От автора 120 19 страница

Ответом стало увольнение Кевина — не в личной форме, а по факсу. Даже для Кевина, ставшего к тому времени тонким зна­током оскорблений, это был необыкновенный момент жизни. Он рассказывает: «Самым трудным из того, что случалось со мной в жизни, было, когда меня уволил отец за то, что я хотел жениться на своей жене». Кевин жил с Пандорой в Америке, где получил работу в «Си-би-эс паблишинг» (CBS Publishing). В 1984 году они вернулись в Англию, чтобы вступить в брак холод­ным, но солнечным майским днем. (Они решили ускорить со­бытие; Пандора была беременна их первым ребенком.) Роберт не только заявил, что будет бойкотировать свадьбу, но пошел еще дальше в своих угрозах, обещая уволить Яна, который дол­жен был быть шафером, если последний придет на торжество.

В конце концов, после того, как его блеф не удался, Роберт в последнюю минуту появился на церемонии, высказал не­сколько добрых пожеланий на приеме, а затем рано уехал, что­бы успеть на футбольный матч.

Затем молодые, все еще сохраняя свою независимость, вер­нулись в Соединенные Штаты, где прожили следующий год. Но после такой затянувшейся паузы Максвелл сказал Пандоре, что он решил вновь вернуться в семью, что он не хочет быть вы­черкнутым из нее на всю жизнь. Что за причины тянули его об­ратно? Как объясняет сам Максвелл: «Долг, это раз. Это было очень сильное чувство долга. А во-вторых, то возбуждение, ко­торое получаешь от работы с человеком, занятым в самой об­щественной, узнаваемой и волнующей сфере деятельности. Да­же сегодня очень трудно найти такую область человеческой де­ятельности, которая была бы интереснее, чем средства массо­вой информации». Давая интервью лондонской газете «Тайме», Пандора добавила и кое-что другое: «Он чувствовал, что его отец нуждается в нем, и он всегда хотел работать в семейном бизнесе».8 Итак, в конце концов перемирие было достигнуто. Отец и сын помирились, и Максвелл с Пандорой вернулись в Англию. Это было хорошо. Плохо было то, что с тех пор объек­том, из-за которого велась решительная война между отцом и женой, оказался Максвелл. Роберт стал требовать, чтобы он проводил больше времени в офисе, а Пандора — чтобы он боль­ше бывал дома. Как сама Пандора рассказывала газете «Дейли мейл»: «Кевин всегда разрывался и все принимал близко к серд­цу. Ведь очень трудно определить, что важнее: моя жена и дети или мой отец и бизнес? Он постоянно разрывался на две части, и для него это было очень-очень тяжело».9

По мере того, как росла его семья, Максвелл все глубже погру­жался в семейный бизнес, причем Роберт, используя его на все сто процентов, часто принижал и позорил Кевина. «Ты что, не мо­жешь быть настоящим мужчиной?» — закричал старший Мак­свелл на младшего по крайней мере один раз, когда Кевину не уда­валось сделать точно так, как хотелось Роберту. Во время совеща­ний он кричал на Кевина, чтобы тот заткнулся, и во время пред­ставления претворялся, что путал его с Яном. Выпады были гру­быми, но отцовское отношение быстро сделало из наследника же­сткого бизнесмена. Основа, которую впоследствии сам Максвелл определит как «чертова заносчивость», была вскоре создана.

Роберт потратил много времени, создавая свою репутацию, как фигуры международной значимости, выпивая, обедая и встречаясь с бизнесменами всего мира, особенно из России и

Восточной Европы. Это перекладывало на Кевина, молодого растущего управляющего, все большую и большую ответствен­ность. В то время как конгломерат Максвелла продолжал вби­рать в себя мириады частных акционеров, младший Максвелл оказался в центре деловых операций, стоящих миллиарды дол­ларов, и все это происходило еще до его тридцатилетия.

Внешне он выглядел как молодая акула: холеный, поджарый и гибкий, с густыми черными волосами и четко вылепленными скулами — нечто среднее между Джонном Ф. Кеннеди-млад­шим и злодеем из фильма о Джеймсе Бонде. Он был хладно­кровным, загадочным, с изящными манерами, привыкший свободно вращаться среди аристократов и политических воро­тил. Благодаря отцовской мании величия он имел доступ к до­рогим и экзотическим игрушкам. Простые смертные могут до­браться из пункта А до пункта Б в такси или лимузине. Но Мак­свеллу, когда он совершал международные поездки, ничего не стоило улететь на вертолете прямо из центральной части Лон­дона, где находился главный офис корпорации. Он появлялся в аэропорту Хитроу, где специальные служащие паспортного контроля быстро его обслуживали, незамедлительно проводя к самолету. По крайней мере один раз в ожидании Кевина задер­жали вылет «Конкорда».

Максвелл и его отец управляли 350 компаниями; на них ра­ботали целых 16.000 человек. И это ударило ему в голову. «Я на­чал занимать ответственные должности в очень молодом возрас­те, когда мне было двадцать с небольшим, так что к 28 или 29 го­дам я уже управлял компанией «Макмиллан», одним из круп­нейших имен в полиграфии. Но я был для этого не готов, — рас­сказывает он. — Это проявление непотизма — тебя назначают на должность, опережая твое развитие. У меня были способно­сти, но это не одно и тоже по сравнению с необходимостью быть именно тем человеком, чтобы занимать второе место в та­кой компании, как «Макмиллан», по крайней мере не в том возрасте, в каком находился я».

В то время, как ответственность Кевина росла, аппетиты Роберта — личные и корпоративные — казалось, увеличивались с безум­ной скоростью. Похоже было, что старший Максвелл стремится поглотить всех и вся. К концу 80-х годов его уже и так огромное тело разбухло от диеты, состоящей из гамбургеров и пахты, яич­ницы-болтуньи и жареных бобов, сыра и приготовленных на гри­ле цыплят, копченого лосося и арахиса. Избегая небольших высо­ких бокалов для шампанского, он пил свою шипучку из пол-лит­ровых стаканов. Он засовывал в рот полную горсть белужьей ик­ры, а в это время другая рука уже набирала следующую порцию.

Хотя он был еще способен на щедрые и добрые дела (самое значительное — оплата эвакуации детей самолетами из Черно­быля после произошедшей там в 1986 году ядерной катастро­фы), его социальное поведение деградировало. Он не появлял­ся на обедах, куда его приглашали в качестве почетного гостя, портил мероприятия, на которые его не звали. На приеме в честь семидесятилетия Малколма Форбса (феерии в Танжере, куда Максвелл был приглашен), его одежда состояла из выши­той золотом джеллабы, ансамбль завершал тюрбан паши и ту­рецкие туфли. Потом эта жирная масса попыталась (по чьему-то рассказу) проникнуть на территорию резиденции Форбса че­рез окружающую ее ограду.

Поведение Максвелла в своем собственном офисе варьиро­валось от безапелляционности до сознательной грубости. Он мог целый час продержать банкира в ожидании у телефона, по­ка в это же время читал лекцию мелкому служащему газеты «Дейли миррор» о том, как тому надо работать. Когда он дейст­вительно брался за дело, то это был театр одного актера. Он со­вершал большие сделки по телефону, рвал в клочья важные фа­ксы, не говоря об этом никому из персонала. Его гнев был по­истине ужасным, и, казалось, ему доставляет удовольствие за­бывать о положении Кевина и кричать на него: «Ты не понима­ешь, о чем говоришь» в присутствии других людей. К концу 80-х годов Максвелл убрал Кевина с глаз долой и отослал его с семьей обратно в Соединенные Штаты. Кевин и Пандора по­дыскали себе дом в штате Коннектикут и няню для своих детей. Спустя четыре недели Кевин пришел к ней и сообщил, что они возвращаются — Роберт передумал и хочет, чтобы они верну­лись обратно в Англию. Пандора была очень сердита.

По возвращении младший Максвелл попросил своих сот­рудников, чтобы они установили на полу в коридоре между ка­бинетом отца и его собственным весовой сенсорный датчик с тем, чтобы он мог за несколько секунд быть предупрежден о приходе «большого Боба». Сотрудники отказались это сделать. «Он нас убьет», — сказали они. В конечном итоге «большой Боб» так и поступил — всех убил, фигурально выражаясь. Он принял неправильные решения, которые обрекли его империю и уничтожили рабочие места и пенсии его сотрудников.

Империя Максвелла начинает рушиться

Желая достичь объема ежегодных продаж в 3 млрд. фунтов стер­лингов, старший Максвелл пустился в настоящее безумство, со­провождавшееся ростом долгов, захватывая компании разного профиля, включая газеты, телевизионные станции, производи­телей компьютеров и фармацевтические компании. Особенно он гордился своей покупкой американского издательства «Мак-миллан» в 1989 году. Но ни одно из этих славных приобретений не досталось дешево. Долговое бремя МСС разрослось до более чем 2,3 млрд. долл. В 1990—1991 гг., сражаясь с тяжелыми време­нами в экономике, Максвелл обнаружил, что он владелец свы­ше 800 компаний, чьи продажи в целом составили 997 млн. фун­тов стерлингов, что намного меньше его хваленых 3 миллиар­дов. Некоторые из его рискованных предприятий, например, «Юропиан» (The European — еженедельная цветная газета, рас­пространяемая по всей Европе, которую он запустил в 1990 го­ду), приносили одни убытки. Но он продолжал скупать! В 1991 году он положил себе на тарелку еще одну собственность: нью-йоркскую бульварную газету «Дейли ньюс».

В стремлении поддержать ликвидность, Максвелл продал «Пергамон пресс» — свой исконный источник обогащения. Но продажа произошла по слишком низкой цене и слишком позд­но. Опутанная долгом в 2,3 млрд. долл., (появился в результате приобретения издательства «Макмиллан») а также огромными личными долгами, вся империя зашаталась. Максвелл начал проделывать то, что стало его последней игрой: ловчить с акти­вами в своем последнем, доведенном до крайности усилии под­держать цены акций своей общественной корпорации МСС. Поддержание высокого уровня цены было критически важным делом. Акции МСС являлись обеспечением, которое Максвелл использовал для получения займов для своих бедствующих частных компаний — «Роберт Максвелл груп». Если бы цены на ак­ции упали, Максвеллу пришлось бы предоставить еще большее количество акций в качестве обеспечения, что уменьшало его заемный потенциал. Наряду с этим подпирало время платить все больше и больше по его частным долгам. Банки требовали назад свои деньги. Максвелл оказался под сильным давлением.

И тут появляются пенсионные фонды.

Более 1,4 млрд. долл. в принадлежащих пенсионным фон­дам ценных бумагах и налоговых векселях частных компаний Максвелла были переведены в частные компании «Роберт Мак­свелл груп», чтобы помочь поддержать империю. Величина су­ществовавшего долга, однако, гарантировала, что, если частные компании обанкротятся, будет невозможно получить ценные бумаги назад. Пенсионерам просто не повезет. Именно это и произошло: когда Роберт умер, все в его потрепанном королев­стве рухнуло, включая и шансы его работников на получение когда-либо пенсий от компаний Максвелла.

Конечно, никто и никогда не будет точно знать, о чем думал Максвелл, совершая эти переводы акций. Многое зависит от причины его смерти. Если она результат несчастного случая или Максвелла убили, можно предположить, что он надеялся пережить спад в экономике, продолжая свое тайное жонглиро­вание, а потом вернуть все активы назад, туда, где им и надлежа­ло быть все время. Именно это утверждает Кевин Максвелл — что его отец дождался бы удобного случая, чтобы решить проб­лемы и сохранить свою империю, останься он в живых. Но, ес­ли старший Максвелл совершил самоубийство, ситуация ста­новится просто чудовищной: чтобы еще какое-то время под­держивать вид, что с корпорацией все нормально — и продол­жать, отнюдь не случайно, продолжать наслаждаться своей ях­той, самолетом и другими штучками, — он сознательно обрек своих работников на нищую старость.

Когда было обнаружено, что пенсионный фонд пуст, обще­ственность в Англии побелела от ярости, и многие пальцы ука­зали прямо на Кевина Максвелла. Ведь в конце концов он вто­рой в отцовской команде. Как он мог не быть в курсе? Конечно же, он должен был участвовать в махинации.

Ничто в жизни молодого Максвелла не готовило его к этому моменту. До того времени он считал самым худшим испытанием, которое ему довелось пережить, случай, когда он был уво­лен отцом. Но это? Никакого сравнения. «Быть уволенным с работы — это одно, — говорит он. — А когда вокруг рушится бизнес, да еще тебя обвиняют в мошенничестве, это величина совсем другого порядка». Насколько другого, ему и его семье вскоре предстояло узнать.

Начало юридических проблем: Кевина Максвелла арестовывают

«Убирайтесь! Мы встанем только через час!» Ранним июньским утром 1992 года Пандора Максвелл, разбуженная громким сту­ком в парадную дверь ее дома, сердито распахнула окно своей спальни на втором этаже, чтобы посмотреть, из-за чего весь этот шум. Люди, толпящиеся внизу, смахивали на репортеров. Поэтому она выдала им ту же порцию яда, который сделал ее самой известной, наряду с Рупертом Мёрдоком, противницей Роберта Максвелла. Когда люди не разошлись, она распахнула окно пошире и попробовала еще раз. «Я вызову полицию», — объявила она, жестко выплевывая слова.

«Мы и есть полиция», — ответили джентльмены.

Арест Кевина и Яна, хотя и шокировал семейство Максвел­лов, был не совсем неожиданным. Антипатия общества по отно­шению к братьям постоянно росла, даже еще до известия о про­павших фондах. После загадочной смерти отца Кевин и Ян бы­ли вызваны в специальный комитет палаты общин, расследо­вавший максвелловский скандал. Заседание, освещавшееся те­левидением, не шло гладко ни для одного из них. Братья реши­ли воспользоваться своим правом молчать и позволить адвокату отвечать за них. На экране телевизора это выглядело неважно — Кевин, отказывающийся отвечать на вопрос за вопросом. Что он скрывал? В конце концов, это был тот самый человек, кото­рый лишь недавно стоял перед телекамерами и заявлял, что компании Максвелла прочно стоят на ногах, в то время как он должен был знать, что это не так. Это последнее появление пе­ред публикой создавало впечатление, что Кевину и Яну совер­шенно безразлично, что думают остальные и что они не смогли (или не захотели) объяснить свои действия. Казалось, что ни для кого не играл значения тот факт, что еще раньше братья предла­гали полное сотрудничество с комиссией, при условии, что засе­дание будет закрытым и без присутствия репортеров.

Пресса, со своей стороны, в тот день отыгралась на Мак­свеллах. И здесь действительно скрывалась глубокая ирония: сыновья медиа-магната, преследуемые прессой. Из всех воз­можных фото Максвеллов самыми желанными для лондонской желтой прессы стали связанные с арестом братьев. Сначала, на­мекнул Кевину следователь по его делу, ответственный за про­ведение ареста, полиция собиралась выполнить свою миссию таким образом, чтобы позволить ему сохранить какое-то досто­инство — тихо взять его под стражу без присутствия представи­телей средств информации.

Все произошло по другому сценарию. Скорее, как впослед­ствии казалось Максвеллу, полиция попыталась выдоить из его ареста максимальное освещение репортерами. Видеокамеры снимали, как полиция стучится в его дверь. В центре города ждали фотографы, чтобы сделать его фотографии у здания тюрьмы. Другие фотографии показывали, как его в наручниках перевозят оттуда в Олд Бейли[18] — в полицейском фургоне, дос­таточно огромном, чтобы вместить всю команду «Даллас Кау-бойз». Как позже заметила едкая Пандора, обычно полиция не одевает наручники даже на насильников.

«Все было организовано так, чтобы получить максимальный эффект, — рассказывал позже Максвелл газете «Файнэншл мэйл он санди». — Полицейский заявил, что не хочет, чтобы я побрился, чтобы я смотрелся как можно неряшливее. Я сказал ему, чтобы он катился, и пошел бриться наверх. Весь замысел состоял в том, чтобы довести унижение до максимума».10 Он ут­верждает, что следователям из британского управления по рас­следованию крупных финансовых махинаций (Serious Fraud Office) нужно было добиться обвинения, и поэтому они хотели обставить арест таким образом, чтобы он выглядел «виновным, виновным, виновным». На следующий день заголовки газет пе­стрели словами «попался».

Простые англичане не очень-то жаловали Кевина Максвел­ла. Когда он шел по улице, какой-нибудь прохожий мог крикнуть ему: «Мошенник!». Однажды в одном популярном ресто­ране, когда был готов его заказ, официантка, обслуживавшая Кевина, хлопнула по столу его тарелкой и крикнула: «Что б ты подавился!» Он получал письма с проклятиями и смертельными угрозами. В какой-то момент команда адвокатов, ведущих дело Максвелла, провела опрос общественного мнения с целью вы­яснения восприятия их клиента публикой. Люди, участвовав­шие в опросе, использовали такие слова, как мошенник, обман­щик, эгоистичная свинья, пиявка, ублюдок, интриган и гнусный.

Таким же болезненным, говорит Максвелл, было медленное прохождение его дела по судам. Позже он вспоминал, как в 1992 году спрашивал своих адвокатов, когда, по их мнению, может закончиться судебное разбирательство. Они сказали ему, что самое позднее — в середине 1994 года. Судебный процесс по его делу начался в мае 1995 года, почти три года спустя его ареста и через 190 дней после досудебных слушаний и слушаний суда присяжных в 1994 году.

«Вы идете в суд, и судья вам говорит: «Слушание этого дела откладывается на три месяца, или на четыре месяца, или на пять месяцев», — рассказывает Максвелл. — [Вот] когда вы понимае­те, что попали в государственную машину и ничего с ней поде­лать не можете. Это все равно, как с «Эксон Вальдез», идущим на рифы. На капитанском мостике никого нет, и вы совершенно бессильны. Бывают дни, когда вам невероятно тяжело под ог­ромным весом всей этой карательной части государственной ма­шины, обрушивающейся на вас. У нас было все: от прослушива­ния телефонных разговоров до просматривания почты и слежки. А затем еще интерес со стороны прессы; дело длительное время и в большом объеме освещалось средствами массовой информа­ции. Это превращается в уже физическое давление, и оно угнета­ет вас. — Он добавляет: — Вы чувствуете себя запуганным».

Пока бушевали судебные дела, Максвелл оказался также втянутым в схватки поменьше: он попытался добиться и выиг­рал запрет на планировавшийся лондонский мюзикл под назва­нием «Максвелл: музыкальное ревю», который высмеивал его отца на мотивы Гилберта и Салливана. (Одна переделанная пес­ня называлась «Я идеальная модель современного мегаломаниа-ка».) Кевин и его адвокаты выразили претенцию — и успешно, — что мюзикл создаст предвзятое мнение у присяжных.

Несмотря на все это — большие и малые сражения, — Кеви­ну и Пандоре удавалось по большей части поддерживать нор­мальную семейную жизнь, а это не такое уж и малое достижение, учитывая обстоятельства. Максвелл старался проводить как можно больше времени со своими пятью детьми, хорошо осозна­вая тот факт, что, если он будет отправлен в тюрьму, Тилли, Тед­ди, Элоиз, Клои и Мэдлин (к концу судебного процесса на под­ходе был шестой, Томас) в дальнейшем не смогут иметь возмож­ности познакомиться с отцом поближе. (Хотя и в несколько ис­каженной форме, он тоже играл преимущественно дисципли­нарную роль, объясняя детям, что нет оправдания плохому пове­дению только из-за того, что папа может попасть в тюрьму.) Он научился готовить, помогал с воскресными завтраками и гонял футбольный мяч на заднем дворе. Максвеллы старались создать детям нормальную жизнь, заполненную обыденными вещами, будь то создание украшений в предрождественское время или иг­ра на музыкальном инструменте в школьном оркестре.

Были и неприятные моменты. В школе дети дразнили стар­шего ребенка, Тилли, точно так же, как в свое время над Мак­свеллом в школе смеялись из-за отцовского скандала с «Перга-мон». Но Максвелл сознательно стремился к созданию с Пан­дорой большой семьи, и теперь он говорит, что его семья — это то, что реально поддерживало его во время судебного процесса, когда над ним нависла перспектива тюрьмы:

Мне здорово повезло, что у меня очень смелая жена, большая куча отличных детей и большой круг родственников и друзей, которые поддерживали меня. Я думаю, это то, что понимают многие люди, находящиеся в какой-либо трудной ситуации. В конце дня, в то время, когда дома тебя все любят и уважают, в то время как остальное человечество обливает тебя грязью, это вселяет в тебя уверенность. Это поддержка, и это огромный ис­точник утешения. По существу, у вас есть некий центр вашей жизни, где вам окажут поддержку, а не нагадят на вас.

Семья из-за банкротства была вынуждена переехать в бывший дом престарелых близ Пэнгбурна, и даже за него платил не Максвелл, а отец Пандоры. Позднее они смогли перебраться в небольшой дом (оплаченный родителями Пандоры) в деревне Маулсфорд, что в 18 милях от Оксфорда. Хотя ее родители и его мать помогали Кевину материально, Максвелл до 1995 года все еще юридически считался банкротом, поэтому он и его брат Ян имели право на государственное пособие на оплату своих рас­ходов по судебной защите. И то, что они этим воспользовались, тоже бесило людей.

Ключ к защите Кевина

Наконец, суд доковылял до сути. Кевин, Ян и два других фи­нансовых советника Максвелла были ответчиками. Том Бауэр, автор книги «Максвелл: окончательный вердикт», следующим образом суммирует обвинения:

По существу, подсудимые обвинялись в использовании акций, принадлежавших пенсионным фондам, для уплаты частных долгов Максвелла, зная, что из-за банкротства [«Роберт Мак­свелл групс»] не было никакого шанса восполнить пенсионные фонды. Этот риск, утверждало обвинение, мошеннический, и это было известно, когда подсудимые сговаривались использо­вать акции пенсионных фондов.11

Из всех подсудимых только Кевину Максвеллу предъявили два обвинения. В первом утверждалось, что Максвелл вступил в сговор со своим отцом с целью обобрать пенсионные фонды, используя принадлежащие пенсионному фонду акции израиль­ской фирмы по обработке компьютерных изображений «Скай-текс» на сумму 160 млн. долл. для получения банковского кре­дита, прекрасно зная, что империя не сможет вернуть эту сум­му. Во втором, выдвинутом против Кевина, Яна и двух других, утверждалось, что они злоупотребили акциями «Тева Фармась-ютикалс индастриз лимитед» на сумму 35 млн. долл., пытаясь получить дополнительный кредит в «Нэшнл Вестминстер бэнк» для оформления ссуды частным компаниям Максвелла. По сравнению с судом над О. Дж. Симпсоном, который за­вершался в то самое лето, когда начались слушания по делу Максвелла, судебное дело Максвелла не имело сексуальной привлекательности. Оно не строилось ни на окровавленной перчатке, ни на ноже, ни на изобличающей обуви. Вместо это­го целая когорта юристов—представителей обвинения, бухгалтеров и банкиров — всего 69 свидетелей — помогали разобрать­ся в запутанной веренице бумаг, состоявшей из памятных запи­сок, факсов, писем и банковских выписок. Присяжные тужи­лись понять сложные нюансы депозитов до востребования, вы­дачи ссуд под залог акций и операций с иностранными валюта­ми. Хотя в день начала слушаний по делу в мае 1995 года толпы зрителей забили здание суда, интерес общественности к этому делу охладел, когда лето подошло к концу.

Несмотря на четырехмесячные показания обвинения, дело имело слабое место, выражавшееся довольно просто: знал ли Ке­вин Максвелл, что акции, которыми они рисковали, принадле­жали компании по управлению пенсиями, и был ли их риск обма­ном? В октябре зрители вновь появились в зале суда, когда Мак­свелл наконец приступил к 21-дневному марафону, стараясь до­казать свою невиновность. Ключ его защиты: Роберт Максвелл.

5 июля 1991 года Кевин Максвелл был вызван в отцовский офис. По словам Максвелла, отец показал ему измененный контракт, по которому права собственности на акций "Скай-текс" переходила от "Би-Ай-Эм" (BIM), компании, управляю­щей пенсионными фондами, к "Роберт Максвелл груп". Пред­ложение, обусловливающее, что акции BIM перейдут к RMG только после получения оплаты, было вычеркнуто и выброше­но старшим Максвеллом как «бессмыслица». С того момента, полагаясь на слово отца, Максвелл считал, что 5 июля BIM пе­редала RMG права собственности на акции вне зависимости от оплаты. К своему крайнему ужасу, Максвелл во время подго­товки к суду не смог найти измененный контракт. Истец, Алан Саклинг, в надежде уличить Кевина во лжи, утверждал, что той встречи с отцом никогда не было.

«М-р Саклинг, вам придется признать это, — ответствовал ему Максвелл, встречая вопросы ответным ударом. — Мои пока­зания за эти годы не изменились. Я видел измененный контракт. Я считаю, что он был действительным». Объясняя Саклингу, по­чему он послушался отцовского слова, Максвелл сказал: «У меня была безоговорочная вера в отца, и я ему доверял. У меня был опыт многолетней работы с ним, знание его методов, включая сделки с участием активов пенсионных фондов. Для него это был обычный порядок ведения дел, и я был согласен с ним».

Позже он добавил: «Считал ли я, хоть на секунду, что мы ри­скуем потенциалом выплаты пенсий? Абсолютно нет».

Между Максвеллом и обвинителем Саклингом вспыхивали перепалки. Во время очередного сильного давления Максвелл, опровергая утверждения обвинителя в своей бесчестности, вы­палил в ответ: «Вы обвинитель, который хочет упечь меня за ре­шетку, и вы хотите, чтобы я где-то проговорился, — оскорблен­но сказал он. — Я не собираюсь вам помогать».

Ту же историю Максвелл представил и в отношении акций «Тева». 30 октября 1991 года, за бокалом чего-то, когда они с от­цом виделись с глазу на глаз в последний раз, его отец перевел собственность акций «Тева» на сумму в 35 млн. долл. из BIM в RMG. С тех пор, утверждал Максвелл, он считал, что акции принадлежат RMG. Опять же, он проглотил это, исходя из опы­та «многих лет работы с отцом». Отец не показывал ему доку­менты, но он все равно поверил ему. «Я положился на то, что он мне сказал», — сказал Максвелл.

Более того, Максвелл утверждал, что многочисленный пер­сонал, банкиры, аудиторы и юристы знали о вольной манере от­ца перемещать активы в рамках «одной большой группы», при­чем оформление документов «следовало позднее». Он также от­рицал, что бесчестным образом рисковал акциями «Скайтекс» и «Тева», потому что полагал, что в конце концов они могут быть возмещены пакетом вполне приемлемых «расчетов между ком­паниями». В конце он признался, что был «чертовски самонаде­янным» в своем мнении, что компания может выжить и вернуть деньги пенсионным фондам. «Я, вероятно, был одним из самых самонадеянных людей, каких только можно встретить, — сказал он. — Я не мог представить себе, что случится крах».

Теперь Максвелл признал ложь и ошибки, происходящие из та­кой самонадеянности. Да, он обманывал банки. Да, он нес на себе «значительную часть ответственности» за банкротство, в основном потому, что не был таким, как отец: «У меня не было его фигуры, у меня не было его репутации. У меня не было 40 лет делового опыта». Одно из его основных утверждений состо­яло в том, что, если бы его отец не умер, что, вероятнее всего, произошло случайно, когда он облегчался за борт яхты, он бы громогласно вернулся и попытался спасти свою империю. Для любого другого человека, кроме его отца, такая попытка, сказал Максвелл, была бы невозможной.

Давая показания, Кевин Максвелл был энергичным, на­стойчивым и сочувствующим, и он поступился частью той сво­ей знаменитой непроницаемости, чтобы постараться как мож­но лучше описать характер своего отца. Максвеллу надо было объяснить, что было такого в его отце, что он смог заставить сына не только так преданно находиться рядом, но и так слепо ему верить. Ему приходилось теперь объяснять, как он связал себя с человеком, который сыграл такую большую роль во втя­гивании его в этот кошмар, с человеком, который, как Мак­свелл признавал, «вертел законом так, как только мог».

«Он мотивировал силой, способностью влиять на события, способностью вносить перемены, изменять вещи, — свидетель­ствовал Максвелл. — Он был чрезвычайно щедрой личностью». В то же время «он мог быть напористым... Он был большим че­ловеком, у него была огромная харизма и повелительный вид. Имея такой вес и объем, он мог доминировать, и он доминиро­вал на каждой встрече, где присутствовал».

Доставить Бобу Максвеллу плохие новости? Максвелл рас­сказывал, что незадачливый посланец «бывал разжалован прямо перед строем». В качестве наказания старшим сотрудникам час­то давали неблагодарную работу, например, разбор почты. Не очень хорошо Роберт Максвелл выносил и критику. «Можно бы­ло заставить его передумать, признавал Максвелл, но это случа­лось очень редко и было чрезвычайно тяжело физически. Споры были частыми, и он оскорблял меня так же, как и других».

Собственная история Кевина Максвелла начинается с тарелки фасоли. В середине 60-х годов, когда рёге (папа) Максвелла уже сколотил состояние на издательском поприще, семья захотела провести месяц отдыха в круизе вокруг Италии, зайдя, как при­нято, на Эльбу, Корсику, Сардинию, Неаполь, Капри и Липар-ские острова прежде, чем посетить несколько греческих остро­вов и то, что Элизабет Максвелл, жена Роберта с 1945 года, на­зывала «их живописные маленькие гавани». Роберт был власто­любивым отцом девяти детей, блюстителем строгой дисципли­ны и обладал фельдфебельскими замашками. Но во время ка­никул он обычно обращался с детьми помягче. Затем однажды вечером кто-то поставил перед 7-летним Кевином тарелку с фа­солью.

Кевин просто не стал ее есть. Он ненавидел фасоль. Ешь, сказал Роберт. Нет, ответил Кевин даже после угроз отца запе­реть его в каюте. Кевин не сдавался два дня. В конце концов только перед угрозой веревочной порки он перестал упираться. Элизабет Максвелл в своих мемуарах «Мое собственное мне­ние» (A Mind of My Own, HarperCollins, 1994) сообщает, что Ке­вин, в перерыве между конвульсивными рыданиями, встал пе­ред отцом и сказал: «Я сдаюсь, но только потому, что ты больше и сильнее меня, и только поэтому».12 Это не было последним проявлением власти со стороны Роберта, но и Кевин не всегда подчинялся.