Социология познания и массовых коммуникаций 5 страница

Поэтому китайские слова и предложения носят абсолютно конк­ретный, символический характер⁴⁴.

Подобно китайскому языку (который имеет конкретный и твор­ческий характер), большинство общих идей древнекитайских мыс­лителей тоже были неизменно конкретными, и ни одна из них не срав­нима с нашими абстрактными идеями. Ни время, ни пространство не понимались абстрактно. Время — цикличное и круглое; простран-

⁴⁴ Granet, La Pensee Chinoise, pp. 33—38, 82 и вся гл. 1. — Примеч. автора.

ство — квадратное. Земля, которая представляет собой квадрат, дол­жна быть разделена на квадраты; стены городов, поля и военные ла­геря должны иметь форму квадрата. Лагеря, здания и города должны иметь определенную ориентацию, и выбор надлежащей ориентации находится в руках ритуального лидера. Все методы разделения и орга­низации пространства — межевание, градостроительство, архитекту­ра, политическая география, а также предполагаемые ими умозритель­ные геометрические представления — связаны с рядом социальных регуляций. Так как все это в особенности относится к периодичес­ким сборным комплексам, то тем самым вновь подтверждаются и под­крепляются в каждой своей детали те символы, которые представля­ют пространство. Они объясняют его квадратную форму, его гетеро­генность и иерархичность; такая концепция пространства могла воз­никнуть только в феодальном обществе⁴⁵.

Хотя Гране и установил социальные основы конкретных обозна­чений пространства и времени, все же остается неясным, имеет ли он дело с данными, сопоставимыми с западными концепциями. Он рас­сматривает традиционные, или ритуализированные, или магические концепции и подспудно сравнивает их с нашей реальностью, с на­шими техническими или научными представлениями. Но в целом ряде практических действий китайцы не исходят из допущения, что «вре­мя круглое», а «пространство квадратное». Когда рассматриваются соизмеримые сферы деятельности и мышления, то очень сомнитель­но, чтобы происходило подобное расщепление «категориальных си­стем» — расщепление в том смысле, что никаких общих знаменате­лей у мыслей и концепций нет. Гране продемонстрировал качествен­ные различия понятий в определенных контекстах, но не в таких соиз­меримых контекстах, как, например, технико-практический контекст. Его работа свидетельствует о том, что благодаря дифференцированной фокусировке интеллектуальных интересов в этих двух сферах и в риту­альной сфере существуют фундаментальные различия во взглядах, но в других сферах непреодолимых разрывов нет. Заблуждение, наиболее заметное в понятии «предлогичности» первобытного разума, введен­ном Леви — Брюлем, таким образом, проявляется также и в работе Гра­не. Как продемонстрировали Малиновский и Риверс, когда рассмат­риваются сопоставимые сферы мышления и деятельности, подобных несовместимых различий не обнаруживается⁴⁶.

⁴⁵ Ibid., pp. 87—95. — Примеч. автора. Ср. с тем, что говорит Б. Малиновский: «Каждая первобытная община облада-^{ет зна}чительным запасом знаний, базирующихся на опыте и скроенных разумом» (Malinowski В., Magic, Science & Religion (Glencoe: The Free Press, 1948, p. 9). - При-^меч- автора.

Mepron «Социальп. теория»

Сорокин развивает ту же самую тенденцию, приписывая своим типам культуры принципиально отличные критерии истины. Факт переключения внимания на определенную часть интеллектуальных элит в различных исторических сообществах он превратил в четкую идиому. В некоторых обществах в центре внимания находятся рели­гиозные концепции и определенные типы метафизики, тогда как в других основной интерес представляет наука. Но в некоторых сферах каждого из этих обществ сосуществует несколько «систем истины»; Католическая церковь не отказалась от своих «идеациональных» кри­териев даже в наш сенсативный век.

До тех пор, пока Сорокин стоит на позициях принципиально раз­личных и обособленных критериев истины, он должен включать в этот контекст и свою собственную работу. Можно сказать (хотя для того, чтобы это подтвердить, потребовалось бы широкое обсуждение), что он никогда не решает эту проблему. Его попытки выбраться из тупика радикального релятивизма довольно разнообразны. Так, в самом на­чале он утверждает, что его концепции должны проверяться точно та­ким же образом, «как любой научный закон. Прежде всего принцип должен быть логическим по своей природе; во-вторых, он должен ус­пешно проходить проверку со стороны относящихся к делу фактов, то есть он должен соответствовать фактам и отражать их»⁴⁷. По термино­логии самого Сорокина, тем самым он занял научную позицию, харак­терную для «сенсативной системы истины». Однако когда он прямо излагает свою собственную эпистемологическую точку зрения, он при­нимает «интегралистскую» концепцию истины, которая стремится ас­симилировать эмпирические и логические критерии, а также «сверх­чувственный, надрациональный, металогический акт интуиции или мистического опыта»⁴⁸. Таким образом, он постулирует интеграцию этих систем. Чтобы оправдать «истину веры» (единственный пункт, который отделяет его от обычных критериев, применяемых в совре­менной научной работе), он указывает на то, что «интуиция» играет важную роль как источник научных открытий. Но разве об этом идет спор? Обсуждается не проблема психологических источников валид­ных умозаключений, но продлемакритериев и методов достижения ва-лидности. Какими критериями мог бы воспользоваться Сорокин, ког­да «сверхчувственная» интуиция не совпадает с эмпирическим наблю­дением? В подобных случаях, насколько можно судить, исходя прежде всего из его работы, а не из его комментариев к ней, он принимает факты и отвергает интуицию. Все это наводит на мысль, что под общим ярлы-

⁴⁷ Sorokin, Social and Cultural Dynamics, I, p. 36; cf. II, 11—12n. — Примеч. автора.

⁴⁸ Ibid., IV, Chap. 16; Sociocultural Causality..., Chap. 5. — Примеч. автора.

ком «истины» Сорокин обсуждает абсолютно разные и несопостави­мые типы суждений. Подобно тому, как химический анализ масляной живописи несопоставим и не несопоставим с ее эстетической оцен­кой, так и сорокинские системы истины относятся к совершенно раз­ным типам суждений. И действительно, когда в конечном итоге он за­мечает, что «каждая из систем истины в пределах своей легитимной области компетенции дает нам подлинное знание соответствующих ас­пектов реальности»⁴⁹, то это говорит о многом. Но каково бы ни было его личное мнение по поводу интуиции, он не может ввести ее в свою социологию в качестве критерия (а не источника) валидных умозак­лючений.

Отношение познания к экзистенциальному базису

Несмотря на то что эта проблема, очевидно, составляет ядро лю­бой теории в сфере социологии познания, она часто скорее подразу­мевалась, чем разрабатывалась непосредственно. Однако любой тип предполагаемого отношения между познанием и обществом предпо­лагает целую теорию социологического метода и социальной причин­ности. Преобладающие в этой области теории имеют дело с одним из двух главных типов отношений (или с ними обоими): причинным, или функциональным, и символическим, или организмическим (или отношением значений)⁵⁰.

Маркс и Энгельс, разумеется, имеют дело только с одним из ви­дов причинного отношения между экономическим базисом и идея­ми, обозначая это отношение с помощью самых разнообразных тер­минов — таких, как «детерминация, соответствие, отражение, пере­растание, зависимость» и т.д. Кроме того, они вводят отношение «ин­тереса», или «потребности»: если страта на определенной стадии исторического развития имеет (приписываемые ей) потребности, то, считают они, существует определенное давление, обусловливающее возникновение соответствующих идей и знаний. Неадекватность этих разнообразных формулировок — сущее бедствие для тех, кто исходит из марксистской традиции в наши дни⁵¹.

⁴⁹ Sociocultural Causality..., p. 230—In. — Примеч. автора.

⁵⁰ Различия между ними уже давно рассматривались в европейской социологи­
ческой мысли. Наиболее тщательную разработку по этому вопросу см.: Sorokin, Social
and Cultural Dynamics, e.g. I, chapters 1—2. — Примеч. автора.

⁵¹ Ср. с комментариями Ханса Шпейера в: Speier H., «The social determination of
ideas», Social Research, 1938, 5, pp. 182-205; Wright Mills C, «Language, logic and
culture», American Sociological Review, 1939, 4, pp. 670—680. — Примеч. автора.

Поскольку Маркс, как мы убедились, не считал мышление про­стым отражением объективного положения класса, то вновь возни­кает проблема его «привязки» к определенному базису. Преоблада­ющие марксистские гипотезы, выдвинутые для решения этой про­блемы, включают в себя концепцию истории, которая служит осно­ванием для того, чтобы решить, действительно ли идеология данного социального слоя «адекватна в ситуационном отношении»: для это­го требуется гипотетическая реконструкция того, что думали бы и что воспринимали бы люди, если бы они могли адекватно постигать историческую ситуацию⁵². Но в действительности такое проникно­вение в ситуацию не обязательно получает широкое распростране­ние в конкретной социальной страте. Тогда, следовательно, появля­ется проблема «ложного сознания»: каким образом идеология, кото­рая не соответствует интересам данного класса и не является ситуа­ционно адекватной, становится преобладающей.

Частичное эмпирическое объяснение ложного сознания, импли­цитно содержащееся в «Манифесте», утверждает, что буржуазия кон­тролирует содержание культуры и, таким образом, содействует рас­пространению доктрин и стандартов, чуждых интересам пролетари­ата⁵³. Или, говоря более обобщенно, «мысли господствующего класса являются в каждую эпоху господствующими мыслями»⁵³². Но это объяснение является только частичным; по большей части оно от­носится к ложному сознанию подчиненного класса. Например, оно могло отчасти объяснить факт, замеченный Марксом: даже там, где собственник-крестьянин «по своему положению принадлежит к про­летариату, он не верит этому». Однако оно совершенно не подходит для объяснения ложного сознания самого правящего класса.

Другая, хотя и не четко сформулированная тема, связанная с про­блемой ложного сознания, красной нитью проходит через всю тео­рию марксизма. Это понимание идеологии кшнеявного, бессознатель­ного выражения «реальных побудительных мотивов», которые, в свою очередь, объясняются объективными интересами социальных клас­сов. В этой концепции, таким образом, снова подчеркивается неяв­ный, скрытый характер идеологии:

⁵³ Ср. с формулировкой Маннгейма, Ideology and Utopia,, 175 ff; Georg Lukacs, Geschichte und Klassenbewusstsein (Berlin, 1923), 61 ff.; Arthur Child «The problem of imputation in the sociologi of knowledge», Ethics, 1941, 51, 200—214. — Примеч. автора.

⁵³ Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. — изд. второе. — М.: т. 3, с. 46: «Поскольку они господствуют именно как класс и опре­деляют данную историческую эпоху во всем ее объеме, они, само собой разумеется, делают это во всех ее областях, значит, господствуют также и как мыслящие, как про­изводители мыслей, регулируют производство и распространение мыслей своего вре­мени». — Примеч. автора.

^s" Там же, с. 45. — Примеч. автора.

Идеология — это процесс, который совершает так называемый мыс­литель, хотя и с сознанием, но с сознанием ложным. Истинные движу­щие силы, которые побуждают его к деятельности, остаются ему неизве­стными, в противном случае это не было бы идеологическим процессом. Он создает себе, следовательно, представления о ложных или кажущих­ся побудительных силах⁵⁴.

На неопределенность термина «соответствие» применительно к связи между материальным базисом и идеей может не обращать вни­мание только заядлый полемист. Идеология понимается: как «искаже­ние социальной ситуации»⁵⁵; как простое «выражение» материальных условий⁵⁶; как мотивационная поддержка для осуществления реальных изменений в обществе⁵⁷. Именно с помощью этого последнего допу­щения, согласно которому «иллюзорные» мнения обеспечивают побу­дительные мотивы для деятельности людей, марксизм обосновывает известную независимость идеологии в историческом процессе. Она отнюдь не является просто эпифеноменом. Она обладает некоторой автономией. На этой основе развивается представление о взаимодей­ствующих факторах, согласно которому надстройка, будучи связана с материальным базисом отношениями взаимной зависимости, тем не менее обладает известной независимостью. Энгельс открыто при­знает, что более ранние формулировки были не адекватны по край­ней мере в двух отношениях: во-первых, они оба — он и Маркс — раньше слишком преувеличивали роль экономического фактора и преуменьшали роль взаимодействий⁵⁸; во-вторых, они «упустили» формальную сторону — способ развития этих идей⁵⁹.

⁵⁴ Энгельс Ф. Письмо Ф. Мерингу от 14 июля 1893 г. — К. Маркс и Ф. Энгельс.
Соч. — изд. второе. — М.: 1966, т. 39, с. 83. Ср. с: Маркс К. Восемнадцатое брюмера Луи
Бонапарта. — Там же, т. 8, с. 145; Маркс К. К критике политической экономии. — Там
же, т. 13, с. 7. — Примеч. автора.

⁵⁵ Маркс К. Восемнадцатое брюмера... — Там же, т. 8, с. 144 (речь идет о том, как
демократическая партия Горы впадает в самообман). — Примеч. автора.

"Энгельс Ф. Развитие социализма от утопии к науке. — Там же, т. 19, с. 210. Ср. с: «Неистребимость протестантской ереси соответствовала непобедимости поднимав­шегося бюргерства... Здесь кальвинизм явился подлинной религиозной маскиров­кой интересов тогдашней буржуазии». Энгельс Ф. Людвиг Фейербах и конец класси­ческой немецкой философии. — Там же, т. 21, с. 314—315. — Примеч. автора.

⁵⁷ Маркс признает мотивационное значение «иллюзий» поднимающейся буржуа­
зии (см.: Маркс К. Восемнадцатое брюмера... — Там же, т. 8, с. 145—146). — Примеч.
автора.

⁵⁸ Энгельс Ф. Письмо Блоху от 21 сентября 1890 г. — К. Маркс и Ф. Энгельс.
Соч. — изд. второе. — М., т. 37 с. 394—395. — Примеч. автора.

^и Энгельс Ф. Письмо Францу Мерингу от 14 июля 1893 года. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. — изд. второе. — М., т. 39, с. 82. — Примеч. автора.

Таким образом, рассматривая взаимосвязи идей и экономичес­кого базиса, Маркс и Энгельс утверждали, что экономический базис образует тот каркас, который ограничивает разнообразие идей, спо­собных оказаться социально-эффективными; идеи, которые не подхо­дят тому или иному из борющихся классов, могут возникнуть, но их влияние будет невелико. Экономические условия необходимы, но не­достаточны для возникновения и распространения идей, выражающих либо интересы, либо воззрения, либо интересы и воззрения различ­ных социальных страт. Не существует строгой детерминации идей эко­номическими условиями; есть только определенная предрасположен­ность. Зная экономические условия, мы можем предсказать, какие идеи могут оказать регулирующее воздействие в том направлении, которое, возможно, окажется эффективным. «Люди сами делают свою историю, но они ее делают не так, как им вздумается, при обстоятельствах, кото­рые не сами они выбрали, а которые непосредственно имеются нали­цо, даны им и перешли от прошлого»⁵⁹³. Идеи и идеологические сис­темы играют определенную роль в истории: обратим внимание на ре­лигию, которая является «опиумом для народа»; кроме того, примем во внимание, какое значение Маркс и Энгельс придавали тому, что­бы пролетариат «осознал» свои «собственные интересы». Так как в развитии всей социальной системы в целом отсутствует какая-либо фа­тальность, а есть только развитие экономических условий, которое де­лает возможной и вероятной определенную направленность происхо­дящих изменений, то идеологические системы могут играть решающую роль в выборе той альтернативы, которая «соответствует» реальному балансу сил, а не той, которая противоречит существующему раскладу сил и, следовательно, обречена на то, чтобы быть неустойчивой, нена­дежной и преходящей. В конечном итоге существует некоторая неиз­бежность, проистекающая из экономического развития, но она не но­сит характера такой жесткой, распространяющейся даже на мельчай­шие детали предопределенности, которая вообще сделала бы невозмож­ной какую бы то ни было изменчивость идей.

Марксистское понимание истории допускает, чтораньше или поз­же идеальные системы, несовместимые с действительно господству­ющей или только зарождающейся системой власти, будут отвергнуты в пользу такой идеальной системы, которая лучше выразит действи­тельную расстановку сил. Именно эту точку зрения Энгельс выража­ет с помощью метафоры «зигзагообразное™» абстрактной идеологии: идеологии могут временно терять совместимость с существующими в данный момент общественными производственными отношениями, но в конечном итоге будут с ними согласовываться. Поэтому марк-

^59а Маркс К. Восемнадцатое брюмера... — Там же, с. 119. — Примеч. автора.

систский анализ идеологии всегда должен рассматривать всю исто­рическую ситуацию «в целом», чтобы объяснять как временные от­клонения идей от экономической необходимости, так и их приспо­собление к ней в конечном итоге. Но по этой же причине марксистс­кий анализ склонен к чрезмерной «эластичности», доходящей чуть ли не до того, чтобы любую попытку его развития объяснять как вре­менное отклонение; слова «анахронизм» и «отставание» становятся в нем ярлыками, позволяющими объяснить существование мнений, которые не соответствуют теоретическим ожиданиям; понятие «слу­чайности» позволяет ему всегда иметь под рукой средство спасения своей теории от таких фактов, которые, по-видимому, бросают вызов ее верности, правильности⁶⁰. Как только теория начинает пользоваться такими понятиями, как «отставание», «выпад», «анахронизм», «слу­чайность», «частичная независимость» и «конечная зависимость», она становится такой лабильной и такой расплывчатой, что ее можно со­гласовать, по существу, с любой конфигурацией данных. Здесь, как и в некоторых других теориях в области социологии познания, для того чтобы определить, есть ли у нас подлинная теория, нужно поставить решающий вопрос: как эту теорию можно опровергнуть? Какие дан­ные в любой исторической ситуации будут противоречить этой тео­рии и опровергать ее? Если на этот вопрос нельзя ответить прямо, если теория не содержит утверждений, которые можно опровергнуть с помощью определенных типов доказательств, она остается просто псевдотеорией, совместимой с любым кругом данных.

Хотя Маннгейм далеко продвинулся в создании действительных исследовательских процедур реальной социологии познания, он не прояснил сколько-нибудь значительно связей мышления и обще­ства⁶¹. Как указывает Маннгейм, как только мы начинаем анализи­ровать мысленные структуры, сразу же возникает проблема их при­надлежности определенным группам. Требуется не только эмпири­чески исследовать группы или страты, которые мыслят по преиму­ществу на языке этих терминов, но также предложить интерпретацию того, почему именно эти, а не какие-нибудь другие группы проявля­ют данный тип мышления. Этот последний вопрос подразумевает об­ращение к социальной психологии, которой Маннгейм не занимался систематически.

Наиболее серьезный недостаток аналитического подхода Дюркгей-ма заключается именно в его некритическом восприятии наивной тео-

⁶⁰ Ср. с: Weber M., Gesammehe Aufsaetze zur Wissenschaftslehre, ss. 166—170. — При­
меч. автора.

⁶¹ Этот аспект теории Маннгейма подробно рассматривается в следующей гла-
^ве- — Примеч. автора.

рии соответствия, согласно которой категории мышления «отражают» определенные черты групповой организации. Он утверждал, например, что «в Австралии и Северной Америке существуют общества, в кото­рых пространство воспринимается как огромный круг, потому что их лагерь имеет форму круга... социальная организация стала моделью для пространственной организации и в то же время ее воспроизведением»⁶². Аналогичным образом общее понятие времени выводится из специ­фических временных единиц, дифференцирующихся благодаря соци­альной деятельности (церемониям, пирам, ритуалам)⁶³. Категория клас­са и способы классификации, включающие понятие иерархии, выводятся из социального группирования и стратификации. Затем эти социальные категории «проектируются в нашу концепцию нового мира»⁶⁴. В итоге категории «выражают» различные аспекты социальной упорядоченно­сти⁶⁵. Социология познания Дюркгейма страдает от того, что он чуж­дается социальной психологии.

Для Шелера наиболее важным отношением между идеями и эк­зистенциальными факторами является взаимодействие. Идеи взаи­модействуют с экзистенциальными факторами, которые действуют в качестве селективных факторов, содействующих или препятствующих тому, чтобы потенциальные идеи получили действительное выраже­ние. Экзистенциальные факторы не «создают» и не «определяют» со­держание идей; они просто отвечают за различие между возможнос­тью и действительностью; они затрудняют, замедляют или ускоряют актуализацию потенциальных идей. Вводя образ, напоминающий ги­потетического демона Клерка Максвелла, Шелер утверждает: «Оп­ределенным образом и в определенном порядке экзистенциальные факторы открывают и затворяют заслонки для потока идей». Эта формулировка, которая приписывает экзистенциальным факторам функцию выбора из автономного царства идей, согласно Шелеру, является тем основополагающим тезисом, с которым согласны та­кие теоретики (чьи мнения по всем остальным вопросам расходят­ся), как Дильтей, Трельч, Макс Вебер и он сам⁶⁶. Шелер оперирует также понятием «структурной идентичности», которое, с одной сто­роны, относится к общим предпосылкам знания или мнения, а с дру­гой — к общим предпосылкам социальной, экономической или по­литической структуры⁶⁷. Так, возникновение в шестнадцатом столе-

⁶² Durkheim, Elementary Forms..., pp. 11—12. — Примеч. автора. ° Ibid., pp. 10—11. — Примеч. автора.

⁶⁴ Ibid., pp. 148. — Примеч. автора.

⁶⁵ Ibid., p. 440. — Примеч. автора.

⁶⁶ Scheler. Die Wissensformen..., p. 32. — Примеч. автора.

⁶⁷ Ibid., p. 56. — Примеч. автора.

тии механистического мышления, которое стало доминировать над предшествующим ему организмическом мышлением, неотделимо от нового индивидуализма, зарождающегося господства машин и ме­ханизмов над ручным трудом, начавшегося разложения общин и воз­никновения общества, товарно-рыночного производства, появления в этосе западного общества принципа конкуренции и т.д. Понима­ние научного исследования как бесконечного процесса, благодаря которому можно аккумулировать большой запас знаний, необхо­димых для практического применения, и полный отход этой на­уки от теологии и философии были невозможны без появления но­вого принципа — бесконечного пополнения свойств современного капитализма⁶⁸.

Обсуждая подобные примеры структурной идентичности, Шелер не считает первичной ни социально-экономическую сферу, ни сферу познания. Скорее они обе детерминируются структурой импульсов, исходящих из элиты, тесно связанной с господствующим этосом. Эту мысль Шелер считает одним из наиболее важных положений в дан­ной области. Таким образом, современная технология — это не про­сто применение чистой науки, основанной на наблюдении, логике и математике. В гораздо большей степени она является результатом ори­ентации на господство над природой, которая определяет как цели, так и концептуальную структуру научного мышления. Эта ориента­ция по большей части только подразумевается, и ее не нужно смеши­вать с личными мотивами ученых.

Благодаря понятию структурной идентичности Шелер близко под­ходит к понятию интеграции культуры, или смыслового контекста (Sinnzusammenhang). Оно соответствует концепции «системы куль­турных значений» Сорокина, включающей в себя идентичность ос­новополагающих принципов и ценностей, которые пронизывают все ее составные части; эта система отличается от «каузальной систе­мы», включающей взаимосвязь и взаимозависимость частей⁶⁹. Сде­ланный Сорокиным обзор критериев истины, онтологии, метафи­зики, научно-технологической продукции и т.д. не только заверша­ет конструирование различных типов культуры, но и обнаруживает явную тенденцию к их смысловой интеграции с господствующей культурой.

Сорокин смело взялся за решение следующей проблемы: каким образом можно определить, до какого уровня доходит процесс интег­рации. Несмотря на свои ядовитые комментарии по поводу роли ста­тистиков в наш сенсативный век, он признает, что исследование сте-

⁶⁸ Ibid., 25; cf. 482-484. - Примеч. автора. Sorokin, Social and Cultural Dynamics, IV, Chap. 1, 1, Chap. 1. — Примеч. автора.

пени или уровня интеграции с необходимостью подразумевает неко­торую статистическую систему измерения. Соответственно он создал количественные показатели, характеризующие различные произведе­ния и их авторов в каждый период времени, разложил их по соответ­ствующим категориям и тем самым установил сравнительную частоту (и влияние) различных систем мышления. Каковы бы ни были техни­ческие оценки достоверности и надежности этой культурологической статистики, он прямо признал существование проблемы, которую про­смотрели многие исследователи интеграции (или смыслового контек­ста) культуры, а именно проблемы приблизительного уровня или сте­пени такой интеграции. Более того, с помощью этих статистических расчетов он открыто обосновывает свои эмпирические умозаключе­ния⁷⁰. А эти умозаключения снова подтверждают, что его подход по­зволяет констатировать проблему связей между экзистенциальным ба­зисом и познанием, но не приводит к ее решению. Приведем пример. «Эмпиризм» определяется как типичная сенсативная система исти­ны. Последние пять столетий, в особенности прошлый век, представ­ляют собой «по преимуществу сенсативную культуру»⁷¹. Однако даже при таком приливе сенсативной культуры, как свидетельствуют ста­тистические индексы Сорокина, только приблизительно 53% влия­тельных произведений относятся к области «эмпиризма». А на более ранних стадиях развития этой сенсативной культуры (конец XVI — середина XVII вв.) индексы эмпиризма соответственно ниже, чем ин­дексы рационализма (который скорее всего ассоциируется с идеали­стической, а не с эмпирической культурой)⁷². Цель этих заметок со­стоит не в том, чтобы усомниться, совпадают ли выводы Сорокина с его статистическими данными, и, следовательно, не в том, чтобы за­даваться вопросом: почему, располагая этими данными, он говорит, что в XVI—XVII вв. доминирующей является «сенсативная система истины». Скорее она состоит в том, чтобы указать: даже сам Сорокин исходит из того, что всеобъемлющие характеристики исторических

⁷⁰ Несмотря на основополагающее значение этих статистических выкладок для
своих эмпирических открытий, Сорокин занимает по отношению к ним любопыт­
ную двойственную позицию, похожую на позицию по отношению к эксперименту,
приписываемую Ньютону: он стремится сделать свои основные выводы понятны­
ми и убедить невежд. Отметим, что Сорокин одобрительно отнесся к замечанию
Паркса, который считал, что его статистические расчеты — это просто уступка гос­
подствующему сенсативному менталитету и что «они получат то, чего хотят»
(Sorokin, Socioculturat Causality, Space, Time, 95n.). Амбивалентность Сорокина —
следствие его попыток интегрировать совершенно разные «системы истины». — При­
меч. автора.

⁷¹ Sorokin, Social and Cultural Dynamics, II, p. 51. — Примеч. автора.

⁷² Ibid., II, p. 30. — Примеч. автора.

типов культуры составляют только первый шаг, за которым должен последовать анализ отклонений от основных тенденций данной куль­туры. Как только вводится понятие степени интеграции, типы зна­ния, не интегрирующиеся с господствующими тенденциями, больше нельзя рассматривать как простые конгломераты или считать их слу­чайными. Их социальный базис должен быть установлен с помощью такого метода, который нельзя создать на основе теории эманации.

Основополагающим понятием, которое позволяет дифференци­ровать обобщения, относящиеся к мышлению и познанию всего об­щества или культуры в целом, является понятие «аудитории», или «публики», — то, что Знанецкий называет «социальным кругом». Уче­ные ориентируются не только на свои данные и не на все общество в целом, но на особые сегменты этого общества с их особыми требова­ниями, критериями достоверности, значимости познания, с постанов­кой уместных, относящихся к делу проблем, и т.д. Именно благодаря своему восприятию этих требований и ожиданий конкретных аудито­рий, которые можно эффективно разместить в социальной структуре, исследователи организуют свою собственную работу, определяют свои данные, составляют свое мнение о проблемах. Следовательно, чем силь­нее дифференцировано общество, чем шире круг таких эффективных аудиторий, тем разнообразнее интересы ученых, концептуальные фор­мулировки и процедуры, определяющие цели познания. Связывая каж­дую из этих типологически определенных аудиторий с ее отличитель­ным социальным положением, мы получаем возможность обеспечить научно-социологическое объяснение изменчивости и противоречи­вости мышления в обществе; теория эманации упускает из виду эту проблему. Таким образом, английские и французские ученые семнад­цатого века, организованные в новоучрежденные научные общества, сами обращались к такой аудитории, которая резко отличалась от аудитории ученых, оставшихся исключительно в университетах. На­правленность их усилий в сторону «простого, здравомыслящего, эм­пирического» исследования специальных технических и научных про­блем сильно отличалась от умозрительной, не связанной с экспери­ментом направленности работы университетских ученых. Изучение такого многообразия эффективных аудиторий, исследование их от­личительных критериев значимого и достоверного познания", соот­несение этих критериев и этого многообразия с их положением в об­ществе, исследование социально-психологических процессов, бла-