Индивидуальная психология, ее гипотезы и результат

При рассмотрении психологических теорий и учений в большинстве из них обнаруживается своеобразная ограниченность, когда встает вопрос об области их применения и средстве познания. Как будто с глубоким умыслом непременно отвергаются опыт и знания человека и словно подвергается сомнению всякая ценность художественного, творческого познания, угадывания и интуиции. Если психологи-экспериментаторы собирают или вызывают феномены с тем, чтобы сделать вывод о способах реагирования, то есть занимаются, по существу, физиологией душевной жизни, то другие исследователи упорядочивают все формы выражения и проявления души в традиционные системы или системы, мало чем от них отличающиеся. При этом, разумеется, они вновь обнаруживают здесь в отдельных актах те же зависимости и связи, которые уже заранее были привнесены ими в схемы души.

Или же из отдельных не очень существенных, но подвластных измерению проявлений физиологического характера пытаются воссоздать душевные состояния и мысли, отождествляя одни с другими. То, что здесь якобы исключается субъективное мышление и вчувствование исследователя (на самом же деле они целиком пронизывают его теорию), эти исследователи считают к тому же еще и достоинством своей психологической концепции.

Эти направления по своей методике имеют значение начальной школы человеческого духа и напоминают устаревшую ныне естественную науку древности с ее закостенелыми системами, которые сегодня в целом заменены воззрениями, стремящимися как в. биологическом, так и в философском и психологическом отношении осмыслить жизнь и ее вариации во взаимосвязях. Это же относится и к тому направлению в психологии, которое я назвал "сравнительной индивидуальной психологией". Она пытается из отдельных жизненных проявлений и форм выражения получить, как один из вариантов, картину целостной личности, предполагая Целостность индивидуальности. При этом отдельные черты сравниваются друг с другом, выводится их общая направленность и они собираются в единый обобщенный портрет, отражающий индивидуальность.

Возможно, покажется, что этот способ рассмотрения душевной жизни человека совершенно необычен или выглядит довольно дерзким. Помимо других направлений, он отчетливо проявляется в концепциях детской психологии. Но прежде всего так можно представить сущность и творчество людей искусства: художника, скульптора, композитора и особенно писателя. В самых незначительных чертах произведений человека искусства наблюдатель способен распознать основные линии личности, его жизненный стиль и может воссоздать то, что он уже заранее вложил в них в отношении финала. Жизнь же в обществе, жизнь без научной предубежденности, представляет собой явление, оказавшееся настолько в плену вопроса "куда?", что уместно будет заметить: несмотря на все противоположные научные мнения, еще никому не удавалось сформировать о событии суждения, не уловив линию, которая, по-видимому, связывает все душевные проявления индивида, включая его фиктивную цель.

Когда я спешу домой, наблюдатель видит осанку, выражение лица, движения и жесты, которые обычно можно ожидать от человека, возвращающегося домой. И это без каких бы то ни было рефлексов и какой-либо каузальности. Более того, мои рефлексы могут быть совершенно иными, причины могут варьировать – то, что можно понять психологически, и то, что нас прежде всего и чуть ли не единственное интересует в практическом и психологическом отношении, – это направление, в котором человек следует.

Далее, если я знаю цель человека, то и примерно знаю, что произойдет. В таком случае я способен упорядочить также и каждый из следующих друг за другом актов, видеть их во взаимосвязи и постоянно корректировать или конкретизировать свое недостаточное знание контекста. До тех пор пока я буду знать только причины и, соответственно, только рефлексы и время реакции, возможности органов чувств и т.п., мне ничего не будет известно о том, что происходит в душе этого человека.

К этому надо добавить, что и сам наблюдаемый не знал бы, чего хочет, не будь он направлен на цель. До тех пор пока нам неизвестна линия его жизни, определенная целью, вся система его доступных наблюдению рефлексов вместе со всеми причинными условиями не может гарантировать нам последующую серию его поступков: они соответствовали бы любому возможному душевному побуждению. Наиболее отчетливо этот недостаток проявляется в ассоциативных экспериментах. Я никогда бы не подумал про одного испытавшего тяжелое разочарование мужчину, что он проассоциирует "дерево" с "веревкой". Но если я знаю его цель, самоубийство, то буду с уверенностью ожидать подобную последовательность его мыслей, причем настолько определенно, что постараюсь убрать с его глаз нож, яд и огнестрельное оружие. Только в выводах, которые делает человек, проявляется его индивидуальность, его апперцептивная схема.

Если посмотреть повнимательнее, то обнаружится следующая закономерность, пронизывающая проявление любого душевного события: мы не способны думать, чувствовать, желать, действовать, не имея перед собой цели. Ведь никакой причинности не достаточно живому организму, чтобы преодолеть хаос будущего и устранить бесплановость, жертвой которой мы бы стали. Всякое деяние осталось бы на стадии беспорядочного ощупывания, экономия душевной жизни оказалась бы недостижимой: без целостности, физиогномики и личной нужды мы бы сравнялись с живым существом ранга амебы. Только неживое подчиняется очевидной каузальности. Но жизнь – это долженствование.

Нельзя сомневаться в том, что предположение о целевой установке в большей мере соответствует требованиям действительности. В отношении отдельного, вырванного из контекста феномена тоже, пожалуй, нет никаких сомнений. Можно легко привести тому подтверждение. Надо только сквозь призму этой гипотезы посмотреть на попытки, которые предпринимает маленький ребенок или роженица. От того же, кто пытается подходить к вещам без гипотез, чаще всего, пожалуй, остается скрытым более глубокий смысл. Прежде, чем делается первый шаг, уже существует цель движения, которая отражается в каждом отдельном акте.

Таким образом, во всех душевных движениях можно обнаружить, что они получают свое направление благодаря поставленной ранее цели. Но все эти преходящие, осязаемые цели после кратковременного периода стабильности в психическом развитии ребенка оказываются подчинены фиктивным конечным целям, понимаемым или ощущаемым как финал. Другими словами, душевная жизнь человека, словно созданный хорошим драматургом персонаж, устремляется к своему пятому акту.

Этот логически безупречный вывод индивидуальной психологии подводит нас к одному важному тезису: любое душевное явление, если оно должно помочь нам понять человека, может быть осмыслено и понято лишь как движение к цели. Конечная цель у каждого человека возникает осознанно или неосознанно, но ее значение всегда неизвестно.

То, что эта точка зрения способствует нашему психологическому пониманию, мы убеждаемся прежде всего тогда, когда нам становится очевидной неоднозначность вырванных из контекста душевных процессов. Представим себе человека с "плохой памятью". Предположим, что он осознал это обстоятельство, а проверка выявила низкую способность запоминания бессмысленных слогов. В соответствии с прежней традиционной психологией, мы должны были бы сделать заключение, что мужчина страдает врожденным или вызванным болезнью недостатком способности запоминать. Заметим, однако, что при такого рода исследовании обычно получается вывод, который другими словами уже выражен в предположении. Например, в данном случае, если у кого-то плохая память, или если кто-то запоминает всего несколько слогов, то он обладает низкой способностью к запоминанию.

Индивидуальная психология подходит к этой проблеме совершенно иначе. Как только удается сделать определенный вывод об органических причинах, она обязательно задаст вопрос: какую Цель преследует слабость памяти? Какое это имеет для нас значение? Эту цель мы можем раскрыть лишь на основе интимного знания об индивиде в целом, потому что понимание части проистекает только из понимания целого. И мы обнаружили бы примерно следующее, что было бы правомерно для большинства случаев: этот человек может доказать себе и другим, что по каким-то мотивам, которые не называются или не осознаются, но благодаря слабости памяти оказываются особенно действенными, он должен оставаться в стороне от какого-либо дела или решения (смена профессии, учеба, экзамен, женитьба). В таком случае этот недостаток памяти был бы разоблачен как тенденциозный, мы поняли бы его значение как оружия в борьбе против подчинения, и каждый раз, подвергая проверке способность запоминать, мы ожидали бы, что выявится именно такой дефект, относящийся к тайному жизненному плану этого человека. Следовательно, эта слабость памяти имеет функцию, которая становится понятной только из системы отношений всей жизни данной личности. Остается еще вопрос, как создаются такие дефекты или недуги. Один "аранжирует" их, намеренно подчеркивая свои общие физические недостатки, считая их личным недугом. Другим настолько удается утратить веру в свои способности, будь то через вчувствование в ненормальное состояние или вследствие предвосхищения тревожных, пессимистических ожиданий и последующего психического напряжения, что они используют едва ли половину своей энергии, внимания и воли. Аранжировку ими этой недостаточности я назвал "комплексом неполноценности".

Приведем еще один пример, в котором то же самое мы наблюдаем при аффектах. У одной дамы возникают повторяющиеся время от времени приступы страха. До тех пор пока не удалось выявить ничего более существенного, можно было довольствоваться предположением о наследственной дегенерации, заболевании вазомоторов вагуса и т.д. Или же можно было подумать – а именно это и приходит на ум, – что в предыстории, возможно, отыщется какое-нибудь ужасное событие, травма, и приписать ей вину. Но если мы рассмотрим эту индивидуальность и проследим линию ее поведения, то обнаружим нечто вроде чрезмерного стремления к господству, к которому в качестве органа агрессии присоединяется страху как только наступает конец зависимости от нее другого человека или если нет должного отклика, как, например, в случае, когда супруг одной такой пациентки без ее согласия захотел уйти из дома.

Наша наука предполагает строго индивидуальный подход и поэтому не склонна к обобщениям. Однако я хочу привести здесь следующее положение; если я понял Цель душевного движения или жизненного плана, то тогда я должен ожидать от всех отдельных актов, что они будут соответствовать цели и жизненному плану.

С небольшими ограничениями эту формулировку можно принять в широком масштабе. Она сохраняет свое значение и в том случае, если ее перевернуть; правильно понятые отдельные акты в своей взаимосвязи должны отобразить единый жизненный план и его конечную Цель. В соответствии с этим мы формулируем утверждение, что независимо от предрасположенности, среды и событий все психические силы целиком находятся во власти соответствующей идеи, и все акты выражения, чувства, мысли, желания, действия, сновидения и психопатологические феномен пронизаны единым жизненным планом. Из этой самодовлеющей целенаправленности проистекает целостность личности: так в психическом органе проявляется телеология, которая может быть понята как искусная уловка и собственная конструкция индивида, как окончательная компенсация вездесущего человеческого чувства неполноценности. Краткий комментарий, возможно, пояснит и вместе с тем смягчит эти еретические положения – важнее, чем предрасположенность, объективное событие и среда, их субъективная оценка и далее; эта оценка находится в определенном, часто, однако, необычном отношении к реалиям. В психологии масс этот фундаментальный факт трудно обнаружить, поскольку "идеологическая надстройка над экономическим базисом" (Маркс и Энгельс) приводит к сглаживанию индивидуальных различий. Но из оценки отдельного явления, причиной которой чаще всего является устойчивое расположение духа в смысле чувства неполноценности в соответствии с бессознательной техникой нашего мыслительного аппарата возникает фиктивная цель – упомянутая окончательная компенсация – и жизненный план как попытка ее добиться.

Ранее я говорил о "понимании" человека. Почти столько же, сколько некоторые теоретики "понимающей психологии" или психологии личности, которые всегда умолкают, стоит их только попросить показать нам, что они, собственно говоря, поняли. Опасность недостаточно разъяснить эту сторону наших исследований, результаты индивидуальной психологии, весьма велика. Ведь нужно будет выразить свое движение словами, образами, придется пренебречь различиями, чтобы прийти к единым формулам, и совершить ошибку, которую настрого запрещено допускать в практике, – подходить с тесными шаблонами к индивидуальной душевной жизни, как это пытается делать школа Фрейда.

Начав с этого предварительного замечания, я хочу представить в дальнейшем наиболее важные результаты нашего изучения душевной жизни. Следует подчеркнуть, что осуждаемая здесь динамика душевной жизни равным образом обнаруживается и у здоровых, и у больных. То, что отличает невротика от здорового человека, заключается в более сильной "защитной тенденции" больного, которой он оснащает свой жизненный план. Что же касается "целевой установки" и соответствующего ей жизненного плана, то здесь нет никаких принципиальных различий, кроме одного, но крайне важного факта, состоящего в том, что "конкретная" цель невротика всегда находится на бесполезной стороне жизни.

Следовательно, я могу говорить об общей для всех людей цели. При ближайшем рассмотрении оказывается, что нам очень легко понять разного рода душевные побуждения, признав в качестве самой общей их предпосылки то, что они имеют перед собой цель достижения превосходства. Многое из этого провозгласили великие мыслители, кое-что каждый знает по собственному опыту, большая же часть скрывается в таинственном мраке и проявляется отчетливо только в экстазе или в бреду. Будь то художник, желающий быть первым в своем деле, или домашний тиран, молится ли он своему богу или унижает других, считает ли он свое страдание самым большим, перед которым все должны преклоняться, стремится ли он к недостижимым идеалам или разрушает прежних богов, старые рамки и нормы на каждом участке его пути им руководит страстное стремление к превосходству, мысль о своем богоподобии, вера в свою особую волшебную силу. В любви он хочет ощущать свою власть над партнером, при выборе профессии это прорывается в преувеличенных ожиданиях и опасениях; даже в самоубийстве, испытывая жажду мести, он видит победу над всеми препятствиями. Чтобы овладеть вещью или человеком, он может идти напролом, добиваясь своего властолюбиво, гордо, упрямо, жестоко и отважно; или же, наученный опытом, он предпочтет добиться своего окольными путями, через послушание, покорность, кротость и скромность. Черты характера тоже не существуют сами по себе, они всегда соответствуют индивидуальному жизненному плану, представляя его наиболее важные средства борьбы.

Нередко цель всеобщего превосходства выглядит весьма причудливо, как бы не от мира сего. Если рассматривать ее саму по себе, мы должны отнести ее к "фикциям" или "воображениям". Файхингер справедливо говорит о них, что их значение состоит в том, что сами по себе бессмысленные, они тем не менее играют большую роль в поведении. Это настолько верно для наших случаев, что мы имеем право сказать, эта абсолютно противоречащая действительности фиктивная цель, превосходства стала основным условием нашей жизни.

Она придает нам твердость и уверенность, формирует наши действия и поведение и руководит ими, заставляя наш ум заглядывать вперед и совершенствоваться. Однако же есть и теневая сторона – она легко привносит в нашу жизнь враждебную, воинственную тенденцию, лишает нас непосредственности ощущений и постоянно стремится отдалить нас от реальности, настойчиво подталкивая совершать над ней насилие. Тот, кто понимает эту цель богоподобия как реальную и личную, воспринимает ее буквально, вскоре будет вынужден в качестве компромисса избегать настоящей жизни, искать жизнь рядом с жизнью, в лучшем случае в искусстве, но чаще всего в пиетизме, в неврозе или в преступлении.

Я не могу позволить себе вдаваться здесь в частности. Отчетливый признак этой недосягаемой для человека цели обнаруживается, пожалуй, у всех людей. Иногда она бросается в глаза в манерах человека, иногда она выдает себя лишь в требованиях и ожиданиях. Иной раз ее след отыскивается в смутных воспоминаниях, фантазиях или сновидениях. Для того чтобы действительно ее выявить, не нужно никогда об этом спрашивать. Однако физическая или духовная установка отчетливо свидетельствует об ее происхождении от стремления к власти и содержит в себе идеал какого-либо совершенства и безгрешности. В близких к неврозу случаях всегда будет обращать на себя внимание стремление сравнивать себя с окружающими и даже с умершими героями прошлого.

Правильность этого положения можно легко проверить. Если Я человек носит в себе идеал превосходства, что особенно характерно для невротиков, то тогда он часто совершает действия, направленные на подчинение, принижение и дискредитацию других. Такие черты характера, как нетерпимость, несговорчивость, зависть, злорадство, самомнение, хвастливость, подозрительность, жадность, – короче говоря, все диспозиции, соответствующие состоянию борьбы, должны проявляться в значительно более высокой степени, чем это требует, например, инстинкт самосохранения и повелевает чувство общности.

Наряду с этим, иногда одновременно, иногда сменяя друг друга, вслед за рвением и самоуверенностью, с которыми человек стремится к конечной цели, появляются черты честолюбия, соперничества, отваги, желание помогать, одаривать и руководить. Психологическое исследование должно быть здесь предельно объективным, чтобы моральная оценка не заслонила собой перспективу. Нужно также добавить, что разные по уровню черты характера, как правило, вызывают у нас симпатию или презрение. И наконец черты враждебности, особенно у невротиков, часто настолько завуалированы, что обладатель этих качеств справедливо удивляется и негодует, когда ему на них указывают. Например, старший из двоих детей оказался в весьма неприятной ситуации, когда попытался узурпировать власть в семье, проявив упрямство и своенравие. Младший же ребенок делал это умнее, вел себя как образец послушания и преуспел в этом настолько, что стал кумиром семьи, все желания которого исполнялись. Когда же в нем пробудилось честолюбие и наступило неизбежное разочарование, готовность к послушанию разрушилась, возникли болезненные навязчивые явления, сводившие на нет, несмотря на все усилия родителей, заставить ребенка быть послушным, любое их распоряжение. То есть послушание было устранено сменившими его навязчивыми мыслями. Очевидно, что обходной путь вывел в итоге младшего ребенка на ту же линию поведения, что и старшего.

Вся сила личного стремления к власти и превосходству заранее приобретает у ребенка соответствующую форму и содержание, тогда как мышление может поверхностно воспринять из этого лишь столько, сколько ему позволяет бессмертное, реальное заложенное в физиологии чувство общности. Из последнего происходят нежность, забота о ближнем, дружба, любовь; стремление к власти проявляется завуалированно и пытается утвердиться на путях чувства общности тайным и хитрым способом.

Здесь я должен подтвердить один давно известный всем знатокам души принцип. Любую обращающую на себя внимание повадку человека можно проследить до ее истоков в детстве. В детстве формируются и закладываются манеры поведения человека в будущем, несущие на себе печать окружения. Принципиальные изменения происходят лишь вследствие высокой степени самосознания или на стадии невроза благодаря индивидуально-психологическому подходу врача, когда пациент начинает понимать ошибочность своего стиля жизни.

На другом примере, который тоже встречается довольно часто, я хочу остановиться на целевой установке невротика более детально. Один весьма одаренный мужчина, добившийся благодаря хорошим манерам и любезному обращению благосклонности достойной девушки, помышляет о помолвке. Вместе с тем в соответствии со своим идеалом воспитания он предъявляет к девушке большие претензии, требуя от нее огромных жертв. Какое-то время она сносит его беспредельные требования, пока наконец не прекращает дальнейшие испытания, разорвав отношения. И тут мужчина буквально на глазах превращается в развалину от непрекращающихся нервных приступов. Индивидуально-психологический анализ данного случая показал, что цель превосходства у этого пациента, проявившаяся во властолюбивых притязаниях к невесте, давно уже требовала недопущения брака, и что он, сам того не ведая, должен был довести дело до разрыва, поскольку не считал себя готовым к открытой борьбе, какой ему представлялся брак. Также и эта неуверенность в себе проистекает из самого раннего детства, когда он, будучи единственным сыном, вел замкнутую от внешнего мира жизнь со своей рано овдовевшей матерью. Из того времени, отмеченного постоянной домашней борьбой, он вынес неизгладимое впечатление, в котором никогда себе открыто не признавался, он недостаточно мужественен, ему никогда не справиться с женщиной. Эта психическая установка сопоставима с постоянным чувством неполноценности, и, пожалуй, ее можно понять так, словно она определенным образом вторгается в судьбу человека и заставляет его поддерживать свой престижным способом, а не выполнением реальных требований на полезной стороне жизни.

Вряд ли можно не видеть, что пациент добился того, что было целью его тайной подготовки к безбрачию и к чему подталкивали его страх перед партнером, сцены борьбы с женщиной и тревожное отношение к ней. Равно как и то, что он относился к своей невесте, как к матери, которую он тоже хотел подавить. Это, продиктованное стремлением к победе, отношение было неправильно истолковано фрейдовской школой как инцестуозная влюбленность в мать. В действительности же детское чувство неполноценности пациента, подкрепленное болезненным отношением к своей матери, побуждает его еще раз в своей жизни, опираясь на сильнейшую защитную тенденцию, довести дело до борьбы с женщиной. То, что мы обычно понимаем под любовью, в данном случае является не развитым чувством общности, а всего лишь ее видимостью, ее карикатурой, средством достижения цели. Последняя же означает добиться триумфа над подходящим существом женского пола. Отсюда постоянные испытания и претензии, отсюда также и с уверенностью ожидаемый разрыв отношений. Разрыв не "случился", он по всем правилам искусства был инсценирован, а его "аранжировка" осуществилась с помощью старых испытанных средств, в которых мужчина наупражнялся на своей матери. Теперь поражение в браке исключено, поскольку брак им предотвращен. В этой установке бросается в глаза гипертрофирование "личного" по отношению к "целесообразности", к естественности. Объяснение этого заключается в боязливом честолюбии. Существуют две формы честолюбия, из которых вторая сменяет первую, как только в результате поражения человек утрачивает свое мужество. Честолюбие первой формы как бы стоит позади человека и гонит его вперед. Вторая форма честолюбия находится перед человеком и оттесняет его назад; "Если ты переступишь Halys, разрушишь великое государство". Честолюбием второй формы прежде всего обладают невротики, а первая форма проявляется у них скорее лишь в виде следов, при определенных условиях или внешне. В этом случае они тоже, пожалуй, говорят: "Да, раньше я был честолюбив". Однако они по-прежнему такие же, только из-за аранжировки своего недуга, своего расстройства, своей безучастности преградили себе путь вперед. На вопрос: "Где же ты был, когда делили мир?" – они всегда отвечают: "Я был болен". Таким образом, вместо того, чтобы заниматься внешним миром, они занимаются собой. Впоследствии Юнг и Фрейд ошибочно истолковали этот важнейший невротический процесс как врожденные (?) типы характера, один как "интроверсию" другой как "нарциссизм".

Если, таким образом, вряд ли останется что-нибудь загадочное в поведении этого человека, если в его властолюбивой установке мы отчетливо видим выдающую себя за любовь агрессию, то менее понятный нервный срыв пациента нуждается в некотором пояснении. Тем самым мы вступаем непосредственно на территорию психологии неврозов. Вновь, как и в детстве, пациент потерпел крушение о женщину. Во всех подобных случаях невротику хочется укрепить свою уверенность и укрыться на как можно большем расстоянии от опасности. Наш пациент нуждается в срыве, чтобы лелеять в себе причиняющее боль воспоминание, чтобы поставить вопрос о вине и решить его не в пользу женщины, чтобы впоследствии подходить к делу с еще большей осмотрительностью. Сегодня этому мужчине тридцать лет. Допустим, что лет десять-двадцать он будет носиться со своим горем и еще столько же будет оплакивать свой потерянный идеал. Тем самым он, пожалуй, навсегда застраховал себя от каких бы то ни было любовных отношений и таким образом от какого-либо нового поражения.

Он аранжирует нервный срыв опять же с помощью старых, испытанных средств из своего опыта, подобно тому, как, будучи ребенком, он отметал от себя, например, еду, сон, работу и играл роль умирающего. Теперь чаша весов с виной возлюбленной опускается, а сам он возвышается над женщиной по воспитанности и характеру, он достиг того, к чему стремился; он выше, он лучше, его же партнерша "плохая, как и все остальные девушки". Они не ровня ему, мужчине. Тем самым он исполнил долг, который ощущал еще ребенком, он показал, не подвергая испытанию свои силы, что стоит выше, чем весь женский пол.

Мы понимаем, что его нервная реакция не может оказаться слишком острой. Он обязан жить на, земле, как живой укор женщине.

Если бы он знал о своих тайных планах, то все его деяния были бы проявлением враждебности и злого умысла, поэтому поставленная цель, его возвышение над женщиной, была бы в принципе недостижима. Ведь он увидел бы себя таким, каким его видим мы, увидел бы, как манипулирует с чашами весов и как все подводит к заранее намеченной цели. То, что с ним происходит, не было бы больше "судьбой", не говоря уже о том, что для него это оказалось плюсом. Его цель, его жизненный план, его жизненная ложь требуют этого плюса. Поэтому и "получается", что этот жизненный план остается в бессознательном, тем самым можно думать о судьбе, за которую не отвечаешь, а не о долго готовившемся пути, прокладываемом с помощью различных ухищрений и уловок, за который несешь ответственность.

Здесь я должен оставить в стороне подробное изображение этой "дистанции", которую невротик устанавливает между собой * и религией – в данном случае браком. То, как он это делает, также следует ограничить описанием "аранжировки невроза". Надо только указать, что эта дистанция отчетливо проявляется в "боязливой установке" пациента, в его принципах, в его мировоззрении и в его жизненной лжи. Наиболее действенным для ее проявления всегда оказываются невроз и психоз. Необычайно велика также склонность к проистекающим из этих же источников перверзиям и к разного рода импотенции. Сделка и примирение человека с жизнью проявляется тогда в использовании сослагательного наклонения: "Ах, было бы это иначе!.."

Значение вопросов воспитания, которым наша школа придает самый большой вес, строго вытекает из этого.

Из плана данной работы следует, что наше исследование, как и в случае лечения, идет по обратному пути, сначала рассматривает Цель превосходства, а потом разъясняет состояние борьбы человека, особенно у невротика, и только теперь пытается понять источники этого важного душевного механизма. Одну из основ этой психической динамики мы уже раскрыли, она заключается в исходной виртуозной склонности психического аппарата обеспечивать приспособление и утверждение в реальности с помощью уловки, фиктивной идеи и целевой установки. Я должен попытаться вкратце осветить, каким образом цель богоподобия преобразует отношение индивида к своему окружению в воинствующее и как в борьбе человек стремится приблизиться к цели по линии прямой агрессии или по направляющей линии предосторожности. Если проследить за ходом развития этой агрессии вглубь детства, то всегда наталкиваешься на служащий ее причиной фундаментальный факт: на протяжении всего своего развития ребенку присуще чувство неполноценности по отношению к родителям, братьям, сестрам и к окружающим. Из-за физической незрелости ребенка, из-за его неуверенности в себе и несамостоятельности, вследствие его потребности опираться на более сильного и из-за часто болезненно переживаемого подчиненного положения среди других у него развивается чувство ущербности, которое проявляется во всей его жизни. Это чувство неполноценности вызывает постоянную тревогу ребенка, жажду деятельности, поиск ролей, желание сравнить свои силы с другими, предусмотрительность, стремление к физическому и психическому совершенствованию. От этого чувства неполноценности зависит вся воспитательная способность ребенка. Таким образом, будущее становится для него той областью, которая должна принести ему компенсацию. Состояние борьбы также отражается в его чувстве неполноценности, и компенсацией для него является только то, что надолго упраздняет его жалкое нынешнее положение и возвышает его над всеми другими. Таким образом у ребенка возникают целевая установка и фиктивная цель превосходства, где его нищета превращается в богатство, подчинение – в господство, страдание – в радость и удовольствие, незнание – во всезнание, неумение - в мастерство. Эта цель устанавливается тем выше и удерживается тем принципиальнее, чем сильнее и длительнее ребенок испытывает неуверенность в себе и чем больше он страдает от физической или умеренной умственной слабости, чем сильнее он ощущает, что его оттесняют в жизни на задний план. Тот, кому захочется раскрыть эту цель, должен понаблюдать за ребенком во время игры, за его занятиями в свободное время или за его фантазиями о будущем выборе профессии. Постоянные изменения в этих проявлениях – это лишь внешняя видимость, в каждой новой цели он предвосхищает свой триумф. Необходимо указать еще на один из вариантов такого построения планов, часто обнаруживающийся у менее агрессивных детей, у девочек и у часто болеющих – они научаются использовать свою слабость и тем самым заставляют подчинять себе других. Они и в дальнейшем будут постоянно пытаться это делать, пока их жизненный план и их жизненная ложь не будут полностью раскрыты.

Особый аспект открывается внимательному наблюдателю, когда характер этой компенсаторной динамики выдает неполноценность половой роли и стремление к сверхмужским целям. В нашей ориентированной на мужчину культуре от девочки, равно как и от мальчика, требуются, пожалуй, совершенно особые усилия и уловки. Бесспорно, среди них имеется много полезных. Сохранить их, но при этом раскрыть и обезвредить бесчисленные ошибочные и приводящие к болезни руководящие линии поведения является нашей сегодняшней задачей, выходящей далеко за рамки врачебного искусства. В результате ее разделения наша общественная; жизнь, детское и общественное воспитание могут ожидать появления ценнейших ростков. Ведь целью этого жизненного воззрения являются: усиление чувства реальности, ответственность и замена скрытой враждебности взаимной доброжелательностью, чего, однако, можно добиться лишь через сознательное развитие чувства общности и сознательное разрушение стремления к власти.

Тот, кто изучает властолюбивые фантазии ребенка, найдет их мастерское изображение в романе Достоевского "Подросток". У одного моего пациента они проявились особенно ярко. В его мыслях и сновидениях всегда повторялось одно и то же желание – пусть другие умрут, чтобы он имел простор для жизни, пусть другим будет плохо, чтобы он получил лучшие возможности. Эта. манера поведения напоминает безрассудность и бесчувственность многих людей, взваливающих все свои беды на то, что слишком уж много людей живет на свете, – побуждения, которые, несомненно, во всех отношениях сделали мысль о мировой войне более приемлемой. Чувство уверенности в таких фикциях переносится сюда из других сфер, в данном случае из фундаментальных фактов капиталистического производства, при котором действительно чем хуже одному, тем лучше другому. "Я хочу стать могильщиком, – сказал мне один четырехлетний мальчик. – Я хочу быть тем, кто закапывает других".

БИБЛИОГРАФИЯ

1. Фейдимен Д., Фрейгер Р. Теория и практика личностно-ориентированной психологии. Дайджест. М. 1995.

2. Адлер А. Практика и теория индивидуальной психологии. М. 1995. Дайджест.

3. Сидоренко Е.В. Экспериментальная групповая психология. СПБ. 1993.

4. Адлер А. Индивидуальная психология./ История зарубежной психологии. 30-60-е годы XX в. (тексты). М. 1986.

5. Вительс С. Фрейд: его личность, учение и школа. Глава Х.А.Адлер. Л. 1991.

6. Дрейкурс Р., Золц В. Счастье вашего ребенка. М. 1986!

7. Кристенсен O.K., Томас К.Р. Дрейкурс и поиски равенства. М. 1992.