Флуктуация литературы и критики. раннего эпоса, анонимных или приписываемых индивидуально­му автору, таких как «Махабхарата» и «Рамаяна»

раннего эпоса, анонимных или приписываемых индивидуально­му автору, таких как «Махабхарата» и «Рамаяна», эпос о Гиль-гамеше, некоторые библейские книги, «Илиада», «Одиссея», «Эдда», песни менестрелей, «Беовульф», русские былины о вели­ких богатырях Илье Муромце, Добрыне Никитиче, Святогоре², Микуле Селяниновиче и другие, — все эти и многие другие древ-неэпические произведения относятся в принципе к смешанному, то есть идеационально-чувственному типу литературы. Некото­рые из них с полным правом можно считать произведениями иде­алистическими в том смысле, в каком этот термин понимается в настоящем исследовании.

Когда подробно изучаешь и анализируешь основные этапы преобразования идеациональной формы литературы в чувствен­ную и обратный процесс, а также смешанные формы, то прихо­дишь к заключению, что в своих основных моментах эти флук­туации происходят строго параллельно тем изменениям, которые наблюдаются в живописи и скульптуре, а также, хотя и в меньшей степени, в других сферах искусства. По крайней мере, такой вывод напрашивается после изучения западноевро­пейской и, до некоторой степени, греко-римской культур. Явля­ется ли такой параллелизм универсальным для всех культур и эпох — этого я утверждать не решусь.

II. ГРЕКО-РИМСКАЯ ЛИТЕРАТУРА И КРИТИКА

Что касается греко-римской литературы (оставляя в сторо­не крито-микенскую), то примерно с VIII по V в. до н. э. она была преимущественно идеациональной. Время, когда жили Гомер и Гесиод, точно не известно, но, вероятно, это б лл VIII в. Сказанное относится и к легендарному Орфею и орфической литературе. Если и не все великие творения этих авторов можно назвать чисто идеациональными, то все же большинство из них были именно таковы, а остальные — по крайней мере идеалис­тическими. Поэты гомеровской, орфической и гесиодовской школ все были по преимуществу «глашатаями божества» и «про­роками». Своим современникам и последующим поколениям греков, вплоть до времени Платона и Аристотеля, они, по всей вероятности, казались более идеациональными, чем теперь пред­ставляются нам. До IV в. греки считали «Илиаду» и «Одиссею» творениями скорее религиозными, нравоучительными, дидак­тическими, нежели произведениями искусства.

238 Часть 2. Флуктуация идеациональной и чувственной форм искусства

Еще более показателен тот пласт литературы, который пред­ставлен дорийской хоровой лирикой с ее религиозными номами, дифирамбами, пеанами, просодиями, френосами* и другими ре­лигиозно-магическими песнями, гимнами и музыкально-поэти­ческими произведениями {Терпандр, Алкман, Лас, Симонид Самосский, Арион, Стесихор, Симонид Кеосский и др.). И по­скольку все эти произведения были преимущественно идеацио-нальными, литературу этого периода тоже можно назвать преиму­щественно идеациональной. Разумеется, чувственная литература, особенно ионийское ее направление чуть более позднего времени (Феогнид, Сафо, Анакреон, сицилийские комические, но при этом морализирующие и философствующие поэты VI в., такие как Эпихарм, Софрон и др.), существовала бок о бок с идеаци­ональной; но это было, судя по всему, подчиненное и второсте­пенное течение, да и оно было весьма сильно пронизано идеаци-онализмом и идеализмом.

Конец VI и V вв. до н. э. — время великой идеационально-идеалистической лирики Пиндара, время расцвета трагедии и комедии (Эсхил, Софокл, в какой-то степени Еврипид и Аристо­фан) — был, как отмечалось выше, идеалистическим периодом греческой литературы (и других искусств).

После первой половины V в. и особенно начиная с конца IV в. до н. э., греческая литература, равно как литературная критика и другие виды искусства, уже рассмотренные выше, отчетливо движется в направлении неуклонно возрастающей чувственнос­ти (sensatism). Проявления этого нарастающего прилива чув­ственности в литературе абсолютно те же самые, что мы от­мечали в греческой живописи, скульптуре, музыке и, до некоторой степени, в архитектуре.

A. Содержание становится более светским и менее религиоз­ным.

B. Постепенно не только героев, но даже и богов начинают изображать как смертных. Все чаще и все более популярными героями произведений становятся серые заурядные люди, раз­вязные отвратительные типы из самых низов общества.

C. Само повествование, особенно у представителей александ­рийской школы⁴, становится все более «реалистическим» и внеш­не наукообразным. Символизм, особенно трансцендентальный символизм, практически исчезает. На его место приходит «на­туралистический реализм» с точными, подробными, научными описаниями и характеристиками персонажей, мест и событий.

12. Флуктуация литературы и критики 239

D. Жанровые описания бытового характера («эй, мы ведь живем самой что ни на есть обычной повседневной жизнью»⁵), с одной стороны, и такие жанры, как пейзаж, пастораль, идиллия (будь то в духе Феокрита или другом, еще более сентименталь­ном), с другой, — неуклонно набирают силу — факт, аналогич­ный тому, что мы наблюдали в живописи и скульптуре.

E. Трагедия постепенно начинает уступать место комедии, сатире, бурлеску, плутовскому роману — еще одна характерная черта, которая, как уже отмечалось в предыдущих главах, обыч­но сопутствует чувственному искусству.

F. Подобно тому как западноевропейская литература эпохи Возрождения и классицизма в попытках возродить Античность по необходимости прятала под античными формами чувствен­ное содержание и интересы людей XVI-XVII вв., так и литерату­ра греческая, особенно начиная с III в. до н. э., при «возрожде­нии» своих архаических форм черпала материал из арсенала древних преданий и мифов. Ибо «эти фальшивые архаизмы суть не что иное, как всего лишь маньеризм»⁶.

G. Чувственность и эротика, иногда грубая, иногда изыскан­ная, порой даже «целомудренная», по типу грёзовских «невин­ных голубков», пронизывает словесность.

Н. Чувственное наслаждение все больше и больше становит­ся главной, а зачастую и единственной целью.

I. В соответствии с этим мы находим и стремительное разви­тие «искусства для искусства», эстетизма, литературной крити­ки, литературного образования, литературной моды, «литера­турного вкуса» и т. п.

J. Происходит рост индивидуализма, вычурности, тщесла­вия, а также «профессионализация» литераторов, усиливается их влияние, улучшается их положение в социальном и матери­альном отношениях. Короче говоря, наблюдаются все призна­ки, сопутствующие искусству, в котором доминирует чувствен­ная форма.

Вместо того чтобы приводить массу исторических примеров, подтверждающих эти тезисы (объем книги не позволяет этого сделать), достаточно будет напомнить читателю некоторые «вехи», несколько главных имен, которыми отмечена долгая история греческой литературы. После Еврипида и нескольких эпигонов греческая трагедия умерла, и на смену ей пришла Древ­няя Комедия, главным представителем которой является Арис­тофан. Вытеснение Древней Комедии так называемой Средней

240 Часть 2. Флуктуация идеациональной и чувственной форм искусства

Комедией, а этой последней — Новой были следующими веха­ми на пути движения греческой литературы в направлении неук­лонно нарастающей чувственности⁷. Переход от Аристофана к Менандру, Филемону и другим представителям Новой Комедии являл собой крутой поворот от мира богов к миру обыкновен­ных людей и даже к миру отрицательных персонажей из низов (subsocial) и интриг. В Новой Комедии нет ничего мифологи­ческого, религиозного, героического. Практически все комедии этого периода имеют дело с самыми обыкновенными людьми, нередко сексуально распущенными, безнравственными, наделен­ными всеми обычными или патологическими атрибутами того социального мира, в котором они живут. По сути, и мы живем в том социальном мире, какой изображают нынешние бродвейс-кие шоу, музыкальные и прочие комедии.

Если мы теперь перейдем к эллинистической литературе, то окажемся едва ли не в наивысшей точке чувственности. Из чего состоит эта литература? Из подражательных эпопей, где фигу­рируют старые боги и герои, в которых никто уже не верит и в чьи одежды обрядились нынешние властители, те самые патро­ны, от которых зависит благополучие, положение и заработок писателя (Птолемей⁸ в обличье Зевса или какого-нибудь друго­го бога или мифологического героя); из педантично ученой и сверхсхоластической поэзии в стиле рококо, безупречно «тех­ничной» и «научной» и, тем не менее, совершенно посредствен­ной даже в произведениях своих величайших представителей, таких как Каллимах, Аполлоний Родосский, Арат (переложив­ший на стихи учебник по астрономии), Никандр (сделавший то же самое с медициной); или из буколической и пасторальной поэзии Феокрита с ее слащавыми пастухами и пастушками; или — что еще более типично — из туманной и фигурной поэзии Ликофрона и ему подобных, в которой высшей целью ставилась задача написать стихотворение так, чтобы строки со­ставляли очертание топора, алтаря, крыльев или какую-нибудь другую фигуру, — и все это вперемежку с пресловутым алексан­дрийским эротизмом и непристойностью, как это представлено не только у такого специалиста в этом жанре, как Сотад, но и почти во всех других произведениях, не исключая и сугубо науч­ных. Прибавьте к этому расцвет эпиграммы, сатирической ли­тературы, «детективных и мистических рассказов» — и общая характеристика эллинистической литературы (о критике этого периода речь еще впереди) будет исчерпывающей. Мы — в мире