), занимался тем, что кормил монахов-паломников, про- ходивших мимо его храма. Однажды, принимая монаха, пришедшего от Ян-цзи, он спросил, как мастер учил его дзэн. Монах ответил:
— Обычно мой мастер задает следующую задачу ученикам: «Однажды к Фа-дэну пришел монах и спросил: „Как сделать еще один шаг, когда дошел до конца столба длиной в сто футов?” Фа-дэн ответил: „Ох!”»
Услышав это, Юй сильно призадумался. Эта история намекает на гатху, принадлежащую Чжан-ша Цзин-цэню:[101]
Застыл человек на конце столба длиной
в сотню футов —
Он встал на путь, но сам еще несовершенен;
Пусть же дальше идет с конца столба длиной
в сотню футов,
Ибо тогда вся вселенная на десять сторон окрест
его телом станет.
Человек уже добрался до конца столба, как же может он двигаться вперед? Но ведь чтобы пережить истину дзэн, надо сделать сальто.
Однажды Юй получил приглашение и отправился в путь на хромом осле. Когда он переезжал через мост, осел споткнулся о выбоину и седок упал. «Ох!» — громко воскликнул Юй, и это его восклицание пробудило сокрытые в нем силы сознания, приведя его к состоянию сатори. Опыт этот нашел выражение в следующих строфах:
Есть у меня сверкающий алмаз,
Под спудом забот мирских он долго был погребен.
Покровы пыльные спали нынче утром,
Камень сияет вновь;
Он голубые горы осветил, бегущие вдаль,
в бесконечность. 1
Один драгоценный камень, открытый Юем из Ду- лина, помог пробудиться сознанию Шоу-дуаня из Байюня.[102] Ян-цзи, который был мастером Шоу-дуаня, однажды спросил его, кто постриг его в монахи.
— Юй из Дулина, — ответил Дуань.
— Я знаю, что Юй упал с хромого осла, что и привело его к сатори. Знаешь ли ты наизусть сочиненное им тогда стихотворение?
Дуань прочел все четыре строфы, начиная со слов «Есть у меня сверкающий алмаз,..».
Как только он закончил, Ян-цзи радостно рассмеялся и быстро вышел.
Шоу-дуань недоумевал. Этой ночью он не сомкнул глаз. С первыми лучами солнца он вновь явился к мастеру и спросил его о смысле вчерашнего смеха. Это происходило в конце года. Мастер спросил:
— Не видел ли ты вчера на улицах охотников на дьявола?
— Да, я их видел.
— По сравнению с ними тебе как будто чего-то не хватает, правда?
Это замечание опять повергло в недоумение Шоу- дуаня.
— Что вы имеете в виду, наставник? Молю вас, объясните.
— Им нравится, когда над ними смеются, ты же боишься насмешек, — объяснил мастер.
После этих слов Дуань достиг сатори.
Цзу-инь Цзюй-нэ[103] из области Шу, достигший расцвета в середине одиннадцатого века, был великим ученым, столь глубоко искушенным в Пундарике и других системах буддийской философии, что даже маститые ученые стремились заниматься под его руководством. Однако он, видимо, ничего не знал о дзэн. Однажды к нему пришел посетитель, хорошо осведомленный о положении дзэн на юге. Он сказал, что весь буддийский мир Китая увлечен учением Бодхидхармы; что Ма-цзу — один из самых выдающихся его последователей, который появился для того, чтобы исполнилось пророчество Праджняталы,[104] — так повлиял на буддийских ученых страны, что даже глубоко образованные и понимающие люди, вроде Ляна и Цзяня, известных во всей провинции Шу, либо бросили своих учеников, либо сожгли собрания своих комментариев, чтобы полностью отдаться дзэн.
Рассказ этот произвел сильное впечатление на Цзю-нэ. По совету гостя он отправился странствовать, чтобы своими глазами убедиться в сказанном.
Несколько лет бродил он по провинциям Цзин и Чу, но не выяснил ничего особенного. Он отправился далее на запад и провел десять лет в Сянчжоу под руководством Юна из Дуншаня. Как-то он читал трактат, посвященный Аватамсака сутре. Приводимый ниже отрывок произвел на него такое глубокое впечатление, что сознание его наконец открылось для истины дзэн:
«Гора Сумеру возвышается посреди великого океана, достигая высоты в 84 тысячи йоджан, вершина же ее не может быть измерена посредством рук и ног. Это означает, что гора из 84 тысяч человеческих горестей поднимается над великим океаном страстей. Когда существа достигают такого состояния сознания, в котором отсутствуют мысли [относительности], и из которого удалены все желания, тогда — даже перед лицом этого мира множественностей — страсти их умолкают. Все мирские невзгоды становятся вершиной всезнания, страсти — океаном всезнания. Напротив того, когда сознание исполнено мыслей, размышлений, принадлежащих относительности, оно связано. Тогда возрастают мирские горести, глубже становятся страсти, человеку недоступно достижение вершины знания, которая и есть сущность буддово- сти».
Цзюй-нэ отметил тогда: «Согласно Ши-гуану, „нет ни намека на разгадку”, согласно Ма-цзу — „невежество, довлевшее с безначальных времен, растаяло нынче”. И это — не лживые речи!»
Цин-юань Фо-янь из Лунмэня,1 умерший в 1120 г., вначале был приверженцем школы виная. Как-то, читая Пундарику, он наткнулся на следующий отрывок:
«Эта Дхарма есть нечто, выходящее за пределы мысли и различения». Прочитанное поразило его. Он пошел к учителю и спросил, что такое Дхарма, выходящая за пределы разума. Учитель не смог просветить его в этом вопросе. Так Фо-янь увидел, что простая ученость и образование не смогут разрешить высшую проблему существования, подверженного закону рождения и смерти.
Фо-янь отправился на юг, чтобы увидеть Фа-яня из Дайбина. Как-то, собирая милостыню в округе Лу, он споткнулся и упал. В тот момент, когда он страдал от боли, он случайно подслушал, как двое мужчин бранились, третий же прервал их ссору словами: «Я смотрю, вы оба все еще потакаете своим страстям». Тогда Фо-янь достиг состояния, близкого сатори.
Но о чем бы он ни спрашивал Фа-яня, ответ был один:
— Мне не заменить тебя, главное — понять все самому.
Это замечание возбудило в Цин-юане желание глубже узнать дзэн. Он решил получить сведения у старшего монаха по имени Юань-ли, но тот лишь ухватил его за ухо и так протащил вокруг очага, приговаривая:
— Лучше понять все самому!
— Если и вправду есть дзэн, почему бы тебе не открыть его секрет для меня? Иначе я скажу, что все это — лишь надувательство, — не отступал от своего Цин-юань.
Ли же вразумлял его:
— Настанет день, когда ты поймешь все, что случилось сейчас с тобой и со мной.
Когда Фа-янь оставил Дайбин, Цин-юань ушел от него и провел лето в Цзиншани, где близко познакомился с Лин-юанем. Теперь Цин-юань обратился за советом к нему:
— Недавно я узнал об одном мастере в городе, чьи речи больше соответствуют моему пониманию. Может быть, мне отправиться к нему?
Однако Лин-юань убеждал его возвратиться к Фа-яню — лучшему наставнику дзэн в те дни, — добавляя, что те, чьи речи кажутся ему более понятными, — всего лишь учителя философии, а не подлинные мастера дзэн.
Цин-юань последовал совету своего друга и вернулся к предыдущему мастеру. Однажды холодной ночью он сидел один и пытался найти в золе хоть какой-нибудь тлеющий уголек. Ему посчастливилось в толще золы выкопать крошечный уголек величиной с горошину. Тогда он подумал, что и истина дзэн так вот открывается тому, кто неустанно копает до самого основания сознания, лежащего в его глубине. Он взял со своего стола историю дзэн, известную как Передана Светильника, и взгляд его упал на историю о По-цзао-до («разбитая жаровня»).[105] Именно этот рассказ открыл его духовное око — в нем вспыхнуло сатори. Ниже приводится стихотворение, сочиненное им впоследствии:
Птицы щебечут в лесах;
Укрывшись плащом от стужи, всю ночь просидел
я один.
Крошечный живой уголек, погребенный в золе, говорит
о тайне жизни;
Жаровня разбивается на куски, когда дух открывает
путь возвращения.
Сияет раскрытая истина, но люди не видят
ее смятенным своим умом;
Как ни проста мелодия, кто же ее оценит?
Размышляю об этом, память жить во мне долго будет;
Широко открыты врата, но как одиноко здесь!
История По-цзао-до, упоминаемая в тексте, такова. По-цзао-до — имя, данное Хуэй-анем одному из своих учеников из Сунъюэ. Буквально оно означает «разбитая жаровня, рассыпавшаяся на части», что связано со случаем из жизни одного безымянного мастера дзэн, который благодаря этому стал известен.
В одной из деревень области Сунъюэ находилось святилище, где была установлена жаровня. Эта жаровня являлась объектом культа для окрестных сельских жителей, которые зажаривали в ней множество живых существ для жертвоприношений.
Этот безымянный мастер однажды посетил святилище в сопровождении своих учеников. Он трижды ударил по жаровне своим посохом, приговаривая: «Ах ты, дряхлая жаровня, да ты просто груда кирпича и глины! Да где твоя святость? Где твой дух? А ведь все требуешь, чтобы множество существ жарились в тебе ради жертвы!» С этими словами мастер ударил по жаровне еще три раза. Она накренилась и, упав на землю, разлетелась на куски.
Вдруг через какое-то время неизвестно откуда явился человек в голубом платье и в высоком головном уборе. Он склонился в низком почтительном поклоне перед мастером. На вопрос мастера, кто он, явившийся ответил:
— Я дух жаровни, стоявшей в святилище. Долгие годы провел я здесь в заключении из-за предыдущей кармы. Внимая вашей проповеди о нерождении, я освободился от уз и рожден ныне на небесах. Я явился, чтобы выразить вам свою благодарность.
— Нерожденность суть изначальная природа твоего существа. Не было нужды в моих проповедях, — ответил мастер.
Небесное существо поклонилось и исчезло.
Позднее монахи, сопровождавшие мастера, и другие люди спрашивали:
— Мы провели с вами много времени, но никогда не удостаивались ваших личных бесед о Дхарме. Что за наставления получил от вас дух жаровни — столь действенные, что они позволили ему тут же родиться на небесах?
— Я сказал ему лишь то, что он — не более чем груда кирпича и глины; я не имел других наставлений, предназначенных именно для него.
Монахи-прислужники и другие монахи стояли неподвижно, не произнося ни слова. Мастер добавил:
— Вы понимаете?
Старший служитель монастыря ответил за всех:
— Нет.
— Изначальная природа всех существ — почему вы не понимаете этого? — продолжал мастер.
Все монахи склонились в поклоне перед мастером, который воскликнул:
— Она упала, она упала! Разбилась на части, разбилась на части![106]
Вэнь-чжунь из Лэтаня (1061—1115) с юности посвятил себя изучению буддийской философии, но позже оставил свои занятия, поскольку это его не слишком увлекало. Затем он занялся изучением дзэн и отправился на юг, где много лет оставался с Чжэнь-жу из Вэйшаня. Шли годы, однако он не продвигался вперед в своих занятиях. Тогда он отправился к Чжэнь-цзину из Цзюфэна — другому значительному мастеру дзэн того времени.
Цзин спросил его:
— Из какого города ты родом?
— Из Синъюань-фу.
— А сейчас откуда ты пришел?
— Из Дайяна.
— Где провел ты лето?
— В Вэйшане.
Цзин протянул руку со словами:
— Как это выходит, что моя рука так похожа на руку Будды?
Чжунь онемел, не находя ответа.
— До сих пор ты довольно легко и блестяще отвечал на мои вопросы. Стоило заговорить о Будде — и ты умолк. В чем проблема? — насмешливо поинтересовался мастер.
Чжунь признался, что не понимает.
— Все совершенно открыто и находится прямо перед тобой, какой тебе еще нужен наставник?
Десять лет оставался Чжунь со своим мастером Чжэнь-цзином, повсюду следуя за ним. Цзин был неразговорчивым учителем и никому не давал наставлений, хотя число его учеников постоянно росло. Когда бы ни входил монах в его комнату за советом, мастер неизменно закрывал глаза, сидя на коленях и не произнося ни слова. Если же мастер видел, что кто-то направляется к нему, он тут же вставал и шел в сад, где помогал садовникам рыхлить землю. Таков был его обычный способ обращения с учениками. Вэнь-чжунь говаривал своему другу Гуну: «Разве наш мастер не желает наставлять своих последователей в Дхарме? Трудно понять его».
Однажды Вэнь-чжунь собрался постирать свою одежду. Отодвинув запруду палкой, он приступил к стирке, как вдруг сознание его пробудилось в сатори. Он бросился стремглав к мастеру и спешно поведал о происшедшем с ним. Мастер же лишь холодно упрекнул его: «Почему ты ведешь себя столь непристойно?»
Кэ-цинь Фо-гуо1 (умер в 1135 г.) родился в конфуцианской семье. В молодости он жадно поглощал классические тексты. Однажды он отправился в буддийский монастырь, где ему довелось познакомиться с буддийскими трудами. У него возникло ощущение, будто он вспомнил что-то давно забытое. «Должно быть, в предыдущей жизни я был монахом», — подумал он.
Позже он принял обеты буддийского монаха и полностью посвятил себя изучению буддийской философии. Однажды он тяжело заболел и был почти при смерти. И тогда он подумал так: «Согласно учению Будд, правильный путь к достижению нирваны не может быть найден в словах и голых логических рассуждениях. Я искал его в звуках и формах и потому заслуживаю смерти». Оправившись от недуга, Фо-гуо отказался от своего прежнего метода и отправился к мастеру дзэн по имени Чжэнь-цзюэ Шэн. Наставления Шэна заключались в том, что он пронзал ножом свою руку, говоря, что каждая капля крови стекает из Цаоци. В Цаоци жил шестой патриарх Хуэй-нэн, там же он основал свою школу; слова Шэна указывали на то, что стремящийся стяжать истину дзэн должен отдать свою жизнь ради этого.
Вдохновленный этим, Фо-гуо посетил многих мастеров дзэн. Все они высоко оценивали его достижения, а некоторые даже думали, что он будет основателем новой линии в школе Риндзая (Линь-цзи). В конце концов Фо-гуо пришел к Фа-яню из монастыря Уцзу, который, однако, не одобрил его взглядов на дзэн. Фо-гуо же полагал, что Фа-янь намеренно про-
* Сюй чжуань, XXV. Он больше известен как автор Би-янъ-лу. Его почетный титул — Юань-у Чань-ши, то есть «мастер дзэн совершенного просветления».
тиворечит ему. Высказав свое неудовольствие в весьма резком тоне, он собирался уже покинуть Фа-яня, когда последний сказал: «Подожди, пока не заболеешь серьезно, тогда ты вспомнишь меня».
Будучи в Цзиньшани, Фо-гуо подхватил лихорадку, от которой ужасно страдал. Он старался справиться с ней, черпая силы в своем опыте дзэн, но это не приносило облегчения. Тогда-то он и вспомнил пророческое предостережение Фа-яня. Почувствовав себя лучше, он тут же отправился в монастырь Уцзу. Фа-янь был рад возвращению раскаявшегося ученика. Немного спустя у Яня был посетитель, который, исполнив свою официальную миссию, возвращался в столицу. На его вопрос об учении дзэн Фа-янь ответил: «Известно ли вам одно романтическое стихотворение, последние строфы которого напоминают нам о дзэн? Они звучат так:
То и дело она зовет служанку — к чему так часто?
Ведь просьб у нее нет.
Только одно: быть может, возлюбленный голос
ее услышит».
Когда мастер дочитал стихотворение, молодой чиновник произнес:
— Да, да, мастер.
Мастер же посоветовал ему серьезно поразмышлять об услышанном,
Фо-гуо в это время отсутствовал. Когда он вернулся и услышал об этой беседе, он обратился к мастеру:
— Мне говорили, что вы читали романтические стихи молодому гостю в мое отсутствие, понял ли он?
— Он узнает голос.
— Там говорится о том, что «возлюбленный голос ее услышит»; если же молодой человек услышал голос, что с ним не так?
Вместо прямого ответа, мастер неожиданно спросил:
— Каков смысл прихода патриарха с Запада? Кипарис во дворе. Как же так?
И при этих словах духовный глаз Фо-гуо сразу же раскрылся для истины дзэн. Он выскочил из комнаты и увидел петуха, бьющего крыльями на ограде и издающего радостный крик.
— Это ли не голос? — воскликнул он. Потом он сложил следующую гатху:[107]
Золотая утка за парчовою завесой уж больше
не курится ароматом;
Средь музыки и пения хмельным уходит он,
опершись на друзей:
Счастливое событие в жизни влюбленного юноши,
Одной любимой позволено узнать об этом.
Мастер Фа-янь добавил к этому:
— Великое дело жизни, побудившее будд и патриархов явиться среди нас, не для слабых характеров и низших существ. Я рад, что помощь моя доставила тебе радость.
Хуэй-цинь Фо-цзянь[108] из Дайбина в течение многих лет изучал дзэн под руководством разных мастеров, а потому полагал, что достиг полного совершенства. Но Фа-янь из Уцзушани отказался подтвердить истинность его понимания, что сильно обидело Фо- цзяня. Он ушел от мастера вместе со своим другом Фо-гуо. Последний все же вернулся в Уцзу и достиг
реализации. Фо-цзянь спустя какое-то время тоже вернулся, собирясь вскоре отправиться в другое место. Фо-гуо же советовал ему остаться с мастером, говоря:
— Мы были в разлуке с тобой больше месяца. Как ты думаешь, изменился ли я со времени нашей последней встречи?
— Это-то меня и смущает, — ответил Фо-цзянь.
А дело все в том, что, вернувшись к мастеру,
Фо-гуо, как уже говорилось выше, быстро достиг сатори. Это событие, происшедшее в тот месяц, когда друзья были разлучены, повлекло за собой такую перемену в духовной жизни Фо-гуо, что Цзянь находился в полном недоумении относительно причины и смысла этой трансформации.
Фо-цзянь решил остаться в Уцзушани со своим старым мастером Фа-янем и добрым другом Фо-гуо. Однажды Фа-янь упомянул «мондо» между Чжао- чжоу и неким монахом:
«Монах спросил:
— Каков Ваш способ обучения?
— Я глухой. Говори, пожалуйста, погромче, — попросил Чжао.
Монах повторил вопрос. На что Чжао сказал:
— Ты спрашиваешь меня о моем методе обучения, а я вот уже выяснил, в чем заключается твой».
Это мондо и стало последним толчком, открывшим ум Фо-цзяня к сатори. Встретив мастера, он спросил:
— Молю, укажите мне, в чем последняя истина дзэн?
— Мир множественностей отмечен печатью Одного, — ответил мастер.
Цзянь с поклоном удалился.
Позднее, когда Фо-гуо и Фо-цзянь беседовали о дзэн, они вспомнили историю о том, как Дун-сы
спрашивал Ян-шаня о ярком камне из моря Чжэнь.1 Когда беседа дошла до слов «не мог выдвинуть разумных доводов», Фо-гуо удивился: «Раз уже сказано, что камень в руках, — откуда эти речи об отсутствии слов и доводов?» В этот день Фо-цзянь не нашелся, что ответить. Однако на следующий он сказал так: «Дун-сы желал иметь именно камень, а не что- нибудь другое, а Ян-шань только плел старые корзинки». Фо-гуо согласился с ним, но посоветовал поговорить с мастером.
Когда Фо-цзянь пришел в комнату мастера и уже собрался было обратиться к нему, мастер набросился на того с попреками. Бедняга был ошеломлен и в смятении покинул комнату мастера. Вернувшись к себе, он заперся в комнате, до глубины души возмущенный обращением мастера.
Фо-гуо, узнав о случившемся с другом, отправился проведать его. Постучал в дверь.
— Кто это?— раздался голос Цзяня.
Узнав друга, он впустил его. С самым невинным видом Фо-гуо спросил товарища:
— Ты видел мастера? Как вы побеседовали?
Цзянь же принялся упрекать друга:
— Это все из-за тебя. По твоему совету я остался здесь, и что из этого вышло? Наш мастер только обругал меня.
Гуо от души рассмеялся и наконец сказал:
— Ты помнишь, что ты говорил мне недавно?
— Что ты имеешь в виду? — отозвался раздраженно Цзянь.
— Не говорил ли ты, что в то время как Дун-сы желал иметь камень и ничто другое, Ян-шань только плел старые корзинки.
Услышав свое же утверждение из уст друга, Цзянь сразу ухватил суть. Тогда Фо-гуо и Цзянь отправились к мастеру, который при их приближении лишь кратко отметил:
— О брат Цзянь, на этот раз ты получил это!
Фо-дэн Шоу-сюнь (1079—1134)[109] приступил к занятиям дзэн под руководством Гуан-цзянь Ина. Затем он отправился в Дайбин, где пребывал в то время Фо-цзянь. Шоу-сюню все не удавалось ухватить суть дзэн. Он наложил печать на свое ложе, дав такой обет: «До тех пор пока я не постигну истины дзэн в этой жизни, это ложе не будет расстелено и не даст моему телу отдыха». Днем он сидел в медитации, ночь проводил стоя. Он отдался дзэн со страстью, граничащей с отчаянием. Так прошло семь недель. Однажды Фо-цзянь произнес проповедь, в которой были такие слова: «Мир множественностей отмечен
печатью Одного». Эти слова открыли духовный глаз Шоу-сюня. Фо-цзянь же отметил: «Жаль, что этот лунатик унес с собой камень, излучающий свет!»
Затем он обратился к Сюню:
— Лин-юнь говорил: «С тех пор как я увидел персики в цвету, сомнение ни разу не приходило ко мне». Что же это такое, когда никто и ни в чем не питает сомнений?
— Не говори, что Лин-юня не посещают сомнения. На самом деле сомнению и теперь невозможно нигде появиться, — ответил Сюнь.
— Сюань-ша критиковал Лин-юня, говоря: «С тобой все в порядке в доступной тебе мере, но ты не достиг подлинного проникновения». Ответь мне теперь: где это непроницаемое? — спросил Цзянь.
— Глубже всего чувствую я вашу бабушкину доброту.
Цзянь одобрил это последнее замечание. Сюнь же
позже произнес следующие стихи:
Весь день, не поднимая головы, смотрел он в небеса.
Увидев персики в цвету, впервые брови приподнял:
Однако помни, мир еще опутан сетью;
Только прорвавшись через последние врата,
найдешь истинный покой.
Юань-у Фо-гуо, прослышав об этом, все же сомневался в достижении Шоу-сюня. Он захотел подвергнуть Сюня испытанию, чтобы лично убедиться в подлинности его опыта. Он предложил ему прогуляться вместе в горы. Когда они дошли до глубокого пруда, Фо-гуо довольно грубо толкнул своего спутника в воду и в то же время спросил:
— Что ты скажешь о Ню-тоу до того момента, как он увидел четвертого патриарха?[110]
— Глубок пруд, много в нем рыбы.
— Что после встречи?
— Высокое дерево приглашает ветры.
— Что, когда он и видим, и не видим?
— Вытянутые ноги суть ноги согнутые.
Это испытание полностью удовлетворило Фо-гуо, который, таким образом, стал отчасти крестным отцом Шоу-сюня.
Очерк второй
ТАЙНОЕ ПОСЛАНИЕ БОДХИДХАРМЫ,[111] ИЛИ СОДЕРЖАНИЕ ОПЫТА ДЗЭН
«В чем смысл прихода Бодхидхармы с Запада?» Этот вопрос, очень часто задаваемый мастерами дзэн, составляет один из важнейших предметов изучения дзэн. Однако данный вопрос отнюдь не связан с прибытием в Китай Бодхидхармы, то есть не связан с историческим значением его для китайского буддизма.
Как повествуется в дзэнских хрониках, Бодхид- харма высадился на южном побережье Китая в первый год Пу-тун (520 г. н. э.). Но вопрос о его прибытии не имеет никакого отношения к этим историческим подробностям. Ведь дзэн превосходит пространствен
но-временные условия и, естественно, возвышается над историческими фактами. Его последователи — особая общность трансценденталистов. Спрашивая о первом приходе Бодхидхармы в Китай, они стремятся проникнуть в глубинный смысл его учения, — если таковой вообще существует, — учения, которое, как они полагают, он духовно передал своим ученикам. В Китае было немало иностранных учителей буддизма и ученых, пришедших в эту страну до Бодхидхармы, и все они считались благочестивыми и начитанными. Они перевели множество буддийских текстов на китайский язык. Некоторые из них были опытными адептами медитации, силой которой совершали чудесные деяния, подчиняя себе невидимых духов, населявших Китай в те далекие времена. Не будь у Бодхидхармы четко определенной цели, отличавшей его от его многочисленных предшественников, не было бы ему нужды появляться среди них. Какова была миссия, которую намеревался он исполнить среди народов Дальнего Востока?
Он не делал никаких открытых заявлений относительно своей миссии. Как свидетельствует историческая традиция, он просто исчез из мира — исчез на девять долгих лет, проведя их в полном уединении на горе Суншань, что в царстве Вэй. Если у него и было какое-то послание к буддистам Китая об истине буддизма, оно должно было быть чем-то совершенно уникальным, необычным. В чем смысл его упорного и длительного затворничества? Что означало его молчаливое учение?
Возможно, когда это станет ясным, буддизм откроет глубоко скрытое сокровище, не поддающееся ни словесным описаниям, ни логическому анализу. Вопрос о смысле прихода Бодхидхармы с Запада непосредственно указывает на присутствие истины, мистически сокрытой в глубине всей системы буддизма. Проблема сводится к поиску сущности буддизма, как ее понимал первый патриарх дзэн. Существует ли в буддизме нечто такое, что не могло быть выражено и объяснено в канонических писаниях, собранных в «Трех корзинах» (Трипитака) и разбитых на девять или двенадцать разделов? Короче говоря, в чем истина дзэн? Все ответы, которые могут быть получены на этот наиважнейший вопрос, суть различные пути к высшей, окончательной истине.
Насколько можно судить по дошедшим до нас историческим записям, этот вопрос, по-видимому, впервые был поднят во второй половине седьмого века, то есть через сто пятьдесят лет после прихода Бод- хидхармы. Однако идея, легшая в его основу, должно быть, вызревала и раньше. Когда Хуэй-нэн, шестой патриарх, основал то, что может быть названо исконной, собственно китайской школой дзэн, отличавшейся от индийского дзэн первого патриарха, китайские буддисты наверняка уже осознали всю важность духовного послания патриархов дзэн. С тех пор вопрос о смысле прихода первого патриарха с Запада естественным образом стал одним из самых значимых предметов обсуждения среди последователей дзэн.
Как свидетельствует Передача Светильника, первыми вопрос о смысле прихода Дхармы в Китай задали Дань-жань и Хуай-жан. Последний, придя к национальному наставнику Хуэй-аню (это происходило где-то во второй половине седьмого века), спросил:
— В чем смысл прихода первого патриарха с Запада?
— Почему ты не спрашиваешь о своем сознании? — ответил учитель.
— Что есть наше собственное сознание, господин?
— Ты должен созерцать работу, делаемую втайне.
— Что есть работа, делаемая втайне?
Учитель просто открыл и закрыл глаза, не вдаваясь в словесные объяснения.
Возможно, следующим вопрошателем, занесенным в анналы, был некий монах, живший в начале восьмого века. Он пришел к Сюань-су из Хаолиня и задал этот главный вопрос дзэн, на который мастер ответил: «Когда ты понимаешь — оно не понято; когда же ты сомневаешься — не подвержено сомнению». В другой раз мастер ответил так: «Это то, что не может быть ни понято, ни подвержено сомнению; и вновь — ни подвержено сомнению, ни понято».
Как и в других случаях, бесконечное разнообразие ответов, даваемых мастерами на этот вопрос, столь велико, что грозит совершенно сбить с толку начинающего, доведенного до полной растерянности, который уже не надеется выбраться из этого лабиринта мысли и достичь сути. И самое ужасное — чем чаще задавался вопрос, тем разнообразнее становились ответы, и ни один мастер не повторял другого, по крайней мере в словесных выражениях. Не поступай они так, возможно, дзэн давно прекратил бы свое существование. Вместе с тем оригинальность и индивидуальность мастеров вместо того чтобы внести окончательную ясность в предмет, служили лишь его крайнему усложнению.
Если же задаться целью тщательно изучить все ответы, то обнаружится, что все их можно распределить под несколькими заголовками или рубриками. Эта классификация, конечно, не означает приведения непостижимого к менее непостижимому, но она может помочь изучающему дзэн — пусть приблизительно и только отчасти — подобрать своего рода ключи к пониманию послания дзэн. Нижеследующее и является моей несовершенной попыткой установить некоторые ориентиры, или указатели, на этом трудном пути изучения дзэн.
1. Случаи, в которых используются находящиеся рядом предметы. В момент вопрошания мастер может заниматься каким-то делом, просто смотреть в окно, спокойно сидеть в медитации. Тогда его ответ отсылает к предмету, связанному с его занятием. В таких случаях, что бы он ни сказал, это не является абстрактным утверждением по поводу предмета, намеренно выбранного для иллюстрации его мысли.
Так, например, Вэй-шань, отвечая Ян-шаню, сказал: «Что за чудный светильник!» Возможно, в этот момент он смотрел на светильник или же последний стоял неподалеку, и мастеру показалось удобным именно его упомянуть в связи с актуальной на тот момент темой. В другой ситуации его ответ на тот же вопрос был бы иным: наверняка он нашел бы другой адекватный и более уместный способ демонстрации дзэн. В этом отличие дзэн от концептуальной аргументации философов.
Чжао-чжоу ответил так: «Кипарис во дворе»; Фэнь-ян Шань-чжао: «Как хорошо охлаждает этот веер из голубого шелка!» Подобные ответы бросают серьезный вызов нашей способности воображения. Связь между приходом патриарха дзэн в Китай и такими предметами, как светильник, кипарис, шелковый веер кажется весьма далекой. Но именно эту связь и должен обнаружить ученик дзэн. Согласно мастерам, поняв «кипарис во дворе», поймешь и смысл дзэн- буддизма, а когда поймешь смысл дзэн-буддизма, все прочее станет понятным: все богатое разнообразие ответов, приводимых далее, станет более или менее ясным. Одна нить проходит через сто восемь бусин на четках.
2. Случаи, когда высказываются определенные суждения о самом вопросе или о состоянии спрашивающего.
Да-мэй Фа-чжан ответил со всей определенностью: «Нет никакого смысла в его приходе с Запада».
Му-чжоу Цзун: «У меня нет ответа».
Лян-шань Юань-гуань: «Не болтай ерунды».
Цзю-фэн Пу-мань: «Что толку спрашивать других?»
Бао-мин Дао-чэн: «Я никогда не бывал в западном мире».
Нань-юэ Сы: «А вот еще один идет той же старой дорогой».
Бэнь-цзюэ Шоу-и: «Это подобно торговле водой на берегу реки».
Бао-нэн Жэнь-ян: «Это все равно что к снегу добавить мороз».
Лун-я Чжу-дун: «На этот вопрос труднее всего ответить».
Ши -тоу Си-цянь: «Спроси столб, стоящий вон там». Видя же полное непонимание со стороны спрашивавшего монаха, он добавил: «Мое невежество еще хуже твоего».
Цзин-шань Дао-цинь: «Твой вопрос не относится к сути». На вопрос же монаха, как следует спрашивать, мастер следующим образом навел его на суть: «Я скажу тебе, когда умру».
Не могу не процитировать Линь-цзи, известного грубостью и прямотой своего обращения с монахами, а также своим возгласом «Кац!». В этом вопросе он проявил необычайную для себя «рассудительность». На вопрос о смысле прихода патриарха с Запада он ответил:
— Будь в том хоть какой-то смысл, никто не смог бы спасти даже его самого.
— Если не было смысла, что же это за истина, которую, как говорят, обрел с помощью Бодхидахармы второй патриарх?
— То, что называют «обретением», — парировал мастер, — в действительности есть «не-обретение».
— Если это так, каков смысл «не-обретения»?
— Именно потому, что твое сознание вечно устремляется за всякой вещью, которая появляется перед ним, и не знает, где остановиться, патриарх объявил тебя глупым искателем чужой головы, которую ты желаешь поместить поверх своей собственной. Если же ты, не откладывая, обратишь свой свет внутрь себя, поразмыслишь и перестанешь искать внешние вещи, тогда ты осознаешь, что твое собственное сознание не отличается от сознания Будд и патриархов. Придя таким образом в состояние недеяния, ты, как тебе и сказано, обретешь истину, — сказал Линь- цзи.
3. Случаи, в которых мастера обращаются к «прямому действию». С данным вопросом это случалось не так уж часто, хотя использование прямого действия — довольно обычное дело в демонстрации дзэн- буддизма со времен Ма-цзу, история которого приводится ниже.
Ма-цзу был одним из величайших мастеров в истории дзэн, и фактически именно благодаря его мастерскому способу выражения дзэн последний был признан великой духовной силой в Китае.
Когда Шуэй-лао спросил Ма-цзу о смысле прихода Бодхидхармы с Запада, Ма-цзу тут же повалил любопытного на землю сильным ударом в грудь. Это-то и пробудило Шуэй-лао к реализации истины буддизма. Поднявшись на ноги, он, хлопая в ладоши и громко хохоча, воскликнул: «До чего странно! Очень странно! Все бесчисленные самадхи и все неописуемые религиозные истины ясны — теперь я знаю их все от начала и до конца, даже если они раскрываются на кончике волоска».
С этими словами он поклонился и тихо удалился.
4. Случаи, когда мастер или монах производят ка- кое-нибудь действие. Это один из излюбленных приемов мастера, и не трудно понять, почему. Поскольку дзэн не может быть объяснен в словах, следует прибегнуть к действию или к жесту,[112] дабы приблизить истину к ученику. Дзэн есть истина жизни, поэтому для своего самовыражения он употребляет нечто более близкое и непосредственное, чем слова, — то, что можно найти в движении, символизирующем жизнь в ее текучести. Можно прибегнуть и к словам, но эти слова будут предназначены для выражения не идей, а некоей живой, действующей сущности. Этим объясняются в равной мере ответы-действия и ответы-вос- клицания, или возгласы.
Когда Сюэ-фэн и Сюань-ша чинили изгородь, Ша спросил:
— Каков смысл прихода Дхармы с Запада?
Фэн тряхнул изгородь.
— К чему столько шума? — спросил Ша.
— А как еще с тобой обходиться?
— Будь добр, передай мне лше-moy,[113] — промолвил Сюань-ша.
Тоу-цзы Да-тун, встретив мастера Цуй-вэя в зале Дхармы, спросил его о смысле прихода патриарха из Индии. Цуй-вэй отвернулся. Однако Да-тун желал получить ясные наставления и поэтому Цуй-вэй сказал: «Ты желаешь еще пригоршню грязи на свою голову?» — имея в виду, что спрашивающий уже искупался в грязи, хоть и не догадывался об этом. Когда Цуй-вэй отвернулся, это и был ответ на вопрос; будь духовное око Да-туна открыто, он узрел бы смысл без дальнейших разъяснений. Ему это не удалось, что и вызвало упрек мастера, который, впрочем, не следует понимать как подразумевающий какую-то недоброжелательность или желание оскорбить.
Во всех мондо, как и в других формах дзэнского общения, между мастером и учеником существуют совершенная искренность и доверие. Слова часто могут быть грубыми, но таков обычный способ выражения у мастеров дзэн, которые желают только одного — привлечь такие души, которые не сломаются под бременем дисциплины. Дзэн — отнюдь не демократическая религия. По сути, он обращен к элите.
К Сян-яню пришел монах от Вай-шаня. Сян-янь спросил его:
— Один монах спросил как-то Вэй-шаня о смысле прихода патриарха в Китай, в ответ Вэй-шань поднял свой хоссу. Как ты понимаешь этот жест Вэй-шаня?
— Идея мастера — прояснить сознание вместе с материей, раскрыть истину посредством объективной реальности, — ответил монах.
— Твое понимание, — заявил мастер, — само по себе удовлетворительно. Но зачем так спешно теоретизировать?
Монах вернул мастеру его вопрос:
— Каково твое понимание?
Как и Вэй-шань, Сян-янь поднял свой хоссу.
В другой раз в ответ на вопрос о приходе Бодхид- хармы Сян-янь положил руку в карман, когда же он достал ее оттуда, она была сжата в кулак. Он раскрыл его, как если бы держал что-то, предназначенное спрашивавшему. Последний встал на колени и простер обе руки в позе принятия. «Что это?» — спросил Сян-янь. Монах не ответил.
Этот же Сян-янь является автором хорошо известного коана о человеке на дереве. Коан звучит так: «Это подобно человеку, висящему над пропастью в тысячу футов глубиной: он висит, держась зубами за ветку, ноги его не касаются земли, рукам не за что ухватиться. Представьте, что к нему подходит некто и спрашивает: „Каков смысл прихода первого патриарха с Запада?” Если этот человек откроет рот для ответа, то он упадет и погибнет, если не ответит — обидит спрашивающего пренебрежением. Как ему поступить в это критическое мгновение?»
Один монах спросил Лэ-бу о приходе Дхармы, мастер же стукнул своим хоссу по соломенному стулу со словами: «Ты понимаешь?»
Монах признался, что нет. Тогда мастер сказал: «Внезапный звук грома в небе, весь мир замер — лягушка же в глубине колодца даже не подняла головы».
Был ли любопытный монах такой лягушкой в старом колодце? Язык мастера остер и язвителен. У Басё, великого японского поэта, мастера хокку,[114] есть такие строки:
В старый заросший пруд Прыгает лягушка —
О, этот всплеск воды!
Именно этот всплеск воды пробудил его к истине дзэн-буддизма. Сам опыт не мог быть выражен иначе — отсюда и хокку, описывающее ситуацию просто, без примеси чувств, без комментариев. Лягушка — частый персонаж японской литературы, образ ее порождает множество поэтических ассоциаций, связанных с покоем и одиночеством.
5. Случаи с упоминанием вещей, невозможных в этом относительном, связанном причинностью мире.
Лун-я Чжу-дун сказал: «Подожди, пока заговорит темная каменная черепаха, тогда я скажу тебе, в чем смысл прихода патриарха».
Отвечая Лун-я, желавшему выяснить смысл этого исторического события, Дун-шань отослал его к столь же невозможному порядку вещей: «Подожди, пока река Дун не потечет вспять; когда это случится — я скажу тебе». Самое странное заключалось в том, что река потекла вспять, и Лун-я постиг смысл сказанного.
Ма-цзу, который был, как я не устаю подчеркивать, одной из выдающихся фигур в истории дзэн, поставил Пан-юню, мирскому последователю буддизма, подобное же условие: «Когда одним глотком ты выпьешь всю воду реки Си, я скажу тебе, какой смысл сокрыт в путешествии патриарха».
Все это непостижимо до тех пор, пока наше ограниченное сознание подчинено пространственно-временным отношениям. Смысл этих бессмысленных, на первый взгляд, выражений постигается только при выходе за пределы нашего относительного опыта. Мастера дзэн не приемлют абстракций и теоретиза- ций, поэтому их высказывания кажутся совершенно неуместными и абсурдными. Обратите внимание на то, как приводимые ниже ответы играют на той же струне трансцендентализма.
Бэй-юань Тун ответил так: «Погибшая сосна склонилась над стеной, пчелы озабоченно пьют нектар из цветов».
Ши-мэнь Цзун: «Смотри, корабли плывут над горами Цзюли».
К мастеру Ши-шуану Син-куну пришел монах и спросил его о смысле прихода патриарха.
— Представь человека на дне колодца глубиной в тысячу футов, — предложил мастер, — если ты сможешь достать его оттуда без помощи веревки, я отвечу на твой вопрос о приходе патриарха в нашу страну.
Монах, судя по его ответу, не принял слова мастера всерьез.
— Недавно, — сказал он, — почтенный Чан из Хунани был поставлен настоятелем монастыря; он также по-разному разъясняет нам эту тему.
Син-кун позвал мальчика-прислужника и велел ему «гнать прочь этого безжизненного парня».
Мальчик — впоследствии он стал известен как Ян-шань, один из самых одаренных мастеров дзэн, — как-то спросил Дань-юаня, как же достать человека из колодца. На что мастер воскликнул:
— Зачем доставать этого дурака со дна колодца?!
Спустя какое-то время мальчик обратился с тем же
вопросом к Вэй-шаню. Вэй-шань позвал:
— О Хуэй-цзи! [Это было имя молодого монаха.]
— Да, мастер! — отозвался тот.
— Ну вот, он и наверху! — закончил мастер.
Впоследствии монах стал искушенным адептом дзэн
и был поставлен настоятелем монастыря в Юань- шане. Вспоминая прежние перипетии, он говорил: «От Дань-юаня я получил имя, от Вэй-шаня же — субстанцию». Мне кажется, мы можем здесь поставить философию на место «имени», а опыт — на место «субстанции».
6. Случаи, в которых утверждается некий трюизм. Они противоположны предшествующим. «Монахи, вы ходите по миру, пытаясь уяснить смысл прихода патриарха с Запада, но это лучше известно колонне, стоящей перед вами, — говорил Юнь-мэнь. — Вы желаете знать, каким образом колонна понимает смысл прихода патриарха в нашу землю?» В таком виде эти слова далеки от трюизма; но далее, отвечая на им же поставленный вопрос, Юнь-мэнь заявляет: «Девять раз по девять будет восемьдесят один».
Мастер дзэн превратился в математика. Очевидно, он полагал, что таблица умножения объясняет истину буддизма. Его ссылка на колонну, кажется, усложняет дело, но на самом деле это лишь его искусная уловка (упая-каушалья); поняв же выражение «девять раз по девять будет восемьдесят один», вы разгадаете тайну всего рассуждения, если она вообще есть.
Понравилась статья? Добавь ее в закладку (CTRL+D) и не забудь поделиться с друзьями:
|
|
