Телеграмма Полномочного Представителя СССР в Турции А. В. Терентьева в Народный Комиссариат Иностранных Дел СССР

// октября 1933 г.

Арас пригласил меня в МИД и сообщил, что Функ предложил кредит в 150 млн. марок*. Основные условия: кредит из расчета 5% годовых, закупки должны быть произведены Турцией в Германии в течение трех лет с покрытием в течение десяти лет. Турецкое правительство приняло положительное решение по предложению Функа, а детали будут установлены министром экономики во время предстоящего в ближайшем будущем визита Кесебнра ** в Берлин, на что последний дал согласие. Отвечая на вопрос, Арас сказал, что инициатива предоставления кредита исходит от Германии, что турецкое правительство якобы об этом узнало всего лишь пару недель назад. Предлагая кредит, немцы якобы имели в виду не только коммерческую сторону, но хотели прощупать, только ли англичане могут кредитовать Турцию, или же не закрыта дверь и другим. На вопрос об объектах строительства Арас ответил, что при помощи кредита они в значительной степени обеспечат выполнение своей пятилетней программы и главным образом по вооружению, на что предусмотрено ассигнование в 40 млн. лир. Арас решительно отрицал возможное предоставление немцам разработки каких-либо ископаемых, «даже если бы мы получили не 150 млн., а 1Уг млрд. марок». Для реализации кредита в Германии будет организован консорциум, через который будут проходить все заказы. Арас не скрывал, что немецкие условия кредита значительно хуже, чем английские. Покрытие кредита будет идти за счет сельскохозяйственной продукции.

Полпред

Печат. по срх.

* См. док. № 410. ** Министр национальной экономики н сельского хозяйства Турции.

416. Телеграмма Полномочного Представителя СССР в Турции А. В. Терентьева в Народный Комиссариат Иностранных Дел СССР

И октября 1938 г.

Арас в длительной беседе о событиях в Центральной Европе отмечал «ошибку» Чехословакии, положившейся на Францию и Англию вместо того, чтобы, отклонив всякое посредничество, самой с оружием в руках защищать собственные интересы. Арас является решительным противником принципа коллективной безопасности, спасение мира видит в нейтралитете каждой страны, утверждая, что «хуже всего быть чьнм-ннбудь союзником», особенно когда речь идет о союзе больших стран с малыми, так как в ответственный момент эти последние покидаются на произвол судьбы, как это имело место в итало-абиссинской войне, «когда Англия заварила кашу, а за спиной у всех договаривалась с Италией и Турция осталась в одиночестве». По мнению Араса, «у Турции нет другого пути, как нейтралитет». Его довод: мы далеко от Германии и Италии, а Турция граничит через Балканы с Германией и через Средиземное море с Италией. «Заветная мечта» Араса — привлечь Болгарию в Балканскую Антанту и тем самым создать антигерманский барьер далеко от своей границы. «Необходимость нейтралитета» Турции, по словам Араса, диктуется н ее географическим положением. «Мы обеспечим себя на востоке до самой Индии Саадабадским пактом *, иа Средиземном море против Италнн — договором с Грецией, а попытки Германии наступать на нас с Балкан не приведут ни к чему, так как тогда она оторвется от своей базы». Общим тоном в словах Араса было то, что географическое положение Турции является наиболее ответственным н опасным, поэтому Турция, сильно вооружаясь, не может вести политику раздражения Германии и Италии, а хочет и будет занимать при всех обстоятельствах позицию строгого нейтралитета.

Полпред

Пенал, по арх.

417. Письмо Полномочного Представителя СССР во Франции Народному Комиссару Иностранных Дел СССР M. Й. Литвинову

12 октября 1938 г.

Дорогой Максим Максимович,

В настоящем своем письме я меньше всего намерен останавливаться на отдельных фазах истекших событий. Онн еще слишком свежн у всех в памяти, и навряд ли имеет поэтому смысл воспроизводить их в хронологической последовательности. Гораздо важнее попытаться разобраться в причинах, приведших Францию к теперешнему Седану.

* См. т. Х!Х,док. Л*ЗЮ.

О том, что Франция пережила свой второй Седан и что в Мюнхене ей нанесено было страшнейшее поражение, сейчас отдает себе отчет любой француз.

Даже те, которые еще недавно надрывали себе горло при встрече Даладье в Бурже и осыпали цветами его триумфальное шествие к могиле Неизвестного солдата, сейчас уже усвоили ряд непреложных н в достаточной мере неприятных истин, а именно что:

1) Германия при помощи Франции без единого выстрела увеличила свое население больше чем на 3 млн. н сейчас довела его до размеров, больше чем в два раза превышающих население Франции;

2) Германия увеличила свою территорию больше чем на 27 тыс. кв. км;

3) получила в подарок ряд высокооборудованных фабрик и заводов и важнейшие отрасли минеральных богатств;

4) захватила сейчас в свои руки линию укреплений, которая всегда рассматривалась как наиболее серьезный барьер против германской агрессии в Центральной Европе, и что одновременно Франция:

а) лишилась своего наиболее верного союзника в Центральной Европе,

б) лишилась армии, которая в военное время могла быть доведена до 1 млн.— 1,5 млн. человек и, опираясь на отошедшие укрепления, способна была задержать не меньшую по численности германскую армию,

в) что Франция растеряла сейчас всех своих союзников, подорвала связь с СССР и значительно, даже в глазах Англии, обесценила свой удельный вес и свою роль союзника.

Совершенно, конечно, естественно, что у всякого возникает вопрос, как могло случиться, что французское правительство пошло на такие унизительные условия, что довело его до такого потрясающего поражения.

Здесь (особенно среди крайне левых кругов) очень популярно объяснение, которое может быть сведено к одной простой фразе: «Франция предана изменниками». Все, что случилось, является, мол, результатом заговора и махинаций, разработанных в верхах финансовой олигархии и осуществленных при помощи их агентуры в правительстве Бонне — Монзн * и др.

То, что «заговор» действительно существовал н что для одурачения общественного мнения были использованы н пущены в ход неслыханные по своему цинизму приемы, сейчас уже ие подлежит никакому сомнению.

Но все же было бы, конечно, неправильно свести все объяснения к одному простому заговору и «махинациям». В действительности дело обстояло гораздо сложнее.

* Министр общественных работ Франции.

Необходимо прежде всего отметить, что в стране не наблюдалось никакого настоящего подъема, никакого серьезного движения в пользу Чехословакии, никакого ощущения, что в Чехословакии действительно задеты жизненные интересы самой Франции. Народ в общем «безмолвствовал». Не было за все время ни массовых демонстраций сочувствия (если не считать нескольких собраний коммунистов), нн каких-либо иных форм проявлений симпатии к чехам. Создавалось определенное впечатление— это нужно открыто сказать,— что население не пронизано сознанием ответственности за чехословацкие дела, что война в «пользу чехов» далеко не популярна и, в лучшем случае, воспринимается как тяжелый и неприятный долг. Конечно, этому немало содействовала вся работа «организаторов капитуляции», прибравших к рукам 90% всей печати и при ее помощи солидно дезориентировавших общественное мнение. Но все же не подлежит сомнению, что, будь в стране иное, более «воинственное» настроение, ощущение «близкого», «родного», за что стоит драться, это в чем-нибудь прорвалось бы.

Этого не только не случилось, но, наоборот, на протяжении ряда дней мы все были свидетелями позорнейших сцен, когда под вой обезумевшей толпы трусость возводилась в добродетель и капитулянты прославлялись как национальные герои. Конечно, народ, в точном смысле этого слова, ко всем этим инсценировкам и парадам не имел никакого отношения. Но все же овладевшие за эти дни улицей «люди 6 февраля» * в какой-то мере учитывали и настроения более инертных кругов населения, настроения, которые не чужды были чувству о б л е г ч ен ня, что «миновала чаша сия», что спал наконец кошмар войны.

«Организаторы капитуляции», бесспорно, очень умело н ловко использовали всеобщий страх перед войной и глубоко внедрившееся в стране нежелание воевать. В этом, конечно, было их главнейшее преимущество, их сильнейший козырь против своих противников из лагеря сторонников «твердой политики». Доводы последних, что такая политика вовсе не равнозначит войне, а даже, наоборот, способна предотвратить войну как ныне, так н впредь, имели все же ту «слабую» сторону, что не исключали и ие скидывали со счетов и риска войны. Умелой пропагандой (особенно в памятные дни перед самым Мюнхеном) этот «риск» был превращен капитулянтами в «неизбежность», и страна была поставлена перед трудной дилеммой — уступать или воевать. Для того чтобы страна воочию почувствовала, что из себя представляет война, все «предупредительные мероприятия» намеренно были облачены в форму, очень болезненно задевавшую население. Париж был ввергнут в темноту, началась частичная реквизиция средств передвижения, в частности автомобилей,

* Организаторы фашистских демонстраций в Париже 6 февраля 1934 г. 37 Деку«. ^вн- со лит,, т. XXI 577

«рекомендована» была немедленная эвакуация женщин и детей_: занятия в школах были приостановлены. На вокзалах происходило нечто невероятное, за городом рылись траншеи, спекулянты начали взвинчивать цены, сберегательные кассы осаждались держателями. Ряд дней Париж жил под ощущением неизбежной войны. Все, кто в эти дни пытался напомнить о чести и достоинстве, всякий, кто призывал к благоразумию и твердой политике, был занесен в разряд «сторонников» и «разжигателей» войны. В такое положение, между прочим, попала и компартия.

Наряду со спекуляцией на нежелании воевать очень ловко была использована и версия (возможно, и близкая к правде) о недостаточной подготовленности Франции к войне. Из уст в уста передавались сведения об утере ею темпов в вооружениях, об отставании в ряде специальных областей, в частности о плачевном состоянии ее авиации, о слабом потенциале ее военной промышленности и т. д. Я знаю, что известное уже Вам мнение ген. Гамелена («уступаем в авиации, но в конце концов победим») далеко не разделялось некоторыми его коллегами по Военному совету. Так, например, такие специалисты, как Жорж, Гуро *, Виемен, очень скептически расценивали исход зойны. Возможно, конечно, и даже наиболее вероятно, что в этих оценках сказались политические настроения их авторов, но к их мнению все же прислушивались, и, как мне известно, они не в малой степени повлияли на некоторых колеблющихся членов кабинета. Одновременно очень высоко и, по-видимому, намеренно преувеличенно расценивалось состояние сил противника. Для этого немало потрудились вконец запуганное французское посольство в Берлине и неофициальные гитлеровские агенты во Франции.

В решении капитулировать, таким образом, бесспорно сыграла свою роль и неуверенность в своих силах — боязнь проиграть войну.

Картина была бы, однако, неполной, если бы при анализе причин капитуляции мы обошли молчанием такой фактор, как роль н давление внутренней реакции.

В своих предыдущих докладах я неоднократно отмечал, что особенностью кабинета Даладье является то обстоятельство, что, ие порвав с Народным фронтом и даже формально опираясь на его большинство, кабинет этот на практике проводит политику, угодную правому меньшинству. Я приводил ряд фактов, свидетельствующих о том, что удельный вес левого сектора все более и более сокращается и что его влияние на ход правительственной политики с каждым днем убывает **. Это явление с особой отчетливостью и остротой вскрылось во время последнего кризиса. Как общее правило, ни одна из партий, входящих в На-

* Члены Высшего совета национальной обороны Франции, генералы. ** Ск. док. Л? 275.

родный фронт, ни один из видных деятелей этих партий (за исключением разве Эррно и заведомо правых из радикалов, как Мистраль) не были посвящены в переговоры и тем менее привлечены к их обсуждению. И все это в то время, когда у Да-ладье, и особенно у Бонне, шли непрерывные переговоры и совещания с деятелями типа Фландена, Пьетрн *, Кайо. Только будущий историк полностью вскроет ту роль, которую в эти трагические дни сыграли все эти деятели, но уже сейчас известно, что под давлением этой группы был после Берхтесгадена и лондонского решения отправлен ультиматум Бенешу, что от нее исходит (через Пьетри) идея обращения к посредничеству Муссолини, подготовившая почву к мюнхенской конференции «четырех», что через деятелей этой группы Бонне все время поддерживал тайный контакт и конспирировал с гитлеровскими друзьями в Англии, что через нес он наводнял печать лживой информацией о позиции СССР и т. д. К этой группе принадлежат люди, которые не столько боялись проиграть войну, сколько опасались поражения Гитлера и фашизма. Войну с Германией они воспринимали в плане «идеологическом» — войну между фашизмом и демократией, отождествляемой ими с большевизмом. Возможное участие СССР в такой войне еще более в их глазах оттеняло «идеологический» характер такой зойны и предопределяло их отношение к ней. Вовлечение в нее Франции им рисовалось как катастрофа при любом из эвентуальных неходов воины. В случае победы Германии расплачиваться в первую очередь придется Франции, как стране наиболее уязвимой со стороны Германии и наиболее слабой в антигерманской коалиции. Победа же этой коалиции с неизбежностью повлечет за собой конец фашизма, переворот в Германии п Италии и неслыханное повсеместное торжество большевизма, в частности в самой Франции. Нужно поэтому «любой ценой», любыми уступками, любыми жертвами предупредить сейчас такую войну — войну, в которой на стороне Франции против Германии может оказаться СССР. Все лицемерные и лживые сведения о слабости и неподготовленности СССР, вся эта антисоветская кампания лжи и клеветы, которая в эти дни так обильно и методически облепила страницы продажной печати, предназначены были не только для оправдания капитуляции, но прикрывали и подлинный страх правых перед возможным успехом советского оружия в войне. Следовало во что бы то ни стало избавиться от такого нежелательного и тягостного союзника, как СССР, и нужно признать, что инспирированный правыми исход (не одними, конечно, только французскими правыми)—созыв конференции «четырех» — наилучшим образом отвечает этой задаче. Не только отсрочивается нежелательная война с Гитлером и Муссолини, ио нано-

* Министр военно-морского флота Франции в 1934—1936 гг.

сится ущерб престижу СССР, вбивается клин между ним и Францией и ставится под угрозу ненавистный франко-советский пакт. Я ни на минуту не сомневаюсь, что в намерения и расчеты правых входило и стремление спровоцировать нас на денонсацию этого пакта. Возьми мы на себя такую инициативу, особенно непосредственно после Мюнхена, после того, как отпраздновано было «избавление от войны», так легко было бы подбросить обвинение, что мы обозлились за срыв войны, что мы «хотим воины» и т. д.

Было бы, конечно, неверным изобразить дело так, что теперешнее правительство Даладье, даже в лице таких его членов, как Бонне, полностью разделяет и собирается проводить в жизнь вышеуказанную программу правых. Этого, конечно, нет. Огромное большинство в кабинете, и, несомненно, сам Даладье. пошло на капитуляцию, поддавшись больше всего чувству страха и неуверенности в своей силе, боязни, словом, поражения, и меньше всего, конечно, руководствовалось стремлением уберечь Гитлера и Муссолини от поражения.

Факторы «идеологического» порядка в эти тревожные дни вообще, вероятно, не очень сильно занимали воображение растерянных хозяев теперешней Франции. Никто из них (за исключением, может быть, одного Манделя) не чувствовал себя способным руководить современной войной. Ни у кого не было ни воли, ни энергии, ни хватки, ни размаха людей типа Клемансо и даже Пуанкаре. Мысль невольно цеплялась за всякий выход, который от сро чн в а л таковое решение, который предоставлял какую-то передышку— передышку, хотя бы купленную ценой унижения и тяжких жертв. Ощущение глубокого поражения и сознания позорности сыгранной роли бесспорно не чуждо всем этим деятелям 30 сентября и, вероятно, перемежается с желанием как-нибудь «исправить» это поражение, смыть это пятно с Франции. Это ощущение всеобщее. Все сейчас во Франции отдают себе отчет, что после Мюнхена создалась совершенно новая обстановка, требующая каких-то новых, иных методов действия, каких-то иных форм руководства внешней и внутренней политикой. Ясной н осознанной программы, за исключением, может быть, самых крайних крыльев французской общественности, по-видимому, ни у кого еще нет. Сближает обшее сознание, что опасность возросла и что потребуются новые жертвы на алтарь вооружений. Это пока является и единственным лозунгом, брошенным и правительством. Как и в каком направлении разовьется дальнейшая внешняя политика Франции, сейчас предсказать еще нельзя. Скептики предсказывают дальнейшее скатывание, в частности окончательную сдачу позиции по испанскому вопросу. Нельзя отрицать, что для таких предсказаний есть достаточно основании и что грозным предзнаменованием является уже факт посылки посла в Рим. Но, с другой стороны, наблюдается и тенденция, особенно возросшая после последней речи

Гитлера *, «подобрать» старые связи и «восстановить подорванное доверие». В значительной степени все это определится ходом внутренних событий. Все внутренние политические проблемы сейчас заострены на вопросах экономики и финансов и в конечном счете упираются в более широкую проблему, касающуюся судеб Народного фронта и форм режима. Даладье и его правительство навряд ли способны разрешить радикально все эти проблемы. Даладье до сих пор не решался затронуть интересы капитала, но у него вместе с тем не хватило решимости пойти и на решительный и открытый бой против завоеваний рабочих. Налицо сейчас, правда, ряд симптомов, что Даладье решился перейти к более решительным атакам против рабочих. Главным объектом его нажима является по-прежнему 40-часовая неделя. Он уже добился значительных изъятий из этого закона для оборонной промышленности и сейчас хочет нх распространить и на другие отрасли промышленности. Против рабочих и трудящихся заострены и намечающиеся финансово-экономические мероприятия, которые с неизбежностью приведут к вздорожанию жизни н снижению реальной заработной платы. Но провести все это без боя Даладье все же не удастся. Страна сейчас бесспорно стоит перед новыми социальными судорогами и волнениями, и кризис теперешнего правительства мне представляется неизбежным. Есть все основания полагать, что такой кризис на этот раз не сможет быть улажен прн помощи практиковавшейся до сих пор перестановки одних и тех же людей н не сможет быть разрешен без апелляции к стране, без новых выборов. На этом уже сейчас настаивает ряд партий, в частности коммунистическая партия. От исхода внутренней борьбы, повторяю, будет в значительной степени зависеть дальнейшее направление всей внешней политики Франции.

Полпред СССР во Франции Я. Суриц

Пгчат. по арх. Опубл. с сокращением s сб. гСССР в борьбе за мир...>. М., 1971, стр. 35—36.

418. Письмо Полномочного Представителя СССР в Бельгии Народному Комиссару Иностранных Дел СССР M. M. Литвинову

12 октября 193S г.

Уважаемый Максим Максимович,

Сейчас, через две недели после мюнхенского соглашения, интересно отметить некоторые моменты, характеризующие бельгийскую реакцию на чехословацкий кризис и на соглашение «четырех».

* Очевидно, речь Гитлера с угрозами по адресу Франции; см. газ, «Известия». 11 октября 1938г.

1. В своем предыдущем письме я уже обратил Ваше внимание на то поразительное единодушие, с которым бельгийская пресса различных политических направлений, за исключением лишь открыто фашистских, заняла в дни кризиса отчетливо про-чехословаикую. проантантовскую и антигерманскую позицию. Это относится не только к газетам, выходящим на французском языке, но и к фламандской печати, опять-таки за исключением фламандской разновидности фашизма, так называемых фламандских националистов.

Это единодушие бельгийской печати было тем более разительно, что французская пресса и французские политические круги отнюдь в этом отношении не давали примера бельгийцам. Насколько мне известно, выступление Фландена нигде в Бельгии не вызвало сочувственных откликов.

В этом порядке идей следует отметить также исчезновение в период кризиса со столбцов бельгийских газет враждебных выпадов против СССР. Бельгийская печать в этом вопросе следовала опять-таки скорее примеру солидной буржуазной английской печати, чем примеру французской прессы. Если все же в те дни можно было отметить отдельные враждебные выпады, то они принадлежали перу французских журналистов, сотрудничающих в бельгийской прессе (Гаксот, Ролан де Морез и др.).

2. Считается бесспорным, что в отношении своей обороноспособности Бельгия на этот раз была подготовлена ко всякого рода эвентуальностям в несколько раз лучше, чем в августе 1914 г. В случае возникновения европейской войны Бельгия в течение первых же трех дней располагала бы армией в составе около 900 тыс. человек. Основная часть этой армии, войска прикрытия (кувертюр) в составе около 500 тыс. человек, должна была бы, опираясь на систему укреплений, построенных вдоль германской границы, помешать попытке использования немцами бельгийской территории.

3- Если, таким образом, с военно-технической стороны Бельгия в меру своих ресурсов была неплохо подготовлена на случай войны, то ход мобилизации показал, что и с точки зрения моральной страна была готова ко всяким эвентуальностям. Мобилизация прошла в обстановке, характеризуемой хладнокровием и несколько сумрачной сосредоточенностью, но без малейшего явления паники. Население проявляло по отношению к мобилизованным исключительно большую сердечность. В широких кругах публики считалось чем-то само собой разумеющимся, что Бельгия не сможет остаться нейтральной.

Хотя бельгийская печать время от времени повторяла, что задача Бельгии заключается в том. чтобы обеспечить свой нейтралитет, однако тот факт, что симпатии прессы были решительно на стороне Чехословакии, определенным образом подготовлял общественное мнение к занятию Бельгией позиции на стороне демократических держав.

4. После того как стало известно о мюнхенской соглашении «четырех», в Бельгии, как и в ряде других стран, можно было наблюдать настоящий взрыв восторга. Я но боюсь ошибиться, сказав, что для большинства люден в Бельгии в первые два дня, после того как стало известно об устранении опасности войны, Чемберлен был самым большим благодетелем. Каким-то образом бенефицировал от этого и Спаак, популярность которого в стране несомненно сильно возросла за последние две-три недели.

Однако, по мере того как проходит первая радость от возвращения домой мобилизованных мужей, братьев, сыновей, по мере того как все больше выясняется и для широкой публики, что мюнхенское соглашение отнюдь не открыло новой эры мира, настроение в стране меняется довольно резко. Социалистическая и либеральная пресса уже без всяких оговорок разоблачает политику Чемберлена, как усугубившую опасности, грозящие демократическим странам. Особенно болезненно реагируют в Бельгии на тот факт, что Гитлер в своем последнем разговоре с Чембер-леном упомянул о колониях. Здесь очень опасаются того, что Бельгийское Конго может оказаться в каком-то близком будущем тон костью, которую Англия и Франция пожелают бросить Гитлеру, чтобы еще раз «выиграть время». Не подлежит сомнению, что Бельгийское Конго с его богатейшим в мире меденосным бассейном Катангн является достаточно соблазнительным куском, с другой стороны, известно, что Англия н Франция, гарантируя Бельгии неприкосновенность ее территории, никогда при этом не имели в виду ее колониальных владений. Так что в данном случае Англии и Франции не пришлось бы нарушать каких-либо своих обязательств.

Исключительно тяжелое впечатление здесь произвели речь Гитлера в Саарбрюккене *, и в частности на католические круги, бесчинства венских «наци» против кардинала Инницера.

В общем, настроение бельгийских руководящих кругов в плане внешнеполитическом характеризуется, с одной стороны, большой растерянностью, с другой, тем, что сейчас еще более, чем когда-либо раньше, оглядываются на Англию.

С товарищеским приветом

Рубинин

UetüT. по арх.

* См. газ. «Известия», Il сктябоя 1938 г.

419. Телеграмма Полномочного Представителя СССР в Великобритании в Народный Комиссариат Иностранных Дел СССР

Немедленно 13 октября 1938 г.

1. Несмотря на то что в разговоре 11 октября * Галифакс обещал принять меры к недопущению в дальнейшем таких выступлений, как выступление лорда Уинтертона 10 октября, в сегодняшних утренних газетах появился отчет о новой речи Уинтертона, произнесенной вечером 12 октября в другом месте. В этой второй речи, полемизируя с нашим коммюнике, Уинтертон вновь повторяет, и, пожалуй, даже в еще более резкой форме, свои старые клеветнические выпады против СССР. Я передал в печать второе краткое коммюнике**, которое появилось сегодня во всех вечерних газетах и завтра появится, вероятно, в утренних. Текст коммюнике послан вам ТАССом. Кроме того, я написал Галифаксу письмо, в котором, ссылаясь на его обещание от 11 октября, выражал удивление по поводу нового выступления Уинтертона. Часа через три после отправки моего письма я получил ответное письмо от Галифакса, в котором он сообщал, что сразу же после нашей встречи 11 октября он написал соответственное письмо Уинтертону, но тот, видимо, не успел его во время получить. Сейчас он отправляет Уинтертону второе письмо и, кроме того, будет с ним лично говорить и надеется, что теперь-то уже все будет в порядке ***. Посмотрим. Наше первое коммюнике нашло хорошие отклики в здешней прессе, в частности в «Манчестер гардн-ан» и «Ньюс кроннкл» были помещены сочувственные статьи, а сверх того лейбористский лидер Моррнсон, выступая вчера на одном собрании в Лондоне, публично потребовал от Уинтертона представления доказательств в обоснование своих заявлений о позиции СССР в недавнем кризисе. Ванситтарт, которого я сегодня видел на завтраке, также с большим одобрением относится к нашему коммюнике.

2. Ванситтарт, между прочим, подтвердил мне все то о лживых кознях Бонне в Лондоне по адресу СССР, что я недавно слышал от Эллиота. Ванситгарта я нашел в очень античембер-леновскнх настроениях и по-прежнему готовым к борьбе за свою линию. Вопреки ходящим в городе слухам, Ванситтарт не собирается выходить в отставку. Он считает, что примерно к началу будущего года ситуация несколько утрясется и положение улучшится. С большим беспокойством Ванситтарт расспрашивал меня о дальнейшей линии нашей политики и был явно удовлетворен, когда я сказал ему, что пока мы не торопимся с выводами и изучаем создавшуюся обстановку. Подобно лейбористским лиде-

* См, док. Ns 414. ** См. газ. «Известия». 14 октября 1938 г. **« См. док. ЛГг 440.

рам, Ванситтарт просил нас не «уходить» из Европы, так как это имело бы катастрофические последствия для дела мира и борьбы с агрессорами.

3. Новый шведский посланник в Лондоне Прютц (глава известной фирмы шарикоподшипников «СК.Ф») рассказывал мне вчера, что получил на днях письмо от шведского посланника в Москве Винтера, датированное серединой сентября. В этом письме Винтер, между прочим, передает со слов Пайяра содержание беседы между т. Литвиновым и Пайяром 2 сентября*, а затем рассказывает следующее. Пайяр сразу же после свидания с Литвиновым подробно телеграфировал о разговоре в Париж и ввиду крайней остроты положения ожидал дальнейших срочных инструкций по тому же вопросу от Бонне. Однако накануне отправки письма Винтера, т. е. через две недели после названного разговора, Пайяр не имел от Бонне не только никаких инструкций, но даже н простого подтверждения получения столь важного сообщения. Пайяр был вне себя и говорил Винтеру, что Бонне явно старается скрыть содержание разговора от членов французского правительства. От себя прибавлю: не только от членов французского правительства, но также и от французских дипломатов за границей. Как я уже в свое время сообщал, разговаривая в Лондоне с Корбеном дней через пять после беседы Литвинова с Пай-яром, я с удивлением должен был констатировать, что Корбену ровно ничего не известно о данном разговоре.

Майский

Печат. по арх.

420. Телеграмма Временного Поверенного в Делах СССР в Японии К. А. Сметанина в Народный Комиссариат Иностранных Дел СССР

13 октября 1938 г.

Сегодня Коноэ как министр иностранных дел ** имел первую официальную встречу со всеми главами посольств и миссий. В беседе со мной Коноэ начал с того, что он желает установить нормальные отношения между СССР и Японией н просит моего содействия в этом деле. Я ответил, что рад слышать это заявление н приму все меры содействия по улучшению не совсем нормальных отношений между нашими странами, к тому же это моя основная задача, поставленная здесь. Затем Коноэ, напомнив о «печальных событиях» у Чжангофына, сообщил, что обе стороны проявили понимание и добрую волю н «инцидент» закончился благополучно ***, что «имело положительное значение не только

* См. док. JSfc 324. ** Премьер-министр Коноэ временно возглавлял министерство иностранных дел после отставки Угаки в сентябре 1938 г. *** См. док. № 299.

для обеих сторон, но и для всего мира». Поэтому он надеется, что в ближайшем будущем, при наличии обоюдного понимания, могут мирно разрешаться и другие вопросы. Я подтвердил, что события у Чжангофына могли развернуться в большее действие, которое имело бы очень печальные последствия для обеих стран, и что наша страна приложила необходимые усилия для быстрого урегулирования этого вопроса и установления мирных отношений. Это вытекает из принципиальной позиции нашей страны — мирное урегулирование конфликтов и отсутствие желания к захвату чужих территорий, о чем г. Коноэ должно быть известно. Позицию нашей страны неоднократно излагал на различных конференциях наш нарком Литвинов, и она излагалась в прессе. После этой маленькой дискуссии Коноэ сообщил, что он по своей занятости как премьер и по своей «неопытности как дипломат» не сможет вести практические вопросы, которыми будет заниматься вице-министр и которого он просит оказывать мне содействие. Я заметил, что приму все меры, чтобы способствовать урегулированию практических вопросов совместно с вице-министром, но просил бы Коноэ при возникновении сложных вопросов оказывать мне личное содействие в их разрешении. Коноэ заявил, что он примет необходимые меры к улучшению отношений между странами и лично приложит все усилия к этому. Я закончил беседу ответом, что рад слышать вновь его заявление и передать его моему правительству.

Поверенный в Делах

Пгч27, по арх.