ким образом, в своем исследовании первобытных форм мышления он относит периодическую повторяемость социальной деятельности (торжеств, празднеств, ритуалов), клановых структур и пространственных конфигураций групповых собраний к экзистенциальному базису мышления. Гране, применяя формулировки Дюркгейма к мышлению древних китайцев, приписывает типичные для них концепции пространства и времени таким базисам, как феодальная организация и ритмическое чередование концентрированной и дисперсной групповой жизни15.
Резко отличается от вышеописанных концепций экзистенциального базиса идеалистическая и эманационистская теория Сорокина, который стремится вывести любой аспект познания не из его экзистенциально-социального базиса, а из различия «культурных мента-литетов». Эти менталитеты конструируются из «больших посылок»: так, идеациональный менталитет понимает реальность как «нематериальное, вечное Бытие»; его потребности носят прежде всего духовный характер, и их полное удовлетворение достигается за счет «добровольной минимизации или элиминации большей части физических потребностей»16. Чувственный (сенсативный) менталитет, напротив, ограничивает реальность тем, что может быть воспринято в ощущениях; он сосредоточивается прежде всего на физических потребностях, которые он стремится удовлетворить в максимальной степени — не с помощью их собственной модификации, а за счет изменения внешнего мира.
|
|
Главным промежуточным типом менталитета является идеалистический менталитет, который, по существу, представляет собой баланс предыдущих типов. Именно из этих менталитетов, то есть больших посылок каждой культуры, выводятся системы истины и познания. Здесь мы подходим к самоограниченному эманационизму идеалистической позиции: чистой тавтологией будет заявить, как это делает Сорокин, что в «сенсативном обществе и культуре должна доминировать сенсативная система истины, базирующаяся на показаниях органов чувств»17. Ибо чувственный менталитет уже по определению понимает «реальность как то, что представлено только в органах чувств»18.
Кроме того, эманационистские обороты, подобные этому, сопровождают постановку некоторых основополагающих вопросов, связанных с другими подходами к анализу экзистенциальных условий. Так,
15 Granet M., Lapensee chinoise (Paris: La Renaissance du Livre, 1934), e.g. 84—104. —
Примеч. автора.
16 Sorokin P., Social and Cultural Dynamics, I, pp. 72—73. — Примеч. автора.
17 Ibid., II, p. 5. — Примеч. автора.
18 Ibid., I, p. 73. — Примеч. автора.
Сорокин считает неудачу попыток «сенсативной системы истины» (эмпиризма) монополизировать культуру свидетельством того, что культура не является «полностью интегрированной». Но это означает отказ от исследования оснований именно тех различий в мышлении, которые относятся к нашему современному миру. То же самое справедливо и по отношению к другим категориям и принципам познания, которым он хочет дать социологическое объяснение. Например, он находит, что в нашей современной сенсативной культуре «материализм» распространен меньше, чем «идеализм», что «темпорализм» и «этернализм» распространены почти одинаково и что то же самое можно сказать по поводу «реализма» и «номинализма», «сингуляризма» и «универсализма» и т.д. Так как эти разнообразные компоненты существуют в рамках одной культуры, то общая характеристика этой культуры как сенсативной не дает оснований для того, чтобы указать, какие группы имеют один образ мыслей, а какие — другой. Сорокин не проводит систематического исследования различных экзистенциальных базисов, существующих в обществе или культуре; он прослеживает «доминантные» тенденции и приписывает их культуре в целом19. Наше современное общество, невзирая на различный интеллектуальный облик различных классов и групп, рассматривается как интегральный пример сенсативной культуры. Подход Сорокина, если исходить из его собственных посылок, пригоден прежде всего для всеобъемлющей характеристики различных культур, а не для анализа связей между различными экзистенциальными условиями и мышлением общества.
|
|
Типы познания
Даже поверхностного обзора вполне достаточно, чтобы показать, что термин «познание» понимается настолько широко, что его следует отнести к любому типу идей и любому образу мыслей — от народных верований до позитивной науки.
Познание часто начинает ассимилироваться термином «культура», так что не только точные науки, но и нравственные убеждения, эпистемологические постулаты, материальные предикаты, синтетические суждения, политические убеждения, категории мышления,
" Единственное «исключение» из этой практики обнаруживается, когда он противопоставляет различные тенденции и указывает, что «духовенство и религиозная земельная аристократия становятся ведущими и организующими классами в идеаци-ональной культуре, а буржуазия, интеллигенция, профессионалы и светские чиновники — в сенсативной...» (vol. Ill, p. 250). См. также его объяснение распространения культуры в социальных классах (vol. IV, 221 ff). — Примеч. автора.
эсхатологические представления, моральные нормы, онтологические допущения и наблюдение эмпирических фактов почти без исключений считаются «экзистенциально обусловленными»20. Вопрос, разумеется, состоит в том, находятся ли эти различные виды «познания» в одинаковом отношении к их социологическому базису или же необходимо точно различать сферы познания, поскольку это отношение различно для различных типов. По большей части по отношению к этой проблеме существует некоторая двусмысленность.
Только в своих последних работах Энгельс стал признавать, что понятие идеологической надстройки включает в себя разнообразные «идеологические формы», которые значительно отличаются друг от друга, то есть в неравной степени и неодинаково обусловлены материальным базисом. Неудачная попытка Маркса систематически21 рассмотреть эту проблему во многом свидетельствует об исходной неясности относительно того, что именно включается в надстройку и каким образом несколько этих «идеологических» сфер связаны со способами производства. Задача Энгельса главным образом состояла в том, чтобы попытаться разъяснить это. Дифференцируя общий термин «идеология», Энгельс допустил некоторый уровень автономности права:
|
|
Как только становится необходимым новое разделение труда, создающее профессиональных юристов, открывается опять-таки новая самостоятельная область, которая при всей своей общей зависимости от производства и торговли все же обладает особой способностью обратно воздействовать на эти области. В современном государстве право должно не только соответствовать общему экономическому положению, не только быть его выражением, но также быть внутренне согласованным выражением, которое не опровергало бы само себя в силу внутренних противоречий. А для того чтобы этого достичь, точность отражения экономических отношений нарушается все больше и больше. И это происходит тем чаще, чем реже случается, что кодекс законов представляет собой резкое, несмягченное, неискаженное выражение господства одного класса: ведь это противоречило бы «понятию права»22.
Если это справедливо по отношению к праву, тесно связанному с давлением экономики, то в еще большей степени это справедливо по
20 Ср. с: Merton.op. с/У., pp. 133—135; WollfK.H,, «The Sociology of knowledge: emphasis
on an empirical attitude», Philosophy of Science, 10: 104—123, 1943; Parsons Т., «The role of
ideas in social action», Essays in Sociological Theory, Chapter VI. — Примеч. автора.
21 Предположительно, именно это вызвало замечание Шеллера: «Специфичес
ким тезисом экономической концепции истории является то, что законы развития
идеологий подчинены законам развития всего познания в целом». DieWissensformen...,
21. — Примеч. автора.
22 Энгельс Ф. Письмо Конраду Шмидту, 27 октября 1890 г. — К. Маркс и Ф. Эн
гельс. Соч. — изд. второе. — М: 1965 — т. 37, с. 417—418. — Примеч. автора.
отношению к другим сферам «идеологической надстройки». Философия, религия, наука ограничены исключительно предыдущим запасом знаний и верований; только косвенно, «в конечном итоге» на них оказывают влияние экономические факторы23. В этих областях невозможно «вывести» содержание веры и знания просто из анализа исторической ситуации:
Политическое, правовое, философское, религиозное, литературное, художественное и т.д. развитие основано на экономическом развитии. Но все они также оказывают влияние друг на друга и на экономический базис. Дело обстоит совсем не так, что только экономическое положение является причиной, что только оно является активным, а все остальное — лишь пассивное следствие. Нет, тут взаимодействие на основе экономической необходимости, в конечном счете всегда прокладывающей себе путь24.
|
|
Но сказать, что экономический базис прокладывает себе путь «в конечном счете» — значит утверждать, что сфера идеологии является в какой-то степени независимой в своем развитии; именно это делает Энгельс:
Чем дальше удаляется от экономической та область, которую мы исследуем, чем больше она приближается к чисто абстрактно-идеологической, тем больше будем мы находить в ее развитии случайностей, тем более зигзагообразной является ее кривая25.
Наконец, имеется даже еще более узкая концепция социологического статуса естественных наук. В одном хорошо известном отрывке Маркс явно выделяет естествознание из сферы идеологии:
С изменением экономической основы более или менее быстро происходит переворот во всей огромной надстройке. При рассмотрении та-
23 Там же, с. 419. — Примеч. автора.
24 Энгельс Ф. Письмо В. Боргиусу. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. — изд. второе. —
М.: 1966, — т. 39, с. 175. (В первом издании Соч. К. Маркса и Ф. Энгельса и последу
ющих публикациях в качестве адресата данного письма ошибочно указан Гейнц Штар-
кенбург.) — Примеч. автора.
25 Там же, с. 176. Ср. с: Энгельс Ф. Людвиг Фейербах и конец классической не
мецкой философии. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. — изд. второе. — М.: 1961, — т.
21, с. 312. «Относительно искусства известно, что определенные периоды его расцве
та отнюдь не находятся в соответствии с общим развитием общества, а следователь
но, также и с развитием материальной основы последнего, составляющей как бы ске
лет его организации». Маркс К. Введение к критике политической экономии (из эко
номических рукописей 1857—1858 гг.). — К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. — изд. второе. —
■*•: 1958, - т. 12, с. 736. - Примеч. автора.
ких переворотов необходимо всегда отличать материальный, с естественнонаучной точностью констатируемый переворот в экономических условиях производства от юридических, политических, религиозных, художественных или философских, короче — от идеологических форм, в которых люди осознают этот конфликт и борются за его разрешение26.
Таким образом, естествознанию и политэкономии, которые, возможно, соответствуют друг другу своей точностью, придается статус, принципиально отличный от статуса идеологии. Концептуальное содержание естествознания не приписывается экономическому базису; приписываются просто его «цели» и «материал»:
Чем было бы естествознание без промышленности и торговли? Даже это «чистое» естествознание получает свою цель, равно как и свой материал, только благодаря торговле и промышленности, благодаря чувственной деятельности людей27.
Рассуждая таким же образом, Энгельс утверждает, что появление созданного Марксом материалистического понимания истории само было детерминировано «с необходимостью», на что указывают аналогичные точки зрения, возникшие у английских и французских историков этого периода, а также независимое открытие Морганом той же самой концепции28.
26 Маркс К. К критике политической экономии. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. —
изд. второе. — М.: 1959 — т. 13, с. 7. — Примеч. автора.
27 Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. —
изд. второе. — М.: 1955 — т. 3, с. 43. См. также: Энгельс Ф. Развитие социализма от
утопии к науке (там же, т. 19, с. 194—195), где потребности восходящего среднего
класса призваны объяснить расцвет науки. Утверждение, согласно которому «толь
ко» торговля и промышленность дают науке ее цели, типично для резких и бездока
зательных высказываний, преобладающих именно в ранних марксистских работах.
Такие термины, как «детерминация», нельзя понимать буквально: обычно они ис
пользуются очень свободно. Действительный объем таких связей между интеллек
туальной деятельностью и ее материальными основаниями не исследовали ни Маркс,
ни Энгельс. — Примеч. автора.
28 Энгельс Ф. Письмо В. Боргиусу. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. — изд. второе. —
М.: 1966 — т. 39, с. 176. Параллельные независимые открытия и изобретения приводились
в качестве «доказательства» социальной детерминации познания на протяжении всего
девятнадцатого века. Уже в 1828 г. Маколей в своем очерке о Драйдене заметил по поводу
изобретения Ньютоном и Лейбницем одного и того же математического исчисления: «Ма
тематика действительно достигла такого пункта, что, если бы ни тот, ни другой вообще
никогда не существовали, открытый ими принцип был бы неизбежно открыт кем-то
еще через несколько лет». Он приводит и другие аналогичные случаи. Викторианские
промышленники тоже разделяли точку зрения Маркса и Энгельса. В наши дни на этот
тезис, основанием которого служат независимые, но одинаковые изобретения, особое
внимание обращали Дороти Томас, Огберн и Фиркандт. — Примеч. автора.
Он заходит еще дальше, утверждая, что социалистическая теория сама является пролетарским «отражением» современной классовой борьбы, так что здесь по крайней мере само содержание «научного мышления» считается социально детерминированным29, что отнюдь не делает его недействительным.
Тогда же в марксизме зародилась тенденция, полагающая, что естествознание иначе относится к экономическому базису, чем другие сферы знания и мнений. В науке направление исследований может быть социально детерминированным, но, вероятно, не ее концептуальный аппарат. В этом отношении, как иногда считалось, общественные науки значительно отличаются от естественных. Тенденция ассимиляции общественных наук сферой идеологии получила у поздних марксистов развитие в сомнительном тезисе о классовой ограниченности социологии (которая якобы неизбежно является тенденциозной)30, а также в претензии на то, что только «пролетарская наука» действительно проникает в некоторые аспекты социальной реальности31.
Маннгейм следует марксистской традиции, в определенной мере освобождая от экзистенциальной детерминации «точные науки» и «формальное знание», но не «исторические, политические и социальные науки, мышление которых не отличается от обыденного мышления32. Ситуационная детерминация мышления не делает его недействительным; однако она детализирует область исследования и сферу его действия33.
Если Маркс не дает четкой дифференциации надстройки, то Ше-лер впадает в другую крайность. Он выделяет различные формы познания. Начнем с того, что существуют «относительно естественные мировоззрения»: они принимаются как данное, не требуют подтверждения и не способны его дать. Это, так сказать, культурные аксиомы групп, то, что Джозеф Гленвилл примерно триста лет тому назад
29 Ф. Энгельс. Развитие социализма от утопии к науке. — К. Маркс и Ф. Энгельс.
Соч. — изд. второе. — М.: 1961 — т. 19, с. 189. — Примеч. автора.
30 Ленин В.И. Три источника и три составные части марксизма. — Поли. собр.
соч., т. 23. — Примеч. автора.
31 Bukxarin N., Historical Materialism (New York: International Publishers, 1925) pp.
XI—XII; Hessen В., Society at the Cross — Roads (London: Kniga, 1932), p. 154; Timenev
A.U., Marxism and Modern Thought (New York: Harcourt, Brace, 1935), p. 310; «Only
Marxism, only the ideology of the advanced revolutionary class is scientific». — Примеч.
автора.
32 Mannheim К., Ideology and Utopia. Pp. 150, 243; Mannheim, «Die Bedeutung der
Konkurrenz in Gebiete des Geistigen», Verhandlungen des 6. deitschen Soziologentages
(Tubingen, 1929), s. 41. — Примеч. автора.
33 Mannheim, Ideology and Utopia, pp. 256, 264. — Примеч. автора.
назвал «общественным мнением». Важнейшая задача социологии познания состоит в том, чтобы открыть законы трансформации этих мировоззрений. Атак как эти системы взглядов далеко не обязательно имеют необходимое обоснование, то отсюда следует, что социология познания занимается не только поиском экзистенциальных основ истины, но и поиском экзистенциальных основ «социальных иллюзий, предрассудков и социально обусловленных ошибок и форм заблуждений»34.
Мировоззрения развиваются естественно и только в больших интервалах времени. Вряд ли на них воздействуют теории. Не имея на то адекватных доказательств, Шелер утверждает, что сколько-нибудь фундаментально они могут изменяться только благодаря «смешению» рас или, возможно, благодаря «смешению» языков и культур. На основе этих чрезвычайно медленно изменяющихся мировоззрений возводятся более «искусственные» формы познания, которые в соответствии с уровнем их «искусственности» можно подразделить на семь классов: 1) мифы и легенды; 2) знания, имплицитно присутствующие в естественных языках; 3) религиозное знание (начиная с неясной эмоциональной интуиции и кончая фиксированной церковной догмой); 4) основные типы мистического знания; 5) философско-ме-тафизическое знание; 6) позитивное знание, даваемое математикой, естественными науками и культурологией; 7) технологическое знание35. Чем искусственнее эти типы знания, тем быстрее они изменяются. Очевидно, говорит Шелер, что религии меняются гораздо медленнее, чем различные метафизические системы, а эти последние продолжают существовать гораздо дольше, чем результаты позитивных наук, которые меняются ежечасно.
Эта гипотеза «скорости изменений» чем-то похожа на тезис Альфреда Вебера, согласно которому изменения цивилизации опережают изменения культуры, и на гипотезу Осберна, согласно которой «материальные» факторы изменяются быстрее, чем «нематериальные».
Гипотеза Шелера разделяет с ними их ограниченность, но имеет также и некоторые другие недостатки. Он нигде не дает ясных указаний на то, что в действительности означает его принцип классификации типов знания — так называемая искусственность. Почему, например, «мистическое знание» считается более «искусственным», чем религиозные догмы? Он вообще не раскрывает, что имеется в виду, когда говорится, что один тип знания изменяется быстрее, чем дрУ" гой. Рассмотрим его любопытное сравнение новых научных «результа-
34 Scheler, Die Wissensformen..., ss. 59—61. — Примеч. автора.
35 Ibid., p. 62. — Примеч. автора.
тов» с метафизическими системами; каким образом проводится сравнение масштабов изменения в послекантовской философии и, например, в биологии за соответствующий период? Шелер смело утверждает, что существует семикратное изменение скоростей изменения, и, разумеется, не дает эмпирического подтверждения этой сложной гипотезы. Если иметь в виду затруднения, с которыми приходилось сталкиваться при проверке гораздо более простых гипотез, то абсолютно непонятно, какую пользу можно извлечь, выдвигая подобную сложную гипотезу.
Считается, однако, что только определенные аспекты этого познания детерминированы социологически. Основываясь на некоторых постулатах, которые нет надобности рассматривать здесь, Шелер продолжает утверждать:
Не вызывает сомнений социологический характер всего познания в целом, всех форм мышления, интуиции и сознания. Несмотря на то что содержание и (даже в меньшей степени) объективная достоверность всего познания не детерминируется контролирующими перспективами социальных интересов, мы тем не менее имеем здесь пример выбора объектов познания. Кроме того, «формы» ментальных процессов, с помощью которых приобретаются знания, всегда с необходимостью имеют параллельную социологическую детерминацию, то есть детерминируются посредством социальной структуры»36.
Так как объяснение заключается в том, чтобы отыскать в известном нечто относительно новое, и так как общество «известно лучше», чем что-либо еще37, следует ожидать, что формы мышления, интуиции и классификации познаваемых объектов, вообще говоря, детерминированы (mitbedingt*) с помощью выделения и классификации групп, которые в совокупности составляют все общество в целом.
Шелер категорически опровергает все формы социологизма. Он пытается избежать радикального релятивизма, обращаясь к метафизическому дуализму. Он постулирует царство «вневременных сущностей», которые в той или иной степени присутствуют в содержании суждений; это царство принципиально отличается от сферы исторической и социальной реальности, которая определяет акт суждения. Мандельбаум очень хорошо выразил суть этой точки зрения:
36 Ibid., p. 55. — Примеч. автора.
7 См. точно такое же допущение Дюркгейма, процитированное в прим. 14 этой главы. - Примеч. автора.
обусловлены. — Примеч. автора.
Царство сущностей — это, по Шелеру, царство возможностей, из которых мы в соответствии со временем и с нашими интересами сначала выбираем и начинаем рассматривать один комплекс, затем другой. То, на что мы как историки обращаем особое внимание, определяется нашими собственными, социологически обусловленными оценками; то, что мы там видим, определяется комплексом абсолютных и вечных ценностей, которые имплицитно присутствуют в прошлом и с которыми мы имеем дело38.
Это действительно полная противоположность релятивизму—противоположность по определению. Просто утверждая различие между сущностью и существованием, мы избавляемся от демона релятивизма, изгоняя его. Понятие вечных сущностей скорее созвучно метафизическим понятиям; оно совершенно чуждо эмпирическому исследованию. Стоит заметить, что эти концепции не играют сколько-нибудь значительной роли в усилиях Шелера эмпирически установить отношения между познанием и обществом.
Шелер указывает на то, что различные типы познания связаны с определенными формами групп. Содержание платоновской теории идей требовало формы и организации платоновской академии; организация протестантских церквей и сект определялась содержанием их религиозных верований, которые, как показал Трельш, могли существовать только в этом — и никаком другом — типе социальной организации. Аналогичным образом типы общества, организованного по принципу общины (Gemeinschaft), имели традиционный запас знаний, которые передавались от поколения к поколениюкак окончательные; их не интересовали открытия или приращение знаний. Поскольку сама попытка проверить традиционное знание подразумевала сомнение, она исключалась как нечто богохульное. В такой группе преобладающей логикой и способом мышления было мышление по принципу «ars demonstrandi»*, а не по принципу «ars inveniendi»**. Его методы по преимуществу являются онтологическими и догматическими, а не эпистемологическими и критическими; его образ мыслей — это концептуальный реализм, а не номинализм, как при организации по типу общества в целом (Gesellschaft);
38 Mandelbaum M., The Problem of Historical Knowledge (New York: Liveright, 1938), p. 150; Сорокин обращается к аналогичной сфере «вечных идей», например, в своей книге: Sociocultural Causality, Space, Time (Durham: Duke University Press, 1943), p. 215, passim. — Примеч. автора.
* ars demonstrandi (яат.; букв, искусство демонстрации) — доказательства высказывания посредством раскрытия дедуктивных процессов, с помощью которых оно может быть выведено. — Примеч. пер.
** искусство изобретения (лат.). — Примеч. пер.
его система категории является организмической, а не механистической39.
Дюркгейм распространяет социологическое исследование на социальный генезис категорий мышления, обосновывая свою гипотезу с помощью доказательств — предположений трех типов: 1. Факт культурной изменчивости категорий и правил логики «свидетельствует о том, что они зависят от таких факторов, которые носят исторический характер и, следовательно, являются социальными»40. 2. Так как понятия включены в язык, которым пользуется индивид (это относится и к специальной терминологии ученого), и так как некоторые из этих концептуальных терминов относятся к таким вещам, которые никогда не были даны в нашем индивидуальном опыте, то ясно, что они являются общественным продуктом41. 3. Принятие или неприятие понятий детерминируется не просто их объективностью, но и их совместимостью с другими преобладающими мнениями42.
Однако Дюркгейм не относится к тому типу релятивизма, в котором критерии достоверности просто конкурируют друг с другом. Социальное происхождение категорий не делает их абсолютно произвольными, поскольку дело касается их применимости к природе. Они в той или иной степени адекватны своему объекту. Но так как социальные структуры изменчивы (а вместе с ними меняется и категориальный аппарат), то конкретные логические конструкции, бытующие в обществе, неизбежно включают в себя «субъективные» элементы. Эти субъективные элементы «следует постепенно искоренять, если мы хотим еще больше приблизиться к реальности». Это тоже происходит под детерминирующим влиянием социальных условий. С расширением межкультурных контактов, распространением общения между людьми, вышедшими из разных общественных формаций, с развитием общества местные, локальные референтные координаты разрушаются. «Вещи не могут больше соответствовать тем социальным образцам, в соответствии с которыми их первоначально классифицировали; они должны быть организованы в соответствии со своими собственными принципами. Таким образом, логическая организация отделяется от социальной организации и становится автономной. Подлинно человеческое мышление не первобытно; оно — продукт истории...»43 Именно эти представления, которые особенно подверга-
39 Scheler, Die Wissensformen..., pp. 22—23; ср. с аналогичными характеристиками
«духовных школ» мышления в: Znaniecki F., The social Role of the Man of Knowledge
(New York: Columbia University Press, 1940). — Ch. 3. — Примеч. автора.
40 Durkheim, Elementary Forms..., pp. 12, 18, 439. — Примеч. автора.
41 Ibid., pp. 433—435. — Примеч. автора.
42 Ibid., p. 438. — Примеч. автора.
43 Ibid., pp. 444—445; 437. — Примеч. автора.
лись научно-методологической критике, постепенно стали приобретать все большую объективность и адекватность. Объективность сама стала рассматриваться как социальное новообразование.
Двойственная в целом эпистемология Дюркгейма переплетается с его сущностным объяснением социальных корней, определяющих конкретные названия пространственно-временных и других единиц. Нам не нужно впадать в традиционный восторг по поводу того, что категории — это нечто независимое и предсказуемое, чтобы заметить, что у Дюркгейма речь идет не о них, а об условном разделении времени и пространства. Мимоходом он заметил, что различия между ними не должны привести нас к «забвению их сходства, что не менее существенно». Если он был новатором, соотнося изменения концептуальных систем с изменениями социальной организации, то в установлении социального происхождения категорий он отнюдь не преуспел.
Подобно Дюркгейму, Гране придает большое значение языку, который ограничивает и фиксирует преобладающие понятия и образ мыслей. Он показал, что китайский язык не приспособлен для того, чтобы выделять понятия, анализировать идеи или дискурсивно излагать доктрины. Он никогда не поддавался формальному уточнению. В китайском языке слово не фиксирует понятие с достаточной степенью абстрагированности и обобщенности; напротив, оно подразумевает некоторый неопределенный комплекс отдельных конкретных образов. Так, в китайском языке нет слова, которое просто обозначает старика. Скорее в нем существует много слов, отображающих различные аспекты старости: «ки» — те, кто нуждается в усиленной диете; «као» — те, кто с трудом дышит, и т.д. Эти конкретные воплощения вызывают к жизни множество аналогичных конкретных образов, отображающих каждую деталь в образе жизни пожилых людей: это те, кто должен быть освобожден от военной службы; те, для кого следует заранее запастись похоронными принадлежностями; те, кто имеет право ходить по городу с палкой (посохом), и т.д. Всего лишь несколько образов, обозначаемых как «ки», в общем соответствует квазиединичному понятию пожилых людей (т.е. людей в возрасте приблизительно от 60 до 70 лет).