Тридцать девять

Лесли отложила свою книгу: «Несколько полезных способов избавиться от болезней садовых растений».

– О чем ты думаешь, дорогой? – спросила она. – Что тебя беспокоит?

Я лежал в кровати рядом с ней, уставившись в потолок.

– Ничего. Просто задумался.

– Гм, – сказала она. – Ладно.

Она вернулась к книге.

Я решил не сообщать ей о решении Дикки до того, как сам все хорошо не обдумаю, потратив один час или десяток на размышления об этой странной дружбе, о том, почему она так много для меня значит и каким могло бы стать наше будущее, если бы он решил остаться.

Как он и обещал, я почувствовал себя гораздо легче без давнего детства, хватающего меня за пятки. Ушли сомнения, тревожившие меня десятилетиями, исчезло тяжелое чувство, что я забыл что-то очень важное из тех лет, когда был ребенком. С его помощью я наконец выбрался из того времени, и смутный вид вчера вдалеке окончательно скрылся из виду.

– Быстро схватывает, – сказала Лесли, не отрываясь от книги.

– Кто?

– Дикки, – сказала она. – Он узнал все, что хотел, и ушел?

– Откуда ты знаешь?

– Просто угадала, – сказала она.На самом деле нужно быть сделанной из камня, чтобы не уловить твои волны Ощущения-Незавершенности.

Хорошо было бы однажды пережить какое-нибудь приключение, дать ему время улечься, потом выбрать свободную минуту и рассказать жене и его начало, и середину, и конец, а также смысл. Но, подумал я, с ней это так же вероятно, как мороз в аду.

– Ну, в общем, ты права.

– Он приходил, чтобы дать тебе что-то или что-то взять у тебя? – она спросила это так, как будто заранее знала ответ.

– Ему нужны были знания, – ответил я, – и мне доставило удовольствие с ним поделиться. Теперь он знает почти все, что знаю я, а как с этим поступить – его личное дело. Я для него – лишь часть только этого одного будущего.

– Ты значил для него не более чем это, – сказала она, полуспрашивая-полуутверждая. – Тебе будет его недоставать?

– Я не думаю, что могу так сказать, – ответил я.Но я буду помнить его и думать о нем. Она улыбнулась в ответ на мои слова.

– Трудно было научить его вносить рациональность в каждую частичку живого человеческого чувства, или ему это тоже легко далось?

– Ох, Вуки, перестань! Я действительно рационален и не собираюсь в ближайшее время себя переделывать. Но даже если я изменюсь, то в первую очередь пострадаешь от этого ты. Сейчас мы находимся в равновесии – ты и я на наших маленьких качелях; ты же не хочешь, чтобы я прыгнул всем своим весом на твою сторону, не правда ли?

– Рациональный или чувствующий, – сказала она, – не имеет значения. Все равно я тебя не брошу.

– Спасибо, милая.

Я придвинулся ближе, выключил свою лампу, просунул руку под подушкой Лесли и закрыл глаза.

– Без тебя было бы так холодно.

– Учишься? – спросила она.

– Нет, милая, – прошептал я. – Единственный раз в жизни я был не учеником, а учителем.

– М-хм.

Она вернулась к своей книжке и читала, пока я не начал засыпать.

– В следующий раз, когда снова встретишь Дикки, – сказала она, – передай, что я люблю его тоже.

Сорок

Той ночью, в три часа, я внезапно проснулся, и, глядя широко раскрытыми глазами в темноту, с опозданием на два месяца понял: Дикки помнит детство, которое я забыл! Он помнит все с первой минуты.

Мы были двумя концами жизни, протянувшимися к центру, который ни один из нас не мог найти по отдельности. За все эти часы, проведенные вместе, подумал я, мне нужно было только спросить его! Он все еще хранил память о том единственном приключении, которое являлось ключом ко всему, во что я верил, сцены, которой мне необходимо было коснуться еще один раз, чтобы стать взрослым.

Он не мог уйти!

Я помассировал веки, заставил себя расслабиться, ясно и отчетливо представил себе его лицо и слился с ним.

Через миг я стоял на склоне холма – там, где лес граничил с лугом, – и целая россыпь крошечных серебристых цветов сияла вокруг меня. С одной стороны вдали виднелся океан, почти такой же темный, как небо, и мерцающая алмазная река, которая в него впадала. С другой, насколько я мог видеть, широкая равнина уходила к горизонту первобытных холмов и долин. Пустота и спокойствие вновь обретенного рая.

Это не было тем холмом, который я знал, но каким-то образом это место было мне знакомо. Где я видел это раньше? Он должен быть рядом.

Я нашел его сидящим на каменном выступе. Он выглядел как обычно и запускал планер, который взлетел над зеленым холмом, как будто его вел крошечный пилот, попал в восходящий потоку края холма и начал набирать высоту.

Удивительный вид. Как это у него получилось? Но у меня не было времени его рассматривать.

– Ты ведь помнишь все мое детство! – сказал я, даже не поздоровавшись. – Все до последнего дня! Это так?

– Конечно, –ответил он. – То, что ты от него отгородился, не означает, что оно пропало.

– Ты помнишь свое рождение?

Все это время, подумал я, он знал ответ. Дикки знает, что превращает наш безмятежный дух из живого света в младенческий крик Я-Об-Этом-Никогда-Не-Просил, раздающийся в темноте. Звено, которого мне недоставало и которое я никогда бы не нашел.

– Мне нужна память об этом, – сказал я.

Вспышка притворного удивления.

– Я уже думал, ты никогда об этом не спросишь.

Он порылся в кармане рубашки и вытащил небольшую хрустальную полусферу нежно-янтарного цвета, размером с небольшой лимон.

– Вечная штука, – сказал он. – Открыть ее может только твое желание знать. – Он протянул ее мне. – Будь осторожен, она развалится, как только ты ее коснешься. Ты уверен, что хочешь этого?

Я взял ее у него из рук. Маленькая, легче яичной скорлупы. Почему бы и нет – тайна моего первого, наполненного миром и любовью дня на Земле, завернутая в розовый лепесток. Такая тонкая!

В тот миг, когда я прикоснулся к хрупкой поверхности кончиком пальца, она рассыпалась в моей руке, за час до моего рождения.