2015-03-20
660
Мы рассмотрим два аспекта этой многогранной
проблемы: любовь как условие самотворчества, как воз-
можность реализации полноты и цельности жизни и лю-
бовь как условие творческого, оригинального «открытия»
мира.
Важнейшей стороной любви является то, что в ней
происходит творчество человеком самого себя, сотворе-
ние человека. Любовь в этом смысле является специфи-
чески человеческим состоянием индивида, стихией, в ко-
торой он чувствует себя полноценным, полнокровным,
живым человеком. Любовь — наиболее адекватный по-
казатель реальности собственного существования.
Я дышу, и значит — я люблю!
Я люблю, и значит — я живу!
В. Высоцкий
Это, кстати, не противоречит декартовскому тезису
«Я мыслю, следовательно,— существую», поскольку
мышление понималось Декартом не как комбинирова-
ние абстрактных понятий, а как действие, поступок,
как свободное самоопределение личности, выражение
(или достижение) ее самобытности. Следовательно, лю-
бовь — тоже есть мышление в этом, декартовском смыс-
ле, даже самый высший его вид, и, перефразируя
|
|
|
Декарта, можно сказать: «Когда я люблю или, что то же
самое, мыслю, что люблю,— тогда я существую».
При этом больше не нужно никакой отсылки к силе
чувства, к глубине переживания, к тем или иным качест-
вам любимого существа, поскольку уже произошло
«попадание» в структуру любви, заложена формальная
возможность любого конкретного содержания. Имея в
виду такое различие формы и содержания, Н. Кузан-
ский говорил о «любящей любви» (как о мысли или о
чувстве, направленных на сами условия такого состояния)
и «желанной любви», направленной на конкретный
желаемый предмет.
Философский анализ феномена любви есть прежде
всего анализ формальных, «чистых» условий любви вооб-
ще как человеческой способности, как инварианта,
остающегося неизменным в различных культурных фор-
мах, в различных исторических эпохах. Эти формы
сами становятся понятными, объяснимыми и клас-
сифицируемыми лишь после уяснения сути этого
инварианта.
Интенсивность любви, понимаемой в этом сугубо
философском плане, объясняется и определяется спо-
собностью любить, а не предметом любви. Гораздо
важнее причины, по которым человек любит, важнее то,
что происходит с человеком, какие внутренние изме-
нения происходят, как раскрывается его душа. «Если
я люблю, потому что в этом чувстве вижу реализа-
цию моего человеческого достоинства,— эта причина
важнее, чем преходящие качества любви, и в своей беско-
нечности, в своей устойчивости не зависит от этих пре-
ходящих качеств предмета любви» '.
Итак, любовь определяется не содержанием чувст-
венного опыта, который всегда случаен и патологичен
|
|
|
1 Мамардашвили М. К. Опыт физической метафизики. М., 1981.
С. 33 (рукопись).
(в кантовском смысле) ', но развитостью человеческих
качеств любящего. Никакими эмпирическими причинами
нельзя объяснить возникновение любви, ибо, если такие
причины действительно сыграли свою роль (например,
красота, ум, богатство, сила и т. д.), то никакой любви
нет, а есть только ее имитация. Всегда найдутся сотни,
тысячи людей более красивых, более умных, более силь-
ных, и непонятно, где критерий выбора, почему я оста-
новился именно на этом человеке, а не на другом.
Любят не за что-то, любят потому, что любят, хотя
психологически любовь всегда объясняют конкретными
причинами и любящий искренне верит в то, что его
избранник самый красивый или самый умный.
Человек делает добро, поступает по совести не по-
тому, что преследует такую цель, а потому, что он
добр, совестлив и не может жить иначе. Человек любит
потому, что не может не любить, даже когда обнаружи-
вается, что любимый на самом деле не обладает
особыми достоинствами. Но любящему часто нет до это-
го дела, его душу переполняет огромная энергия,
требующая выхода, он находится в стихии любви, в ко-
торой не только творит сам себя как человека, но и пы-
тается творить других. «Любовь,— писал Н. А. Бердяев,—
есть не только источник творчества, но и сама любовь
к ближнему, к человеку, есть уже творчество, есть из-
лучение творческой энергии. Любят ни за что, любовь
есть благодатная излучающая энергия... Величайшая тай-
на жизни скрыта в том, что удовлетворение получает
лишь дающий и жертвующий, а не требующий и погло-
щающий. Всякое творчество есть любовь... Если хочешь
получить — отдавай» 2.
' Патологическое, по Канту,— это то, что зависит от чувствен-
ности, диктуется ею. Поведение человека называется патологическим,
если оно вызвано и направляется чувственными побуждениями (см.:
Кант И. Соч. Вот. М., 1964. Т. 3. С. 478—479).
~ Бердяев Н. А. О назначении человека. Опыт парадоксальной
этики. Париж, 1931. С. 146.
Чем больше мы от сердца отрываем,
Тем больше нам на сердце остается.
А. Вознесенский
Человеческая любовь — не природное, инстинктивное
начало, а результат специфических усилий. Это не фи-
зические или психические усилия, никакими усилиями
подобного рода нельзя заставить себя полюбить кого-
нибудь. Это усилие во что бы то ни стало остаться живым.
Человек постигает, чаще всего бессознательно, что жи-
вет он, только когда любит, что только любовь вырывает
его из монотонной механической повторяемости по-
вседневного быта. Причем живет сам свою собственную
жизнь. Очень часто люди живут не своей жизнью —
подчиняют себя стандартам мышления и стереотипам
поведения, авторитетам. Часто они не сами живут, а что-то
через них живется, не сами любят, а что-то через них
любится.
Любовь ни под какие стандарты и стереотипы не
подпадает, это совершенно оригинальная жизнь, где, как
и в творчестве, нет никаких правил и авторитетов.
И по-видимому, как подлинное творчество, так и под-
линная любовь встречаются довольно редко, так же ред-
ко, как и человек, всегда и во всем поступающий
только по совести. Широко распространенные равно-
душие, апатия, злоба, зависть говорят об огромном
дефиците любви в современном цивилизованном обще-
стве. Многие верят, что любят, но очень часто себя
в этом убеждают, довольствуясь на самом деле лишь
суррогатом любви. В. С. Соловьев писал даже, что
настоящая любовь, возможно, еще не встречалась
в человеческом опыте. «Любовь для человека есть пока
то же, чем был разум для мира животного...» ', то есть
смутно ощущаемая возможность. Однако отрицать на
1 Соловьев В. С. Смысл любви//Соч. В 2 т. М., 1988. Т. 2. С. 513.
этом основании осуществимость любви было бы, по
Соловьеву, совершенно несправедливо. Такая любовь
как идеал, как норма, как регулятивный принцип
уже обладает существованием '.
|
|
|
Он говорил о том, что через любовь должна
быть восстановлена андрогинная целостность личности,
и человек перестанет быть раздробленным, ущербным
существом, ибо из двух любящих возникает одна абсо-
лютно индивидуальная личность. Любовь поэтому имеет
не только земной, но и вечный смысл как поиск чело-
веком самого себя, как преодоление бессмысленности
жизни перед лицом неизбежной смерти '2.
Любовь встречается редко еще и потому, что люди
боятся любви, так как для нее, как и для творче-
ства, нужна внутренняя свобода, готовность к поступку,
нужна живая душа, всегда готовая откликнуться на при-
зыв. В этом смысле жизнь в любви — это жизнь в по-
стоянной самоответственности, заботе и тревоге, и она
совсем не совпадает со счастьем в будничном, повседнев-
ном значении этого слова.
Итак, условием любви является необходимость «дер-
жания» человеческой формы. А уж каким она напол-
нится содержанием, какие качества встретившегося чело-
века, черты характера или лица вызовут вспышку чув-
ства — это случайность, которая сама по себе ничего
не определяет.
Это «держание» формы или «живой души» культи-
вировалось в христианской религии с самого начала ее
возникновения, единственной религии, где любовь в ме-
Ср.: «Если бы... все лгали,— писал И. Кант,— разве правдивая
речь была бы поэтому только пустой фантазией?» (Кант И. О педаго-
гике/ /Трактаты и письма. М., 1980. С. 448).
«Какое значение имеет слово для образования человеческой
общественности и культуры, такое же и еще большее имеет любовь
для создания истинной человеческой индивидуальности» (Соловь-
ев В. С. Смысл любви//Соч. В 2 т. Т. 2. С. 514).
тафизическом плане — основа всего сущего, а в прак-
тическом — не только проповедь известной доброде-
тели, но и определение высшего закона человеческой
жизни. Согласно христианской догматике, Бог есть лю-
бовь, любовь вообще, некая чистая любовь, поднимаясь
к которой человек начинает жить в этой атмосфере
любви и становится способным к любому ее конкрет-
ному проявлению — может полюбить человека, живот-
ное, окружающую природу. В этом смысле говорится
в первом послании Иоанна: «...всякий любящий рожден
от Бога и знает Бога; Кто не любит, тот не познал
Бога...» (I Ин 4, 7—8). Через религиозную символику
здесь выражен и серьезный общечеловеческий смысл —
рожденный от Бога, то есть максимально развитый
в своих душевных и духовных способностях человек
не может не руководствоваться любовью в отношении
ко всему окружающему и прежде всего ко всем
людям.
|
|
|
Борьба с религией как с враждебной идеологией
привела в нашей стране к резкому сокращению рели-
гиозной деятельности, к освобождению сознания мно-
гих людей от суеверий и предрассудков, но зачастую,
к сожалению, и от нравственных устоев. В ходе этой
борьбы так и не удалось ничего противопоставить
в воспитательном плане христианскому учению о любви,
к тому же поддержанному авторитетом многих великих
деятелей культуры, как, например, Л. Толстой, не уда-
лось создать столь же мощную по воздействию, убеди-
тельную, эстетически прекрасную и доходчивую кон-
цепцию. «Моральный кодекс строителя коммунизма»,
призывающий уважать друг друга и любить социали-
стические страны, серьезной конкуренции составить не
мог в силу своего декларативно-начетнического харак-
тера. Забвение этой важнейшей категории человеческого
бытия — любви, которая стала рассматриваться либо
только как проблема половых отношений, либо как
форма отношения народа к тому или иному политиче-
скому деятелю или к политической организации,—
одна из причин серьезнейших провалов в нравственном
воспитании народа.
Воспитывать — значит пробуждать способность лю-
бить, формулирует суть проблемы известный публи-
цист С. Соловейчик. Труд жизни начинается с труда
души, с любви, потом уже идет труд ума и труд рук. Ре-
бенку все можно дать, пишет он, если одарить его
любящей душой, но ничего не получится, если не раз-
вивать его способность сердцем стремиться к сердцу
человека. Чтобы делать добро, надо приложить душев-
ный труд, большую силу, и эта сила — любовь к людям,
причем ко всем людям без исключения. Обычно гово-
рят, и всегда говорили, что всех любить невозможно,
что есть люди недостойные, что проповедь любви
в классовом обществе — вредная утопия и т. д. Однако
С. Соловейчик справедливо настаивает: «Будем учить де-
тей любви; научатся любить людей, будет что и кого лю-
бить — они сами научатся ненавидеть тех, кто посягает
на любимое и дорогое» '.
Если мы будем проповедовать выборочную любовь,
то неизбежно придем к моральному релятивизму,
а потом и нигилизму, окажется, что все люди с недостат-
ками и любить некого — можно только осуждать. Там,
где ребенку не внушают осторожное «Не осуждай!»,
там родители первыми попадают в число осужденных.
Не только детям, но и родителям надо любить всех
людей, и своего ребенка в частности,— это необходимое
условие хорошего воспитания. «С той минуты, когда по-
является первый ребенок, мы вынуждены начать беско-
нечный, для многих почти непосильный труд: стараться
полюбить всех людей, окружающих нас. Этот труд и есть
то главное — вместе с верой в правду,— что мы можем
Соловейчик С. «Агу» и «бука»//Новый мир. 1985. № 3. С. 195.
сделать для нашего ребенка. Наша воспитательная сила
прямо пропорциональна нашей любви к людям. Не
к нашему ребенку, а к людям» '.
Такой труд любви и есть истинное творчество челове-
ком самого себя, развитие тех духовных и душевных
оснований, без которых нет человека.
Таким образом, с точки зрения философии, лю-
бовь можно более или менее объективно исследовать
не через обращение вовне, к содержанию, к предмету
любви, но только на пути самопознания, самоуглубления,
на пути открытия человеком своей внутренней принад-
лежности к стихии человечности, одной из характери-
стик которой является любовь.
Никому нельзя предписать, рассуждал Кант, не только
поступать определенным образом, но и тем более делать
это с охотой, с любовью. А то, что человек не любит,
он делает необычайно убого либо вообще уклоняется
от действия с помощью софистических уловок. «Но
когда дело касается выполнения долга, а не просто
представления о нем, когда речь идет о субъективной
основе действия, в первую очередь определяющей,
как поступит человек (в отличие от объективной
стороны, диктующей, как он должен поступить), то
именно любовь, свободно включающая волю другого в
свои максимы, необходимо дополняет несовершенства
человеческой натуры и принуждает к тому, что разум
предписывает в качестве закона»2.
Любовь есть прорыв из временного в вечность,
переход в то бытийственное состояние, где нет ни смерти,
ни апатии, ни уныния, а есть чистая актуальность, по-
стоянное напряжение духа, подлинное творчество. По-
добное состояние человеку, не находящемуся в стихии
любви, кажется либо потусторонним чудом, либо су-
масшествием. Давно стало общим местом утверждение,
что любовь ослепляет, делает человека глупцом. Однако
подлинная любовь открывает глаза, освобождая взор
от штампов и стереотипов видения, поднимает над ути-
литарными интересами и обыденным существованием,
приобщает к тайне, ибо любовь — всегда тайна, «яв-
ственная тайна» (Гете), постигаемая, как и творчество,
не через абстрактное отвлеченное познание, но через
специфический образ жизни.
Любовь стоит у самых истоков существования чело-
века — его психическая защищенность и уравновешен-
ность, его способности и даже таланты закладывают-
ся материнской любовью. Лишенному этой' любви, вы-
росшему в равнодушной, отчужденной атмосфере всю
дальнейшую жизнь плохо — он чувствует себя одиноким,
даже если окружен многочисленным семейством и дру-
зьями, он остро ощущает неуютность, неустроенность
своего бытия, опасную хрупкость окружающего мира.
Но и в этом случае единственное спасение — опять
же любовь, которая будит уснувшую, замерзшую душу,
возвращает человека из механического автоматического
состояния в полнокровную жизнь. Очень точно пишет
о любви как творчестве самого себя крупный русский
мыслитель С. Л. Франк: «Я «расцветаю», «обогащаюсь»,
«углубляюсь», впервые начинаю вообще подлинно быть
в смысле опытно-осознанного внутреннего бытия, когда
я «люблю», то есть самозабвенно отдаю себя и пере-
стаю заботиться о моем замкнутом в себе «Я». В этом
и заключается чудо или таинство любви, которое при
всей его непостижимости, непонятности для «разума»
все же самоочевидно непосредственному живому
опыту» '.
Состояние любви, глубокой, сильной, переворачиваю-
щей душу, сродни гениальности. «...Гениальной может
1 Соловейчик С. «Агу» и «бука»//Новый мир. 1985. № 3. С. 196.
- Кант И. Конец всего сущего//Трактаты и письма. С. 289—290.
1 Франк С. Л. Непостижимое. Париж, 1939. С. 270.
быть любовь мужчины к женщине, матери к ребенку,
гениальной может быть внутренняя интуиция, не выра-
жающаяся ни в каких продуктах, гениальным может
быть мучение над вопросом о смысле жизни и искание
правды жизни» '.
Любовь развивает личность, делает ее мудрой и му-
жественной именно в силу парадоксальности своего во-
площения в жизни. Во-первых, подлинная, бесконечная
любовь всегда возникает тогда, когда любить нельзя,
и развивается, преодолевая различные препятствия.
Вся художественная литература построена на описании
этого конфликта — от любви Тристана и Изольды до
романа Юрия Живаго с Ларой. Но, по-видимому, не
только в литературе, но и в жизни свой высший
накал она приобретает только в борьбе с внешними
обстоятельствами. Отсюда вытекает и второй парадокс:
подобная любовь всегда связана со смертью — или от-
того, что препятствия для ее осуществления оказывают-
ся непреодолимыми, или оттого, что любящий человек
необычайно остро осознает хрупкость бытия и, чувствуя,
что его любовь, гармония его мыслей и чувств каким-
то таинственным образом связана с гармонией бытия,
с жизнью вселенной, почитает своим главным врагом
небытие, распад, смерть. Андрей Болконский перед
своей кончиной думает о том, что только любовь может
противостоять смерти, только любовь является ее дей-
ствительной соперницей и может спасти человека. Ибо,
вероятно, жизнь, как таковая, осуществляемая в смене
поколений,— бессмертна.
Многие мыслители как в прошлом, так и в настоящем
подчеркивали примат любви над теоретическим, науч-
ным познанием. Любовь не только конституирует челове-
ка как личность, но и является средством более глубоко-
го (а потому и более точного) открытия реальности.
1 Бердяев Н. А. О назначении человека. С. 139.
Любовное отношение к окружающему — это прежде все-
го непрофессиональное отношение. Гете, например, го-
ворил, что ему претят всякие узко профессиональные
занятия, он во всем старается оставаться «любителем»,
ибо «любитель» — от слова «любить», а узкий профес-
сионал — не любитель, и потому от него, как правило,
бывает скрыта исконная цель его профессии. Это же
отношение к делу имел в виду и А. Ф. Лосев, когда,
комментируя Платона, писал о творчестве как о состоя-
нии любви: «Любящий всегда гениален, так как открывает
в предмете своей любви то, что скрыто от всякого не-
любящего... Творец в любой области, в личных отноше-
ниях, в науке, искусстве, общественно-политической
деятельности всегда есть любящий; только ему открыты
новые идеи, которые он хочет воплотить в жизни
и которые чужды нелюбящему» '.
Только в состоянии нелюбви возможна, как полагают
мыслители экзистенциальной традиции, встреча со внут-
ренним существованием мира. «Мысль разума» (истол-
ковываемого чисто технически), которой дана лишь
внешняя предметность, они противопоставляют «мысли
сердца». «Сердце», по их мнению, не есть некая отдель-
ная инстанция, противоположная разуму, но есть целост-
ность внутреннего бытия, одним из излучений которого
может быть и разум. Сердце противостоит лишь отрешен-
ному, оторванному от этой целостности разуму. То, что
не дано сердцем, вообще не дано в точном смысле
слова, не затрагивает человека и, в конечном счете,
делает невозможным объективное познание. Отношение
к окружающему через «мысль сердца» есть отношение
любви.
Того не приобресть, что сердцем не дано.
£. Баратынский
1 Лосев А. Ф. Вступительная статья к первому тому сочинений
Платона//Платон. Соч. М., 1968. Т. 1. С. 70.
M. Хайдеггер, основоположник современного экзи-
стенциализма, также считал мысль сердца основанием
рассудочной мысли. Мысль (Denken) восходит, по Хай-
деггеру, к древнегерманскому слову «Gedanc», что оз-
начает «душа, сердце» '. «Внутренние и невидимые сфе-
ры сердца являются не только более внутренним, чем
внутреннее рассчитывающего представления, и потому
более невидимым, но оно одновременно простирается
дальше, чем область только изготовляемых предметов.
Только в невидимой глубине сердца человек расположен
к тому, что является любимым,— к предкам, умершим,
детству, грядущему» '2.
Чем же все-таки отличается мысль сердца от рас-
судочной мысли? С точки зрения Хайдеггера, начиная
с Нового времени возникло и все более укреплялось
понимание мысли как представления, как мысли о чем-
то. Представлять — значит, исходя из самого себя, ста-
вить нечто перед собой и обеспечивать поставленное
как таковое. Представление есть понимание сущего
только как предметного. Но есть и другой вид мышле-
ния — мышление, направленное на самое себя, на усло-
вия мысли, на немыслимое, то есть в принципе не-
представимое. Предметное мышление пытается постичь
мир явлений, а «чистое» мышление — саму явленность
явления.
В европейской традиции науку о мышлении называ-
ют логикой. Логика в значительной степени способ-
ствовала развитию современных наук. Но у мысли серд-
ца, «чистой мысли» совсем другая логика. Мысль сердца
развивается по логике той реальности, которая пред-
ставляющему мышлению недоступна. Хайдеггер назы-
вает представляющее мышление «мерцающим» или
«моргающим», поскольку оно воспринимает действи-
тельность разорванной на множество дискретных вещей
и предметов '. Судить о мысли сердца с точки зрения
имеющейся логики, по Хайдеггеру, все равно, что судить
о рыбе, когда она находится на суше. А мысль нашей
эпохи, замечает он, давно уже подобна находящейся
на суше рыбе. Философия характеризует мысль как
теорию, а познание как достижение теоретического со-
держания. Философия стремится стать наукой и остав-
ляет на произвол судьбы подлинную сущность мысли.
Критерий научности, то есть полное исключение чело-
веческого фактора, личной страстной заинтересованно-
сти, господство усредненных абстрактных понятий, стал
применяться так широко, что, может быть, только еще
в поэзии можно услышать отголосок мысли сердца,
выраженной через живое слово, не подвергшееся тех-
нической интерпретации -.
С помощью «чистого» мышления открывается реаль-
ность мира гораздо более глубокая и широкая, чем
предметное бытие, мир вещей. Эта реальность не дана
человеку извне и понимается в своей сущностной та-
инственности только через самопознание, через внут-
реннее усилие. Например, можно смотреть на звездное
небо как на «астрономическую действительность»,
будучи вооруженным астрономической теорией, видеть
математически точные движения планет, знать класси-
фикацию звезд. Но когда я вижу в ночном небе
загадочно-прихотливый узор светящихся и мигающих то-
1 «Мысль в смысле первоначального слова Gedanc есть мысль
сердца, которую Паскаль в последние годы противопостовлял мате-
матической мысли» (Heidegger M. Was heißt denken? Tübingen, 1961.
S. 92).
2 Heidegger M. Holzwege. Frankfurt a. M., 1963. S. 282.
1 «Моргание есть следствие господствующего способа представ-
ления» (Heidegger M. Was heißt denken? S. 31).
- «Как ужасно, что философия перестала быть объяснением
в любви, утеряла эрос и потому превратилась в спор о словах» (Бер-
дяев Н. А. Философия свободы. М., 1911. С. 81).
чек, когда чувствую таинственное молчание бесконеч-
ной бездны, когда меня охватывает благоговение перед
этой бесконечностью, и чувство одиночества, и чувство
моего сродства со всем этим — я получаю опыт совсем
иной реальности. Причем эта реальность для меня гораз-
до более реальна, чем та, которую дает астрономи-
ческая теория '.
Мыслью сердца действительность воспринимается как
субъект, как «Ты», в то время как рассудочная мысль
видит в мире только совокупность чуждых ему предме-
тов, как «Оно». Воспринимая мир как субъект, как
живую непосредственную данность, мы начинаем любой
предмет видеть как бесконечный и непостижимый в сво-
ей сущности, видеть в нем всеобщую мистерию сущест-
вования. Например, можно смотреть на дерево как на оп-
ределенный биологический вид, как на экземпляр в се-
рии, как на выражение естественных законов развития
природы. Но значит ли это, что мы на самом деле ви-
дим дерево? Ведь это видим не мы, а наше образование,
наш опыт, при котором мы все новое заключаем в уже
известные стереотипы. Но можно смотреть с любовью,
и тогда оно открывается нам странным и необычным,
как вообще любое растение. Мы часто не замечаем их —
цветы, кустарники, деревья — или относимся к ним ути-
литарно. Но ведь в них — вся наша основная пища, наше
тепло, наш кров, мы порой переживаем их гибель или
радуемся молодой поросли. В космогонических мифах
«И, быть может, всюду и везде, где нам удается отрешиться
от привычной установки предметного истолкования реальности... когда
нам удается наподобие детей, без размышления жадно воспри-
нимающих образы бытия, иметь чистый опыт реальности вне всякого
умственного ее анализа — мы воспринимаем реальность как прекрас-
ное. И подлинный художник обладает даром показать нам реальность
именно в этой наглядной ее непосредственности — и именно тем дать
нам ощутить новизну, значительность, красоту даже самого буднич-
ного, прозаического, привычного и знакомого» (Франк С. Л. Непо-
стижимое. С. 211).
древних растения выступают как первый объект из
всего, что появилось или было создано богами. С де-
ревьями и другими растениями связаны многочислен-
ные приметы, поверья. Растительная символика прояв-
ляется в таких значительных образах, свойственных почти
каждой культуре, как мировое дерево, древо жизни,
древо познания. Многие черты человека обозначают-
ся растительными свойствами: стройный, как пальма;
грустный, как ива; кряжистый, как дуб; хрупкий, как
тростник. Растение, таким образом, играло и играет
огромную роль в нашей жизни, тем не менее очень
трудно «увидеть» дерево, гордо стоящее на опушке
леса, задумчиво шевелящее листьями, и почувствовать
в нем нечто родственное, близкое и давно знакомое.
Такое видение и есть начало творчества, начало но-
вого понимания. Восприятие мира как «Ты» всегда в на-
стоящем. В оригинальном видении мир всегда нов, по-
скольку это живое, непосредственное восприятие, со-
стояние непосредственной актуальности, здесь нет мерт-
вого прошлого, с которым мы сравниваем настоящее.
Здесь новое не просто в сравнении со старым, не в тени
старого и не на фоне старого. Это принципиально но-
вое видение, мы вдруг видим мир так, как его еще не
видел никто, переживаем удивительный подъем духа и
чувствуем, что происходит как бы «слияние» с миром
и понимание его «изнутри». В эти мгновения рождается
и новая мысль, и сам человек как творец.
Это восприятие мира через любовь — в любви лю-
бимое существо всегда новое, всегда бесконечно пе-
реживается, хотя повторяются те же слова, те же же-
сты, выражение лица и т. д. Любовь — всегда новая,
потому что для нее всегда все сейчас, для нее нет
прошлого, воспоминания о любви — это только слова.
Что опыт? Вздор! Нет опыта любви.
Любовь и есть отсутствие былого.
Б. Ахмадулина
245
В любви либо есть весь человек сразу, либо никакой
любви нет; нельзя любить только наполовину. Так и
в оригинальном восприятии есть «Я» и весь мир сразу,
«здесь» и «теперь». Моцарт говорил, что, сочиняя
в уме новую симфонию, он иногда так разгорается,
что способен как бы слышать всю симфонию от на-
чала до конца сразу, одновременно, в один миг. Она
в это мгновение лежит перед ним, как яблоко на ладо-
ни. Эти минуты он считал самыми счастливыми и выс-
шими в творчестве '.
Реальность при этом выступает как «открытость»,
как «проясненность», как «просвет» (Хайдеггер пользо-
вался для ее описания словом «Lichtung», означающим
просеку в лесу). Это как бы разлитая вокруг атмосфе-
ра, общий фон, на котором вырисовываются предме-
ты. Мы всегда видим только оформленное, но увидеть
открытость, проясненность, то есть само бытие, придаю-
щее смысл вещам, дано, видимо, лишь поэту, художнику
или человеку, прошедшему долгий мучительный путь са-
мопознания. Человек — это существо, стоящее в просвете
бытия, он призван для того, чтобы выразить этот призыв
бытия, эту неисчерпаемую тайну мира.
Мысль сердца и есть весть бытия в человеке, вер-
нее, его ответ на эту весть, и чем поэтичнее поэт или
философ, чем более философия или поэзия являются
объяснением в любви к миру и человеку, тем мысль
их изначальнее и самобытнее. Особенно явственно та-
кая установка выступает в отношении к человеку. «По-
скольку мы пытаемся познать его как предмет, вскрыть
его внутреннее существо в комплексе определений,—
от нас ускользает именно подлинное существо его лич-
ности. Истинная тайна человеческого существа откры-
вается лишь при установке любви и доверия... и лишь
1 См.: Нейгауз С. Об искусстве фортепианной игры. М., 1967.
С. 66.
так мы достигаем живого знания непостижимой реаль-
ности, подлинно образующей существо личности» '.
Никаких биологических или физических оснований
для любви нет, и в этом смысле, как уже отмечалось, лю-
бят не за что-то. Но есть основания метафизические.
Метафизическое сознание — это видение бесконечности
позади всякой вещи и любого явления, видение беско-
нечного фона, открытости, атмосферы, невыразимой, не-
улавливаемой, «легкого дыхания», которое лишь на миг
удается выразить в словах или звуках. Человека лю-
бят за то, что в нем приоткрывается эта бездонная
неисчерпаемая глубина, приоткрывается тому, кто его
любит. И в этом, как представляется, заключена основ-
ная тайна любви, то, что делает любовь из факта
обыденной жизни таинством. «...Если кто-то любит неч-
то,— писал Н. Кузанский,— ибо оно достойно любви, то
он радуется тому, что в любимом обнаруживаются
бесконечные и невыразимые основания для любви... кра-
сота любимого совершенно неизмерима, бесконечна,
неограниченна и непостижима»2.
Случившееся с нами озарение, оригинальное вос-
приятие, видение мира как «открытого» совершенно из-
меняет наше отношение ко всем проявлениям действи-
тельности. С такого видения, изумления перед миром
или человеком начинаются как любовь, так и творче-
ство. Высшее, чего может человек достичь, говорил по
этому поводу Гете, есть изумление. Конечно, все время
видеть, все время быть внимательным невозможно. Иног-
да достаточно только знать, что ты невнимателен, и это
уже гарантирует от механического окостенения разума.
Но только будучи предельно внимательными, мы достига-
ем понимания того изумления, которое выражено в важ-
Франк С. Л. Непостижимое. С. 113.
Николай Кузанский. Книга простеца//Соч. В 2 т. М., 1979. Т. 1.
С. 367
247-
нейшем философском вопросе: почему вообще есть
нечто, а не ничто? Почему есть трава, лес, голубое
небо, почему есть разум, совесть, любовь? Только
в таком вопрошании мы по-настоящему можем ощу-
тить упругость, свежесть и необычность слова «есть».
Тот, кто поднимается до такого глобального удивле-
ния перед бытием, прорывается к истокам творчества.
Оригинальное видение не только приобщает, по на-
шему мнению, к творчеству, но и несомненно спо-
собствует формированию интеллектуальных и даже
нравственных начал в человеке. Каждый ребенок в дет-
стве, в пору формирования личности, должен что-то
«увидеть», неважно что, но важно, чтобы увиденное
глубоко запало ему в душу, в память сердца, чтобы
произошло «прикосновение» к миру и родилось изумле-
ние перед ним, будь то солнце, пробивающееся
через кроны деревьев, будь то полная луна на светлом,
почти бездонном весеннем небе.
«Соня! Соня!.. Ну, как можно спать? Да ты посмо-
три, что за прелесть?! Ведь этакой прелестной ночи
почти никогда, никогда не бывало... Нет, ты посмотри,
что за луна?!»
Л. Толстой
Если не было такого видения, то что-то не состоялось
в человеке, недозавершилось, осталась пустота, на ко-
торую не может опереться развивающееся нравствен-
ное чувство или интеллект. Если у человека никогда
не было переживания удивительной новизны, свежести
и бездонной неисчерпаемости мира, не было этого
прорыва, то он остается один на один с собой, со скуд-
ным набором житейских правил поведения, с постепен-
но крепнущим убеждением, что жизнь скучна, уныла,
однообразна и не имеет никакого внутреннего смысла.
Любая вещь или феномен мира через оригиналь-
ное восприятие, любовное отношение раскрываются в
своих неожиданных и невиданных ранее измерениях.
Так, свет для нас — не только физическое явление, по-
ток энергии разной интенсивности, а удивительный фе-
номен бытия — это и свет, который художники пытают-
ся положить на полотно, и свет, схваченный фотока-
мерой, и свет простой лампы в темноте ночи, и свет
лица человека, и свет в глубине глаз. Если утром вы
смотрите на солнечный свет, отражающийся от реки, на
всю ширину танцующей воды, не рассуждая, не пере-
водя все это в какие-нибудь обозначения, то вы сами
входите в этот свет, в его бесконечное движение,
похожее на прилив моря, растворяетесь в нем, чувст-
вуете охватывающую вас красоту мира, а себя и свой
разум — просветленным до самых глубоких основ. Это
и есть то, что называется созерцанием, с него начинается
и мысль, и действие, и сам человек, почувствовав-
ший смысл своего существования и свою опору в при-
роде.
Точно так же и звуки. Они могут раздражать нас,
как плач ребенка или лай собаки, а могут и радовать,
как игра оркестра, исполняющего наше любимое произ-
ведение. Но все это — внешнее наблюдение, внешнее
слушание. А вот когда звук, допустим, вечернего ко-
локола перед закатом подхватывает нас и несет через
долину над холмами, то мы чувствуем, что мы и звук —
неразделимы, что мы — часть звука, а его красота —
часть нашей души.
Известный современный индийский мыслитель Дж.
Кришнамурти, пытающийся соединить в своих трудах буд-
дизм и экзистенциализм, индийскую мудрость и европей-
скую остроту ума, тоже говорит о том, что можно
видеть мир с помощью мысли, которая все классифи-
цирует, упорядочивает, все пытается объяснить и подве-
сти под известные правила, а можно видеть с помощью
любви. «Посмотри на эту реку в солнечном свете,
на эти сверкающие поля пшеницы и деревья за ними —
здесь великая красота, и глаза, которыми ты смотришь,
должны быть полны любви, чтобы все это охватить.
Для глаз видеть все это означает привязываться к это-
му — к текущей реке, к пересекающей ее лодке с пою-
щими крестьянами — все это часть мира. Если ты отка-
зываешься от него, ты отказываешься от красоты и люб-
ви, от самой земли» '.
Любовное, то есть подлинно человеческое, отноше-
ние к земле, природе является важнейшим условием
формирования творческой личности. Удивительный по-
этический гимн природе создал Гете, справедливо
полагавший, что любовное отношение к природе, чув-
ство глубокой интимной связи с ней в одинаковой
мере способствует творческому развитию как поэта, так
и естествоиспытателя: «Венец ее — любовь. Любовью
только приближаются к ней. Бездны положила она меж-
ду созданиями, и все создания жаждут слиться в общем
объятии. Она разобщила их, чтобы опять соединить.
Одним прикосновением уст к чаше любви искупает она
целую жизнь страданий» 2.
Творчески мыслящий человек видит в природе не
просто мертвую материю, не просто землю как источник
обильных урожаев, как поле применения агротехниче-
ских методов, но еще и землю как любящую и люби-
1 The Second Pengunin Krishnamurti Reader. L, 1979. P. 44. «Толь-
ко любовь может вызвать радикальную революцию в отношениях,
их полную трансформацию; и любовь не идет от сознания. Мысль
может строить прекрасные планы и формулировать их, но она при-
ведет лишь к дальнейшему конфликту, борьбе и страданию. Изо-
щренное, замкнутое на себе сознание исключает возможность суще-
ствования любви» (Кришнамурти Дж. Комментарии к жизни/Откры-
тие Индии. Философские и эстетические воззрения в Индии XX века.
М., 1987. С. 542).
2 Гете И. В. Природа//Избр. филос. произв. М., 1964. С. 39.
мую мать. И это не наивная ошибка, а глубокое
проникновение. Если мы не можем оценить видение
реальности, принадлежащее к такому проникновению, то
не потому, что мы выросли умными, но потому, что
стали людьми одномерными и плоскостными. В романе
Ф. Искандера «Сандро из Чегема» крестьянин Хабуг
раздумывает, вступать ему в колхоз, куда его загоняют
«чесучевые писари», или воздержаться. Массу аргумен-
тов он находит против вступления, «а главное, чего
не выразить словом и чего никогда не поймут эти чесу-
чевые писари, кто же захочет работать, а может, и жить
на земле, если осквернится сама Тайна любви, тыся-
челетняя, безотчетная, как тайна пола? Тайна любви
крестьянина к своему полю, к своей яблоне, к своей ко-
рове, к своему улью, к своему шелесту на своем кукуруз-
ном поле, к своим виноградным гроздьям, раздавлен-
ным своими ногами в своей давильне» '.
Покоряя природу, хищнически уничтожая ее, мы раз-
рушаем себя, лишаясь чувства красоты, любви и состра-
дания, которые являются главными составляющими
нашей разумности. А природу, писал французский эко-
лог Ж. Дорст, нужно охранять не только потому, что
она — лучшая защитница человека, но и потому, что она
прекрасна. Еще не было человека, а мир уже блистал
во всем своем великолепии. Человек, если бы поста-
рался, мог бы десять раз повторить Парфенон, но
ему никогда не создать одного-единственного каньона,
вылепленного неутомимой тысячелетней работой
эрозии, объединившей силы солнца, ветра и воды,
не воссоздать животных, прошедших уже миллионы
лет в своем развитии по причудливому кругу. «У че-
ловека вполне достаточно объективных причин, что-
бы стремиться к сохранению дикой природы. Но в ко-
нечном счете природу может спасти только его лю-
1 Знамя. 1988. № 9. С. 14.
бовь. Природа будет ограждена от опасности только
в том случае, если человек хоть немного полюбит
ее просто потому, что она прекрасна, и потому, что он
не может жить без красоты, какова бы ни была та форма,
к которой он по своей культуре и интеллектуаль-
ному складу наиболее восприимчив Ибо и это — неотъ-
емлемая часть человеческой души» '.
Красота природы, открывающаяся через любовь,
всегда была могучим стимулом творчества, давно была
запечатлена в высказываниях: «природа — первый ху-
дожник», «художник творит, как природа» и т. д. «Твор-
чество природы,— писал М. Пришвин,— определяет
творчество человека... Сила творчества сохраняется теми
же запасами, что и вечное воспроизводство жизни на
земле». Но предпосылкой творчества является, конечно,
не только подражание природе, но прежде всего пони-
мание глубоких гармонических соответствий между при-
родой внешней и природой внутренней, человеческой,
между космическими силами, которые управляют
движением звезд и планет, обусловливают эволюцию
жизни, и целесообразной деятельностью человека, опи-
рающегося на свой исторический и культурный опыт.
Понимание того, что «первичные формы материи суть
живые, индивидуализирующие, внутренне присущие ей,
создающие специфические различия сущностные силы»2,
оказывает неизбежное влияние на создание таких ори-
гинальных, творческих картин природы, которые полага-
ют начало развитию целых направлений в науке. Ра-
зумное постижение гармонии, целостности, упорядочен-
ности пластических соответствий, раскрывающих мир
отвлеченных чисел, строение атомов и частиц, порядок
и организацию химических элементов, красоту кристал-
1 Дорст Ж. До того как умрет природа. М., 1968. С. 405.
'1 Маркс К„ Энгельс Ф. Об искусстве: Сб. статей. В 2 т. М., 1957.
Т. 1. С. 361.
лов, служило неисчерпаемым источником для ученых-
мыслителей. А. Пуанкаре заявлял, что, «если бы природа
не была бы прекрасна, она не стоила бы труда, да
и жизнь была бы никчемна, и не стоило бы труда, что-
бы ее прожить» '.
Воспринимая природу как живую, деятельную
целостность, мы культивируем в себе творческие силы.
Культура только тогда и будет живой, полной энергии
и динамизма, когда будет покоиться на одухотворен-
ной, а не покоренной природе, когда будет достигнуто
глубокое понимание того, что «природа не бездушный
лик, в ней есть душа, в ней есть свобода, в ней
есть любовь, в ней есть язык» (Ф. Тютчев).
Понимание того, что человек без любви — жалкое,
неполноценное существо, не постигающее смысла своего
существования, выражено в послании апостола Павла
коринфянам, в строках, которые являются блестящим
образцом поэтической прозы: «Если я говорю языками
человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я —
медь звенящая, или кимвал звучащий. Если имею дар
пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание
и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею
любви,— то я ничто» (I Кор 13, 1—2).
Цит. по: Киященко И. И., Лейзеров И. Д. Природа, эстетика,
человек//Природа. 1983. № 12. С. 102.
