Фрагмент курсивом. Питерское метро — самое глубокое в мире

Питерское метро — самое глубокое в мире. За время подъема и спуска можно зачать и выносить ребенка, продекламировать с выражением “Медного всадника”, снять эпизод в духе Тарковского.

Было шесть часов утра. Черная бесконечная лента едва тащила наверх меня, единственную по обе сторо­ны эскалатора пассажирку. Под мышкой я держала красного пластмассового коня, купленного в столич­ном Доме игрушки по просьбе питерской подруги для ее трехлетнего племянника. Я чувствовала себя совер­шенно разбитой. Причиной тому был Кубрик с его “Сиянием”, первым фильмом ужасов, увиденным мной как раз накануне отъезда. Индустрия кошма­ров — не для впечатлительных натур вроде моей. Я да­же детективы никогда не оставляю на ночь раскры­тыми из суеверного страха, что незапертые персонажи могут взять и материализоваться.

На внутреннем экране зрачков со вчерашнего ве­чера крутился один и тот же кадр: пальцы Джека Николса погружаются в трупные пятна на спине у ста­рухи, в которую трансформировалась красотка из ванны.

· Почему эта лошадь красная? вдруг раздался глухой голос сзади.— Красных лошадей не бывает.

Ступенькой ниже вплотную ко мне стоял невесть откуда взявшийся мужчина в длинном прорезиненном дождевике с капюшоном, словно взятом напрокат из костюмерной “Мертвой зоны”.

· Других не было,— ответила я с ледяной веж­ливостью.

· Но я не хочу покупать красную лошадь. Пуст! сначала выкрасят в нормальный цвет. Спор был неуместен.

· Конечно, конечно, куда спешить,— согласилась я, с тоской отмечая слишком далекий свет в конце тоннеля.

Мой собеседник обнажил длинные желтые конские зубы. Наверное, это означало улыбку. Но его глаза hi смаргивали и не улыбались. Стало зябко.

· Девушка, скажите, только честно,— я похож на убийцу?

Вот вам и Кубрик. В живом эфире, так сказать Дубль первый, и последний,— маньяк берет интервью у жертвы.

· Молчите... Значит, похож.

Еще как! — и руки засунуты в карманы плаща. Скажу “нет” — выхватит нож и захохочет: “A boi и не угадала”. Вариант с “да” ничуть не лучше тот же нож, тот же хохот и удар “правильно!”. Но с “нет” все-таки есть шанс.

· Что вы, конечно же, нет. Ничуть не похожи Совсем даже наоборот.

“Совсем даже наоборот” — это кто? Милиционер что ли? Боже! Какую чушь я несу. Зарежет, наверняка зарежет.

· Спасибо, спасибо, спасибо. Душу облегчили Век не забуду. Молиться стану.

Вот и отлично, вот и славненько. Вместе помолимся.

Да. Товарищ — когда пожелает, а я — как толь­ко доберусь до поверхности. Что он там еще бор­мочет?

· Не хотел я ее убивать, не хотел! Сама виновата. Предупреждал: не делай этого, Катерина, не делай. На коленях просил — не делай этого. Сделала. Зачем сделала?

Очнулась я на лестничной площадке с пальцем, намертво приклеенным к звонку, и с апокалиптическим зверем под мышкой. Заспанная подруга открыла дверь, и я приветствовала ее фразой из анекдота:

· А пошла ты на фиг со своим конем!

Женщина разбиралась с хозяином, чье доброе здра­вие мешало ее слиянию с возлюбленным: в одни та­почки две пары ног не всунешь. Мужчина же не портил без нужды личную вещь: выходные туфли шлепкам не помеха.

Сексуальная революция умерила прыть крими­нальной пары. Но есть у меня не проверенная гипо­теза: в среде отечественной буржуазии кривая разво­дов резко поползет вниз, а катастроф с женами — вверх.

Наша юная коммерция — семейная, доморощенная (речь не о мимикрии партаппаратчиков и выходе из подполий корейко, а о целом социальном слое). Суп­руга нередко вдохновительница и активная участница мужниных начинаний. Она секретарь, бухгалтер, ад­министратор. После жалких грошей, которые опускал в копилку семейного бюджета затюканный итээровец, толстые пачки купюр, носимые до первого свидания с рэкетом в нагрудном кармане тонкой рубашки,— его реванш, доказательство своей, подвергаемой много­летним сомнениям значимости. И прежде всего в гла­зах законной половины.

Но у монеты, кроме решки, есть орел. А эта антич­ная птица — большая охотница до мужской печени. Так и караулит, зараза, когда золотое кольцо превра­тится в железную цепь, чтобы беспрепятственно погру­зить свой отточенный клюв в распухшую от “Абсолю­та” внутренность. И однажды ее час пробьет. Потому что мужчина с деньгами гораздо привлекательнее, чем мужчина без денег, и тот, по ком вчера девичий взор скользил без задержки, сегодня вполне конвертируем. Велики соблазны — слаб человек.

Большевистская империя была яростным борцом за крепость семейного очага. Теперь гуляй — не хочу: не лишат, не понизят, не исключат. Но российский коммерсант крепко призадумается над калькулятором, прежде чем запросить вольную. Это жены иноземных финансистов семь раз отмерят, прежде чем учинить скандал, натравить на мужа налоговую инспекцию или следователя из шестого отдела. Их интересы, равно как интересы противоположной стороны, охраняет брачный контракт и гражданский кодекс, в котором есть дорогой, а главное, действующий пункт о матери­альной компенсации за моральный ущерб. Но чтобы сумма была достаточной для заживления сердечной раны, фирма мужа должна процветать.

Наш суд поднаторел лишь на дележе кастрюль и хрущевок. А о брачных контрактах имеет самое смутное представление. Поэтому покинутая жена по­лучит лишь то, что вырвет сама в смертельной схватке.

Но как бы ни была велика контрибуция, победные торжества отравит мысль: не гол сокол, ох, не гол! Где ты золотое времечко, когда такие пернатые бесстыд­ники вылупливались на волю с фанерным чемоданом, внутри которого громыхала лишь пара носков? А те­перь фирма (его фирма!) работает, приносит прибыль, а от прибыли алименты не отчисляют.

Будет катить его мере по городу, будет носить его шлюха серые гетры и жрать шоколад “Миньон”, ку­таться в песцы и посверкивать брюликами, тогда как ты успела раскрутить лишь на ондатру,— и взыграет ретивое: эх, гори все синим пламенем!

Да, совместный бизнес цементирует семью, а це­мент — любимый строительный материал мафиози.

Но это не означает, конечно, что всякий бизнесмен, накрененный влево, примется катать супругу в ды­рявой лодке по каналам городской канализации или замуровывать ее в качестве привета потомкам в фун­дамент сиротского приюта, заложенный на его по­жертвования. Просто не строй слишком серьезных планов, когда твой друг— окольцованный коробей­ник. И не огорчайся: не все мужья — коммерсанты, и не все коммерсанты — мужья.