Речь пятая

Конституция французской монархии не имеет основных законов, прочного фундамента, а между тем ей нужно непоколебимое основание, способное служить ей вечной опорой. В Национальном собрании, священном источнике всякой законной власти, вот где она ее обретет.

Все пропало, мои дорогие соотечественники, если народные представители не начнут с утверждения своего суверенитета и своей независимости от любой человеческой власти. Для этого необходимо, чтобы Генеральные штаты, надлежащим образом избранные, собрались в соответствии со своим правом в установленном для их заседания месте и чтобы они собирались в дальнейшем не реже одного раза в три года.

Народ, в лице своих представителей, являясь законным сувереном и верховным законодателем, один должен вырабатывать основные законы государства, вносить изменения в конституцию и следить за сохранностью своего творения. Это перед нею, следовательно, должны нести ответственность министры: министр иностранных дел – за заключение договоров и союзов, противных общественному благу; военный и морской – за военные действия, опасные для общественной свободы; министр финансов – за растрату общественных средств; министр внутренних дел – за государственные перевороты. Это нации надлежит требовать удовлетворения народных жалоб, отставки неспособных министров, наказания министров развращенных. Ей самой принадлежит право определять предмет своих занятий и порядок своих заседаний. В этом состоит первый и основной закон королевства, без которого Генеральные штаты превратились бы в пустой призрак. Если бы они созывались в случае тяжелых бедствий, для изыскания средств погашения государственного долга, их кратковременное существование зависело бы от воли правительства; их суверенная власть сводилась бы тогда к весьма убогому преимуществу съезжаться по призыву канцлера со всех концов королевства, чтобы пополнить государственную казну содержимым карманов своих же собственных избирателей и тем способствовать безумствам администрации, хищничеству придворных, растратам министров и плутням различных мелких служащих. Для того чтобы упрочить собственное положение, им, таким образом, следует утверждать налоги не более чем на одно трехлетие.

Если я приурочил время их созыва к этому сроку, то для того, чтобы их сессии не стали ни слишком частыми, а потому обременительными, ни слишком редкими, а потому перегруженными ввиду накопления большого числа нерешенных дел.

Поскольку Генеральные штаты могут заботиться о благе государства, лишь когда они собраны, необходимо, чтобы они избрали особый комитет, постоянно заседающий в их отсутствие. Комитету этому должно быть поручено следить за выполнением конституции и соблюдением законов; требовать удовлетворения общественных жалоб и устранения злоупотреблений; протестовать против любых нарушений свободы и т. д.

Он должен состоять из небольшого числа лиц, но обязательно включать людей, отличающихся своими познаниями и нравственными качествами; а для того чтобы комитет этот никогда не поддался соблазну подкупа, ни одному из его членов не будет дозволено принимать какие-либо иные назначения и комитету придется давать отчет о своих действиях. В этом состоит второй основной закон королевства.

Несколько собравшихся вместе человек никогда не смогут следить за положением дел во всем государстве и оповещаться о нарушениях закона, если до них не доходят жалобы угнетенных. Но каким образом жалобы этих несчастных, запуганных своими притеснителями, доведенных до нищеты, лишенных всякой поддержки или томящихся в тюрьмах, дойдут до них иначе, нежели при посредстве людей, достаточно смелых и благородных, чтобы предать их гласности? Необходима, следовательно, свобода печати. Это – третий основной закон королевства.

Тут я слышу, как приспешники деспотизма, шарлатанства и порока возвышают свой голос против подобного, страшного для них закона. Чтобы заглушить их вопли, я отвечу им здесь одним лишь простым сопоставлением.

Ведь во Франции, где без согласия книжной палаты и утверждения цензора нельзя даже напечатать, что в полдень светло, печатью злоупотребляют больше, чем в любой другой стране. Какое огромное число непристойных книг тайком выпускается у нас ежедневно! Подобное явление – редкость в Англии, где свободно печатается, что угодно, такая редкость, что на сотню этих грязных произведений, изданных в Париже, вряд ли появляется одно в Лондоне.

Во Франции печать не только служит распространению пороков, но и становится орудием клеветы в руках злонамеренных людей. Взгляните на огромное число возмутительных пасквилей, без конца ходящих по рукам и не щадящих ни трона, ни заслуг, ни добродетели. Все это злоупотребления, беспримерные в Англии, где анонимные писания не производят никакого впечатления, где разоблаченная клевета неизменно наказуется и где каждый может открыто выступить против своих врагов, коль скоро на его стороне истина, подтверждаемая доказательствами.

Во Франции печать, кроме того, еще служит орудием притеснений в руках влиятельных лиц, корпораций и самих цензоров с их приятелями. Что если захотят раздавить какого-нибудь бесхитростного человека, не имеющего связей и лишенного поддержки? Его сперва обливают грязью в пасквиле, затем не дают возможности оправдаться в печати, пользуясь для этого давлением властей на журналистов и владельцев типографий, что случается довольно части. Или же еще чаще случается, что оклеветанный долгое время томится, ожидая разрешения поместить опровержение, в котором ему вначале отказывают, и которое ему в конце концов дают, когда уже прошло время напоминать об этом публике. Подобное явление невозможно в Англии, где невинный всегда имеет возможность заставить себя выслушать, где законы всегда направлены против притеснения и где само общество всегда стоит на стороне притесняемых.

Во Франции, наконец, печать является еще и средством обольщения в руках влиятельных, занимающих высокие должности, людей и богатых интриганов. Хотят ли провести какой-нибудь разорительный (для страны) проект? Чтобы навязать этот проект обществу, его восторженно расхваливают в печати, затыкая при этом рот критике. Вещь неслыханная в Англии, где любой гражданин имеет право оспаривать взгляды самих министров, подробно разбирать их проекты и всенародно их разоблачать.

Ко всем этим вопиющим безобразиям следует добавить еще одно, имеющее широко распространенные и печальные последствия. Дело в том, что печать во Франции потворствует деспотизму академий, постоянно занятых преследованиями тех выдающихся и талантливых людей, которые затмевают их собственных членов. Академии стремятся увековечить заблуждения, помешать распространению новых истин, удержать общество в состоянии невежества и лишить его плодов полезных открытий, ибо сами они никаких открытий не делают. Нередко бывает, что то или иное научное общество особенно ревниво относится к какому-нибудь замечательному изобретению. В этом случае оно входит в соглашение с цензорами и журналистами, и несчастный изобретатель, жертвовавший своим сном, здоровьем и состоянием ради прогресса науки, безуспешно бьется над тем, чтобы ознакомить публику со своим трудом. Вещь немыслимая в Англии, где каждый волен отстаивать свои права и разоблачать ученых шарлатанов.

Стоит ли говорить об этом? Во Франции проституирование печати дошло до того, что сами цензоры пользуются печатными произведениями, чтобы расправляться с врагами или помогать друзьям.

Что же еще добавить ко всему сказанному, чтобы пресечь вопли тех, кто силится увековечить эту мерзость?

Если печать будет свободна, нечего будет опасаться злоупотреблений: чтобы избежать распущенности, достаточно обязать автора подписывать своим именем то, что он опубликовывает, и сделать его ответственным за все сообщаемые им неверные или необоснованные сведения. Всех владельцев типографий под страхом потери разрешения на право издания следует обязать не печатать никаких анонимных сочинений и, наконец, сурово наказывать тех книготорговцев и разносчиков, которые будут уличены в продаже подпольной литературы.

Если от свободы печати нельзя ожидать никаких злоупотреблений, то каких только выгод ни сулит она нам? Как только она будет установлена, всякий честный гражданин станет следить за соблюдением законов и удержит в границах долга людей, которым поручено их исполнение. В том же случае, если законы будут нарушены, всякий смелый человек забьет тревогу и потребует общественной кары для виновных.

Сколько отвратительных беззаконий будет таким образом предотвращено, сколько отменено несправедливых приговоров, сколько губительных проектов оставлено!

Но преимущества свободы печати не ограничиваются только этим: она сразу же покончит со всем злом, вытекающим из деятельности королевских цензоров – этих машин, изобретенных с целью душить крик свободы против тирании, невинности – против угнетения, разума – против фанатизма, науки – против шарлатанства; этих машин, выдуманных для того, чтобы помешать взлету мысли, проявлению таланта и гения.

После того как суверенитет нации и общественная свобода утверждены, необходимо упрочить свободу каждого гражданина путем отмены приказов о произвольном аресте и запрещения произвола. И если, в случае грозящей государству опасности, государь все же должен будет, во избежание проволочек, связанных с судопроизводством, употребить собственную власть, он все же обязан будет через определенный срок передать дела об арестованных по его приказу лицах на рассмотрение судебной палаты. Это – четвертый основной закон королевства.

Но еще далеко не достаточно оградить личную свободу граждан от произвола; для увенчания великого дела законности необходимо еще оградить невинность граждан от невежества и лихоимства судей.

Уголовный кодекс является оплотом невинности, ибо невозможно покарать человека, когда нельзя вменить ему в преступление дозволенные действия; но для этого нужны неподкупные и беспристрастные судьи. А это в свою очередь заставляет с особенной силой почувствовать настоятельную необходимость коренной переделки наших уголовных законов и преобразования наших судов.

Три основных довода должны привести к упразднению наших судебных палат.

Первый из них состоит в том, что судьи, ведущие следствие при закрытых дверях, имеют возможность по своему произволу оправдать виновного и осудить невинного.

Второй – в том, что у пожизненных судей со временем от постоянного лицезрения преступлений черствеют души, и они, если у них вначале и был мягкий и человечный характер, от ежедневного присутствия при пытках в конце концов привыкают к жестокости. А что если они по природе легкомысленны или черствы! Что если они купили себе право располагать жизнью себе подобных. Недаром же французские парламенты справедливо слывут кровавыми судилищами.

Третий довод состоит в том, что судьям по назначению не достает знаний, необходимых для исполнения тонких судебных обязанностей, и они неизбежно проникаются корпоративным духом, столь враждебным правосудию, что зачастую сам государь не может добиться от них удовлетворения. Наши парламенты дали тому тысячи примеров. Чтобы привести здесь один из них, самый свежий, я напомню о решении парижского парламента по поводу пасквилей, направленных против королевы. Кто может еще сомневаться в том, что, не будь один из президентов парламента замешан в этом деле, сообщники его были бы признаны виновными?

Стоит ли говорить здесь о том отвратительном сговоре парламентов, который получил известность в целом ряде случаев и, в частности, в деле несчастного Лалли. Найдется ли более возмутительное зрелище, чем заговор высших судебных чинов королевства, направленный против справедливости, заговор магистратов, готовых скорее обречь на топор палача столько невинных жертв, нежели закрыть собственные сердца для голоса своекорыстия и самолюбия!

Пришло время раз и навсегда покончить со всеми этими гнусными беззакониями.

Наилучшим средством подсечь их под самый корень было бы заимствовать уголовное законодательство у Англии.

Но если у нас и не будет введен суд присяжных, пусть все же судебное следствие ведется открыто, пусть обвиняемый имеет защитника, а перед его родственниками и друзьями раскроются двери тюрьмы; пусть не обходятся с ним как с преступником до того, как ему самому не будет доказано его преступление, и пусть сам приговор выносится открыто перед лицом земли и неба. Таков пятый основной закон королевства.

Наконец, после принятия решений по всем этим большим вопросам, пусть займутся налогами, о чем мне остается сказать лишь немногое: а именно, что их распределение должно сообразоваться с имущественным положением. Это шестой основной закон королевства.

Таковы, дорогие мои сограждане, те основные законы, которые должны образовать фундамент конституции и обеспечить вам счастье. Это – священные законы, запечатленные самой природой в сердцах мудрецов, утешительный голос которых говорит сердцам всех добродетельных людей.

И кто же попытается подняться против них, если не эти министры-честолюбцы, боящиеся света разума, порочные прелаты, насмехающиеся над святостью, неправедные судьи, бегущие правосудия, или же мошенники, дрожащие при одной только мысли, что им придется отказаться от хищничества и стать порядочными людьми?

Пусть же эти враги родины вопят сколько им угодно, о новшествах, о низвержении монархии. Мы ответим, что вовсе не вводим никаких новшеств и не помышляем о ниспровержении трона; мы стремимся лишь вернуть правительственную власть в ее первоначальное состояние, исправив ее коренные пороки, способные навсегда погубить и самого государя, и его подданных.

Если уж приходится в наш просвещенный век брать за образец творение веков варварских и дело рук разбойников, то кто же не знает, что при основании монархии верховная власть принадлежала народному собранию, а король являлся лишь вождем войска и вершителем правосудия? И если, благодаря длительному злоупотреблению властью, врученной ему с целью принуждать подданных уважать законы, дерзкие министры поставили самого короля выше последних, то это случилось лишь в результате ряда покушений и преступлений, ибо как же может самодержавная власть притязать на благословение свыше? Не будет, следовательно, умалением августейших прерогатив короны отрицать за королем право разорять народи угнетать подданных. Но какой же государь может домогаться таких привилегий? Какой же государь осмелится их потребовать?

И можно ли сомневаться в том, что Людовик XVI, столь много сделавший, чтобы помочь повстанцам разбить оковы, сам станет приветствовать благородные усилия народа покончить с рабством, его твердую решимость восстановить свою свободу; разве только король станет притязать на то, что ему одному принадлежит право угнетения народа? Это безумное притязание, которое король с его добрым сердцем с ужасом отвергнет.

Итак, собственные интересы короля, безопасность его короны и привязанность к нему его подданных – вот сильнейшие доводы, вынуждающие Людовика XVI утвердить основные законы, королевства. Добавим к этому его любовь к управляемым им народам, ревность к общественному благу и сладость покоя, которую он вкусит, возложив контроль за деятельностью министерства на совет нации, помышляющий единственно о благоденствии государства и славе монарха.

Если, против всякой справедливости и всякого вероятия, правительство, подчинившись влиянию коварных советчиков, отказалось бы торжественно утвердить указанные основные законы, без которых Франция никогда не возродится, у народа еще останется решающее средство, чтобы его образумить. Это – отказать ему во всякой поддержке, воспретить во всех провинциях взимание налогов, сурово преследуя нарушителей этого приказа. Осмелится ли правительство взволновать все умы несправедливым отказом, который может разжечь гражданскую войну и привести к ниспровержению трона? Решится ли оно толкнуть иностранные державы к тому, чтобы поступить с Францией, как сама она поступила с повстанцами? Ужасающий пример, который оно постоянно должно держать перед глазами, тем более ужасающий, что Англия в то время располагала еще армиями, чтобы двинуть их против своих колоний, в то время как французскому правительству некого заставить идти против народа. Внезапное отступничество отняло бы у него всех воинов-граждан, всех воинов, достойных уважения, которые отказались бы убивать своих братьев. Да и откуда взяло бы оно средства оплатить оставшихся ему верными гнусных наемников?

Благодарение небу, нам нечего опасаться этого несчастья: нынешнее министерство состоит из людей мудрых и добродетельных. Озабоченные сами бедствиями народа, они искренне желают, чтобы дело справедливости, наконец, совершилось.

В ожидании того желанного дня, когда народ, предавшись радости, сможет воскликнуть: «Я свободен», какое восхитительное волнение течет в моих жилах и охватывает мое сердце!

О родина моя, я вижу тебя уже преображенной! Где эти несчастные, изнуренные голодом, лишенные приюта и крова, отданные во власть отчаяния, которых ты, казалось, отталкиваешь от своей груди? Где эти обездоленные, полуголые, истомленные, бледные и тощие, бывало населявшие твои города и селения? Где эти бесчисленные стаи сборщиков-лихоимцев, которые опустошали твои поля, подстерегали у твоих застав и грабили твои провинции?

Народ не стонет больше под тяжким бременем королевских налогов. Крестьянин располагает уже хлебом и кровом и дышит свободно; рабочий разделяет его судьбу, ремесленник не терпит больше нужды, и ревностный служитель церкви не прозябает в бедности.

Из храма свободы бьют тысячи плодоносных источников. Во всех сословиях царит достаток, стремление к благосостоянию охватывает все сердца. Каждый уверен в том, что пожнет плоды своего труда, и изо всех сил стремится отличиться. Искусства совершенствуются, торговля процветает, земля обогащает своих владельцев, познавших изобилие; и множество супругов, ранее из страха нищеты жертвовавших своим потомством, не страшатся более дарить отчизне младенцев.

Сколько новых благодеяний ниспослано в ответ на твои мольбы! Отвратительные законы уступили место законам справедливым, но непреклонным. Преступление не может уже более рассчитывать на безнаказанность, а невинность, уверенная в своей безопасности, начинает внушать мир, испуганные злодеи помышляют о том, чтобы сделаться честными людьми, и мрачные подземелья не оглашаются более глухими стонами множества преступников, приведенных туда отчаянием.

Голос мудрости заставил скрыться всех этих бездарных администраторов, этих опустошителей, взяточников, грабителей, раздиравших тебя на части; этих продажных судей, торговавших правосудием или заставлявших его служить своим преступным страстям; этих подлых клеветников, удручавших добродетель; этих наглых спекулянтов, обкрадывавших доверчивых простаков; этих праздных интриганов, вырывавших заслуженное воздаяние из рук трудолюбия и таланта. Достойные люди уже выдвигаются вперед, таланты пробивают себе дорогу, посвящают себя общественному благу и оспаривают друг у друга честь способствовать процветанию родины.

Нет более неуместных предпочтений, и монарх со всех сторон приближает к себе людей высоких личных достоинств.

От алтарей он удаляет порочных попов; он не желает больше, чтобы хлеб бедняка становился добычей тех, кто изготовляет предметы роскоши, добычей галантных женщин и проституток; он требует от проповедников Евангелия нравственности и рвения. Какое благолепие царит в храмах! Их служители не предаются больше наслаждениям и сладострастию; добродетель и просвещение отличают их.

Многочисленное дворянство, ранее в рассеянии и праздности ожидавшее милостей из рук государя, словно какого-то наследства, пробуждается теперь от своего летаргического сна. Оно отказывается от своей беспечности, и пристыженное заслугами других, менее высоких классов, также стремится к их приобретению, предается занятиям, поощряет искусства и науки и не желает покоя, пока в свой черед не добьется славы.

Сколько выдающихся подданных занимает различные должности! Армия и флот возглавляются доблестью и талантом; в судах блистают неподкупность и знания; в академиях – любовь к знанию, дух исследования, наука, гений. Национальное собрание, замечательное патриотизмом, благородным рвением, становится колыбелью множества государственных мужей; и монарх, с трудом находивший ранее хотя бы одного подданного, достойного доверия, теперь затруднен лишь выбором из числа тех, кого называет ему голос общественного мнения для каждой отрасли управления: все они вполне способны защищать ответственные посты, все стремятся послужить родине и королю.

Милое мое отечество! Наконец-то я увижу твоих детей в одной дружной семье, увижу их вкушающими благостный мир под священной сенью законов, живущими в достатке и согласии, одушевленными любовью к общественному благу и счастливыми твоим благополучием! Я увижу их сплотившимися в один просвещенный народ, справедливый, процветающий, грозный и непобедимый, а ее обожаемого вождя – на вершине славы!

Кто из вас, о мои сограждане, не затрепещет от радости при виде столь трогательного зрелища?

Кто из вас не разделит моих восторгов? Но что за печальная мысль внезапно врывается в мое сознание? Не обольщайтесь: счастье, одна мысль о котором несет вам очарование, явится наградой лишь за мудрость и мужество ваши. Если же вам их не достанет, то очарование это рассеется как сон, а вслед за тем ужасное пробуждение снова застанет вас в нищете и оковах. Да поможет же тот священный огонь свободы, что всегда горел у меня в груди, зажечь и вас. Да поможет он вам удвоить усилия и слить всех добрых французов и единую душу и сердце!

-------------------------------
[1] «Дар Отечеству» – сборник фиктивных речей, выпущенный Маратом в Париже анонимно в начале 1789 г. Главный смысл речей – удар по абсолютизму Людовика XVI. Позднее Марат написал «Добавление к Дару Отечеству», где продолжил критику государственного строя.
Печатается по: Жан Поль Марат. Избранные произведения: В 3-х томах / Пер. С. Кана. Т. 1. М., 1956.