Реплика из-за барьера (2)

Я знал единственного серафима, который от вручения аттестата до пенсионной книжки хотел и имел исклю­чительно свою жену. Она действительно была восхити­тельным созданием- шпильки вытащит, головой трях­нет, на грифе бант, капроновые струны “в черно-красном своем будет петь для меня моя. Дали, в черно-белом своем преклоню перед нею главу”. В этом месте он всегда опускался на колено и целовал ей ручку. Доцеловал до эпохальной годовщины и развелся. Ско­ропостижно, по-инфарктному, раз — и навечно свобо­ден. Нет, там не было никаких старческих безумств типа сонной, как лемуры, студентки, племянницы из Могилева, традиционной медсестры. Но как-то в лет­нем трамвае, не удержав равновесия, ткнулся на секун­ду носом в чью-то открытую шею. “Шея, — цити­рую, — была женской, прохладной, с запахом незнако­мых духов и еще чего-то тайного, ночного, невыветренного. И я вдруг понял, что был обманут, что был обделен, что был обворован”. Конец цитаты. Теперь живет отшельником и мизантропом. А что толку? Поезд уже ушел.

Фридрих прав, человечество создало институт бра­ка не для сексуального баловства: дети и совместное хозяйство. Теперь спутали грешное с праведным и еще обижаются. Ну не могу, не могу я добровольно приго­ворить себя к пожизненному заключению в одних объ­ятиях только за то, что когда-то возжелал это тело чуть сильнее остальных. Слишком суровая кара. А она требует.

Очнись, милая — тебе не раскрутить землю в об­ратную сторону. Нет, не очнется. Конечности ледяные, глаза подернуты куриной пленкой, дышит — не ды­шит, — нашатырем не пробовали? — дернулась, зары­дала, побежала топиться.— Дорогая, купи на обрат­ном пути хлеба, а то из-за этой гражданской войны алой и белой роз в доме разруха и запустение. Кстати, знаешь, чем она кончилась? Обе завяли.

Пока моя бедная Лиза ищет пруд, могу перечис­лить несколько классических женских ошибок в ситу­ации семейного землетрясения. Загибай пальцы.

1. Эксперименты с внешностью. То месяцами не вытряхнешь из халата, ноги небритые, волосы посечен­ные, нижнее белье от москвошвея. Гром грянул, зер­кало треснуло, и с низкого старта на эстафету по полной программе: куафер, визажист, косметолог, ветпевой рынок. Возвращаешься — а в квартире чужая тетка, незнакомая и неинтересная.

Лично я ближе всего был к разводу, когда жена сменила родной хвостик на стильную стрижку и вы­щипала брови. Это не омолодило (никуда ты возраст по утрам не спрячешь, хоть в холодильнике ночуй), а испортило. Другой овал, другое выражение лица, все, что еще трогало сердце, милые, знакомые чер­точки, приметы — стерлись, пропали: ты что, мать, совсем спятила?

В результате вместо запланированного ею эроти­ческого взрыва — обратный эффект: круглосуточное раздражение и охлаждение. Может, еще пластическую операцию сделаешь? Форму носа изменишь, а заодно и пол. Вот все проблемы и решатся: будем на пару по бабам бегать. Представь, что Мона Лиза к очередному сеансу организовала себе соболиные брови и челку до этих самых бровей. Куда б послал ее вместе с челкой и бровями ренессансный гений? Ну, примерно... С ге­ниями шутки плохи, чуть что не по их — обои без спросу переклеили, чаркой обнесли, денег в долг не дали, собака облаяла, — сядут за стол, запалят черную свечку и сочинят что-нибудь такое, от чего у смирного народа махом снесет крышу и из черного облака этой — как ее? — пассионарности хлынет на беззащит­ные макушки радиоактивный дождь.

Жило-было себе спокойное племя, пасло скот, се­яло озимые, дети — в люльках, дым над трубой, со­ловьи — в кустах, падают яблоки, встает солнышко, пахнет сдобой и гречишным медом. Вдруг трехпалый свист — и избы заколочены, хлеба горят, пули свищут. Хруст, хрип, храп — утром очухались, глаза протерли, глянули окрест: е-мое — неподвижный коршун над черной землей и ни страны, ни века. Точно и не было. Как, почему? Никто не в курсе. А гений прикинется чайником и кипит себе на плите. Выключи его, по­жалуйста.

Волосы у жены через полгода отрасли, и я к ней вернулся. Фокус в том, что меняться-то надо, но без резких движений. Очень порционно, пядь за пядью, прядь за прядью. Чтоб не испугался, не насторожил­ся — чего это она? Корректным карандашиком, бе­личьей кистью, шепотом, штрихом, обертоном. И на­чинать надо после медового месяца, а не перед визи­том к адвокату.

2. Сексуальные буря и натиск. У каждой стабиль­ной пары потихоньку складывается свой стиль, своя постельная пластика, свой алгоритм. Почти исчезает импровизация, но ее отсутствие вполне заменяют син­хрон и каллиграфичность совместного почерка. Неиз­бежную монотонность ничем не исправить, а уж вне­запным сексуальным остервенением и подавно. Откуда этот пыл, этот внезапный аппетит? Где они были, когда я просил, требовал, грозил, занозил ладони о твое одеревеневшее тело?

Теперь у меня все в порядке. Я хочу тебя ровно столько, сколько ты мне обычно позволяла. Раньше мне этого было мало, теперь вполне достаточно. Что же ты расстраиваешься? Странный вы народ, женщи­ны: упорно добиваетесь чего-то, а добившись, тут же требуете обратного. Зачем ты изображаешь из себя чиччолину, когда тело шелестит обидой, а веки вон как стиснуты, словно в тебя вставляют расширители? Меня-же не обманешь ни искусственными стонами, ни сумасшедшим аллюром.

3 Сеансы ностальгии. С пыльных антресолей, из архивных дебрей добываются пожухлые письма, пиг­ментированные снимки и предлагается турне по свя­тым местам: ты помнишь, Алеша, вот здесь, видишь, v тебя джинсы изолентой заклеены. Это мы с тобой в Сочи, на гору полезли, заблудились, продирались через ежевику. — Что, дорогая? Конечно, помню... еще мело, мело во все концы, во все, понимаешь ли, преде­лы. Я ничего не перепутал. Был июнь. Мела метель. Тополиная, разумеется. И как в юности вдруг вы уроните пух (ну и рифма — “вдруг — пух”!) на ресницы и плечи подруг, которых у тебя, как в Иванове ткачих. Пух повсюду, в волосах, во рту, в носу, все чихают, слезятся, чешутся. Вредное дерево, хуже анчара. Там все по-честному: ты его не трогаешь — оно тебя. Еще из плодов помаду на экспорт делают. Ты, случай­но, не ею пользуешься? Больно цвет какой-то ядовитый.

В итоге сентиментальная прогулка в летних сумер­ках былого завершается кружением снимков и рыдань­ями в ванной. Никто ни над кем не издевается. Ты ж не разбиваешь плеер за то, что он не фотографирует, а фотоаппарат за то, что не поет ничьих песен, даже Аллы Пугачевой. Хотя и там и там пленка. Но разная. Наша память устроена иначе, чем ваша. Она предмет­на и точечна. От целой эпохи после фильтрации может сохраниться лишь бретелька, соскользнувшая с плеча.

4. Жертвенная покорность. Но это ментальные де­фекты, их не исправить. Какая иноземка будет выть на стене, вязнуть в болоте, виснуть на острожном часто­коле с отмороженными щеками, пока хозяин тешится с половчанками, гоняет по крови азартный хмель, столбит себе место в истории — в общем, реализуется как личность. Надо ему похмелиться — шляпку на­дела, нарумянила отмороженные щеки, раскрыла пе­стрый зонтик — и на панель. Поправился; душа вски­пела, захотел размяться — дом продала, купила коня, благословила на подвиг, сама детей под мышку — и на паперть. Через век другой возвратился— обо­рванный, в струпьях, с Интерполом на хвосте. Отскре­бла, защитила, убаюкала, одеяло подоткнула — и на погост.

Сначала это трогает, потом — бесит. Варианты реакции: чем расплачиваться? унесите, пожалуй­ста, я ничего такого не заказывал, — и “если она свою жизнь ни в грош не ценит, значит, так оно и есть”.

5. Бесконечные слезы. С утра еще не открыла глаз — уже сочатся. — Тебе приснился дурной сон? — Нет, наоборот.— Чего ж ты плачешь?— Потому что проснулась.— Вот и вся логика. Напряжение, как на минном поле: страшно сморгнуть, чихнуть, потерять равновесие. Но какие нервы в состоянии выдержать этот сезон дождей? Если я такой неиссякаемый источ­ник отрицательных эмоций — давай расстанемся! Впо­ру мастерить для спасения ковчег. Ну все, бедные соседи снизу: плакал их евроремонт!

А нет бы вместо всех этих мелодраматических глу­постей встать спозаранку, зарядочка, холодный душ, легкий макияж, скворчит яичница, заваривается чай разбудить мужа и подружиться с ним. Стать его со­общницей и наперсницей. Ему ж, бедному, поделиться не с кем:

“— Я этим летом в Крыму познакомился с не­обыкновенной женщиной...

· Да-да, конечно... Вы правы— осетринка-то нынче была с душком.”

Любовницы-то о женах болтают легко и охотно. Там не надо быть начеку, там позволяют ослабить узел галстука, а где свободней дышится — туда и тя­нет. Стань сообщницей мужа. Ты же все равно уже знаешь. Оценит и отблагодарит. Даже познакомит. Не отказывайся от такой чести. Прими, угости. Проводи до порога. Обоих. Счастья можно не желать, это лиш­нее. Когда вернется похвали выбор, сделай- пару сдержанных комплиментов внешности, манерам, чему получится. Вот тут можно промельком, редуцирован­ной гласной и ввернуть какую-нибудь деталь. Она должна быть точной и убийственной, типа “эффектная барышня. Ее не портят даже волосатые ноги. Ну и что ж, что волосатые, зато форма идеальная”. Секрет, как верно заметил Бабель, заключается в повороте, едва ощутимом. Рычаг должен лежать в руке и обогревать­ся. Повернуть его надо один раз, а не два. Этот ювелирный поворот изменит направление точнее сцен, скандалов, сексуальных атак, слез, смен имиджа. Муж и не поймет, чем прокололи воздушный шарик. А он пфуй! — и сдулся.