2015-03-20
580
События прошлого можно изображать в любом масштабе, с любой степенью приближения. Можно написать историю Вселенной на одной странице, а можно описать жизненный цикл мухи-однодневки в сорока томах. Очень известный историк, специализирующийся на дипломатии 1930-х годов, написал книгу о Мюнхенском кризисе и его последствиях (1938-1939); вторая книга называлась «Последняя неделя мира», а третью он назвал «31 августа 1939 года». Его коллеги понапрасну ждали, когда же он напишет завершающую книгу — «Минута до полуночи»1. Это пример новейшего стремления знать все больше и больше... о все меньшем и меньшем.
При написании истории Европы тоже можно выбрать любой масштаб изображения. Французскую серию L'Evolution de l'humanité, содержание которой на 90% было посвящено Европе, планировалось после Первой мировой войны выпустить в 11 -ти основных томах и нескольких дополнительных.2Настоящая же работа, напротив, была предпринята в надежде по возможности сжать тот же (и даже несколько больший) материал, чтобы он поместился под одним переплетом.
|
|
|
Но ни один историк не сравнится с поэтом в экономичности средств выражения мысли:
|
Не известно почему, но если исторические монографии все больше и больше ограничивают угол зрения, то общие обзоры давно уже установили стабильный масштаб изображения: несколько сот страниц на век. The Cambridge Mediaeval History (1936-1939), например, на период от Константина Великого до Томаса Мора отводит 8 томов4. Немецкий Handbuch der europäischen Geschichte (1968-1979) посвящен двенадцати векам — от Карла Великого до греческих полковников и зани-
мает 7 увесистых томов5. Обычно степень приближения увеличивается при переходе к
Новому времени, а античности или Средневековью уделяют сравнительно меньше места. Например, такой новаторский труд, как Periods of European History в восьми томах в издании Ривингтона, вел английских читателей от далеких к недавним временам со все увеличивающейся кратностью изображения: 442 года со скоростью 1,16 лет на страницу в Dark Ages, 476-918 гг. (1919); 104 года со скоростью 4,57 страницы на год в Europe in the Sixteenth Century (1897) A. X. Джонсона; 84 года со скоростью 6,59 страниц на год в Modern Europe, 1815-1899 гг. (1905) У. А. Филиппса.6Более поздние серии следовали тому же принципу7.
Читатели обычно больше интересуются историей своего собственного времени, но не все историки хотят им потворствовать. Есть мнение, что «события не могут стать Историей раньше, чем пройдет полвека», «пока не будут доступны документы и временная перспектива не прояснит зрение людей»8. Это здравое суждение. Но оно означает, что обзор должен обрываться как раз там, где он становится наиболее интересным читателю. Кроме того, современная история слишком подвержена влиянию политических соображений, пристрастий, интересов. Но ни один образованный человек не может обойтись без маломальского знания об истоках современных проблем9. 400 лет назад это хорошо понимал сэр Уолтер Рэлей: «Если в написании современной истории станешь наступать Истине на пятки, она может выбить зубы»10. Заметим, что сэр Уолтер писал это, ожидая исполнения смертного приговора.
|
|
|
При подобных сложностях не удивляешься, что содержание предмета Европа или Европейская цивилизация может меняться сколь угодно широко. Мало было удачных попыток рассмотреть историю Европы целиком, не множа томы и авторов. А History of Europe (1936) X. А. Л. Фишера11и А Modern History of Europe (1971) Ю. Вебера12— это редкие исключения. Оба исследования представляют собой обширные очерки, исходящие из сомнительного понятия западная цивилизация (см. ниже). Из больших обзоров, может быть, самыми
удачными были те, что концентрировались на какой-то одной теме, такие, как Civilisation Кеннета Кларка13, где прошлое Европы рассматривается через призму искусства и живописи, или The Ascent of Man Якоб Броновски (1973),14где автор подходит к предмету исследования с точки зрения развития науки и техники. Оба возникли как своего рода побочный продукт масштабных телевизионных программ. Один более поздний обзор подходит к предмету исследования с материалистической позиции, исходя из геологии и экономических ресурсов15.
Ценность многотомных исторических обзоров не подвергается сомнению, но они обречены оставаться справочниками: их не читают, а просматривают в поиске сведений. Ни
студент-историк, ни простой читатель не станут пробиваться через десять, двадцать или сто десять томов с изложением истории Европы вообще, прежде чем дойдут до вопроса, который их особенно интересует. Об этом можно только пожалеть: ведь рамки целого задают те параметры и посылки, которые затем без всякого обсуждения воспроизводятся в детализированных исследованиях в каждой отдельной части.
В последние годы необходимость пересмотра концептуальных рамок европейской истории растет пропорционально распространению моды на высокоспециализированные исследования с большой «кратностью приближения». Немногие замечательные исключения, такие, как работа Фернана Броделя16, лишь подтверждают общее правило. Впрочем, некоторые историки и исследователи в стремлении «писать больше и больше о меньшем и меньшем» доходили до полной утраты общей перспективы. А между тем в гуманитарных науках необходимы все кратности приближения. История нуждается во взгляде, который можно сравнить со взглядом на вращающиеся в пространстве планеты; но ей необходимо также, постепенно увеличивая масштаб приближения, наблюдать и людей на Земле, влезать в их шкуру, и видеть, что у них под ногами. Историк должен попеременно прибегать то к телескопу, то к микроскопу, то делать снимок мозга, то бурить землю, чтобы взять геологические образцы.
Не стоит и говорить, что изучение истории очень обогатилось а последнее время новыми методами, дисциплинами, областями. Появление
компьютеров открыло целый спектр количественных исследований, какие до сих пор были недоступны историку. [RENTES] Историческая наука много приобрела, применяя методы и понятия других общественных и вообще гуманитарных наук. [ARICIA] [CEDROS] [CHASSE] [CONDOM] [EPIC] [FIESTA] [GENES] [GOTTHARD] [LEONARDO] [LIETUVA] [НОВГОРОД] [PLOVUM] [ПРОПАГАНДА] [SAMPHIRE] [VENDANGE.] Направление,
предложенное французской школой Анналов и развивающееся с 1929 г., теперь завоевало уже почти всеобщее признание. [АННАЛЫ] Прочно утвердились такие новые академические области истории, как устная история, историческая психиатрия (или психоистория), семейная история или история нравов. [ BOGEY] [НРАВЫ] [ЗВУК] [ЗАДРУГА] Одновременно ряд вопросов, особенно интересных и важных для наших современников, получил новое историческое измерение. Значительная часть современных исследований и дискуссий приходится на такие темы, как антирасизм, окружающая среда, тендер, семитизм, класс и мир. И, несмотря на перегибы политкорректности, все они обогащают целое. [ ЧЕРНАЯ АФИНА] [КАВКАЗСКАЯ РАСА] [ЕСО] [ГОЛОД] [НОБЕЛЬ] [ПОГРОМ] [СПАРТАК]
|
|
|
Тем не менее приумножение областей исследования и соответствующий рост научных публикаций, естественно, рождают новые трудности. Профессиональные историки уже отчаялись в возможности держаться в курсе всех новых публикаций. Они испытывают искушение идти все дальше по узким коридорам сверхспециализации, рискуя окончательно потерять способность общаться с рядовым читателем. Развитие специализации идет в ущерб истории как повествованию. Некоторые специалисты полагают, что общие положения не требуют пересмотра, а путь к новым открытиям лежит лишь через углубленную разработку узких вопросов. Другие, сосредоточившись на «глубинных структурах», совсем отвернулись от «поверхности» истории. Вместо этого они занимаются
«долговременными направляющими подспудными тенденциями». И подобно тому, как их собратья, подвизающиеся в литературоведении, считают, что буквальный смысл текста не имеет значения, так и некоторые историки считают, что можно вовсе не заниматься собственно «фактами». Они плодят студентов, которые не считают нужным изучать, что случилось, где и когда.
Этот упадок истории фактов сопровождался, особенно в классных комнатах, всплеском эмпатии 17, то есть упражнениями в историческом воображении. Воображение, конечно, — необходимейший элемент исторического исследования. Но упражнения в эмпатии оправданы только тогда, когда прикладываются хотя бы к минимуму знания. Теперь, когда и художественную литературу ставят под сомнение как подходящий источник исторической информации, студенты скоро смогут основывать свои знания о прошлом лишь на предрассудках и предубеждениях своих преподавателей18.
|
|
|
Разрыв между историей и литературой представляется особенно огорчительным. Когда во многих областях гуманитарных наук на смену структуралистам пришли деконструктивисты, — казалось, что историки и литературоведы стремятся отказаться не только от всякого традиционно общепринятого знания, но и друг от друга. К счастью, после того, как наиболее нелепые аспекты деконструктивизма сами подверглись деконструкции, появилась надежда, что этот эзотерический разлом можно преодолеть19. Нет абсолютно никаких причин, почему бы думающему историку не использовать литературные тексты, подходя к ним критически, или литературоведу не вооружиться знанием истории.
[GATTOPARDO] [КОНАРМИЯ]
Таким образом представляется, что специалисты замахнулись на большее, чем были способны, или, если пользоваться терминами карточных игр, «обремизились», не сумев взять заказанных взяток. В истории всегда существовало справедливое разделение труда
между трудолюбивыми рабочими пчелами и матками, grands simplificateurs,20которые упорядочивают труды улья. Ведь, если всю власть захватят рабочие пчелы, меда не будет. Нельзя согласиться и с тем, что контуры «общей истории» установились раз и навсегда. Они тоже подвержены влиянию моды, и те, что были установлены пятьдесят или сто лет назад, уже созрели для пересмотра (см. ниже). Точно так же изучение геологических пластов истории никогда не должно отделяться от исследований «на поверхности». В поисках направлений, обществ, хозяйственных укладов или культур не следует терять из вида реальных мужчин, женщин и детей.
Специализация открыла дверь беззастенчивому политиканству, проникновению в исторические исследования политических интересов. Поскольку считается, что каждый компетентен высказывать мнение только в рамках собственной «штольни», то хищники получили свободу разгуливать по прериям без всяких помех и ограничений. Особенно вредно, когда основательные документальные исследования пристегивают к откровенно искусственно подобранным темам, что a priori исключает полный обзор всех значимых факторов. Говорят, что А. Тэйлор отозвался об одной такой работе: «она верна на 90% и на 100% бесполезна»21.
Разумной реакцией на такое развитие событий было бы стремление разнообразить интерпретации, находя гарантии в «законе больших чисел», то есть поощрение широкого разнообразия специальных взглядов с тем, чтобы уравновесить ограниченность каждого из них. Рискованно ограничиваться одной точкой зрения. Но 50 или 60 точек зрения — или три сотни — вместе могут быть достаточным основанием, чтобы строить на нем приемлемое сложное целое. «Нет одной Правды, но есть столько же правд, сколько сознаний»22.
Ниже, в главе II, упоминается о знаменитом решении Архимедом проблемы числа p, то есть о,том, как он вычислил отношение длины окружности к ее диаметру. Архимед знал, что длина окружности должна лежать где-то между суммой сторон квадрата, в который эта окружность вписана, и суммой сторон квадрата, вписанного в эту же окружность (см. диаграмму). Не будучи в состоянии вычислить это прямо, он пришел к мысли подойти как можно ближе к значению этого числа, установив длину вписанного в окружность 99- стороннего многоугольника. Чем больше сторон было у многоугольника, тем больше он приближался по форме к кругу. Так же историк испытывает искушение полагать, что, чем больше он использует источников, тем меньше будет разрыв между исторической действительностью и попыткой ее реконструировать.
Нерешаемую задачу историка сравнивали как-то с задачей фотографа, который в статической двумерной картинке тщится передать постоянно движущийся трехмерный мир.
«Историк, как фотоаппарат, всегда врет»23. Если развивать это сравнение, то можно сказать, что фотограф мо-
жет гораздо ближе подойти к правдоподобию — если правдоподобие является его целью, — многократно увеличивая количество снимков одного объекта. Большое количество фотографий, сделанных с разных позиций, с разными линзами, светофильтрами и на разных пленках, значительно снизит избирательность одного только снимка. Как обнаружили мастера кино, множество кадров, снятых последовательно, создает вполне достоверную имитацию времени и движения. Больше того, объемная история может быть восстановлена только тогда, когда историк сопоставит результаты как можно большего количества источников. Безупречным результат не будет никогда, но каждый отдельный угол зрения, каждый отдельный исследовательский прием и метод помогают лучше высветить части, которые все вместе составляют целое.
Для каждого источника информации характерно искажение. Абсолютная объективность совершенно недостижима. Каждый прием или метод имеет свои сильные и слабые стороны. Важно понять, в чем слабые и сильные стороны каждого, и достичь наибольшего приближения. Те, кто возражают против обращения историков к поэзии, социологии или астрологии (или к чему-нибудь еще) на том основании, что подобные источники
«субъективны», «частичны» или не научны, — утверждают очевидное. С тем же успехом мы могли бы возражать против рентгена или ультразвукового просвечивания на том основании, что эти методы дают плохое изображение лица. Доктора прибегают к любому возможному ухищрению, чтобы открыть тайны мозга и тела. Такое же оснащение нужно историкам, чтобы проникнуть в тайны прошлого.
Документальная история, которой так долго везло, является одновременно и самым ценным, и самым рискованным способом подхода. Если прибегать к ней без осторожности, она может привести к самым неверным интерпретациям; а есть еще и громадные области прожитого, которые вообще не могли оставить свидетельств. И все-таки никто не станет отрицать, что документы — это самые богатые жилы для добычи знания. [ХОСБАХ] [МЕТРИКА] [СМОЛЕНСК]
Лорд Актон, основатель Кембриджской исторической школы, некогда предсказывал, что документальная история может оказаться особенно вредоносной. Это направление склонно накапли-
вать массу свидетельств в ущерб интерпретации. Мы живем «в документальное время,
— писал Актон примерно 90 лет назад, — теперь постараются отделить историю от историков, развивать знание за счет изложения»24.
Обобщая, можно сказать, что историки больше беспокоились о своих спорах, чем о проблемах своих долготерпеливых читателей. В стремлении к научной объективности они пожертвовали прежними полетами фантазии, отделили факты от качества создаваемых ими текстов. В то же время сократился набор средств, с помощью которых историки могут передавать свои открытия всем остальным. Ведь историку недостаточно только лишь установить факты и привести свидетельства. Вторая половина задачи состоит в том, чтобы овладеть умом читателя, сразиться со всеми теми искажающими каналами восприятия, которые имеются у каждого потребителя исторических знаний. Эти каналы восприятия включают не только пять органов чувств, но и набор заранее заданных представлений: от лингвистической терминологии, географических названий и символов до политических взглядов, социальных условностей, эмоциональных наклонностей, религиозных верований, привычных зрительных образов и традиционных исторических представлений. Каждый потребитель исторических знаний имеет определенный опыт, через который и должна профильтроваться вся поступающая к нему информация о прошлом.
Вот почему хороший историк должен равно заботиться не только о сборе информации и ее оформлении, но и о передаче этой информации. И в этой части своей работы он во многом занимается тем же, чем занимаются поэты, писатели и художники. Он должен зорко следить за работой всех, кто помогает моделировать и передавать наши представления о прошлом: историков искусства, музыковедов, музееведов, архивистов, иллюстраторов, картографов, тех, кто оставил свои дневники, биографов, собирателей фонотек, кинематографистов, сочинителей исторических романов, даже поставщиков «воздуха Средневековья в бутылках». И на каждом этапе главное качество, как его впервые определил Вико, — это «творческое историческое воображение». Без него труд историка останется мертвой буквой, сообщением, которое не смогли донести до адресата. [ПРАДО] [СОНАТА] [СОВКИНО]
В наш, по общему мнению, научный век образная, художественная сторона профессии историка, без сомнения, принижена. Напротив, значение трудных для прочтения академических исследований и сложных изысканий — преувеличено. Историки с воображением, такие, как Томас Карлейль, не только осуждаются за их поэтическое дарование. Они просто забыты. А между тем убеждение Карлейля в том, что история состоит в родстве с поэзией, заслуживает хотя бы внимания25. Важно проверять и выверять, что Карлейль иногда забывает делать. Но «выразить как следует» тоже важно. Все историки должны повествовать убедительно, иначе их не заметят.
В последние годы все те, кто изучению прошлого предпочитал изучение историков, предавались постмодернизму. Этим термином обозначается мода, введенная двумя французскими «гуру»: Фуко и Деррида, — мода, которая нанесла ущерб не только принятому канону исторического знания, но и общепринятой методологии. С одной стороны, последователи модернизма стремились ниспровергнуть значение документальных материалов, источников так же, как деконструктивисты в литературе пытались разрушить смысл литературных текстов. С другой стороны, они низлагали «тиранию фактов» и
«авторитарные идеологии», которые, как представлялось, стояли за всяким сводом информации. В своем крайнем проявлении постмодернизм объявлял все утверждения о прошлом «инструментами принуждения». А пользуются этими инструментами все те историки, которые ратуют за «приверженность общечеловеческим ценностям». По утверждению критиков этого направления, оно свело историю до уровня «развлечения для историков»; постмодернизм взяли на вооружение политизированные радикалы, преследующие собственные цели. В своем презрении к установленным фактам постмодернизм намекал, что знать что-нибудь опаснее, чем не знать ничего26.
Однако этот подход поставил больше вопросов, чем разрешил. Самые рьяные его последователи были похожи на тех мрачных ученых, которые вместо того, чтобы пошутить, пишут научные исследования о юморе. Не вполне очевидно также, что традиционно либеральную историографию можно целиком определить как модернистскую и Что понятие постмодернизм не следует приберечь
лишь для тех, кто пытается нарушить равновесие старого и нового. Нехорошо, конечно, высмеивать всех и каждого; но кончится тем, что высмеют Дерриду27. Ведь деконструкция деконструктивистов при помощи их же методов и приемов — это только вопрос времени.
«Мы пережили «Смерть Бога» и «смерть Человека». Мы, конечно, переживем и «Смерть Истории»... и смерть пост-модернизма»28.
Но вернемся к вопросу о масштабе увеличения. Всякое повествование, которое последовательно отображает ход истории за долгий период, по необходимости устроено иначе, чем обзор, который увязывает друг с другом все важные особенности какого-то определенного этапа или момента. Первый — хронологический — подход призван подчеркнуть случаи и события необычные, которые, хотя и были нетипичными в момент
своего появления, но затем приобрели большое значение. Второй подход — синхронный — должен отмечать инновационное и традиционное и их взаимодействие. При первом подходе рискуешь впасть в анахронизм, при втором — утратить движение.
История Европы начала Нового времени послужила лабораторией, где исследовались эти проблемы. Поначалу в ней преобладали историки, исследовавшие истоки гуманизма, протестантизма, капитализма, науки и национального государства; затем она привлекла внимание специалистов, которые совершенно верно показали, как в ней сохранялись и процветали элементы средневековья и варварства. Историк, стремящийся к полноте картины, должен как-то уравновесить эти два подхода. Описывая, например, XVI век, было бы неверно писать только о ведьмах, алхимиках и феях, как было неверно писать только о Лютере, Копернике и развитии английского парламента, как это делалось прежде. История, нацеленная на полноту, должна считаться со спорами специалистов, но она должна также подняться над их преходящими заботами.
