М. Монтень

ОПЫТЫ

Если существует действительно какой-либо естествен-
ный закон, то есть некое исконное и всеобщее вле-
чение, свойственное и животным, и людям (что далеко,
впрочем, не бесспорно), то, по-моему, на следующем
месте после присущего всем животным стремления
оберегать себя и избегать всего вредоносного стоит
любовь родителей к своему потомству. И так как при-
рода как бы предписала ее нам с целью содейство-
вать дальнейшему плодотворному развитию вселенной,
то нет ничего удивительного в том, что обратная лю-
бовь детей к родителям не столь сильна.

К этому надо еще добавить наблюдение Аристотеля,
что делающий кому-либо добро любит его сильнее,
чем сам им любим, и что заимодавец любит своего
должника больше, чем тот его, совершенно так же,
как всякий мастер больше любит свое творение, чем
любило бы его это творение, обладай оно способно-
стью чувствовать. Мы ведь дорожим своим бытием, а
бытие состоит в движении и действии, так что каждый
из нас до известной степени вкладывает себя в свое
творение. Кто делает добро, совершает прекрасный и
благородный поступок, а тот, кто принимает добро,
делает только нечто полезное, полезное же гораздо
менее достойно любви, чем благородное. Благородное
твердо и постоянно; оно доставляет тому, кто сделал
его, прочное чувство удовлетворения. Полезное легко
утрачивается и исчезает; оно не оставляет по себе столь
живого и отрадного воспоминания. Мы больше ценим
те вещи, которые достались нам дорогой ценой; и да-
вать труднее, чем брать.

Так как богу угодно было наделить нас некоторой
способностью суждения, чтобы мы не были рабски под-

чинены, как животные, общим законам и могли при-
менять их по нашему разумению и доброй воле, то
мы должны до известной степени подчиняться простым
велениям природы, но не отдаваться полностью ее вла-
сти, ибо руководить нашими способностями призван
только разум. Что касается меня, то я мало располо-
жен к тем склонностям, которые возникают у нас без
вмешательства разума. Я, например, не могу проник-
нуться той страстью, в силу которой мы целуем ново-
рожденных детей, еще лишенных душевных или опре-
деленных физических качеств, которыми они способны
были бы внушить нам любовь к себе. Я поэтому не
особенно любил, чтобы их выхаживали около меня.
Подлинная и разумная любовь должна была бы по-
являться и расти по мере того, как мы узнаем их, и
тогда, если они этого заслуживают, естественная склон-
ность развивается одновременно с разумной любовью
и мы любим их настоящей родительской любовью; но
точно так же и в том случае, если они не заслуживают
любви, мы должны судить о них, всегда обращаясь
к разуму и подавляя естественное влечение. Между
тем очень часто поступают наоборот, и чаще все мы
больше радуемся детским шалостям, играм и проделкам
наших детей, чем их вполне сознательным поступкам
в зрелом возрасте, словно бы мы их любили для нашего
развлечения, как мартышек, а не как людей. И не-
редко тот, кто щедро дарил им в детстве игрушки,
оказывается очень скупым на малейший расход, необ-
ходимый им, когда они подросли. Похоже на то, что
мы завидуем, видя, как они радуются жизни, между
тем как нам необходимо уже расставаться с ней, и эта
зависть заставляет нас быть по отношению к ним более
скаредными и сдержанными: нас раздражает, что ойи
идут за нами по пятам, как бы убеждая нас уйти по-
скорее. И если бы мы должны были этого бояться —
ибо в силу извечного порядка вещей они действительно

могут жить лишь за счет нашего существа и нашей
жизни,— то нам не следовало бы становиться отцами...

Я осуждаю всякое насилие при воспитании юной
души, которую растят в уважении к чести и свободе.
В суровости и принуждении есть нечто рабское, и я
нахожу, что того, чего нельзя сделать с помощью разу-
ма, осмотрительности и уменья, нельзя добиться и си-
лой. Такое воспитание получил я сам. Рассказывают,
что в раннем детстве меня всего два раза высекли, и
то лишь слегка. Своих детей я воспитывал в том же
духе; к несчастью, все умирали в младенческом воз-
расте; этой участи счастливо избежала только моя дочь
Леонор, к которой до шестилетнего возраста и позднее
никогда не применялось никаких других наказаний за
ее детские провинности, кроме словесных внушений, да
и то всегда очень мягких (что вполне отвечало снис-
ходительности ее матери). И если бы даже мои наме-
рения в отношении воспитания и не оправдали себя
на деле, это можно было бы объяснить многими дру-
гими причинами, не опорочивая моего метода воспита-
ния, который правилен и естествен. С мальчиками
в этом отношении я рекомендовал бы быть особенно
сдержанными, ибо они еще в меньшей мере созданы
для подчинения и предназначены к известной независи-
мости; я поэтому постарался бы развить в них при-
страстие к прямоте и непосредственности. Между тем
от розог я не видел никаких других результатов, кроме
того, что дети становятся от них только более трусли-
выми и лукаво упрямыми.

...Мы любим наших детей по той простой при-
чине, что они рождены нами, и называем их нашим
вторым Я, а между тем существует другое наше по-
рождение, всецело от нас исходящее и не меньшей цен-
ности: ведь то, что порождено нашей душой, то, что

является плодом нашего ума и душевных качеств, уви-
дело свет благодаря более благородным органам, чем
наши органы размножения; эти создания еще более
наши, чем дети; при этом творении мы являемся одно-
временно и матерью и отцом, они достаются нам го-
раздо труднее и приносят нам больше чести, если в них
есть что-нибудь хорошее. Ведь достоинства наших детей
являются в большей мере их достоинствами, чем на-
шими, и наше участие в них куда менее значительно,
между тем как вся красота, все изящество и вся цен-
ность наших духовных творений принадлежат всецело
нам. Поэтому они гораздо ярче представляют и отра-
жают нас, чем физическое наше потомство.

Опыты: В 3 кн. М., 1У/9. Кн. 1 — 2.
С. 338—340, 350