Опыт, приобретаемый с помощью языка

В развитии ребенка существуют определенные значимые моменты, один из которых наиболее важен для раскрытия нашей темы — это умение говорить. Детская картина мира, составленная на основе накопленного до сих пор опыта, приобретает законченность и полноту только с помощью языка. Психоаналитик Альфред Лоренцер описывает процесс обучения языку как «подгонку переживаний под размер сложившегося языкового сообщества». Эта подгонка не может быть полной и всеохватывающей, поскольку наш язык (как и любой другой язык) предоставляет лишь ограниченные лингвистические ресурсы, хотя эти ресурсы практически неисчерпаемы благодаря бесконечным вариациям и сочетаниям переживаний и значений. Любой язык сталкивается здесь с вопросами выбора.

Получается, что не весь опыт в семейном, социальном или (глобальном) культурном окружении может быть отражен в языке. Многое так и остается невыговоренным и невыговариваемым. Естественный опыт человека был выдавлен «культурной цензурой» из лингвистической парадигмы. (Например, в считающихся образцовыми культурных кругах поколения наших отцов или дедушек считалось неприличным произнести «вы врете», предпочитали говорить «вы сочиняете».) Причем определенный опыт коллективное подавление, табуирование хоронило столь основательно, что он в конце концов полностью забывался.

Языковое сообщество решает, о чем говорить, а о чем — нет. В роли языкового сообщества поначалу выступает семья, а затем уже и остальное социальное окружение, в которое вписывается данная семья (соседи, друзья, коллеги по работе), образуя тем самым общий культурный контекст любого языка. (Любопытный пример в данном случае еще не так давно представляла собой разница в языке двух немецких государств — восточного и западного.) Но поскольку, как известно, язык постоянно находится в состоянии преобразования (каки его социальный контекст), спустя несколько десятилетий никого не возмущают те слова, которые предыдущими поколениями считались неприличными и изгонялись не только из речи, но и из мыслей.

Носители языка, у которых ребенок и учится родному языку, надевают на ребенка своеобразные лингвистические шоры и ограничивают в проявлении эмоций, что означает догмы, запреты и ориентиры. Язык, «как система общепринятой, допустимой формы сознания» (по формулировке Лоренцера), необходим нам для того, чтобы понимать других людей. Однако что же в ыпи то с теми формами переживаний, что были исключены и из языка, и из сознания? Неужели они полностью потеряны, вытравлены из души?

Благодаря бесчисленным повседневным наблюдениям, а также терапевтическому опьпу, психоаналитики пришли к выводу, что в «жизни души ничто не может умереть, что хотя бы раз в ней образовалось, что все содержится под спудом и может вновь объявиться при подходящем случае, например в результате усиливающейся регрессии» (Фрейд).

Лоренцер представляет это таким образом: слова языка окружены следами воспоминаний, следами более раннего, не оформившегося в слова опыта. Психоаналитик сравнивает пространство души с двором, за которым можно понаблюдать и при солнце, и при луне. Это пространство души также образуется — что особенно интересно для нас — в результате бессознательных, подспудных фантазий; и к нему часто обращаются в художественной деятельности. Здесь «эксклюзивный опыт индивидуума или общества вновь вводится в игру: он возвращается для того, чтобы раскрыться в новых формах взаимодействия, например как актуальный продукт искусства».

На тех же принципах строятся и терапевтические процессы. Благодаря соответствующему предложению терапевта (свободные ассоциации, импровизации) в игру включаются все осознанные формы личного опыта человека. Опыт проявляется в импровизациях (где важны интенсивность, скорость движения во времени), в ассоциациях, в бессознательно избранной манере взаимоотношений с терапевтом, которая отражает более ранний опыт пациента. Иногда в этих ассоциациях и воспоминаниях обнаруживается нечто «непристойное» (или считающееся таковым), что благодаря терапевту воспринимается совершенно иначе. Если все проходит хорошо, в импровизации (или в разговоре) возникнет пространство игры. Оно сравнимо с требующим развития игровым пространством добрых взаимоотношений матери и ребенка, кроме того, его можно сравнить еще и с новаторством в области искусства.

Вы когда-нибудь пытались нарисовать абстрактную картинку, вернее, то, что не сообразуется более или менее адекватно с воспринимаемой глазом реальностью, перенести на бумагу те образы, которые живут только в вашей фантазии? Если да, то, вероятно, вы сможете вспомнить о том, что сами относились квашему произведению одновременно с отчуждением и любовью — это было внове для вас, однако сделано все же вами, в результате вы были либо «очарованы», либо «разочарованы». Возможно, эта двойственность восприятия как-то связана с вашим более ранним опытом?

То же самое происходит с нашими клиентами в музыкальной терапии, которые удивляются своим музыкальным произведениям как чему-то близкому и, однако же, неизвестному, пришедшему к ним из «глубин бессознательного».