Любовь к «закону и порядку»

Известный чеховский герой унтер Пришибеев больше
всего на свете любил порядок, и, естественно, больше
всего ему был не по душе непорядок. «С образами
ли ходим, свадьба ли, или, положим, случай какой,—
жалуется староста,— везде он кричит, шумит, все поряд-
ки вводит. Ребятам уши дерет, за бабами подгляды-
вает, словно свекор какой... Намеднись по избам ходил,
приказывал, чтоб песней не пели и чтоб огней не жгли.
Закона, говорит, такого нет, чтоб песни петь». За «по-
рядок» унтер ввязывается в драку даже с теми, кто
поставлен непосредственно следить за порядком. Выне-
сенный приговор — на месяц под арест — унтеру совер-
шенно не понятен. Выйдя из камеры и увидев мужиков,
которые толпятся, обсуждая что-то, он по привычке,
с которой уже не может совладать, кричит: «Народ,
расходись! Не толпись! По домам!»

Любовь к порядку представлена в чеховском расска-
зе в утрированном, доведенном почти до карикатуры
виде. Но основные особенности «страсти к порядку» пе-
реданы верно.

То, что люди, одержимые такой страстью, есть и что
их в общем-то не так мало, а временами даже много,
кажется несомненным.

Иногда чрезмерное внимание к порядку выгля-
дит каким-то капризом. Лейбниц, например, рассказы-
вал о людях, «которые не могли смотреть на плохо
приколотую булавку».

Но бывают случаи, когда болезненное пристрастие
к порядку доставляет немалое беспокойство не только
окружающим, но и самому «блюстителю порядка».
Таков и унтер Пришибеев, всем изрядно надоевший
и сам немало пострадавший, как можно предполо-
жить, из-за своей борьбы с «непорядком».

Пришибеева приводит в смятение сама мысль о воз-
можности малейшего беспорядка («А ежели беспоряд-
ки? — пугается он. — Нешто можно дозволять, чтобы
народ безобразил? Где это в законе написано, чтоб на-
роду волю давать?»). В чем именно заключается «поря-
док», ему не очень ясно, так что он нередко попада-
ет впросак. Но для него очевидно, что стоит чуть отсту-
питься от «порядка», как воцарятся хаос и безобразие.
Он убежден также, что «никто настоящих порядков не
знает» и следить за ними не хочет. Он сам — послед-
няя опора «порядка», поэтому отступать ему некуда.
Он не останавливается и перед тем, чтобы указать на
«беспорядок» самому начальству и тем самым как-то
побудить его к действию, ведь оно тоже склонно ухо-
дить в сторону и не принимать мер. Но этим грехом стра-
дает лишь начальство низкого ранга. Что касается более
высокого начальства, оно конечно же безупречно. Одна-
ко у него не до всего доходят руки, к тому же подчи-
ненные не спешат доложить ему все как есть. «Вы-

соким начальством», власть которого всесильна, для При-
шибеева является мировой судья: унтера даже в жар бро-
сает, когда он слышит, что власть мирового судьи в чем-
то ограничена.

Но откуда проистекет «непорядок», в чем для людей,
подобных Пришибееву, его главный источник?

Прежде всего, «непорядком» является все, что проти-
воречит закону и нарушает его. Но такой явный, так
сказать, «непорядок» не особенно част, да и не очень
опасен: начальство само заметит его и примет меры. Го-
раздо серьезнее и опаснее то, что законом непосред-
ственно не запрещено, но вместе с тем не является
и прямо им разрешенным. Для Пришибеева в эту широ-
кую область не запрещенного, но, однако, и не разре-
шенного входят: собираться группами, петь песни, жечь
огни и т. п.

В философии права принято проводить различие меж-
ду «деспотическим» и «либеральным» режимами. В слу-
чае первого, разрешенными являются только действия,
относительно которых существуют особые нормы, дозво-
ляющие их выполнять. Скажем, петь песни разрешено,
если есть специальная норма, разрешающая делать это.
Суть «либерального» режима выражает формула «не
запрещенное — разрешено»: для разрешения не нужны
особые нормы, поскольку разрешенным автоматически
является все, для чего нет запрещения. Можно, допу-
стим, петь, можно летать, можно принимать телевизион-
ные программы прямо со спутников, если нет закона,
предписывающего не делать этого.

Различие между «деспотическим» и «либеральным»
режимами является довольно ясным в теории, но не в ре-
альной жизни. Прежде всего, вряд ли какой строй прав-
ления, даже самый жесткий, склонен признавать себя
«деспотическим». Он может не отбрасывать открыто
принцип «не запрещенное — разрешено», но вести себя
так, будто его нет или он является бессмыслицей. Кро-

ме того, сам принцип, если даже он действует, распро-
страняется не на все сферы жизни. Он не касается,
например, деятельности государственных органов, в слу-
чае которых разрешено не то, что не является запре-
щенным, а лишь то, что прямо относится к их ком-
петенции. Всегда есть если не двусмысленность, то по
меньшей мере неопределенность в отношении того, что
разрешено, а что нет.

Человек, особенно пристрастно относящийся к по-
рядку и определенности, действует по преимуществу
в этом широком «диапазоне неопределенности» между
явно запрещенным и явно разрешенным. «Порядком»
он склонен считать только тот способ деятельности,
который предусмотрен каким-то законом; отсутствие
определенности и допущение свободы выбора почти
всегда раздражает его. Значительную часть «свобод-
ных действий» он оценивает как «непорядок». Такой
человек психологически лучше приспособлен к «дес-
потическому» режиму, обещающему (но не всегда
обеспечивающему) больший «порядок», чем к «ли-
беральному» режиму с его неизбежной неопределен-
ностью.

Административно-бюрократическая система и умно-
жает число людей, «любящих порядок», и выдвигает
их на первый план. Она в двояком смысле стимулирует
их. В ее рамках систематически насаждается идеоло-
гия «всеобщей упорядоченности», ясности и расписан-
ное™ всякой деятельности. Такая система дает, далее,
достаточно материала для изобличения «непорядка»: все
незапрещенное, но не являющееся прямо разрешенным
она так или иначе ставит под подозрение. Ее деятель-
ность носит, кроме того, характер постоянно сменяющих
одна другую «кампаний». Они, можно сказать, поддер-
живают тонус человека, «любящего порядок»: то, что
еще вчера считалось «порядком», сегодня вполне может
оказаться уже «непорядком».

Упорядоченность общественной жизни — итог дей-
ствия многих, очень разнородных и не всегда лежащих
на поверхности факторов. Но наиболее простой и оче-
видный из них — это закон, предписание, норма. Лю-
бовь к «порядку» нередко трансформируется поэтому
в особо уважительное, почти любовное отношение
к закону. Он представляется основным, а иногда даже
единственным средством, обеспечивающим устойчивый
«порядок». Чем больше издаётся законов и чем де-
тальнее ими регламентируются все стороны жизни, тем
тверже и надежнее кажется «порядок».

Законы издаются государством. Тот, кто превыше
всего ставит «порядок» и отождествляет его с законом,
относится к государству как к олицетворению «закона
и порядка». Государство кажется такому человеку «сво-
им», и лишь только в общественной жизни возникают
затруднения, конфликты, проблемы, он настаивает, чтобы
оно незамедлительно вмешалось. При этом забывается
величайшая, как говорит X. Ортега-и-Гассет, опасность,
угрожающая сейчас цивилизации: «подчинение всей жиз-
ни государству, вмешательство его во все области, погло-
щение всей общественной спонтанной инициативы госу-
дарственной властью, а значит, уничтожение историче-
ской самодеятельности общества, которая в конечном
счете поддерживает, питает и движет судьбы челове-
чества» '. «Сторонник порядка», обращающий свой взор
в первую очередь к государству и находящимся в распо-
ряжении последнего «силам поддержания порядка»,
упускает также, что эти силы редко ограничиваются
тем, чего от них первоначально желали. Обычно они
устанавливают в конце концов тот «порядок», который
устраивает прежде всего их самих.

Любовь к «порядку» — особенно к «порядку», под-

держиваемому универсальным законом,— это всегда тя-
готение к общеобязательному, отрицающему индиви-
дуальное, непохожее на другое. К счастью, есть не
только люди, любящие «жесткий порядок», но и люди,
категорически не терпящие единообразия.

К последним относился, например, русский философ
Н. Бердяев. «Я никогда,— вспоминал он,— ни в своей фи-
лософии, ни в своей жизни — не хотел подчиниться
власти общего, общеобязательного, обращающего инди-
видуально-личное, неповторимое в свое средство и ору-
дие. Я всегда был за исключение, против правила.
В этом проблематика Достоевского, Ибсена была моей
нравственной проблематикой... У меня всегда была враж-
да к монизму, к рационализму, к подавлению инди-
видуального общим, к господству универсального духа
и разума, к гладкому и благополучному оптимизму.
Моя философия всегда была философией конфликта» '.

Порядок в самом общем смысле — это последова-
тельный ход событий, правильное, налаженное состоя-
ние чего-нибудь. Порядок в социальной жизни предпо-
лагает ее устойчивость и ритмичность. Жизнь беспо-
рядочная, хаотичная, требующая в каждой ситуации
своего, нестандартного решения, трудна. Если она про-
должается относительно долго, она становится просто
опасной для социальных связей.

Такая жизнь может настолько задергать человека,
что он будет готов воскликнуть вслед за одним
из персонажей Достоевского: «Боже, да у нас именно
важнее всего хоть какой-нибудь, да свой, наконец, поря-
док! В том заключалась надежда и, так сказать,
отдых: хоть что-нибудь, наконец, построенное, а не веч-
ная эта ломка, не летающие повсюду щепки, не мусор
и не сор, из которых вот уже двести лет все ничего

' Ортега-и-Гассет X. Восстание масс//Вопросы философии. 1989.
№ 4. С. 124.

¹ Бердяев Н. А. Самопознание (опыт философской автобиогра-
фии). Париж, 1949. С. 53.

не выходит». Впрочем, этот персонаж настоящей «лом-
ки» общественной жизни, начавшийся уже в нашем веке,
не мог предвидеть, иначе он выразился бы резче.

Порядок, устойчивый ход жизни нельзя осуждать
абстрактно. Его нельзя также хвалить, безотносительно
к тому, порядком чего он является и куда он в конце
концов ведет.

Философы морали много спорили по поводу разгра-
ничения вещей, являющихся ценными сами по себе, и ве-
щей, ценных только в качестве средства для достиже-
ния «самостоятельных» ценностей. Как бы ни решалась
эта общая проблема, очевидно, что порядок не является
самоценным, он только средство достижения какого-то
результата. Если этот результат представляет собой по-
зитивную ценность, то и способствующий его достиже-
нию упорядоченный ход событий также заслуживает
похвалы. Но если результат плох, то и движение к нему,
каким бы устойчивым и ритмичным оно ни являлось,
будет плохим. Социальный порядок, ведущий, скажем,
к демократизации общественной жизни, хорош; поря-
док, благодаря которому демократия свертывается,
а права личности превращаются в пустой звук, очевид-
но плох. Точно так же закон, выражающий и поддержи-
вающий размеренный ход жизни, является хорошим или
плохим не сам по себе, а в зависимости от того, к чему
он ведет.

Те, кто превозносит «закон и порядок», так или ина-
че превращают их из средства в цель, притом высокую
цель, и делают относительные ценности безусловными.
Позиция того, кто, не считаясь с обстоятельствами,
всегда требует «твердого порядка», проста: порядок
ради порядка, устойчивость для самой устойчивости.

Идея «порядка» выдвигается на первый план, как
правило, в тех случаях, когда устоявшийся «порядок»
ведет к явно сомнительной цели. Если о ней предпочти-
тельнее не говорить, остается одно: сосредоточить

внимание на самом процессе движения, на его после-
довательности и устойчивости. Не случайно о «твер-
дом порядке» с такой охотой рассуждают те, кто скрыт-
но мечтает о безраздельной диктатуре.

«При слове «порядок» всегда вздрагиваю,— пишет
режиссер М. Захаров.— Вожди и фюреры издавна и до
самозабвения любили это слово, особенно с эпитетом
«новый». Свою любовь они завещали нам, и она оказалась
поразительно живучей» '.

«Порядок» в социальной жизни легче всего ассоци-
ируется с государством, устанавливающим законы и под-
держивающим их с помощью репрессивного аппарата.
Когда Муссолини с редкой наглостью проповедовал фор-
мулу: «Все для государства, ничего, кроме государства,
ничего против государства!» — можно было догадаться,
что это еще одна вариация на тему «порядок ради
порядка» и задача ее — отвлечь внимание от подлин-
ных целей фашизма. Всякий раз, когда речь заходит
об «особой ценности государства» и его «особых инте-
ресах», ради которых будто бы надо жертвовать инте-
ресами народа, полезно задуматься, что скрывается за
провозглашением государства «высшей целью» и само-
довлеющей ценностью.

При некоторых психических заболеваниях действия
по упорядочению предметов даются с большим трудом.
Некоторые больные, страдающие нарушением речи —
афазией, не способны классифицировать единообразно
мотки шерсти различной окраски, лежащие перед ними
на столе. В одном углу афазик помещает самые светлые
мотки, в другом — красные, где-то еще небольшие мот-
ки, а в другом месте — или самые большие, или с фио-
летовым отливом, или скатанные в клубок. Но, едва
намеченные, эти группировки рассыпаются. Избранный
принцип деления кажется больному слишком широким

¹ Захаров М. Без программы//Огонек. 1989. № 16. С. 4.

и потому неустойчивым. Больной до бесконечности
собирает и разъединяет, нагромождает разнообразные
подобия, разрушает самые очевидные из них, разрывает
тождества, совмещает различные критерии, суетится,
начинает все заново, беспокоится и в конце концов
ни к чему определенному не приходит.

Человек, выше всего ставящий «порядок», обычно
уверен, что его можно навести всегда и притом в срав-
нительно короткое время, едва ли не сразу же. В отли-
чие от неспособности создать даже простой порядок,
страсть к «порядку» не является, конечно, болезнью.
Но эта страсть представляет собой очевидный социаль-
ный порок, ибо она означает подмену цели одним из
средств ее достижения. Общество, в котором появляет-
ся заметное число людей, акцентирующих внимание по
преимуществу на «порядке», а не на том, чему он призван
служить, определенно нездорово.

Есть люди, психологически склонные к возможно
большей упорядоченности своего окружения. Но есть и
те, кто довольно равнодушен к этой стороне своего
существования и кому, так сказать, в «развале» даже
уютнее. Но чтобы природная склонность к порядку
сделалась своего рода страстью, вовлекающей в свою
орбиту многих, необходимы важные внешние предпосыл-
ки. Без устойчивого интереса определенных социаль-
ных слоев к «порядку», без ощущения их одобрения
и поддержки «ценитель» порядка не способен.транс-
формироваться в страстного его ревнителя, напоминаю-
щего унтера Пришибеева.

На этом можно закончить рассмотрение «седьмого
круга любви». В любви к славе, к власти, к «закону
и порядку», входящих в этот «круг», социальное явно
доминирует над биологическим и индивидуальным. Оп-
ределенную природную, можно сказать, психологиче-
скую предрасположенность человека — такую, как же-
лание быть в центре внимания, влиять на окружаю-

щих, стремиться к порядку,— общество может иногда
превратить во всепоглощающую страсть, составляющую
основное содержание жизни индивида.