М.Ю. Михеев

(Москва, m-miheev@rambler.ru)

ПОЭТИКА ПЛАТОНОВА ПОЗДНЕГО ПЕРИОДА («ВОЗВРАЩЕНИЕ» 1946-1951): НЕДОГОВОРЕННОСТЬ И НАМЕК

Рассказ Андрея Платонова под названием «Возвращение» при жизни не публиковался, в 1946 г., за 5 лет до смерти писателя, появился первый вариант – «Семья Иванова», подвернутый жестокой критике со стороны тогдашних бесспорных авторитетов советской литературы А.Фадеева и В.Ермилова^[29], после чего автор доработал его, дав рассказу иное название^[30]. При этом неверно считать, что Платонов пошел на уступки критикам, скорее даже напротив, в чем-то он усилил именно те стороны, за которые его ругали^[31].

Достаточно хорошо известны, уже описаны такие характерные приемы платоновского письма, как использование грамматической, стилистической неправильности, неоднозначность, введение шероховатостей в свой язык, имитация детской речи, так называемые «сращения смысла», «спрямления», когда в едином синтаксическом выражении, отступающем от правил языковой сочетаемости, как бы сконденсированы сразу несколько смыслов, заимствованных из разных фразеологических оборотов. Это поэтика анаколуфа, характеризующая зрелого писателя, видна и в позднем творчестве, но к ней добавляются новые черты, которых раньше не было или которые проявлялись в меньшей степени. Кроме неоднозначности, сдваивания значений, Платонов все чаще включает в свой текст чужое слово, чужую речь, а также намек.

Уже в первой фразе рассказа встречаем выражение, стилистически отмеченное как канцелярский оборот, но в непривычной форме, с нарушением грамматического вида: Алексей Алексеевич Иванов, гвардии капитан, убывал из армии по демобилизации ^[32]. Комментарий И.А. Спиридоновой: “Форма официального документа, военного приказа, предполагает использование глагола совершенного вида «убыть», который означает: «выбыть из состава чего-л. (вслед­ствие увольнения, отпуска, смерти и т.п.)» (Словарь русскогоязыка: В 4 т. Т. 4. М., 1988. С. 447). Платонов меняет вид гла­гола на несовершенный и получает эффект длящегося, незавер­шенного действия-процесса («убывал», «убывающий»), напол­ненного не только внешним (социальным), но и внутренним (психологическим) содержанием и чреватого разными драматическими возможностями. Таким образом, первое предложение аккумулирует в себе не только содержание начальных эпизодов рассказа (проводы Иванова в воинской части и его отъезд домой), но содержание всего произведения, его сюжетный нерв и проблематику.” – Напрашивается как бы и такой, привходящий смысл: <будто вся армия могла почувствовать убыль такого своего члена или звена, как один капитан Иванов>^[33]. В окончательной версии рассказа в этом же абзаце появляется как бы еще дополнительно «кольцующее» этот неологизм причастие – убывающий. Именно таково построение текста – с парными «перекличками» наиболее важных по содержанию ключевых слов в рассказе. Здесь череда повторов, лексических перекличек в мотивах, оказывается отработанной до совершенства^[34]. А вот обычный у Платонова силлепсис (Нонака), из второй фразы рассказа:. ..Иванова проводили, как и быть должно, с со­жалением, с любовью, уважением, с музыкой и вином. – Последние два слагаемые добавлены тут в сочинительную конструкцию как бы противозаконно, так же как незаконно само упоминание этих запретных в соцреализме сюжетов – выпивки и особенно супружеских измен. Или обычные платоновские неловкости речи, недоговоренности авторского описания, порождающие новые смыслы при взаимодействии вне непосредственного синтаксического подчинения, при описании героини, также из начала рассказа: Маша была миловидна, проста душою и добра своими большими рабочими руками и здоровым, молодым телом. – Что такое «была добра руками или телом»? – Не очень понятно (ведь герой только смотрит на нее). Может быть, у девушки были большие, как говорится в просторечии, «добрые», руки? На заднем фоне тут как будто сквозят, неясно просвечивая, следующие смыслы: <она была простодушна>, <добродушна>, <с большим, ладным (или плотно сбитым?) телом> или даже?-<она не слишком жалела свое тело>. Или вот, уже почти в конце рассказа, в окончательной версии, Платонов заменяет стилистически нейтральное слово – маркированным, неправильным, передающим скорее речь самого героя, Иванова, чем авторскую: Он вошел в тамбур вагона и остался в нем, чтобы, когда поезд пойдет, посмотреть в последний раз на не­большой город, где он жил до войны, где у него рожались дети... – что вставлено вместо прежнего, в журнальном варианте:. ..у него родились дети. – Дело в том, что платоновский капитан Иванов – и сам, по сути дела, ребенок. Так же точно мог бы сказать его сын: да он так и говорит. Вот Петрушка подхватывает отцовское слово, обращаясь к плачущим матери и сестре: Чего вы все?.. Настроеньем заболели … – это почти сразу после произнесенного отцом: Так, значит, в общем ничего, говоришь, настроение здесь было у вас? – Но и само употребленное отцом словцо тоже не собственное, а заимствовано – из чужой речи, из армейской жизни, как бы из стандартного обращения командира к своим солдатам, для ободрения: «Ну, как настроение, бойцы?», или может быть, из официальной газетной риторики, где в контексте осуждения часто упоминались в то время чьи-то «упаднические настроения».

Автор пользуется и таким описанным уже приемом, который можно назвать «неоправданно-широким увеличением перспективы»: так, у него говорится, что в окружающей героев осенней природе было уныло и гру­стно в этот час. Поезд, который должен отсюда увезти до­мой Машу и Иванова, находился неизвестно где в сером пространстве (последнее обстоятельство добавлено в позднейшей редакции). Здесь вводится повторное упоминание мотива. Но смысл неопределенного, как бы безразмерного пространства усилен, подчеркнут еще и введением третьего по счету компонента (также в последующей редакции рассказа) – определения героини, попутчицы Иванова, как дочери пространщика (служащего в бане).

Кроме обычных платоновских неоднозначностей типа рассмотренных выше, совмещений нескольких значений, кроме интерференции различных точек зрения (автора, героев, различных «сторонних» голосов), кроме расширения перспективы события, как бы уводящей в бесконечность пространства, в этом рассказе Платонов пользуется еще намеком, недосказанностью, или подтекстом, что для прежних его произведений было не так характерно. В целом подтекст возникает в тех случаях, когда происходящее «на глазах» читателя, на сюжетном уровне, не проговорено буквально – ни словами автора, ни в прямой или косвенной речи кого-либо из героев. Из-за этого в сюжете возникают лакуны, заполнение которых необходимо для понимания текста, но оно может происходить исключительно на уровне предположений: буквально же и в точности они не «вычисляются», оставаясь содержательными недосказанностями – того или иного рода.

Рассказ вмещает в себе семь дней из жизни капитана Иванова – от его встречи с девушкой Машей, дочерью пространщика, на вокзале, до «возвращения» – принятого героем окончательно решения – отказаться от поездки к Маше и возвратиться в семью, после чего он спрыгивает с подножки и действительно возвращается – навстречу бегущим за поездом детям. За все время рассказа, по моим подсчетам, происходит 11 смен хронотопа и имеется в наличии по крайней мере 12 разных сцен – то есть с разным составом участников, происходящих в разное время и в разном пространстве.

Итак, существенно новое в поэтике послевоенного рассказа-шедевра Платонова – это недосказанность, намек. Вот примеры умолчаний разного уровня, или степени:

(0) Жена Иванова Люба простодушна, она не умеет скрыть присутствие в доме постороннего человека, ее «выдает» младшая дочь, которая приберегает отложенную от обеда часть пирога, как она говорит, для «дяди Семена». На объяснение матери о том, что она не знает, кто такой этот Семен Евсеевич, который ходит к ним в дом играть с детьми – Отец по-недоброму улыбнулся, встал со стула и закурил папиросу. – Это я называю умолчанием⁰, то есть нулевой степени, смысл которого сам собою понятен, однозначно восстанавливается из контекста. – Иванов взбешен, его подозрения «оправдываются», у него теперь есть «явные» аргументы, чтобы уличить жену в неверности.

(0,1) Сын Петрушка сначала пытается отвлечь отца от расспросов о знакомом матери дяде Семене, а потом как будто специально выгораживает, защищает ее от обвинений отца (может быть, и обвиняя его самого): «Он старей тебя — Семен Евсеич!.. Он нам пользу приносит, пусть живет» – это звучит как защита (умолчание⁰) и еще как укор отцу: <от тебя-то пользы нам все это время не было>. В последнем случае это уже умолчание¹, о котором, возможно догадывается сам отец и может вычитывать из текста читатель (зритель).

(+1) Лежа на печке (он делает вид, что спит, хотя давно проснулся от громкого разговора родителей) сын как будто слышит то, что не мог на самом деле увидеть глазами: Петрушка расслышал, что в глазах ее [матери] были боль­шие остановившиеся слезы. – Здесь уже умолчание на уровне некого чуда, объясняемого сыновним вчувствованием, сопереживанием матери (можно назвать это – умолчанием⁺¹).

(2) А вот внутренняя речь Иванова, когда он после рассказа сына про «дядю Харитона» и его жену напуган, ему мерещится, что сын ясновидец: «Вот сукин сын какой! — размышлял отец о сыне.— Я думал, он и про Машу мою скажет сей­час...» Отца охватывает ужас, и может быть, именно поэтому (или: еще и поэтому) он решает уйти из дома (можно считать это умолчанием-догадкой², то есть уже второй степени, наиболее сложным).

(-1,2) Когда жена говорит Иванову: «страшно было, что ты никогда к нам не приедешь», – читатель может это понять, соотнеся с только что произошедшими событиями – встретившейся герою по пути девушкой Машей, с которой он чуть было не уехал, чтобы «начать новую жизнь». В подтексте остается, что он мог действительно не возвратиться домой, как наверное не приехали множество фронтовиков, заведя другую семью «на стороне», то есть совсем по другой причине, чем та, о которой думает и от которой начинает плакать Люба – не просто погибнув (это конечно было наиболее реально). Можно назвать такой случай одновременно и умолчанием^-1 (минус первой степени, не восстановимым для героини) и – умолчанием² (для читателя, восстановимым, но с напряжением ума, догадкой). Таких совмещений – то есть умолчаний разного уровня сложности, для разных героев – можно найти множество.

Наконец, последнее: одной из кульминаций в сюжете этого рассказа я бы назвал тот момент, когда Люба, расплакавшись за приготовлением пирога (она мажет его сверху жидким яйцом перед тем как поставить в печь), продолжает, не замечая того, – смазывать праздничный пирог слезами. До того читателю было сказано, что она готовит пирог-скородум (очевидно, замешанный без дрожжей, что можно было приготовить на скору руку). И вот теперь своеобразной «закваской» пирога становятся женские слезы. Тут еще и оксюморон: пирог праздничный, а на слезах. (Это подтекст, снова умолчание, уже и не знаю в какой степени.)

Литература

Михеев М.Ю. В мир А.Платонова через его язык. Предположения, факты, истолкования, догадки. М. МГУ. 2003.

Нонака Сусуму. О силлепсисе в «Котловане» Платонова // Творчество Андрея Платонова. Вып. 3. СПб. 2004.

Спиридонова И.А. А. Платонов «Возвращение». Комментарий // Спиридонова И. А. «Внутри войны» (Поэтика военных рассказов А. Платонова). Петрозаводск: Изд-во ПетрГУ, 2005, с.181–182. (Краткое из­ложение темы киносценария с условным названием "Семья Ивано­ва" – там же, с.170).