Ночи безумные

В моем детсаду жила белка. У нее была каторжная доля. Опыт общения хозяев с фауной ограничивался мультзверьем и навек пришибленными призраками гастрольных зоопарков. К рыжей красотке относились не трепетней, чем к заводной игрушке. От бесцеремон­ных бесконечных посягательств она спасалась бегст­вом. Бешеной центрифугой крутилось колесо с рас­пластанным боа внутри. Но сколько, спрошу я вас, можно его вертеть? Хоронили ее пышно, под кустом черемухи, в обувной коробке, перевитой черной лен­той. Тогда впервые в исполнении молоденьких вос­питательниц я услышала и запомнила скорбный текст и мелодию: “Замучен тяжелой неволей...”

А вот ты, сестра моя, после дневного колесования готовишься ко сну. Глаза слипаются, ноги гудят, плоть жаждет одного — отдыха. Какая, к черту, лю­бовь! А он уже мостится. Препираться дольше и нуд­нее — на! Техника отработана, усилия сведены до ми­нимума. Так режут хлеб, набирают родительский но­мер, водят по щеке электробритвой. Машинально и безошибочно. Без вдохновенных прелюдий, без золо­того дождя поцелуев. Заводская столовка: покидали куски прямо в желудок, залили жидким чаем, тарелки на мойку — и привет! А ведь были, были иные време­на! Молочные реки, кисельные берега, вбитая в щель раскладного дивана простыня. В какой песок все ушло?

В кино вы уже не рветесь на последний ряд для поцелуев, пальцы не торопятся переплестись. Что го­ворить, когда из постели поцелуи изъяты и из всей жемчужной россыпи закатился за подушку заключи­тельный чмок. А ведь древние посвящали этому сла­достному действу трактаты. Конечно, когда двое в многолетнем контакте, сохранить желание — вир­туозное искусство. И владеть им должна ты. Потому что и ныне, и присно, и во веки веков держательница огня — женщина.

Помнишь начало “Улицы Данте” Бабеля, дорогой моему сердцу вещицы? “От пяти до семи гостиница наша отель Дантон поднималась на воздух от стонов любви. В номерах орудовали мастера. Приехав во Францию с убеждением, что народ ее обессилел, я не­мало подивился этим трудам. У нас женщину не до­водят до такого накала, далеко нет”. Итак, с пяти до семи... Мудрое решение: деловые заботы уже позади, а порох в пороховницах еще есть. Любовь освежит и встряхнет, на остаток вечера гарантировано настрое­ние и аппетит к жизни.

Ты возразишь: мы не в Париже, нумера дороги, а на кладбищенских санметрах родового гнезда не очень-то разгуляешься. Не запереться же ни с того ни с сего от детей и близких родственников в спальне или дуэтом — в туалете! Но, черт побери, выкраиваются как-то и время, и место для подпольных утех адюль­тера. А ты (руки по швам, ноги на ширине плеч) загнана вместе со штампом на сорочке в тесный чулан ночи, где ни вздохнуть, ни охнуть, откуда мышкой в ванну заглушать ладонями гонг струи.

Какая славная традиция — отдельные спальни арис­тократов. Он навещает ее, лишь когда хочет. Не только прикосновение, но звук шагов, скрип открываемой две­ри (хотя с чего бы аристократическим дверям скрипеть?) обретают эротическую окраску. У тебя нет отдельной спальни? Так пусть хотя бы супружеское общее ложе будет сколь допустимо широким, а одеяла разными. Своди до минимума бесцельное трение друг о друга.

Не переодевайся при нем, если это не заигрывание. Не шастай по квартире в неглиже и не жалей денег на дорогое белье, пеньюары, пижамы.

Устраивай ежемесячные разгрузочные дни (период месячных плюс неделя опасного периода) для эмоци­ональной встряски. Предлоги вполне благовидные, не то что “устала, намоталась, и вообще, шел бы ты лесом”.

А отдаешься — отдавайся, не халтурь: аравийский скакун, соловьиный гром, а не лягушачий трупик под гальваническим током.

· Боюсь, не выйдет.

· Почему?

· Наверное, фригидна.

· А на кой он тогда тебе вообще нужен?

· Стра-а-ашно... одной-то.