Повествование двенадцатое

Черный, как смоль, красивый могучий жеребец несся во весь опор по лесной тропе, покрытой молодой травой вперемежку с прошлогодними гнилыми листьями. С его морды слетали хлопья пены, попадая на вороную гриву, развевающуюся в урагане стремительной скачки. Тщетно стараясь убежать от хлестких ударов плетки, раз за разом ложащихся на его бока, конь заходился в неистовом галопе. Его ловкий наездник, высокий немец скандинавского происхождения, в кожаной кирасе, черных шароварах и алых сапогах, пригнулся к самой шее своего скакуна, двигаясь с ним в едином ритме, словно врос в бегущее животное. Он даже был одной с ним масти, ведь его вороные волосы были почти неотличимы от конской гривы. И тоже был красив и могуч. Да и глаза наездника были также безумны и налиты кровью.

Вслед за лихим всадником, с трудом поспевая за бешеным ритмом, скакал его отряд. Всего на лесной тропе их было около тридцати. Все они были чем-то неуловимо похожи. То ли предчувствием дикого пьянящего веселья, которое светилось в их глазах, то ли запахом скорой расправы, щекотавшим их ноздри. Но была и одна явная примета, указывающая на то, что они связаны одной клятвой, и клятва эта замешана на крови. На седле каждого из них виднелись скрещенные метлы, увенчанные отрубленной собачьей головой. Любой, кто встретил бы их в этом весеннем лесу, мог бы поклясться, что мимо него на полном скаку пронеслась сама смерть.

Отряд опричников во главе с их командиром Орном, что прибыл из далекой немецкой земли в услужение русскому царю, ворвался в Осташково со стороны реки Копытенки. В селе началась паника, ведь от одних рассказов про зверства «псов государевых» волосы вставали дыбом. Те, кто попадал под их карающую руку, молился о легкой смерти от удара саблей. Да и петля была желанным исходом, спасающим от смерти на колу, четвертования или от разрыва лошадьми. Случалось, что верные слуги царя жгли заживо целые семьи, со стариками и малыми детьми, сперва искусно вспарывая животы и отрубая пальцы.

Но в тот день Высшие Силы были милостивы к крепостным обитателям Осташкова. С шашками наголо, пересвистываясь и улюлюкая, опричники Орна проскакали мимо насмерть перепуганных крестьян. Они спешили к барскому дому. Их целью был владелец поместья и все, кто имел к нему какое-либо отношение, от членов семьи до последнего слуги.

Когда всадники достигли пределов боярского дома, невинная кровь хлынула тугой струей, до краев наполняя чашу родового имения боярина Сатина. Как только первая отрубленная на скаку голова покатилась, подпрыгивая, по пыльному двору, оставив позади себя дрыгающее ногами тело, двор боярского дома в селе Осташково услышал то, что боялись тогда услышать все дворы на Руси, где бы они ни находились и кому бы ни принадлежали.

- Да будет исполнена воля государева! - протрубил зычный бас, возвышаясь над истошным звучанием резни, соединившим в себе вопли ужаса, мольбы о спасении и просьбы о пощаде, предсмертные хрипы умирающих, детский плач, конский топот и ржание, хохочущий гогот убийц и шелестящий свистов клинков.

- Смерть изменникам! - на все лады отзывались ему голоса в разных сторонах двора. Опытные каратели действовали четко, преграждая жертвам пути к бегству. И в то же время, вынуждая их бежать в ту сторону, где их ждет острая сабельная сталь, зажатая в беспощадных сноровистых руках. Приглушенные удары голов, падающих на землю, перекликались с фырканьем лошадей, привычных к человечьей крови. Не прошло и минуты, как подворье, состоящее из барского дома и нескольких второстепенных построек, стало утихать, наполняясь обезглавленными телами.

Но вдруг адский вопль прорезал двор, где плавно затихала бойня. Это рукодельница Алевтина, мечущаяся по двору в поисках спасения, увернулась от всадника, обрушившегося на нее сверху, со скачущей лошади. Да так неудачно у нее это получилось, что вместо того, чтобы разом потерять голову, она сперва потеряла руку, отрубленную чуть ниже локтя. Истошно крича, она закружилась вокруг себя, пытаясь схватиться уцелевшей рукой за обрубок, щедро смачивающий двор кровью.

- Не тронь девку, Порфирий! Пущай она нам сперва спляшет! - прокричал кто-то из опричников. Остальные задорно захохотали в ответ.

- Негожую православному человеку забаву отыскали, - прогрохотал тот самый бас, что говорил о воле государевой, когда слетела с плеч первая голова. Бас принадлежал круглому пузатому опричнику с седой окладистой бородой, что был старше остальных. Пришпорив коня, он направился к Алевтине. Поравнявшись с рукодельницей, уверенным красивым движением обезглавил ее, затем победно поднял голову с раскрытым ртом, насадив на острие сабли. Такую молодецкую удаль отряд встретил одобрительным гулом.

Сегодняшний набег не дарил им должного веселья, ведь обходился без «красного петуха». Нещадно убивая обитателей опального Осташково по приказу самого царя, они не смели тронуть имущество и крепостных, живущих в селе и работавших на землях. А все потому, что имение было даровано государем их командиру.

Такая щедрость самодержца имела причину явную и причину скрытую. Орн усердно служил кровавому русскому царю, исполняя самые зверские приговоры среди всех, что доводилось вершить опричникам. А скрытая причина этого дара была ведома лишь Грозному, да кровавый пес его Скуратов догадывался, за что Орну такие дары. Дело в том, что немец был чернокнижником, хотя особо этого и не афишировал. В Христа не веровал, поклоняясь рогатому и скандинавским языческим духам. Да к тому же духам злобным, коих и сами бесстрашные викинги изрядно побаивались, а их потомки старались не вспоминать. Да и в холодную темную Русь из просвещенной Европы он сбежал, главным образом, потому, что опасался инквизиции, которая давно заготовила для него несколько вязанок отменного сухого хвороста.

Даруя Орну Осташково, считавшееся местом болотистым, для житья не благополучным, Иоанн Васильевич хотел, чтобы логово колдуна находилось как можно дальше от стольного града.

Пока основная часть отряда «псов государевых» вершила казнь во дворе, Орн с пятеркой отборных живодеров орудовали в боярском доме. Из него доносились истошные крики, быстро тонущие в звуках предсмертных конвульсий. Когда потеха на подворье была еще в самом разгаре, Орн, распахнув пинком дверь жилища Сатиных, появился на крыльце.

Было сразу заметно, что немец не испытывает того дьявольского веселья, которым он обычно упивался во время налетов. Он тяжело дышал, то ли от усердной работы во славу своего иноземного царя, то ли от бешеной злобы, лихо отплясывающей на его резком скуластом лице. Был он бледен, зеленые глаза беспокойно рыскали в поисках жертвы. Черные длинные волосы опричника, щедро политые чужой кровью, спутались и прилипли ко лбу, испачкав его красным людским соком. Редкая рыжая борода с проседью спуталась, торча в разные стороны, а причудливый серебряный медальон с кровавыми рубинами, висевший поверх кожаных доспехов на массивной цепи, был закинут на плечо. Одна рука его оставалась протянутой в дверной проем, из которого слышались плачущие бормотания. Широко шагнув вниз с крыльца, Орн вытащил из дома старосту Мартына, держа его за длинную седую бороду, розоватую от крови. Лицо его было разбито настолько, что узнать его было не просто.

- Чай, никак староста пожаловал, - хищно протянул кто-то из опричников в предчувствии скорой расправы. Некоторые мясники из отряда Орна в прошлом были «лихими людьми» - разбойниками, ушедшие в леса из-под крепостного ярма. К старостам у них было особое отношение. А потому тем редко удавалось умереть быстрой смертью.

- Сей паскуда - мой, его порешить не велю! - с грубым акцентом рявкнул Орн. Наклонившись к Мартыну, он приподнял его за бороду и, приставив к горлу тонкий обоюдоострый стилет, спросил:

- Живота не погублю, коль ответствуешь, куда боярин подался, Алексеем Сатиным нареченный. Волю дарую, коль заарканю собаку. Разумеешь?

- Разумею, боярин. Истинно, всем, об чем ведаю, об том и ты ведать станешь, Христом богом клянусь! - плаксиво зашепелявил староста, шамкая осколками выбитых зубов. - Не губи живота, не убий!

- Глаголь, пес презренный! - встряхнул его за бороду опричник.

- Боярин, как проведал, что опричнина в селе, так на коня вскочил и был таков.

- Один?

- Да.

- При суме был, али как есть?

- При суме.

- Куда в сей земли податься мог, разумеешь?

- Не могу знати, боярин, не погуби! - завизжал Мартын, пытаясь упасть немцу в ноги. Тот занес над ним стилет, крикнув:

- Ответ держи, скотина! Где на земли сей схорониться возможно?

- Место тут гиблое, болота проклятые округ. В прежний год пять душ крестьян сгинули, а они, почитай, с малых лет тут обретаются. Токма единой тропой в лесу схорониться возможно. По праву сторону от пашни, что вона в тех пределах. А от тропы той болото, кое надобно левой стороной пройти, да вправо на тропу. По оной возможно до дороги прибыти. Разумею, в те края боярин и направился.

Бросив старосту, Орн гаркнул:

- Емеля, Никодим, Сташка, Демьян, да Митька Резвый, со мною, в погоню! Миколка! Этот паскуда под замок, до моего веления.

И зашипев что-то на немецком, вскочил на коня. С пронзительным посвистом, заглушающим топот копыт, шесть всадников ринулись из ворот в погоню за Сатиным.

Надо сказать, что как только Алексей Алексеевич получил известие о том, что Адашев взят под стражу и закован в кандалы в крепости Дерпт, он сразу же отправил детей и жену с обозом и несколькими верными людьми в потаенную избу в глухой деревни, в тридцати верстах от Козельска. Не на шутку страшась царской опалы, он все же надеялся, что его заслуги смягчат государя и до опричнины дело не дойдет. Однако держал коня наготове, сложил золото, серебро, жемчуг и камни, что были нажиты за долгие годы, в надежный сундучок. Тайник, где можно было уберечь сокровища, он подготовил давно, памятуя о непостоянстве царской милости, что в мгновение ока могла обернуться жестокой опалой.

Заслышав опричников, въехавших в Осташково, благо ветер дул со стороны села, он тут же бросился прочь, прихватив все свое богатство. Скача мимо той самой пашни, о которой говорила ему в саду богомолица, он с горечью вспомнил ее слова. «Эх, Алешка, Алешка… Борода бела, что снег, а ума не нажил, токмо гордыню. Богомолице, что вещуньей слывет, не внемлил, старый пень. А ведь мог бы и отвести лихо, коли пашни пахать бы не стал. Гордец непотребный!». Подумав так, стал беспрерывно читать «Отче наш» и «Богородице», подгоняя коня и мысленно крестясь.

В те минуты погоня еще и не началась. У Сатина была изрядная фора, и он с облегчением понимал это. Лесом, по тропинке, причудливо петляющей меж болот, намеревался он выехать из Осташкова в соседние владения, на окраине которых был у него человек, немало обязанный ему в прежние годы. А там… Оставалось только справить подводу с каким-нибудь дрянным товаром и купеческую одежу. А после – пробираться в Козельск, к семье.

Пустившись в погоню, Орн понимал, что Сатин уже не близко, да к тому же в топких болотистых лесах, которые он, худо-бедно, но знал. Любой другой скорее остановил бы погоню, побоявшись сгинуть в болотах, жадных до душ незнакомцев, случайно попавших в эти края. Но Орн продолжал пришпоривать коня, увлекая за собой в глубь опасного леса своих соратников. Сжимая висящий на груди медальон, он молился Люциферу и еще целому сонму скандинавских демонов, которые помогли викингам завоевать обширные земли много веков назад. Сейчас потомки рогатых варваров молились Христу и его святым. Стало быть, демоны остались без просящих, скучая без дела. А значит, они обязательно услышат его, протянув свою когтистую лапу. Да и Люцифер, получивший от него немало христианской крови на свой алтарь, не должен был отвернуться от верного немца. А потому Орн, смеясь над своим страхом, все дальше вторгался в самые опасные пределы своих новых владений.

Меж тем тропинка становилась уже, а едкий болотный запах перерастал в зловоние. Да к тому же дело близилось к закату, хотя до настоящей темноты было еще далеко. Отряд перешел на шаг. Лошади заметно нервничали, несмело ступая по тропе, которая уходила за раскидистые кусты, причудливо изгибаясь. За ними она ныряла в широкое болото, от которого веяло верной гибелью.

Опричники остановились, выжидающе глядя на своего командира. Его конь тянул ноздрями болотную вонь, перетаптываясь и встряхивая гривой.

- Шесты рубите! - бросил им через плечо Орн, спешившись и взяв жеребца под узды. Кое-кто из отряда перекрестился, с ужасом представляя, как пойдут они в топкую пузырящуюся трясину. Когда застучали топоры, срубавшие молодые деревца, немец резко вскрикнул:

- Тихо всем!

Опричники замерли. Лишь фыркали лошади, да ветер скрипел стволами деревьев. Орн взялся за медальон и закрыл глаза, простояв так с минуту. Резко обернувшись к застывшему отряду, он спросил:

- Чуете?

И снова замер. Дородный хлопец Емеля, что был из беглых монахов, боязливо тронул его за рукав.

- Сдается, лошадь, - прошептал он. Орн довольно кивнул, облизал палец и выставил его вперед, определяя направление ветра. Чуть повернувшись, он снова прислушался.

- Там! - прошипел он, указывая в сторону от болота, и вскочил на коня.

Тревожное напряжение на лицах опричников сменилось облегчением. Они резво оседлали коней и поехали за Орном, который искал объездную тропу, не выпуская из руки медальон. Колдовство ли ему помогло, или просто удача была на его стороне, но они быстро нашли тропу, ведущую прямо туда, откуда ржание лошади слышалось уже совсем отчетливо.

Вскоре они уже стояли вокруг лошади, которая наполовину скрылась в смертельной жиже. Дергаясь всем телом, она панически ржала, запрокидывая голову вверх, словно прося небеса о спасении. На вязкой тропе, покрытой влажной землей, виднелись свежие следы сапог. Опричники пружинисто рванули вперед, словно нетерпеливые охотничьи псы, чующие скорую агонию жертвы.

Алексей Алексеевич Сатин бежал по болотистому лесу, прижав к себе холщевый мешок, сквозь брюхо которого выпирали грани тяжелого сундучка. Он не стал прятать часть сокровищ в тайнике, как хотел сделать это раньше. Когда лошадь споткнулась на скользкой тропке, съехав задними ногами в болото, он ясно понял, что больше в осташковский лес он никогда не вернется.

Надрываясь, что есть сил, он все еще старался бежать. Его немолодое грузное тело, обремененное большим животом и одышкой, не слушалось боярина, словно было в сговоре с преследователями. Удалая скачка, которая была ему явно не по годам, сильно вымотала его. А когда он побежал, то стало еще хуже. Пот заливал глаза, а сердце рвалось наружу, будто хотело само побежать вперед, оставив позади своего неповоротливого хозяина. На самом деле, он уже почти не бежал, тяжело шагая по склизкой тропинке. Оступившись, упал. Вскочив, понял, что не уверен, на правильном ли он пути. По его разумению, он давно должен был пройти опушку, от которой по кромке оврага потянется узкая дорожка. Она-то и выведет его прочь от болот, к спасению. Ужас разом объял его, а между кустов померещился силуэт старушки. Собрав остаток сил, Сатин, подгоняемый страхом, коловшим его прямо в сердце, попытался побежать. Но снова упал, а когда стал тяжело подниматься, тогда и услышал.

Это был звук погони. Он доносился прямо из-за спины, уверенно приближаясь. Боярин перекрестился. Хотел было свернуть с тропы, но, пометавшись из стороны в сторону, понял, что вокруг лишь трясина. Тогда Алексей Алексеевич признался себе, что пришла пора помирать. Да не просто, а долго и мучительно. Проклиная старуху, он вдруг представил, как станут опричники гулять да бесчинствовать на его деньги. Взглянув на мешок, он вынул из него сундучок и бросил в топь болота, вложив в бросок все свои силы.

Несколько мгновений спустя, он увидел черную лошадь, которая шла рысцой во главе отряда его убийц. И всадник, что был на ней верхом, показался ему сущим дьяволом. Упав на колени, он стал громко молиться, размашисто крестясь. Не успел он и в третий раз осенить себя крестным знамением, как был сбит с ног ударом сабельных ножен. В ту же секунду, краешек сундучка, еще торчащий из трясины неподалеку, навсегда скрылся от людских глаз.

Слабое сердце, измотанное неудачным бегством, оказало боярину Сатину неоценимую услугу. Когда Орн стал пытать его, не торопясь, терпеливо, со знанием дела, оно сначала бешенно колотилось. Потом начало стучать невпопад, потом прерывисто дернулось и встало. А после душа боярина взмыла над Осташково. И понеслась в сторону Козельска.

Раздосадованный Орн был вне себя от злобы. Выкрикивая что-то на немецком, он пнул случайно подвернувшегося Сташку. Выругавшись, теперь уже по-русски, приказал возвращаться. Но… Приказать было куда проще, чем вернуться.

Через час тщетных попыток напасть на нужную тропу, Орн понял, что они заблудились. Тем временем, начало темнеть. Послышались раскаты грома, предвещавшие грозу. Опричники были напуганы, хоть и старались держаться, как подобает бесстрашным «псам государевым». Орн сердито бормотал что-то на своем родном, сердито вглядываясь в сгущающиеся синие сумерки, накрывшие лес. Если бы его приближенные понимали немецкий, они бы услышали вот что. «Демоны прогневались на меня, Люцифер отвернулся. И немудрено. Мои жертвоприношения стали редкими. А в последний раз я принес в жертву какого-то блохастого волка. А ведь они не питаются жизнями тварей, только людскими. Может быть, демоны прогневались на меня, когда увидели этого проклятого волка? Да, так и есть. Надо загладить вину. В полнолуние я должен служить Люциферу мессу. И принести в дар моему Господину жизнь. Это будет дитя. Обязательно дитя!»

В тот момент, когда он решил, во что бы то ни стало исполнить ритуал, сверкнула яркая молния, причудливо осветив деревья. Приняв это за добрый знак, он схватился за медальон, прося о пощаде и умоляя рогатого вывести его из леса. За остальных он не просил, ведь они были христианами, хотя и формально.

Следующая молния была такой яркой, что лошади дернулись, испуганно заржав. Раскат грома, последовавший за ней, был настолько оглушительным, что казалось, будто взорвалось само небо. Лошадь Демьяна, протяжно заржав, круто встала на дыбы, вытянувшись почти вертикально. Не удержавшись на задних ногах в склизкой грязи, она с размаху рухнула назад на спину, подмяв под себя седока. И тут же вскочила вместе с оглушенным опричником, который висел, запутавшись ногой в стремени. Сташка, бывший ближе к Демьяну, пнул своего коня в бока, стараясь поймать под узды вскочившую лошадь. Да промахнулся, лишь сильнее испугав животное, бросившееся в густые сумерки, не разбирая дороги. Неся на себе бесчувственного всадника, голова которого безвольно билась об землю, она на полном скаку врезалась в густые кусты и остановилась.

Поймав трусливую кобылу, опричники вынули Демьяна из стремени. Опытный Никодим сразу все понял, лишь только ощупал голову товарища. Демьян был мертв. Череп его был проломлен.

- Истинно, братцы, лес сей бесовский! Демьяна за боярина забрал, - испуганно крестясь, сказал Стешка.

- Правда твоя! Бесовский, - загудели опричники, садясь в седла.

И лишь Орн ничего не сказал. Он был рад, что лес забрал эту жизнь. Теперь колдун был уверен, что скоро они выберутся из гиблого места. Поколдовав с огнивом, Никодим зажег факела и они двинулись дальше, броня гиблое место и прося заступничества у Богоматери.

Из леса они все-таки вышли. Правда, не все. Их главный кошмар этой ночи был еще впереди.