Распространяя новости

Поскольку "я" есть реализованное "я", способ­ность альтернативных знаний к выживанию повыша­ется, если новые идеи и смыслы, которые они Порож­дают, запускаются в обращение

Майкл Уайт, 1988

Тяжким трудом добытые смыслы следует прогова­ривать, вырисовывать, вытанцовывать, драматизиро­вать, запускать в обращение.

Виктор Тернер, 1986

Если люди утверждают свои предпочтительные "я", исполняя свои предпочтительные историй, то важно, чтобы у этих историй был круг слушателей. Если существуют такие слушатели, то они создают локальные субкультуры, которые конструируют и распро­страняют альтернативное знание — знание, обеспечивающее новую "оптику", сквозь которую интерпретируется опыт. По мере того как предпочтительные истории распространяются и распределяются в субкультуре, все участвующие в этой субкультуре конструируют друг друга в соответствии с ценностями, убеждениями и идеями, кото­рые несут предпочтительные истории данной субкультуры. Весь этот процесс представляет собой нечто вроде "восстания порабощенных знаний", о котором писал Фуко (1980). Мэдиган и Эпстон (1995) предлагают для таких субкультур участников-слушателей термин "заинтересованные сообщества".

Хотя в доминирующей культуре терапия склонна к скрытной технологии, в нарративной субкультуре люди, которые консульти­руются с нами, как правило, с энтузиазмом относятся к тому чтобы сделать процесс открытым для других людей. Мы думаем' что экстернализующие и антипатологизирующие практики предла­гают людям другой тип опыта в терапии. Когда терапия превраща­ется в контекст, в котором люди утверждают предпочтительные "я" им нечего скрывать и есть что показать. Дэвид Эпстон (O'Hanlon' 1994) так говорит об этом:

"...В этой терапии люди проявляют себя как герои и часто хотят, чтобы их героизм был как-то социально отмечен. Как правило, они с удовольствием общаются с другими и расска­зывают свои истории"

Идеи о способах комплектования аудитории участников или ло­кальных субкультур в настоящее время дают первые ростки. В этой главе мы описываем некоторые возможности, способствующие формированию таких заинтересованных сообществ. Некоторые из них используют те идеи, которые мы уже описывали, например, процессы размышления и письма. Других, таких как "лиги", мы еще не касались.

Вопросы для определения

и комплектования слушательской аудитории

Опрашивание — это, вероятно, самый простой для терапевтов путь к тому, чтобы побудить людей, с которыми они работают, к определению и комплектованию аудитории. Далее следуют примеры вопросов, которые побуждают людей назвать кандидатов и рассмот­реть возможность их включения в число слушателей.

• Кому было бы наиболее интересно узнать о шаге, кото­
рый вы сделали? Почему это так ее заинтересовало бы? Как
вы могли бы дать ей знать об этом?

• Кто из вашего окружения мог бы предвидеть, что вы
возьмете на себя это обязательство? Что они знают о вас
такого, что могло бы привести их к этому предвидению?
Каким образом знание об этом шаге могло бы поддержать
такое представление о вас? Было бы это полезно для вас?
Каким образом? Как вы могли бы дать им знать об этом⁹

• Кто мог бы лучше всех оценить событие, о котором мы
говорим? Что он мог бы узнать о вас, если бы вы препод­
несли это в форме, представляющей для него интерес? Что
он мог бы сказать вам по этому поводу? Как вы могли бы
инициировать такую беседу?

Все эти вопросы предполагают, что человек действительно спо­собен инициировать беседу Такие беседы представляют больШУ¹⁰

ценность. Он и утверждают аспекты прожитой опыта, которые могут стать важными событиями в жизненных нарративах людей. Один лишь ингтерес к идее такой беседы часто мотивирует людей к ее инициированию.

Мы обнаружили, что, даже если беседы не происходят на са­мом деле, люди все же мысленно развивают идею о слушательской аудитории в своем воображении. Даже воображаемая беседа может представлять собой реальный опыт поддерживающей аудитории. Довольно часто человеку бывает достаточно назвать кого-то, заин­тересованного в его истории, чтобы, даже не встречаясь с этим че­ловеком, предположить, что он его поддержит и оценит. Это пред­положение увеличивает шансы на то, что этот человек представит предпочтительные версии себя самого, когда окажется перед незна­комой аудиторией. В этом случае незнакомая аудитория становится реальной аудиторией!

Вопросы, не предполагающие бесед с другими людьми, также могут быть полезными — либо в создании воображаемой аудитории, либо в напоминании человеку, что он является членом поддержи­вающего сообщества.

• Кого больше всех обрадует то, что вы сделали этот шаг?
Как она могла бы это обнаружить?

• Кого 6ольше всех затронет это направление развития? Что
он заметит такого, что даст ему знать об этом?

Даже если конкретный человек недоступен в текущей ситуации, полезно назвать его потенциальным участником аудитории.

• Кто из вашего прошлого мог бы предсказать это направ­
ление развития? Что она знала о вас такого, что могло бы
привести ее к этому предсказанию? Был ли конкретный
эпизод,. который позволил бы ей узнать это о вас? Как этот
эпизод связан с данным направлением развития?

• С кем вы хотели бы поговорить об этом из тех, с кем еще
не говорили?* Это может быть любой человек — живой или
умерший, живущий рядом или очень далеко. Что они
могли бы сказать?

*Этот вопрос предложен Томом Андерсеном (1991b)

Приглашение слушателей на терапевтические встречи

Харлен Андерсон и Гарри Гулишиан, а также другие авторы (Anderson & Goohshian, 1988; Anderson, Goohshian, & Winderman, 1986; Goolishian & Anderson, 1981, 1987; Hoffman, 1988; Levin, Raser, Niles, & Reese, 1986) подчеркивали, что проблемы поддер­живаются через язык и социальное взаимодействие. Поэтому они приглашали членов "проблемно-детерминированной системы" — тех, кто говорит на языке проблемы — в комнату для терапии.

Члены группы Брэтлборо (Lax, 1991) обычно спрашивают: "Кто вовлечен в эту ситуацию⁹", когда от кого-то поступает запрос на терапию.

В ходе этой первой телефонной беседы они обговаривают воз­можность пригласить на встречу всех, кто вовлечен в проблему.

Мы предпочитаем фразу "обговаривают возможность", посколь­ку прямое требование присутствия друзей, родственников, сотруд­ников или представителей соответствующих организаций может причинить страдание.

Как правило, когда люди ищут терапевтической помощи, доми­нирующие дискурсы заставляют их предполагать, что с ними что-то не в порядке. Если мы предлагаем включить в процесс других людей, они могут опасаться смущения, стыда и возможности соци­ального контроля. По мере того, как в процессе нашей совместной работы (включая предварительную беседу по телефону) их предпо­ложения по поводу терапии деконструируются, люди становятся более открытыми и даже с энтузиазмом встречают предложение включить в процесс других людей. Окончательное решение о том, кто должен присутствовать на терапевтических встречах, конечно, всегда остается за людьми, которые консультируются с нами

Опыт, который я (Дж. Ф.) пережила несколько лет назад, был весьма полезен, поскольку он показал, насколько ценным может оказаться право выбора, включать ли в работу других. В то время я работала с Донной, которая в детстве перенесла сексуальное на­силие со стороны нескольких членов своей семьи. Тогда ей было уже под сорок, но это насилие воздействовало на нее, поддержи­вая в ней страх и недоверие к другим Страх и недоверие не только заставляли Донну отстраняться от социальных ситуаций, но и под­готовили почву для того, чтобы верх брали злоба и горечь, часто по малейшему поводу Большую часть своей жизни Донна преиму-

щественно пребывала в социальной изоляции. Она сказала мне: другие люди думают, что с ней трудно ладить, что она подозри­тельна и раздражительна.

Во время нашей совместной работы я по достоинству оценила ее упорство и целостность. Донна скрупулезно выявляла различе­ния, вынося суждение о том, что важно для нее во взаимоотноше­ниях и как она может распознать, можно ли доверять кому-то. Эти различения постепенно позволили ей больше открыться для людей. По мере того, как Донна начала утверждать себя как человека, который может быть связан с другими, мы обе ощутили разочаро­вание: по всей видимости, за пределами терапевтического кабине­та ее изменения не получали признания. Казалось, что ее репута­ция не позволяет другим увидеть текущие направления развития в ее жизни.

Донна предложила привести на встречу директора колледжа, в котором преподавала. В то время эта идея несколько обеспокоила меня. До этого я беседовала с ее нанимателями о ком-то, с кем я работаю, но Донна предлагала нечто совершенно другое. Она хо­тела, чтобы кто-то с ее работы увидел, какая она есть, когда мы взаимодействуем в процессе терапии. Она полагала, что, если кто-то увидит ее такой, то это поможет ей убедить данного человека, что она возвращается к жизни. Поскольку мне тоже хотелось, чтобы это произошло, как я могла ей отказать?

Я ожидала этого интервью с некоторой тревогой. Не дискреди­тирует ли директор терапию? Или попытается убедить меня в том, какова Донна "на самом деле"? Эта идея о включении в процесс кого-то еще, кто не был членом семьи, противоречила всем моим представлениям о конфиденциальности. И хотя я уже отказывалась от многих терапевтических идей, которым меня учили, с этим прин­ципом было трудно распрощаться. Тем не менее Дэн, директор колледжа Донны, пришел на встречу.

Мы пригласили Дэна на встречу, предупредив его, что время от времени будем интересоваться его мнением, и начали беседу так, как обычно их проводили. В какой-то момент у Донны промельк­нула мысль, что она, возможно, такой человек, который может легко вести беседу. И то, что она может вести подобную беседу со мной, мы посчитали шагом в этом направлении. Второй шаг за-ключался в том, чтобы она могла представить себе, что такая бе­седа происходит с другими конкретными людьми "Если бы вы про­должали двигаться в этом направлении, с кем, по вашему мнению,

вы могли бы побеседовать? В каких контекстах это могло бы про­исходить?" — спросила я.

Донна молчала, как казалось, очень долго. "Я просто не знаю", — наконец сказала она, обескураженно качая головой.

Дэн прочистил горло и энергично выпалил: "Так ведь это уже случалось! Вы участвовали в последнем собрании факультета так, как я себе и представить не мог. Все казалось естественным; вы чувствовали себя легко. Кроме того, я видел, как вы разговарива­ете с людьми в учительской. Возможно, это было связано с пого­дой, но раньше вы влетали, выпивали немного кофе и вылетали. Теперь вы там находитесь. Вы остаетесь там некоторое время и не пугаетесь, когда кто-то подсаживается к вам".

Донна в изумлении глядела на него.

"Вы знали, что другие видят вас именно такой?" — спросила я.

"Нет", — ответила она и расплакалась.

"Этот вопрос может показаться вам странным, — сказала я Дэну, — но до этой беседы вы замечали те шаги, которые предпри­нимала Донна, пытаясь общаться с людьми?"

"Нет. Я об этом не думал, — сказал он. — Но теперь я вижу".

"Видение" Дэна впоследствии изменило его реакцию на Донну в колледже. Изменение его реакции помогло Донне укрепиться в новом видении себя и поддерживало ее, когда она рисковала и ус­танавливала отношения с другими.

Идея Донны многому нас научила. Теперь мы часто спрашива­ем, не было бы полезным пригласить других людей для участия в наших встречах.

Когда Уэйн впервые обратился ко мне (Дж. К.), он просил об индивидуальной терапии. В то время, помимо бессонницы и бес­покойства, депрессия допускала его лишь к компьютерным играм. Вскоре после начала терапии мы пригласили на встречу Дорис, супругу Уэйна. Депрессия встала между ними и окутала их взаимо­отношения покровом безнадежности. Похоже, единственным че­ловеком, к которому Дэн испытывал сильную привязанность, был его сосед Дон, изредка заходивший к нему поиграть на компьюте­ре. Когда терапия уже вот-вот должна была зайти в тупик, мы пред­ложили Дону присоединиться к нам.

Далее следует краткая стенограмма одной из моих встреч с Уэй-ном, Доном и Дорис. До этого Уэйн говорил, что он застрял. Он ощущал себя так, как будто депрессия снова загнала его в угол, и почва уходит у него из-под ног. Он говорил так, как если бы был

убежден, что у него нет никакого прогресса. Дорис и Дон начали перечислять свидетельства обратного, и пока они это делали, я вспомнил, что не включил видеоаппаратуру. Желая обеспечить запись происходящего, я извинился и вышел на минуту. Вот что произошло, когда я вернулся.

Джин: Вы перечисляли здесь некоторые вещи — то, что я хотел записать на пленку — то, что, по вашему мнению... служит свиде­тельством того, что Уэйн прогрессирует.

Дорис: Верно.

Джин: Хорошо, давайте вернемся назад и запишем этот список.

Дорис: Он внимателен. И сосредоточен. И я могу вспомнить многочисленные моменты последних лет, когда ты задаешь Уэйну вопрос и встречаешь такой пустой взгляд... И знаешь: как бы то ни было, он, вероятно, в самом деле мучительно пытается понять, о чем ты говоришь. И обрабатывает это внутри себя. И, может быть, потом он возвратится с ответом. Но чаще такого не происходило. Г-м. Это... то, чего я больше не вижу. Я имею в виду, когда мы разговариваем, он высказывает свои суждения. Он присутствует здесь и понимает, о чем я говорю. Внимательность. Способность сосредоточиться на задаче. И выполнить ее до конца... И заинте­ресованность в этом. Г-м...

Джин: Итак, имеет ли смысл говорить здесь об "отзывчивости"? Похоже, что он стал в большей степени реагировать на вас или... на текущее задание.

Дорис: Да, определенно. Это хорошее слово. В общем... он не просто реагирует. Он также и принимает ответственность за то, что делает.

Джин: Проявляет инициативу?

Дорис: Да, инициативу. Точно. Начинает что-то и сам продол­жает.

Джин: Могли бы вы сказать, что вам уже не приходится так ча­сто иметь дело с замешательством, потому что... теперь... редко выпадают такие периоды, когда... Как бывает, когда ты говоришь что-то и в середине фразы теряешь слово. А то и мысль целиком: например, "Я понятия не имею, что хотел сказать тебе". Или "Я не могу подобрать верного слова". И вы уже не сталкиваетесь с подобными реакциями.

Дорис: Да, это не так часто происходит. И разрешите мне...

Джин: То есть... тот туман, о котором вы говорили...

Уэйн: Да

Джин:...разреживается? Вроде как приподнимается?

Уэйн: Уменьшается, да.

Дон: И внезапная растерянность.

Джин: Это тоже имеет место?

Уэйн: У-гм-м. Ну... и тяжелое ощущение... нежелания что-то делать... вроде как приподнимается. В этом плане полегче?

Джин: Неохота?

Уэйн: Жить в этом теле.

Джин: Как вы замечаете, что неохота ушла? Я имею в виду, что именно... Как вы..?

Уэйн: Ну, просто по тому... что я сажусь за компьютер и рабо­таю... или что-то еще. Я привык просто силой заставлять себя де­лать все это. И таких моментов у меня все меньше и меньше. У меня все еще бывают дни, которые не так хороши, как следующий или предыдущий, но я думаю, что немного поднялся по шкале.

Дорис: Я думаю, ты тоже получаешь удовольствие от того, что делаешь. Понимаешь? Вроде тех рисунков, что ты приклеил на факсы. Понимаешь?

Уэйн: Угу.

Дорис: Я имею в виду, что... в каком-то смысле это также и гор­дость за свою работу? А? (к Джину) Поверите ли, Джин, но я вижу в нем нетерпеливость. Чего уже давно в нем не замечала. Прошлым вечером мы работали над раздаточным материалом. Понимаете: "Хорошо, я хочу сделать так" или: "Я не хочу делать так". Пони­маете, он просто провоцирует меня на ответы о таких вещах, о которых я даже представления не имею. Это такая нетерпеливость, который вы не видели. Я видела.

Джин: Я бы даже назвал это... рвением.

Дорис: Точно. Точно, так.

Джин: Итак, Уэйн, то, что замечают Дорис и Дон, присуще вам? Я имею в виду, чувствуете ли вы себя более внимательным? Более сконцентрированным на задачах? Более отзывчивым? То, что вы проявляете инициативу? Что вы последовательно заканчиваете дела?

Уэйн (шутливо): Более нетерпеливым.

Дон: Но...

Джин: Это хорошо или плохо? Я имею в виду...

Уэйн: Что, из этого?

Джин: Нетерпеливость. Я подразумеваю, что это...

Уэйн: Г-м. Я думаю, это — никак. Зависит от результата.

Джин: Хорошо, если вы думаете над этим в рамках своих взаи­моотношений с депрессией, в рамках своей ситуации, в рамках того, насколько крепка хватка депрессии. Эта нетерпеливость...

Уэйн: Я думаю...

Джин: В таких рамках нетерпеливость — это хороший или пло­хой знак?

Уэйн: Ну, это надежный индикатор, потому что, как я сказал раньше, я бы просто игнорировал это. Даже просто не затратил бы энергии, чтобы отреагировать. Поэтому тот факт, что я реагирую, служит индикатором того, что энергии немного прибавилось или идет небольшой подъем по шкале. Чего угодно.

Дон: Да, потому что...

Уэйн (к Дорис): Я думаю, ты прогрессируешь быстрее, чем я.

Дорис: Я думаю, мы все прогрессируем, что достаточно волни­тельно.

(Смех.)

Уэйн: Угу.

(Здесь мы прерываемся и переходим к окончанию беседы. Чувствуя, что подходит время заканчивать, я размышляю вслух над списком.)

Джин: Этот список заинтересовал меня... понимаете, все то, что вы наболтали в начале. Здесь есть отличия. Я не знаю, видите вы в этом прогресс или нет, но вы понимаете, что мне это кажется прогрессом? Особенно когда я прослушал весь список?

Уэйн: О, да, я тоже вижу. Да. Я просто оценивал ее прогресс по сравнению с моим.

Джин: Хорошо, может быть, в следующий раз мы начнем с того, что вы представите мне список изменений, которые видите в До­рис?

Уэйн: О'кей. Я составлю список.

(Смех.)

Дорис: К тому времени, когда мы встретимся, он превратится в библию.

Дон: Вот что случается, когда люди живут вместе годы и годы. (Смех.)

Джин: И я был бы... Если бы мы составили такой список, мне было бы любопытно узнать, какое влияние оказывают эти измене-

ния на вас. Потому что, когда в рамках взаимоотношений один человек меняется, это действительно оказывает реальное влияние на других.

Уэйн: О, определенно так.

Другие люди могут стать составной частью терапии, как Док и Дорис, либо их можно пригласить на единственную встречу, как Дэна. Мы обнаружили, что людей время от времени полезно при­глашать на встречи, чтобы доводить до них точную информацию. Мы применили этот принцип к родителям, когда встречались с подростком наедине или с его партнерами по взаимоотношениям. Эти встречи часто принимают форму подведения итогов развиваю­щейся альтернативной истории или празднования достижений. Вносят ли люди свой вклад в беседу или нет, их свидетельства в пользу альтернативных историй или предпочтительных версий "я" часто оказываются важными для тех, с кем мы непосредственно работаем. Кроме того, эти свидетельства почти всегда изменяют восприятие того, кто свидетельствует. Эти изменения затем стано­вятся частью последующих взаимодействий.

Группы

Вводя понятие "вскармливающих групп", Майкл Уайт (1995) обращается к другому аспекту приглашения людей на встречи. Он говорит, что "группы поддержки" могут служить противовесом "группам насилия", которые, как правило, действовали в жизни некоторых людей. Уайт отмечает, что многие люди, подвергавши­еся жестокому насилию, приходят к тому, что видят в себе "зави­симую природу", критикуют и патологизируют себя за то, что имеют такую природу Он размышляет над тем, не укрепляются ли люди в этом мнении о себе доминирующими культурными истори­ями о "независимости", "самообладании", "опоре на собственные силы" и прочем — историями об "отделении и индивидуации".

Чтобы деконструировать эти доминирующие истории, Уайт ос­ведомляется о наличии "группы насилия". Была ли такая группа⁹ Кто в нее входил? В течение скольких лет и насколько активен был каждый из ее членов? Затем он подсчитывает "весомость" насилия, умножая число членов группы на число лет и на значение интен­сивности за год Наконец, он размышляет над тем, что могло бы

послужить противовесом' насилию, и предлагает идею "группы поддержки", прикидывая, насколько большая группа потребуется в течение данного периода времени, чтобы компенсировать влия­ние "группы насилия". Уайт предлагает, чтобы люди действительно могли пригласить в "группу поддержки" тех, от кого, по их убеж­дению, они зависимы, равно как и других людей, которые могли бы принять это предложение. Терапевты могут предложить других людей для участия в группе. Он (White, 1995) описывает, что может произойти на встрече с участием "группы поддержки":

"Во-первых, человек, который разослал приглашения, представляет некоторый отчет о членах "группы насилия", ее деятельности и долговременных последствиях этой деятель­ности. Во-вторых, представляется понятие "группы поддер­жки" наряду с соображениями о том, какую роль она могла бы сыграть в устранении последствий работы "группы насилия". В-третьих, отмечается работа, которая уже была проделана предполагаемыми членами "группы поддержки" наряду с по­следствиями этой работы. В-четвертых, после этого предпо­лагаемые члены группы обсуждают свой возможный вклад в ра­боту, который мог бы устранить последствия работы "группы насилия" и соответствовать их собственным потребностям, не становясь обременительным для них. В-пятых, человек, со­звавший собрание, отвечает на эти предложения и в дальней­шем предлагает, что могло бы для него лучше всего сработать. В шестых, обсуждаются все эти предложения и составляются планы для их осуществления. На этот раз эти планы прораба­тываются во всех подробностях".

Уайт предлагает, чтобы терапевты присутствовали по крайней мере на первых встречах и были доступны для поддержки и прояс­нения процесса.

Структурируя поддерживающие системы подобным образом, людей следует призывать не столько к реагированию на кризисы, сколько к тому, чтобы они ознакомились с историей. Им следует дать возможность играть роль в создании новой культуры, в кото­рой предпочтительная история имеет возможность расцвести.

Когда я (Дж. Ф.) услышала размышления Майкла Уайта о та­ких группах, я подумала о своей дорогой подруге, чья жизнь была

искалечена и жестко ограничена синдромом хронической усталос­ти. Она лишилась средств к существованию и утратила свое про­фессиональное лицо, равно как и возможность участвовать в тех видах деятельности, которые приносили ей удовольствие большую часть жизни. Мне это известно, я видела ее бесстрашную борьбу за то, чтобы по мере сил удержать оставшуюся часть жизни. И все же, когда она звонит мне в ужасном состоянии, нуждаясь в какой-то помощи, я часто мечусь, перегруженная обязательствами по работе и не имеющая, как может показаться, ни минуты свобод­ного времени. Слишком часто я реагирую, как бы отделываясь от нее. Я бы с большой охотой вступила в "группу поддержки" для нее и с удовольствием внесла бы свой вклад. Если бы мне пришлось думать о себе как о человеке, который играет свою роль в создании субкультуры, которая поддерживала бы мою подругу в сохранении ее жизни для нее самой и где ценились бы усилия с ее стороны, я нашла бы время. Если бы это было согласовано заранее, а не в приступе синдрома хронического утомления, я могла бы сделать это частью моей жизни. Я знаю, что другие поступили бы так же ради тех людей, о которых они заботятся.

В дополнение к идее групп, которые несут и разделяют обязан­ности, мы обнаружили, что весьма эффективным оказывается пред­ложение идеи группы, близкой к мыслям и чувствам человека. После того как проект получил название, мы можем задать вопро­сы, чтобы помочь человеку определить, кто бы мог участвовать в группе для этого проекта. Приводим сокращенный набор таких вопросов.

• Мы совсем немного поговорили о том, откуда исходит уве­ренность, что вы ничего не можете добиться. Я понимаю, как сообщения и комментарии подпитывают стиль жиз­ни, связанный с зацикливанием. Это заставляет меня за­думаться: не могли бы сообщения и комментарии других людей подпитать жизненный стиль, связанный с возвра­щением себе своей жизни. Кто мог бы участвовать в груп­пе, которая поддержит жизненный стиль, связанный с возвращением себе своей жизни? Они могут быть из ва­шего настоящего или прошлого, может быть, тот, кто заметил в вас что-то еще очень давно, или тот, кто не знает вас лично, но поддержал бы то, чего вы начинаете добиваться здесь.

• Если бы рядом с вами, в ваших мыслях и чувствах, когда
вы продвигаетесь в своем проекте, была группа, то что бы
это изменило?

Такие вопросы дают людям возможность решить, кого они хо­тят видеть в своем сообществе, в своей группе. Все мы храним определенных людей в своем сердце и мыслях. И выбираем, кого впускать туда. Мы обнаружили, что часто существует учительница начальной школы, которая когда-то сыграла роль спасительницы жизни и может дальше играть важную роль — даже если мы не зна­ем, где она теперь, или даже если ее уже нет в живых. Поскольку сами мы из Чикаго, не стоит удивляться тому, что в нашей прак­тике Майкл Джордан и Фил Джексон, тренер "Чикаго Буллз", входят в состав многих групп. Мы уверены, что это могло бы при­нести им еще большую славу.

Членам группы, знающим людей, с которыми мы работаем, мы можем задать вопросы, развивающие историю взаимоотношений и их знания о наших клиентах:

• Если бы мне пришлось интервьюировать вашу кузину
Шейлу, как вы думаете, что она сказала бы о том, что

больше всего ценит в вас?

• Что она такого заметила в вас, что привело ее к такой
оценке?

• Есть ли конкретное событие, о котором она могла бы мне
рассказать?

• Каким образом ее знание вас позволяет ей стать членом
группы?

Или можно рассмотреть возможность приглашения доступных членов группы на терапевтическую встречу и их интервьюирования.

Если до этого отсутствовали взаимоотношения с членами груп­пы, мы можем задать вопросы гипотетического характера:

• Как по-вашему, что больше всего ценил бы в вас Фил
Джексон, если бы он узнал, что вы делаете, и вы были
бы знакомы⁹

• Из того, что вы сделали, что больше всего привлекло бы
его внимание?

• Почему это привлекло бы такое внимание?

• Как он мог бы поддержать дальнейшее развитие в этом на-правлении?

Кроме того, у людей часто бывают творческие идеи о том, как обеспечить присутствие членов группы в своей жизни. Один чело-

век вставил в рамку фотографии членов своей группы и поместил

их на видное место в своей квартире. Не сумев найти фотогрфию

классного руководителя шестого класса, он вписал в рамку его имя.

Как только группа названа, мы можем поддерживать активность

ее членов, расспрашивая о них в ходе терапии:

• Чем группа может помочь вам в подготовке к собеседова-

нию при поступлении на работу?

• Теперь, когда с вами группа, видится ли вам этот про-

ект по-другому?

• На кого из группы вы можете рассчитывать, если ужас
прокрадется в ваши сны? Что она могла бы сделать или
сказать?

Отражение процессов

В главе 7 мы описываем, как, работая с парами, семиями или,

группами, обычно разговариваем с одним человеком, тогда как
другим предлагаем занять позицию наблюдателя.

Если проблема касается одного человека, очевидно, как: занима ющие позицию наблюдателя могут сыграть роль аудитории слуша телей. Например, семья пришла на терапию, потому что ночные кошмары мучали семилетнего Брюса, заставляя его просыпаться, покрываться холодным потом и искать спасения в постели родите лей. Хотя эти страхи касались каждого, их влияние на Бюса было самым сильным. На второй встрече я (Дж. К.) обнаружил, что в предыдущую ночь Брюс поставил страхи на место, когда они по пытались отправить его будить родителей. Пока я обсуждал с Брю сом, как ему это удалось, родители мальчика и его младший брат слушали. Когда всплыла здравая история о достижении Брюса, я задал "аудитории" несколько вопросов. Как, по их мнению, это новое направление развития влияет на судьбу взаимоотношений

Брюса и страхов? Что говорит о Брюсе то, что он взял ситуацию в

свои руки таким образом? Приходилось ли им раньше наблюдать,

как он брал ситуацию в свои руки? И так далее.

В ходе беседы стало ясно, что история о Брюсе распространяется среди других. Теперь это было не просто знание о себе: это было семейное знание. У победы Брюса была своя аудитория.

Даже если два человека вовлечены в терапию и работают над
"проблемами взаимоотношений", каждый из них может служить
аудиторией для другого. Фактически, когда партнер выслушивает
историю взаимоотношений из уст другого партнера (которая всегда
в той или иной степени отличается от его версии), его представлния
о взаимоотношениях и самом партнере могут измениться.
Такова природа аудитории.

Такое структурирование бесед, когда один человек говорит, а

другие выслушивают историю, впоследствии делясь своими откликами на историю рассказчика, повышает вероятность того, что каждый будет играть роль рассказчика или аудитории, и минимизирует возможность того, что люди будут подвергать сомнению истории других или противопоставлять им свои истории.

"Формальные" группы наблюдателей наподобие тех, что мы используем при консультации и супервизии, предполагают другой

тип аудитории участников. Хотя участники, в отличие от друзей и членов семьи, обычно больше не появляются в жизни людей, над чьими историями они размышляют, они воплощают новую локальную субкультуру во время терапевтических встреч. Это может сыграть весьма могущественную роль, и люди действительно говорят, что они носят "группу" в своих сердцах и мыслях.

Группа наблюдателей обеспечивает "восстание порабощенных знаний". Разные люди, составляющие группу наблюдателей, представляются и придают своим комментариям индивидуальную окраску, и их слушают как конкретных людей с конкретным личным опытом, идеями и намерениями (White, 1991). Нередко в тот момент встречи, когда люди делятся своими откликами на реакции

членов группы, они называют их по имени или по характерным признакам ("парень с бородой" или "та женщина, что сидит вот там, - ее зовут Энн?"). В ходе терапевтической беседы люди часто упоминают свои поступки в промежутке между встречами и интересуются тем, что об этом подумает конкретный член группы или вся группа в целом. В отличие от "пустой таблички" экспертов,

группа - это аудитория индивидов-участников для возникающих историй людей.

нее обсуждают, с ним их взаимоотношения, и это дает ему возмож­ность подробнее объяснять им, чего он хочет.

Как документы, так и письма могут быть использованы для того, чтобы комплектовать аудиторию. В своей недавней работе Стивен Мэдиган и Дэвид Эпстон (1995) описывают несколько кампаний по рассылке писем, каждая из которых начиналась тогда, когда Мэдиган понимал, что добровольная и доброжелательная аудито­рия доступна, но находится на некотором расстоянии. Он вместе со своими клиентами рассылал письма этим отдаленным друзьям, прося их напомнить его клиентам то, что они знали о них, их дос­тижениях и т.д. Посыпались многочисленные воспоминания и сви­детельства, напоминая возрожденную и продленную версию "Ко­ролевы на день".

В главе 8 приведены примеры историй, запущенных в обраще­ние, включая декларацию Сюзен "Стоять прямо", которую она зачитала своей семье за праздничным столом; терапевтические бе­седы с семьей Эрики, в ходе которых мы разворачивали ее рису­нок, зачитывали список ее друзей, и торжество с печеньем, на котором был вслух зачитан "Проект бесстрашия" Кэрри и ей было вручено членское удостоверение.

В каждой из этих ситуаций до аудитории участников доводилось нечто новое об истории человека. В некоторых случаях аудитория участников приглашается на церемонии и торжества в терапевти­ческом контексте. В других случаях состав аудитории рассматри­вается в ходе терапии и комплектуется вне рамок терапевтических встреч. Например, мы экспериментировали с записью на видео­пленку предпочтительных историй, которыми они могли бы поде­литься в процессе распространения новостей. Работая с несколь­кими подростками, которые, с согласия родителей, хотели, чтобы терапия была "частной", запись видеопленок была способом дове­дения до сведения родителей важных аспектов предпочтительных историй при сохранении частного характера терапевтических взаи­моотношений.

Лиги

Идея "лиг" (иногда называемых клубами, ассоциациями, коман­дами или гильдиями, но обычно — лигами) упоминалась Майклом Уайтом и Дэвидом Эпстоном (1990), а также другими (Freeman &

Lobovitz, 1993; Zimmerman & Dickerson, 1994a), однако ей редко посвящаются статьи.

На ранних этапах применения этой идеи в нарративном сообще­стве людей награждали удостоверениями и провозглашали их чле­нами "Австралийской ассоциации укротителей чудовищ и ловцов страхов", "Гильдии ловцов и укротителей чудовищ и гадов", "Ав­стралийского и новозеландского клуба убийц страхов и охотников за привидениями" и других ассоциаций. Когда лиги используются подобным образом, часто обсуждаются условия членства в такой лиге, но обычно не упоминается деятельность лиги, которая обус­ловлена членством в ней. Эти лиги являются "виртуальными" за­интересованными сообществами; для большинства людей они слу­жат той же цели, что и членство в профессиональной организации. Вступление в лигу означает, что человек достиг компетентного уров­ня в конкретной области. Его членское удостоверение признает достижение им нового статуса!

Дэвид Эпстон продвинул роль лиг немного дальше. В течение более чем десяти лет он служил архивариусом для нескольких лиг, собирая записи, художественные работы и письма, в которых пред­лагаются идеи о том, как люди избегают таких проблем, как вспыш­ки раздражительности, ночные кошмары, отказ ходить в школу и астма (Madigan, 1994). Похоже, что в последнее время наиболее активной является Новозеландская лига антианорексии/антибу-лимии.

До того как стать архивариусом, Эпстон был известен как рассказ­чик историй, публикуя свою работу в "Уголке историй" в "Австра­лийском и новозеландском журнале семейной терапии". Когда мы впервые услышали об этих архивах, Эпстон сказал, что роль рассказ­чика его больше не интересует. Он описывал свою работу с членами Лиги антианорексии/антибулимии примерно так: "Когда я разгова­риваю с Кларой о дилемме, с которой она столкнулась, то спраши­ваю: "Вам хотелось бы узнать о том, как с подобной дилеммой стол­кнулась Барбара?" Если Клара проявляет к интерес, я рассказываю, что сказала Барбара, а также что нового нашел здесь Рене".

Услышав это описание, мы переглянулись и подумали: "Он дей­ствительно все еще рассказывает истории". Мы очень ошиблись.

Дэвид Эпстон и люди, которые сражаются за то, чтобы отобрать свою жизнь у анорексии и булимии, создали большой архив писем, пленок, рукописей, журнальных статей, художественных работ, заметок и прочих произведений. Коллекция доступна для членов

Лиги. Они используют ее в борьбе против анорексии и булимии.

Когда я (Дж. Ф.) зачитала некоторые материалы лиги Линн, к которой присоединилась в ее борьбе за жизнь, она рассудила, что выслушивание слов кого-то другого, кто столкнулся с подобным врагом, производит впечатление. Те пассажи, которые, как я по­думала, не были особенно уместными, растрогали ее до слез. "Не могли бы мы спросить ее, как ей удалось совершить этот шаг?" — стала умолять меня Линн, когда услышала о достижениях одного из членов лиги. Вот так мы написали письмо в "сестринство" ан-тианорексии и антибулимии, и завязалась переписка.

Мы говорим, что были совсем не правы, когда подумали, что работа Дэвида Эпстона — то же самое, что рассказывание историй (хотя мы сами — страстные поклонники рассказывания историй), потому что видим: эта работа относится к совершенно другой лиге. Она объединяет и запускает в обращение голоса людей, вовлечен­ных в общую борьбу. Их голоса, а не голоса терапевтов, обладают привилегиями. Когда Линн читает слова своего "антианорексий-ного", "антибулимического" корреспондента из Новой Зеландии, она относится к ним серьезно, как к реальному, полезному опы­ту. Никакой пересказ терапевта не может быть для нее столь же веским. После того как мы вместе прочитали последние письма, Линн взглянула на меня и сказала: "Когда я слышу о ее опыте, то понимаю, что все время планировала проигрыш, и я стала заду­мываться: нельзя ли планировать победу".

Разговаривая с коллегами о том опыте, который я разделяю с Линн, участвующей в Лиге антианорексии/антибулимии, я столк­нулась с неожиданной возможностью. Люди продолжали снабжать меня журнальными статьями, заметками, письмами и прочим. Услышав о том, что делается в Новой Зеландии, люди с таким энтузиазмом взялись за основание местной лиги, что все, казалось, происходит само по себе!

Как мы уже заявляли, доминирующая культура часто "констру­ирует" людей, придавая им статус проблемных личностей. Это особенно заметно, когда дело касается анорексии и булимии, но и многие другие проблемы также приводят людей к изоляции в стьще и самоотвержении. Подкрепленное экстернализацией проблем, такое сообщество, как лига, не только обеспечивает аудиторию для распространения историй сопротивления и достижений, но также изменяет контекст жизни людей. "Я уже не чувствую себя такой одинокой", — говорит мне Линн. Хотя я (Дж. Ф.) ощущаю себя

участницей ее борьбы, это не то же самое, что связь с другими людьми, которые на собственном опыте понимают, против чего она восстала.

Ванкуверская лига антианорексии и антибулимии, возникшая на базе группы стационарных больных, проводимой Стивеном Мэди-ганом (1994), утвердила себя в качестве массовой организации, которая проводит регулярные встречи, устанавливает круг обязан­ностей, организует комитеты и выпускает вестник. Помимо лич­ных историй и видеозаписей, Ванкуверская лига собрала печатные материалы по антианорексии и составила справочный список. Лига действует не только во благо своих членов — людей, сражающихся с анорексией и булимией, терапевтов, членов семьи, любимых и друзей, — но также включает и внешнюю составляющую, предла­гая консультации и образование для сообществ и профессиональ­ных групп.

На основе консультаций с членами Ванкуверской лиги мы мо­жем сказать, что они убедительно опровергают истории традици­онной терапии об "аноректиках". Они не только распространяют истории надежды и возможности. Поскольку их численность пре­восходит 300 человек, они сражаются с эффектами изоляции и умолчания, присущими анорексии, их же оружием.

Они намерены не только создать субкультуру, но и изменить доминирующую культуру. Недавно Стивен Мэдиган (1994) описал некоторые виды деятельности Лиги:

"Комитет Лиги по наблюдению за средствами массовой ин­формации публично осуждает проанорексийные/булимические виды деятельности, такие как использование манекенов с фигурой дистрофика или реклама гимнастических залов, при­званная вызвать связанное с телом чувство вины. Члены Лиги пишут письма президентам компаний, издателям газет и жур­налов и дают интервью СМИ. Наклейки Лиги, вроде "Голо­дание убивает ваш аппетит к Жизни" и "ВЫ — это не только тело" помещаются на рекламные щиты, призванные побудить женщин рассматривать истощение как физический идеал. Центры диеты — это тоже излюбленная мишень этой кампании наклеек..

Учитывая тот настораживающий факт, что диета обсужда­ется даже четырехлетними малышами, наш комитет по содей­ствию школе разработал антианорексийную/булимическую

программу для учеников начальных и средних школ. Эти про­граммы представляют ученикам пагубные подробности, сопро­вождающие анорексийные и булимические стили жизни, в графической форме. Кроме того, их знакомят со стратегиями и информацией о том, как противостоять нарастающей тенден­ции "нарушений питания".

Воистину замечательный аспект лиг состоит в том, что они по­зволяют своим членам не только иметь аудиторию для представле­ния новых историй и нового конституирования своего "я", но и быть аудиторией для новых историй других и конституирования их "я".

Группы

Есть еще один метод, позволяющий превратить людей, сража­ющихся с похожими проблемами, в аудиторию друг для друга. Это терапевтические группы. Дженет Адамс-Уэсткотт и Динна Айзен-барт (1995) предлагают это описание своей работы с людьми, пе­режившими сексуальное насилие в детстве:

"Мы предлагаем членам группы развивать связи и создать сообщество, которое поддерживает личностные изменения каждого из участников. Это "сообщество" обеспечивает ауди­торию для членов групп, для того чтобы: (1) развивать свое собственное самопознание, (2) практиковать более позитив­ные истории о своем "я" и (3) включать предпочтительные нарративы в свой жизненный опыт".

Дженет Л аубе и Стивен Трефц (1994) использовали нарративную структуру, когда работали с людьми, сражающимися с депресси­ей. Они определяют "аудиторию" как один из "целительных фак­торов" и поясняют:

"Участники группы — это изначальная аудитория для рас­сказывания историй в безопасном окружении, где есть ощу­щение позитивности, общности и свидетельства того, как депрессия получила доминирующее влияние. Члены группы помогают друг другу преображать свои истории, становясь ауди­торией для обнаружения исключений и выявления отличий".

Другие идеи

Существует множество способов создания аудиторий и субкуль­тур, в которых можно делиться знанием. Дженни Фримен (Free­man, Lopston, & Stacey, 1995) использовала аудиторию в своей работе с детьми. Она пишет:

"Мы развиваем "публичные практики", в которых сообще­ства детей устанавливают контакт друг с другом через поддер­жку и знание. Когда терапевт собирает их идеи, чтобы распро­странить в аудиториях с помощью руководства, видеозаписей, писем и словесного общения, детям нравится, что эти идеи вызывают уважение к ним. Кроме того, они получают допол­нительное удовлетворение от того, что вносят вклад в жизнь других".

Руководства, которые принимают форму антологий, включают "Руководство для укротителя гнева" и "Руководство для противни­ка страха". Дети вносят свой вклад, помещая на страницах этих руководств свои стихи, заметки и рисунки или пересказывая свои.соображения терапевту. Фримен (Lobovits, Maisel, & Freeman) добавляет фотографии и карикатуры. Эти пособия доступны для детей, столкнувшихся с похожими проблемами, а также служат "источниками вдохновения и напоминания для авторов, если они ощущают регресс" (Freeman, Lopston, & Stacey, 1995). Фримен начала распространять эти пособия среди других терапевтов. Прежде чем книги возвращаются назад, дети, с которыми они работают, добавляют в них свой материал.

Еще одна инновация, пока находящаяся на стадии планирова­ния, заключается в идее создания совета по общественной/инфор­мации. Пол, который изменяет свои взаимоотношения с депрес­сией так, что теперь он управляет ею, а не она им, работает над созданием совета по общественной информации для людей, стра­дающих от депрессии. Для участия в нем будут приглашены члены семьи, друзья и терапевты, наряду с теми, кто подвержен ее пря­мому влиянию. Хотя Пол обнаружил в Интернете 17 баз данных, имеющих отношение к депрессии, он уверен, что люди, борющи­еся с депрессией, часто теряют работу и, следовательно, постоянно сталкиваются с финансовыми трудностями Это привело его к про­екту создания совета по общественной информации под номером 800 (Все другие базы данных — платные.)

Эта идея формировалась постепенно, по мере того как Пол пытался найти ответ на вопрос: "Поскольку депрессия может слу­жить барьером на пути к "нормальной социальной среде", тогда для какой среды она не могла бы служить барьером?" Он понял, что такой совет может обеспечить поддержку и одновременно аноним­ность. Он может быть организован с разделением на разные кате­гории. Например, если депрессия мучает человека мыслями о са­моубийстве, этот человек может войти в категорию "суицидальных мыслей". Другой человек может подключиться к категории "суи­цидальных мыслей" с позиции силы и доверия, предлагая истории о том, как ему удалось изменить методы борьбы. Выбор, который предлагает возможность войти в ту или иную категорию, дает пре­имущество перед группами поддержки, в которых люди могут про­сто утонуть в потоке депрессивных историй.

Создание такого информационного совета — важный шаг в про­екте Пола по изменению своих взаимоотношений с депрессией. "Это то, что не каждому под силу, но под силу мне", — сказал он нам. И благодаря усилиям Пола это будет то, к чему смогут при­соединиться другие.

Комплектование и координирование профессиональной аудитории

Иногда терапевт находится в идеальной позиции для распрост­ранения возникающей истории среди людей, принадлежащих дру­гим профессиям, институтам или организациям. Такие люди мо­гут играть роль слушателей лишь в том случае, если кто-то создает доступную для их понимания историю. В случае Миши, напри­мер, огромную роль сыграло то, что я (Дж. К.) пошел на разго­вор с администрацией его школы "на их поле".

У Миши были прекрасные глаза — огромные, темные, сияю­щие, всем интересующиеся глаза с длинными, черными ресница­ми. Во время нашей первой встречи он был интеллигентным, урав­новешенным и разговорчивым мальчиком. Это меня озадачило. По словам родителей Миши, в школе его считали застенчивым, гру­бым и медлительным. Родители полагали, что его следует переве­сти в специальный класс для детей с нарушениями развития и по­ведения. Почему мне виделся в нем совершенно другой человек?

От Миши и его родителей я узнал, что они вместе с двумя млад­шими сестрами Миши за два года до этого эмигрировали из Рос­сии. Они приехали вместе с сестрой Мишиной мамы, и мальчик начал посещать общеобразовательную школу в Чикаго. Большин­ство учеников в этой школе были испаноязычными, и Миша, ко­торому в то время было десять лет, быстро освоил как испанский, так и английский. Учитель любил его и считал, что мальчик про­являет поразительные успехи, учитывая, что помимо обычной про­граммы пятого класса ему приходится осваивать совершенно новую культуру.

Однако Мишиных родителей школа очень беспокоила. Там про­исходили случаи криминального характера, в частности стрельба по проезжающим автомобилям, в которой был уличен шестиклассник. Родители через своих родственников и знакомых нашли хорошую работу и на второе лето решили переехать в пригород, где, как го­ворили все их друзья, Миша и его сестры могли бы ходить в более безопасную, достойную школу.

На второй встрече Миша рассказал мне, как с первого дня в новой школе все для него пошло наперекосяк. Он никого не знал, и никто, похоже, не был заинтересован в том, чтобы узнать его поближе. Дети в этой новой школе одевались совсем не так, как в старой. Каждый предмет преподавал отдельный учитель, и ему приходилось идти в другой класс каждый раз, когда начинался новый урок. Все это смущало и немного пугало.

В течение всего учебного года все Мишины учителя обращались с ним как с тупицей, — кроме учительницы английского языка. Она заметила, что мальчик любит читать, и стала предлагать ему книги, которые он мог взять в библиотеке. Когда они в классе вслух чита­ли пьесу, она похвалила его за то, что он очень хорошо читает.

У него совсем не было друзей. На уроках физкультуры ребята смеялись над ним, поскольку он не знал баскетбольных правил. Миша все больше и больше времени проводил в одиночестве. Он ненавидел эту новую школу.

К концу учебного года Миша заваливал математику и еле-еле успевал по другим предметам, за исключением английского. Но даже с английским у него возникали трудности, когда нужно было писать сочинения. Именно тогда его предложили перевести в класс для детей с нарушениями развития и поведения. Школьный пси­холог предположил, что, возможно, Мишина проблема заключа­лась в депрессии. Мишины родители были весьма встревожены этим

предположением и сразу же принялись активно действовать. Так они оказались в моем кабинете, поскольку Мишин дядя консуль­тировался со мной несколько лет назад и рекомендовал меня им.

Расспрашивая их, я узнал, что дома, за исключением присту­пов печали и разочарования, связанных со школой, Миша оста­вался тем же интеллигентным, веселым и очаровательным ребен­ком, каким его всегда знала семья. У него было двое хороших друзей из старой школы, которых он навещал по выходным. Мне каза­лось, что если проблемой являлась депрессия, то это была в выс­шей степени контекстуализированная форма депрессии. То же са­мое верно для любого серьезного проявления неспособности к обучению или нарушения поведения. Все это просто не получало подтверждения, когда Миша находился вне школы.

Во время нашей третьей встречи с Мишей, на которой опять присутствовали его родители и сестры, мы сформировали историю обо всем, чего Миша достиг после переезда в США. Он выучил два новых языка. (Он все еще довольно часто говорил по-испански с одним из своих друзей из старой школы.) Теперь он знал, как об­ращаться с видеоаппаратурой, кабельным телевидением и компью­тером своего папы. Кроме европейского футбола, с которым Миша уже был знаком, он стал делать успехи в бейсболе, а с помощью своих городских друзей — и в баскетболе. Все согласились с тем, что дома дела у Миши шли просто замечательно. Проблема состояла в том, как запустить в обращение эту историю в его школе.

С разрешения Миши и его родителей я позвонила школьному психологу. Она была слегка удивлена и весьма заинтересована, услышав, как замечательно успевал Миша в старой школе и что дома он ведет себя по-другому. У нее сложилось впечатление, что Миша иммигрировал, когда был еще совсем маленьким Она не •знала, что он выучил английский за последние два года. Школь­ный психолог была рада услышать мое мнение о том, что мальчик не страдает от сильной депрессии, однако она не знала наверня­ка, как школа могла бы помочь ему вернуться на свой путь.

Некоторые учителя, вероятно, уже махнули на него рукой. Учительница математики считала его "неисправимым". Его просто не могли перевести в обычный седьмой класс. Приближался конец учебного года и заседание педагогического совета, и она не была уверена, что может рекомендовать его для перевода в следующий класс Я тоже не был в этом уверен. Я спросил, не могут ли сто­ронние консультанты, например я, присутствовать на педсовете

Она ответила, что такое случается не часто, но была убеждена, что это будет только приветствоваться.

Я поинтересовался у Миши и его семьи, будет ли для меня по­лезным посещение педсовета, и объяснил, что вижу свою роль в том, чтобы рассказать всем о том Мише, который был в прежней школе и все еще существует дома — о его достижениях за последние два года. Я надеюсь, что это заставит людей задуматься, как пре­вратить школу в то место, где Миша может расцвести. Миша и его родители считали, что это может очень помочь, и воодушевили меня на то, чтобы пойти туда.

На заседании педагогического совета, где присутствовали дирек­тор, все учителя Миши, психолог и я, разговор начался с того, что Миша очень плохо успевает. Учительница математики видела в нем городского головореза, который случайно забрел не в ту школу. Другие учителя скорее были склонны видеть в нем застен­чивого, неуверенного в себе и запутавшегося мальчика. Учитель­ница английского полагала, что он мог бы подавать надежды, если уговорить его вылезти из своей скорлупы. К моему удивлению, она начала очень подробно описывать, насколько подавленным, нега­тивно настроенным и асоциальным выглядел Миша в свете тех те­стов, которые она ему давала, — как будто мы с ней не разговари­вали по телефону.

Когда мне предложили выступить, я рассказал историю Миши так, как я ее понимал, и попросил их по возможности поставить себя на его место. Я понял, что эти люди были свидетелями дру­гой истории Миши, отличной от той, в которую верил я. Но я надеялся, что, если они смогут поместить его опыт в более широ­кий контекст, то сумеют увидеть другие возможности. Если бы они превратились в слушателей Мишиной предпочтительной истории, то их исполнение этой истории вдохнуло бы в нее жизнь.

Я вслух размышлял о том, каково это — попасть из маленького русского городка на улицы Чикаго. Я просил их представить себе, как их отдают в огромную школу, где большинство учеников гово­рят по-испански, тогда как учителя на уроке говорят по-английс­ки. Я рассказал, как быстро Миша выучил оба языка. Я расска­зал о том, как он завел друзей, обучился новым играм, новым социальным обычаям, новым стилям одежды — целой новой куль­туре. Точнее — освоил новые культуры.

Я просил их представить себе, каково это — как раз тогда, ког­да ты действительно начинаешь добиваться успехов в этой новой,

странной окружающей среде, тебя перебрасывают в еще одну но­вую среду, где к отличиям относятся с меньшей терпимостью, чем в прежней школе. В этой новой школе все вещи были меньше, бо­лее индивидуальные, более однородные. И для Миши на первый план вышло то, что он не вписывается сюда. Могли они понять, что он чувствовал, когда ученики издевались над ним? Когда учи­теля, казалось, рассматривали его под микроскопом? Если бы они признали его достижения в старой школе и дома, смогли бы они поверить, что он действительно был интеллигентной и способной личностью, сражающейся с одиночеством и смятением?

"Да, — сказала учительница математики, — но он все еще не успевает, и неважно, в чем здесь причина. Будет только хуже, если мы переведем его в седьмой класс".

Учительница английского сказала, что осуществляет специаль­ный проект в летней школе, и ей хотелось бы, чтобы Миша сыг­рал в нем заметную роль. Она могла бы все устроить так, чтобы у Миши было больше возможностей завести друзей, если бы он уча­ствовал в этом проекте. Психолог, которая снова вернулась в мир предпочтительной истории Миши, спросила, нельзя ли ему брать дополнительные уроки по математике. Учительница математики, которая, казалось, потеплела в своем отношении к проекту, ска­зала, что она может это устроить. Другой учитель вызвался за лето подтянуть Мишу по другим предметам. К концу собрания люди говорили о Мишиных проблемах, как если бы они представляли вызов их творческим способностям, а не пустое расходование их времени и энергии.

Когда совет закончился, я попросил психолога поговорить со мной еще несколько минут. Она пригласила меня в свой кабинет, и я сделал все, чтобы оживить в ее голове историю Миши как спо­собного и скорее удачливого навигатора среди новых культур. Мы договорились поддерживать связь по телефону в течение лета, что­бы она могла рассказывать мне, как продвигается новый план для Миши.

Я еще раз встретился с Мишей и его семьей через три недели после начала летней сессии. Они были удовлетворены тем, как идут его дела в школе. Они были уверены, что в школе тоже этим удов­летворены. Миша сказал, что в новой школе ему стало кое-что нравиться. Особенно то, что некоторые люди, похоже, хотели подружиться с ним.

Психолог позвонила мне дважды в течение лета и последний раз осенью. Каждый раз она давала мне понять, что учительский кол-

лектив гордится тем планом, который они вместе разработали для Миши. Все, даже учительница математики, полагали, что дела у него идут просто прекрасно.

Как только коллектив учителей превратился в аудиторию для предпочтительной истории, характер их участия в судьбе Миши коренным образом изменился. Они создали план, который я не мог предвидеть или осуществить своими силами, — план, который хо­рошо срабатывал для Миши и продолжал его историю.

Я убежден, что для Миши все могло бы пойти по-другому, если бы у меня не было возможности посетить педагогический совет в его школе. Это позволило мне поделиться с ними его предпочти­тельной историей так, как невозможно было бы сделать ни по те­лефону, ни в письменной форме. Поскольку весь коллектив при­сутствовал в одном месте, они, как группа, включились в историю Миши и обнаружили свою заинтересованность в участии в его "ко­манде".

Сколь бы полезна ни была встреча с членами потенциальной аудитории "на их поле", она не всегда осуществима. Иногда име­ющие отношение к делу профессионалы, способные помочь, на­ходятся так далеко или разбросаны по стольким разным местам, что встреча с глазу на глаз просто нереальна. В этом случае можно прибегнуть к телефонным звонкам, письмам, факсам и пр. Исто­рия Хейли иллюстрирует одну из форм того, как это может проис­ходить.

Хейли страдала от очень редкой болезни, которая заставляла ее кровь очень легко сворачиваться. Болезнь вызвала сгусток крови, который отрезал поток крови к печени, что привело к ее отмира­нию. В шестнадцать лет Хейли перенесла пересадку печени, ко­торая не прижилась. Затем ей вживили новый трансплантант, ко­торый ее тело приняло, и через два года, когда я (Дж. К.) впервые увидел Хейли, он все еще работал достаточно хорошо.

Хейли стали давать экспериментальный препарат, который кон­тролировал нарушение свертывания крови. Теперь проблемой ста­ла боль. В ходе двух пересадок печени хирурги вскрывали и заши­вали брюшную полость Хейли по крайней мере десять раз. Она страдала от хронической, тупой, пульсирующей боли в одной об­ласти брюшной полости и от перемежающейся, неимоверно силь­ной, острой боли в другой точке.

Поначалу хирурги с удовольствием подавляли боль опиатами, но через некоторое время они стали все менее охотно применять эти препараты, хотя больше ничто не могло облегчить боль Хейли.

Врачи боялись, что Хейли станет зависимой от обезболивающих средств. Пока боль продолжала мучить Хейли, лечившие ее специ­алисты (гастроэнтеролог, гепатолог, гематолог, социальный работ­ник, заведующий хирургическим отделением и анестезиолог, спе­циализирующийся на хронических болях и др.), разошлись во мнениях по поводу ее происхождения и правильного лечения. Многие из них стали сомневаться в том, что боль "настоящая", и усматривали в ней проявления слабоволия или симуляции. Они стали говорить об ищущих внимания, ищущих лекарств и сверхза­висимых аспектах поведения Хейли.

Когда окружающие начали рассматривать действия Хейли сквозь призму сверхзависимости от лекарств, ее действия стали претворять­ся в истории, поддерживающие эти ярлыки. Эти истории стали распространяться в кругу людей, ответственных за лечение Хейли, и создали ей репутацию, опережающую все ее жалобы в клинике. Когда Симона, мама Хейли, встала на защиту дочери и попыта­лась добиться того, чтобы к жалобам дочери относились серьезно, о ней сложили историю, в которой она представлялась настырной и капризной особой. Хейли и Симона все больше и больше ощу­щали свою отчужденность и непонимание. Депрессия стала чаще появляться в жизни Хейли, а Симону нередко одолевала злоба. Злоба и депрессия представлялись "лечащей команде" как еще одно подтверждение того, что Хейли и Симона неприятные люди, и вокруг стало циркулировать еще больше историй о том, какие они неблагодарные, неспособные сотрудничать и капризные.

Слушая их историю, я был тронут мужеством и решительнос­тью Хейли и Симоны. Хейли, как минимум, дважды за предыду­щие два года отвоевала себя у смерти. Хотя большую часть време­ни девушка провела в больнице и ее будущее было неясным, она строила планы о поступлении в колледж осенью. Симона прояв­ляла страстную решимость в своем желании видеть, что ее дочери оказывают квалифицированную помощь. Она была готова задавать трудные вопросы, читать специальные медицинские журналы и выслушивать мнения вторых и третьих лиц, если это могло придать осмысленность жизни ее дочери. Несмотря на то, что мать и дочь чувствовали дистанцию между собой и людьми, призванными по­могать им, они были убеждены, что к Хейли следует относиться как к достойному человеку с реальными проблемами, а не как к "сач­ку" или наркозависимой личности.

Сразу же после нашей первой встречи я позвонил заведующему отделением, который был своеобразным "привратником" лечащей

команды. Именно он был больше всех озабочен "ищущими вни­мания и лекарств аспектами поведения". Я сказал, что только что встречался с Хейли и ее матерью (подавляя импульс заявить, что он пользуется неверной историей) и поинтересовался, каким об­разом, по его мнению, это могло бы быть полезным. Он загово­рил о своем растущем недовольстве непомерными требованиями Хейли и Симоны и перечислил несколько случаев, когда попытки кого-то из членов команды помочь Хейли в ее борьбе с болью и/ или упадком духа заканчивались провалом. Казалось, что бы они ни делали, все было недостаточно хорошо для Хейли и ее матери. На одном из последних многопрофильных совещаний, посвящен­ных Хейли, кто-то обратил внимание на высокие дозы опиатов, которые она принимает в течение столь долгого времени. Заведу­ющий чувствовал личную ответственность за "превращение Хейли в наркозависимого человека".

Снова подавляя импульс "исправить" эту историю, я задал не­сколько вопросов, которые, как я надеялся, могли бы вызвать к жизни другую реальность. Я спросил о прогнозе, касающемся Хейли. Он ответил, что девушка, возможно, проживет еще дол­го — некоторые люди с трансплантантами печени замечательно себя чувствуют через пятнадцать лет после операции — или же она мо­жет пострадать от любого из возможных осложнений и умереть очень скоро. Я попросил заведующего рассказать мне (и, как я надеял­ся, себе) о тех типах хирургических операций, которые перенесла Хейли. Я спросил, не думает ли он, что боль Хейли могла быть вызвана старыми швами, спайками или повреждением нерво