Повествование тринадцатое

Над Оптиной Пустынью раскинулся весенний вечер. Его неожиданная прохлада напоминала о том, что зима покинула этот край совсем недавно, чтоб вскоре вновь вернуться к его обитателям. Братия, призванная прозрачным колокольным звоном, стекалась на вечернюю службу со всех пределов Обители. Черные рясы монахов скрывали радости и горести прошлого, не позволяя им отвлекать священников от новой жизни. Некоторые из них так лихо прожили девяностые, что только под рясой и можно было спрятать те годы. Казалось бы, такая одежда просто создана для того, чтобы уничтожать индивидуальность, превращая сборище личностей в безликую толпу. Но если присмотреться внимательнее, то можно с удивлением обнаружить, что она ни в коем случае не вредит людской уникальности. Напротив, она подчеркивает ее. Как? Заставляет смотреть человеку в лицо. Больше смотреть просто некуда, ведь ряса монотонна и безлика. А когда вы смотрите в лицо человеку, в его глаза, которые есть зеркало души, то ловите малейшие изменения его мимики. Вот тогда вы, действительно, видите человека – уникальное и неповторимое творение Божие.

Среди множества этих творений в Оптиной Пустыни, идущих на вечернюю службу, одно выделялось особенно ярко. Все, кто видел его впервые, обязательно провожали взглядом этого канонического богатыря. Был он выше двух метров, а его лицо, покрытое шрамами, часть которых скрывала огненно-рыжая борода, являло собой образец русского северного типажа. Длинные седые волосы, собранные в тугой хвост, завершали образ былинного воителя.

Звали колоритного монаха отец Алексий. В миру – Алексей Игоревич Стрешнев. Ему было где-то около 35 лет, но, благодаря бороде и своим габаритам, выглядел он гораздо старше. В монахи постригся пять лет назад и за эти годы стал заметной личностью в Обители. И внешность здесь была ни при чем. Он виртуозно, сугубо интуитивно, находил единственно верные слова для каждого прихожанина, который обращался к нему за помощью. Дети фанатично обожали его, впитывая и обдумывая каждое слово пастыря. Однажды армянский католикос будучи в гостях у РПЦ, услышал его проповедь для детей. Когда отец Алексий закончил, иерарх долго молчал, явно о чем-то размышляя. Кто-то из свиты спросил его, о чем он так задумался, и католикос озадаченно ответил:

- Никак не могу понять… Простота проповеди этого монаха граничит с гениальностью? Или ее гениальность граничит с простотой?

Его дар проповедника восхищал и удивлял многих. А ведь до обители у него даже не было высшего гуманитарного образования. Да и рафинированным интеллектуалом он не был. Сам отец Алексий знал, из каких семян растут его проповеди, но никогда не говорил об этом.

До того, как стать монахом, отец Алексий был убийцей. К тому же относился к самой страшной их разновидности – к убийцам лицензированным. Звание, боевая задача, приказ – все эти фрмальности не дают человеку всецело осознать, что с ним произошло. Разум твердит тебе: «Ты отважный солдат, защищающий… (хорошо, если Родину, а не стоимость барреля Brent)». А животные инстинкты, замешанные на человеческом сострадании, табу и нормах морали, причитают паническим шепотом: «Парень, ты убил человека! Переступил такую черту, к которой даже подходить не надо. И повернуть судьбу вспять невозможно. Твоя жена спит с убийцей, убийца целует твоих детей. И что будет дальше?». Телевизор уверяет тебя, что ты герой. Да ты и сам это понимаешь. А приятель, случайно узнав о твоем прошлом и поняв, что ты лично, своими руками… Приятель бледнеет и прячет глаза. Ты для него – человек за чертой. Добрый, умный, ни в чем не виноватый… Но – другой. А хуже всего то, что этот конфликт … такой неявный, он глубоко внутри. Панический шепот не так просто услышать, а приятель и сам не всегда понимает, что ваши отношения изменились.

Все это может зреть и расти внутри человека всю жизнь. А может вырваться наружу, послав его в Макдональдс с помповым ружьем.

Отец Алексий хапнул войны с избытком. Первая чеченская кампания, грызня между абхазами и грузинами, гражданская война в Югославии. На его счету были десятки жизней. Он убивал в упор, с больших расстояний, ножом, руками, оптом и в розницу. И, так или иначе, спрашивал себя, кто же он такой? Герой или некто за гранью? А когда нашел ответ, ушел в монастырь – молиться за убитых им врагов, проповедовать детям, да удивлять заезжих армян. Ушел в другую жизнь, где про убийство все однозначно ясно. За прошедшие пять лет монашества, он лишь пару раз покидал пределы Обители, с опаской и ненадолго возвращаясь в прежний мир.

Однако все в этой жизни меняется, хотя порой и незаметно. Случилось так, что в один из нелегких, но светлых дней своей монастырской жизни, отец Алексий повидался с родным старшим братом Серегой. Монах был бы безмерно счастлив обнять его, вдыхая почти забытый запах родного человека. Но саудовский снайпер, что был на заработках в Чечне, раз и навсегда избавил их от такой возможности. Удалось лишь поговорить.

Монаху снилось, что он раздает послушникам строительный инструмент, ведь братия своими силами реставрировала часовню в Обители. И вдруг в одном из послушников он узнал брата. Тот слегка постарел, словно продолжал жить где-то рядом обычной земной жизнью.

- Братишка пожаловал! Вот так радость негаданная! - расплылся Алексий в счастливой улыбке. Отдавая Сережке мастерок и ведро, он отчетливо понял, что спит.

- Привет, хулиган! Как жизнь праведная?

- Да какая ж она праведная? Грешники мы, потому и в монастыре. Ты как? Счастлив? Нашел свой покой?

- Какой покой? Ты о чем? У меня же младший брат есть! Не было с ним никогда никакого покоя. То фломастеры утащит, то учебники казенные разрисует под хохлому, то зубы оставит на дискотеке.

Монах тепло рассмеялись.

- Серега, да брось ты! Вечно мне теперь эти фломастеры вспоминать будешь? Господь велел прощать. Слышал что-нибудь об этом?

- Ему хорошо велеть! Ты у него фломастеры не таскал.

- Богохульник ты окаянный, - шутливо погрозил он Сережке кулаком.

- Он бы это так не воспринял, - предельно серьезно сказал брат.

Поняв, что он имеет виду, святой отец замер, стараясь справиться с нахлынувшим волнением.

- Да? - только и смог сказать он.

- Точно тебе говорю. Он добрый, это правда. И с чувством юмора у него все отлично.

- Сережа, - дрожащим голосом протянул Лешка. - А ты… нет, то есть он… он…

- Да, он нас любит, - помог ему брат, безошибочно услышав непроизнесенный вопрос. - Он от нас, конечно, мягко говоря, не в восторге. Не нравимся мы ему. А любить – любит.

- Не нравится? Ну, не мудрено. А что больше всего не нравится? А, братишка?

- Однако ж, вопросы у тебя, отец Алексий! Это ты у Него спроси. Не понимает Он нас, вот что… Причем, частенько.

- Ты что, Сереж? Как это, не понимает? Он же Создатель!

- Эх, Леха…Наверное, потому и не нравимся, что он Создатель, а понять не может.

- Серега, слушай, - вдруг заполошно затараторил святой отец. - Сон всего несколько секунд снится, я в любой момент проснусь. А мне очень надо… Ты пример привести можешь, как он нас не понимает, а?

- Пример, говоришь… Только учти, по своему разумению скажу. Если я помер, это еще не значит, что Божьи помыслы вижу. Пример, значит… Ну, вот ты – монах. Воин Христов, так?

Лешка поспешно кивнул.

- Должен за Божье дело бороться. Каждый день, по крупице. При любой возможности. И вокруг тебя бушует современный российский социум, где этих возможностей много, даже слишком. А ты, отец Алексий, уже пять лет сидишь за стенами монастыря, где все очень правильно и благополучно. Я, Лешка, не Господь. И уверен также, как в том, что я не Господь, что Ему это тяжело понять. Вернее, понять-то просто… Принять тяжело.

- Так ведь… - робко попытался возразить отец Алексий, но брат перебил его, на правах старшего.

- Ты только не думай, что я тебя обвиняю, вот уж точно нет! Такая работа, которую ты наедине с собой провернул, далеко не каждому под силу. Это просто пример. Может, не очень удачный. Я знаю, что у тебя паства, что малышам слово Его несешь. Так что не принимай на свой счет, ладно?

- Ага, ладно, - торопливо ответил Лешка, собираясь тут же задать еще один вопрос. Но брат опять перебил его.

- И вот еще что, Леха. Ты бы хоть сана своего постеснялся, что ли… Ведь стыдоба, хоть жмурься!

- Что такое случилось? - недоуменно и чуть испуганно спросил священник.

- Да ты себя послушай, отче! Сон, мол, всего несколько секунд снится. Ты бы еще сказал, что это ученые доказали. Сколько Ему надо, столько твой сон и будет сниться. Я, мол, в любой момент могу проснуться. Когда Ему угодно будет, тогда и проснешься. Леха, ты ж священник истинный, а не служитель культа!

- Ну, я ж говорю – грешник. А ты про жизнь праведную… Истинно верую, и вера всегда со мной рядом. А должна быть внутри меня, - грустно ответил Алексей.

- Если ты это понимаешь, значит – обязательно будет.

Монах почувствовал, что брат собирается уходить. Бессильные слезы стали подбираться к горлу, приноравливаясь ухватиться покрепче.

- Отец вчера елку выкинул, что с Нового Года стоит, а ведь март заканчивается, - неожиданно сказал Серега.

- Обычное дело, всегда так было, - настороженно отозвался Лешка.

- Ну, да, ты прав. Но есть нюанс. Папа чуть выпивши был. Елку прямо в помойку и выкинул. Вместе с кадкой. Кадку эту мамуля очень любила.

- Ходил на помойку-то?

- А как же! Елка на месте. Правда, без кадки.

- Чем закончилось?

- Разосрались в дым, как малые дети.

- Да помирятся, - уверенно успокаивал Леха себя и брата.

- Больше сорока лет вместе. И сдалась матушке это кадка, чтоб ее…

- Ладно, Лешка… Пойду я, брат. Пора уже.

- Серега, я тебя умоляю! Приходи еще, а?

- Приду, раз зовешь. Береги себя, отче, - с незаметной крапинкой иронии сказал покойник, повернулся и пошел. Обыденно так, без потусторонних фокусов, будто и не умирал.

Пройдя несколько шагов, остановился, легонько шлепнув себя рукой по лбу. Весело ухмыльнувшись, стал возвращаться к брату, который провожал его своими синими мокрыми глазами. Быстро подойдя к отцу Алексию, сунул ему в руку мастерок.

- Мне он там не нужен, - сказал Серега, слегка улыбнувшись. - А инструмент-то, поди, казенный. Смотри, ведро не потеряй, простофиля…- И очень серьезно, добавил. -С кадкой придумай чего-нибудь, лады? Ты ж Воин Христов.

Резво прибавив шагу, он стал быстро удаляться, что-то бормоча себе под нос. Лешка смог разобрать только ворчливое «сон у него, видите ли, длится несколько секунд».

На душе у монаха вдруг стало тепло и радостно, отчего улыбка сама появилась на его спящем лице. С ней и проснулся.