2015-05-06
3617
Рост популярности порнографии и упрощение её составляющей, по сути, факты вполне взаимосвязанные. Чтобы понять это стоит вспомнить, что язык порнографии есть (согласно Фрейду и Барту) древняя (доречевая) форма открытого выражения человеческих желаний. Прямота, с которой она осуществляется, есть, прежде всего, естественная простота, идущая от природы. А природа не любит нюансы и метафоры, и предпочитает подавлять нас своим первобытным молчанием.
Поэтому если происходящая из культуры «эротика подразумевает повествование» о сексуальности, то порнография – её демонстрацию, которая не подчиняется развитию речевого акта, так как уже представляет собой нечто сказанное. В ней возможна только деструкция и высвобождение иррационального. Такие же структурные (и рациональные) элементы как сюжет, фабула и собственно речь могут быть благополучно в неё вмонтированы, но точно также могут и отсутствовать. Суть порнографии не в них. Доречевые формы высказывания целиком визуальны, поэтому порнография «говорит» со зрителем через примитивную работу оператора и сами действия актёров. Отсюда следует вывод, что вначале нового тысячелетия порнография становится всё более популярной постольку, поскольку давно уставший от культуры человеческий разум требует своего освобождения.
Однако, будучи отказом от рационального, порнография одновременно становится отказом и от реальности. Переступая условную границу пристойного, мы сталкиваемся с невозможностью отражения того что за этой гранью. Образное восприятие не действует там, где нет необходимой для него недосказанности. Подходя к объекту вплотную, мы лишаем себя той дистанции, без которой становится невозможной ни одна, даже самая примитивная, рефлексия.
Неслучайно в ситуации разговора на tête-à-tête важной часто оказывается сама эта ситуация, тогда как речевое высказывание может особого значения не иметь. Аналогично этому в искусстве запретного исчезает необходимость какого-либо художественного повествования поскольку появление перед нами того что запретно и в силу этого желанно воспринимается как обретение такого рода недоступного объекта. Наше восприятие данного объекта в подобном случае не идёт изворотливым окольным путём, создавая образ, а сводится к тому почти механическому типу восприятия, что характерен в отношении к объекту чисто функциональному. Таким образом, искусство запретного постепенно перестаёт быть искусством: оно либо превращается в разновидность «псевдоискусства», основанную на симуляции того что запретно, (и в этом случае совершает характерную для всех «псевдоискусств» подмену искусности искусственностью) либо перестаёт быть искусством в любом возможном значении. Примером последнего служит так называемое «брутальное порно» - то есть непрофессиональная порнография.
Однако, даже самая «брутальная», нестудийная порнография всегда есть лишь гиперреальность, и никак не сама реальность. Порнография не есть подглядывание. Порнография анти-интимна. В силу этого порнография уже изначально не могла быть истиной по отношению к запрету.
Подобная мысль кажется странной, так как все мы привыкли воспринимать порнографию как документальное отражение запретного, однако стоит обратить внимание на два очень существенных факта:
1 согласно идеям Р. Барта, изложенных им в работе «Punctum» («Сamera lucida») можно поставить под сомнение любое визуальное проявление документальности.
2 то обстоятельство, что порнозависимости бывают одинаково подвержены как пожилые семьянины, так и молодые ловеласы, заставляет задуматься о нетождественности порнографии жизненному опыту.
Безусловно, порнография параллельна нашему взгляду за границу запрета, но является ли она самим нашим взглядом? Думаю, вряд ли такое возможно. Скорее она даёт нам лишь фрагментарное восприятие «непристойного», и этим разрушает некую ауру непристойности. Иными словами, порнография даёт нам ни саму непристойность, а её структуру, сводимую к чисто механическим жестам. Как писал Ж. Бодрийяр: «…само тело отсюда исчезло, разлетелось на самостоятельные частичные объекты».
Продолжая и завершая мысль, он же говорил о порнографии следующее: «Лицо, не важно какое, здесь неуместно, так как нарушает непристойность и восстанавливает смысл там, где всё нацелено на его уничтожение в умопомрачительном исступлении пола […]
Во всём этом нет места соблазну – не знает его порнография, моментальное производство половых актов, жестокая актуальность удовольствия, эти тела лишены соблазна, взгляд пронизывает их насквозь и увязает в пустоте […]
Неразрешимая двусмысленность: в порнографии пол вытравливает соблазн, но и сам не выдерживает давления аккумулированных знаков пола». [Ж. Бодрийяр, «Соблазн»] Несмотря на то, что приведённые нами цитаты относятся к работе далёкого 1979 года они по прежнему соответствуют действительности. Специфика порнографии как искусства чистой симуляции («псевдоискусства») на данный момент переходит в фазу симуляции того, что уже является продуктом симуляции – той старой (ретро)порнографии 60-80х годов, современником которой был Бодрийяр. Такой более художественный вариант порнографии, наделённый некоторыми техническими недостатками и якобы не стереотипной внешностью актёров, воспринимается теперь как наиболее правдоподобная и натуралистичная порнография. Современная нам порнография снимается уже как рефлексия к той порнографии; она переигрывает её в нарочито искажённой форме, используя уже абсолютно тривиальные и нереалистичные сюжетные ходы, или (что как раз характерно) полностью отказываясь от любой повествовательной последовательности эпизодов, и добавляя к этому ещё и подчёркнуто искусственную «глянцевую» внешность актёров. Теперь стало модным завершать или начинать порнофильм с разъясняющих реплик тех, кто участвует в главных эпизодах. Это или разговор актёров с находившимся за кадром человеком (предположительно оператором), или просто монолог перед камерой. Суть – объяснить зрителю, что всё увиденное им – боль, слёзы, ненависть, жестокость, презрение, отвращение, страх – всё ненастоящее, и что на самом деле все друг друга любят и друг другом довольны. Это есть своего рода разрушение сценической иллюзии, которая была в старом порно и вместе с тем разрушение его «художественности», поскольку ту старую порнографию зритель воспринимал и воспринимает аналогично художественному произведению, то есть, увлекаясь им, тогда как современная порнография, якобы представляет собой всего лишь сладострастное месиво из «откровенной» человеческой физиологии (правда немного хирургически приукрашенной). Но в том-то и дело что это откровенность в кавычках. Сценическая иллюзия везде, в каждом кадре любой порнографии. Порнография, как уже говорилось раньше, существует исключительно как искусственность. Взгляд в камеру это искусственность, легко отодвигаемый оргазм – искусственность, движение камеры – тоже искусственность (оно же не совпадает с параметрами и особенностью перемещения нашего взгляда!) – всё искусственность, всё симуляция.
Но вспомним цитируемые слова Ж. Бодрйяра и ненадолго вернёмся к ним. Говоря о том что «в порнографии пол вытравливает соблазн», Бодрийяр выдвинул мысль, что и сама категория пола устраняется с помощью «знаков пола». Знак пола! Порнография не истина по отношению к природе запретного, поэтому в ней не раскрывается сама тайна пола. Она лишь обозначает пол определённым культурно маркированным знаком: широкие плечи, бицепсы, в худшем несценическом варианте просто волосатое тело – как знак мужчины; бёдра, ягодицы, грудь, косметика, крашенные волосы – как знак женщины. Отдельную сферу образует собой фетишизм. Но фетишизм в порнографии – это набор ещё более конкретных знаков.
Итак, логический вывод: порнография как несостоявшееся искусство запретного апеллирует знаками запретного вне того, что можно назвать его значением. Порнография как сублимация симуляции запретного.
Здесь есть возможность перейти на новый уровень – на уровень разговора о массовой культуре. Ведь что такое порнография как не хитро замаскированный
масскультурный продукт? Известно, что в одних странах снимать порнографию запрещено, в других можно, но остается под запретом её официальное распространение, в третьих не является легализованным ни то ни другое. Однако, порнографию снимают и распространяют повсюду, по всему земному шару, и делают это с успехом характерным для массовой культуры. К тому же у порнографии есть свои студии, свои режиссёры, свои актёры, свои кастинги, и номинации. Это абсолютный клон массового кинематографа, идеально перерабатывающий под себя все его тривиальные ходы и делающий их ещё более тривиальными. Порнография есть свободная от границ допустимого массовая кинематографическая инсценировка запретного; инсценировка того запретного, что является изъятым из официальной массовой видиокультуры.
Возникает закономерный вопрос – почему мы так много говорим здесь о запретном? Дело в том, что в определённом смысле вся массовая медийная культура представляет собой постоянное разыгрывание запретного. Разыгрывание запретного, которое даёт временное удовлетворение. Будь то любовная мелодрама или молодёжная комедия – это всегда безответное обращение к сексуальному, это всегда игра в любовь. Боевик тоже секс, поскольку агрессия сексуальна. Про триллер и классический фильм ужасов говорить особо и не стоит – страх более чем какое-либо другое чувство связан с половым актом (с этим, пожалуй, согласятся все фрейдисты и постфрейдисты). Но ещё более прозрачной является сексуальная основа жанров слэшер и трэшевый слэшер. Последнее уже полностью направленно на изучение человеческого тела.
Можно смело утверждать: массовая медиакультура – сплошная симуляция запретного. Мы обращаемся к ней, чтобы получить удовольствие, но получаем его симуляцию. Это всё равно, что бросать в огонь минимальное количество поленьев, дабы он не потухал, но и не разгорался слишком сильно. Только такой слабый безопасный «огонь» имеет право на существование там, где всё легко «воспламеняется» - в современной избыточной культуре.
Сейчас нет той неподдельной и, если можно так сказать, сакральной тяги к запретному, с которой боролись в XIX столетии. Современная индустрия запретного в своей основе имеет карнавализацию страсти: не плоть, но её симуляция, не конкретный объект желания, а обобщающий все желания симулякр. Настоящего интима нет, поскольку нет настоящей интимной обстановки, нет камерности. Всё запретное официально как бы перестало быть запретным и поэтому потеряло свою сакральность. Бодрийяр называл это «стратегией изгнания телесного посредством символов секса». Разрабатывая данную мысль в работе «Прозрачность зла», он говорил что «изгнание желания посредством его преувеличенных демонстраций является более эффективным, чем стратегия доброго старого подавления путём запрета».
Так возникает некая двойственность: массовая медийная культура как симуляция запретного и она же как сдерживающий фактор. Эта двойственность не ведёт ни к какому возможному дуализму восприятия, напротив – она разрушает возможность любой целостности. Она даёт нам подделку, симулякр. Она заставляет нас поверить, что мы сорвали запретный плод, и мы охотно верим. Но якобы вкусив якобы сорванного запретного плода, мы остаёмся неудовлетворёнными, и тогда-то и подворачиваются коварные формулы «будь таким, какой ты есть» и переиначенное ницшеанское «будь самим собой». Мы в результате начинаем воспринимать свою неудовлетворённость как естественное состояние, и оказываемся снова в несколько нервозном состоянии сознания, в каком пребывало большинство людей XIX века, тогда как последствиями сексуальной революции становятся маскультурные продукты, никогда не теряющие своего целевого потребителя. Одни из этих продуктов являются официальными (молодёжные комедии, молодёжные сериалы), другие андеграундными (порнография). Первые ограниченны стандартами, другие якобы дают нам все, что мы хотим.
Бодрийяр был не только прав, но и софически мудр, когда сказал, что современное состояние мира есть «состояние после оргии». Именно оргиями были борьба феминизма против маскулинной классической культуры и дальнейший подрыв порождённой этой культурой логоцентризма. Оргией была вся сексуальна революция, навсегда изменившая всю культуру XX века.
«добро/зло» в массовой культуре. неодогматизм.
Массовая культура ставит перед необходимостью воспринимать «добро/зло» как уже установившиеся понятия. При этом «понятия» эти лишаются своей целостности. Они становятся знаками-ярлыками.
Как в средневековые времена было достаточно повесить на шею человека табличку с надписью «adulter» (лат), чтобы его затоптали люди проникнутые культовым фанатизмом, точно также и теперь, стоит лишь показать в очередном новостном выпуске окровавленное тело какого-нибудь правителя и ликующую «рядом» толпу, как мы все проникаемся верой в свержение тирана. Настоящие же тираны в этот момент только рождаются. В первую очередь эти тираны – мы: тираны собственной воли.
Можно без конца рассуждать о сущности воли, говорить о специфике воли и воления, так и не признавая (или намеренно избегая) очевидного факта: воля есть познание. Это аксиома. Каждый раз, пытаясь найти истину, или каждый раз вскрывая обман, мы проявляем волю. Это есть её единственное абсолютно возможное гуманное проявление. В древнем Риме человек понимался как «социальное животное», и в границах своего социального существования он и по сей день остаётся животным, но только не в оценочной семантике данного слова, а в том абстрактно-образном значении, каким его наделял великий английский драматург Уильям Шекспир, говоря, что человек – «всего лишь беззащитное и нагое, не приспособленное к жизни и раздираемое противоречиями животное». Это уже не классическое «двуногое без перьев», это некое существо, которое является разумным и глупым одновременно, существо, зрящее свою собственную слепоту. Данное существо наивно вопреки своей рассудочности и безобидно в силу беспомощности – ему нет места в Природе, и оно может существовать, опираясь только на ту природу, которую завёт своей натурой. Человек как натуральное (в этом смысле) существо – целиком творение своей воли к познанию. Его познание и его разум – натуральны, естественны и на самом деле должны быть задействованы в каждую минуту его жизни.
Современный человек близок к тому, чтобы осмыслить эту натуральность. Он уже не довольствуется философией объективного идеализма, находящей ответ вне контекста вопроса. Современному человеку необходимо окончательное познание, поэтому ему остаётся либо быть материалистом, либо погрузить свой разум солипсизм. Третьего, в данном случае, действительно не дано.
Ни одна трактовка сущности человека не может быть раз и навсегда признана абсолютно верной. Но, та, что была только что изложена, на данный момент достаточно близка к современному человеку – она может случайно имплицитно присутствовать в любом современном медийном (кинематографическом) произведении искусства. В качестве убедительного иллюстрирующего примера давайте намеренно возьмём произведение максимально отдалённое от арт-хауса – научно-приключенческий сериал «Lexx».
Итак, *события сериала «Lexx» разворачиваются в далёком и не очень приятном будущем. Вся наша вселенная оказывается разделена на Светлую и Тёмную стороны, одна из которых почти вся является территорией великой и жестокой империи, управляемой странным существом – Его Величеством Тенью и называемой Божественным Порядком. Столица данного государства находится на Кластере (Cluster — планета, название которой также можно перевести как «Созвездие»). Быт в мире Божественного Порядка крайне оригинален и слегка напоминает атмосферу фильма «Бразилия» Терри Гиллиама — примерно такая же экстравагантная смесь тоталитарного режима и техносюрреализма.
Все относительно благополучно, кругом царит жесткий порядок, поддерживаемый с помощью драконовских законов. За малейшую провинность вам начисляются штрафные баллы. Если их количество превышает определенный предел, вы обязаны пожертвовать государству какой-либо ценный орган.
Естественно, такие антигуманные законы нравятся далеко не всем. Против них восстают целые звездные системы, например — двойная планета системы Астрал-Б. Их обитатели известны как «еретики», противящиеся Божественному Порядку. Один из них — наш следующий герой: Стэнли Твидл. О важности его персоны можно судить по должности, занимаемой им в рядах еретиков, — младший помощник вспомогательного заместителя курьера. Однажды Стэн возвращался из космического борделя на базу еретиков, но одновременно с ним к базе прибыл флагман Его Тени и разнес ее в пух и прах. Стэнли осталось лишь дрейфовать в космосе, грустно разглядывая счетчик оставшегося кислорода. Внезапно на его сигнал бедствия откликнулся какой-то подозрительный корабль, и наш герой был вынужден принять его помощь.
Лучше бы он этого не делал. Корабль-спаситель оказался притоном двух наемников – Фэппо и Смура. Что произошло со Стэном дальше, в сериале рассказывается очень смутно, но так или иначе, эти двое нашли в зубе Стэнли спрятанную капсулу с ДНК, в которой была зашифрована секретная информация, и передали ее режиму Его Божественной Тени. Благодаря таким образом полученным секретным сведениям были уничтожены 94 восставшие планеты, а Его Величество Тень начал строительство Лекса — супероружия по технологии еретиков, Стэнли же прославился как «архипредатель» — именно под этим громким титулом его узнала вся вселенная.
К счастью, бюрократическая машина Божественного Порядка оказалась настолько громоздкой и неразборчивой, что Стэн, которого наемники отпустили за ненадобностью, смог прилететь на Кластер и устроиться на должность охранника 4 класса. Отличная работа, особенно если учитывать то, что понизить тебя не могут: более мелкого звания просто не существует.
Прошло восемь с половиной лет. Стэн спокойно работает охранником и проверяет коды доступа кораблей, прибывающих на Кластер. Вдруг все переворачивается с ног на голову. Беглый еретик Тодин устраивает хаос на Кластере, в результате чего оказываются на свободе не только (и не столько) люди сколько страшные монстры – ящерицы кластера. Одна из таких уродин нарушает процесс трансформации в «рабу любви» преступницы Зевы, обвиняемой в непослушании своего мужа. Голодная ящерица съела биологическое тело одного из серийных роботов, выплюнула его голову, и, прыгнув на беззащитную Зеву, угодила, так сказать, «в зону переплавки». В результате Зева получает не только привлекательную внешность, но и переразвитое либидо с небольшой генетической добавкой. Однако она избегает последней стадии наказания — «переформации сознания» – подставив вместо себя ту самую голову робота с кодовым именем 790, - тот обретает человеческую «душу» и влюбляется в Зеву.
На свободе Зева оказывается рядом со Стэнли Твидлом. После череды невероятных случайностей эти двое получают ключ от Лекса — энергетическую сущность, внедряемую в ладонь живого человека. Воспользовавшись им, они угоняет новую игрушку Его Тени. Оказывается, что Стэнли досталось гигантское насекомое и одновременно сверхмощный космический корабль, способный играючи взрывать планеты.
Узнав о происходящем, Его Тень оживляет спящего в анабиозе Божественного Убийцу — Кая, дав тому приказ убить всех зачинщиков беспорядков. Погони, перестрелки, сражения, космические бои, древние тайны и их разоблачения — в результате всего этого экипажем Лекса становятся два человека: Стэн (капитан корабля), красавица Зева, а также два неживых существа — робот 790 и чуть более чем 2000летний мертвец Кай, к которому волшебным образом возвращается память. Кай вспоминает что он – последний представитель расы романтиков и воинов Бруннен-Джи, уничтоженной Его Божественной Тенью. Таким образом, он тоже становится врагом Его Тени. Данный экипаж по опять же нелепой случайности оказывается в Dark Zone – Тёмной стороне вселенной. Таким образом, главной мотивацией их космического странствия становится поиск выхода в Светлую сторону.*
Каков же подтекст этого сериала? Первое на что следует обратить внимание – это живой космический корабль Lexx, сделать это следует хотя бы потому, что его именем назван сам сериал. Следует разобраться в природе этого условно пятого героя, любящего просто так уничтожать целые миры. Что такое Lexx? Что он может означать? На мой субъективный взгляд Lexx это Logos, ставший просто logos<ом>, logos, похищенный у той надмировой сущности (Божественной Тени), которую Он некогда олицетворял. Его крадут и используют в противоположных Ей целях: с его помощью пытаются выйти из dark zone т.е. «выйти из тьмы заблуждений» и найти другую Светлую Сторону (рациональный мир). Это делают четверо (а точнее трое) уже знакомых нам персонажей, по разным причинам ставших врагами Тени и той империи, которую Она возглавляет. Но что же представляют собой эти герои?
Зева – это неправильная Ева (Heva), - неубоявшаяся своего мужа жена, которую должно было сделать рабой любви, т.е. сделать ещё более зависимой от мужчины.
(Зева погибает в конце первого сезона, но во втором перерождается через космическое растение снова в женщину, - таким образом, она становится также и неким подобием Лилит).
Кай – это Каин – божественный убийца и бывший враг надмировой воли Тени.
Пара Зева-Кай представляет собой героев-богоборцев, тогда как двое других из команды Лекса напротив представляют собой личности по меркам приключенческого жанра «усреднённые»:
Твидл – жертва социума, тот, кого обычно называют «маленький человек». Умный, застенчивый, слегка эгоистичный, но при этом всегда не уверенный в себе. Он слабый мужчина, но именно поэтому ему вчиняется в обязанность стать Капитаном «логоса-Лекса». Может быть, и не случаен тот факт, что «Ключ», оживляющий Лекс, вводится в его руку: logos как fallos.
790 — способный любить и романтически мыслящий искусственный интеллект без тела. Данные свойства делают его скорее стандартным человеком, чем нестандартным роботом.
Вот таковы четверо последних противников Его Божественной Тени.
Его Божественная Тень преследует их, также как некогда преследовало непокорную Ей расу Брунен-джи. Кто такие эти брунен-джи абсолютно ясно – это представители высокоразвитой языческой культуры. Это гордые и непокорные люди, олицетворяющие собой тот самый легендарный «народ Каина», - культурные бунтари и противники идеи смирения. Остаётся лишь вопрос «что такое Его Божественная Тень?» Вряд ли это классический Бог – данный персонаж не является ни созидательным, ни спасительным началом. Он представляет собой некую пустоту, тщательно скрываемую плотным аскетическим одеянием. Он есть мёртвый бог – квинтиссэнция культа несуществующего Бога.
_____________________________
Из всего сказанного следует вывод, что основная идея, которая может быть (а может и не быть) в подтексте этого сериала – протест против христианской и постхристианской догматики и протест (в разумных пределах) против социальной морали.
Один из создателей Lexx<а> - Пол Донован – однажды сказал в своём интервью: "странное полотно, изменившее мою жизнь навсегда... ".
Скорее всего, создатели сериала не осознавали возможность его только что изложенного прочтения. Они делали только то, что могли делать все коммерчески успешные режиссёры второго плана. Но сама по себе идея большого многосезонного сериала и сами законы фантастического жанра позволили создателям сериала не останавливаться только на прямом развитии раскрытой нами идеи; странствуя по Тёмной стороне вселенной, герои сериала встречали всё то иррациональное и ужасное, что и составляет, как это принято говорить, «тёмную сторону» человеческой сущности: войну, цинизм и жестокость, стремление к тоталитарной форме власти – все, что можно поместить в условную dark zone. И даже не только это. Так в одной из серий герои попадают на небольшую планету, где их заставляют участвовать в комедийном шоу, все остальные участники которого – раз и навсегда запраграмированные андроиды, управляемые неким несуществующим ведущим. Столь явная и простая пародия на медийную культуру, ближе к концу серии неожиданно для нас оборачивается раскрытием самой структуры масмедиа, когда оказывается, что проигравшим (по сути всем) участникам этого шоу особым образом отсекают головы, помещая их в изолированные камеры, где мозг, зрение и слух продолжают функционировать, воспринимая бесконечные потоки псевдоинформации из проведённых внутрь этих камер экранов.
Возможно, не случаен тот факт, что вначале третьего сезона герои попадают на Землю.
Итак, мы возвращаемся к идее необходимости познания: познания как сопротивление и одновременно постижение кажущейся рациональной реальности, познания как протеста против «да» и»нет», ведущего к «почему «да»?» и «почему «нет»?», то есть ведущего к пониманию причинно-следственных связей между каждым нашим поступком и его последствиями, ведущего к осознанию всех нюансов отношений субъективной свободной воли к не менее свободным волям других. Иными словами, познания как освобождения от «все так хотят», «все так делают» и культивирования «Я так хочу, если Ты так хочешь», «Я буду так делать, если Вы, Вы и Вы не будите против».
Безусловно, этого может и не быть в только что рассмотренном сериале Lexx. Важно то, что это можно увидеть в нём, как и в любом другом проявлении человеческой культуры. Человек натурально свободен, и воспринимает себя, прежде всего, с помощью мыслительных операций. Человек разумен, а значит, способен рассуждать, способен понимать, способен думать. Иррациональное суждение – тоже суждение. Эмпирический случайный опыт – тоже опыт, тоже познание. Для человека XX и XXI веков, т.е. для человека осознающего свою экзистенциальную свободу, познание есть во всём. Познание как прорыв в сферу пусть и чисто субъективного, но рефлексивного восприятия.
Стоит вспомнить идеи, изложенные Ж. Бодрийяром в работе «Симулякры и симуляция». Бодрийяр не солипсист, и масмедийный фантастический фильм-антиутопия «Матрица» неверно трактует его понимание окружающей нас объективной реальности, но всё же, появившуюся отчасти благодаря работе философа, отчасти благодаря этому фильму мысль об иллюзорности нашего мира не стоит понимать только в качестве удачного образного определения. Мир, каким мы его воспринимаем, будучи частью толпы, - только кажимость мира. Мир, каким мы его познаём – продукт исключительно субъективной рефлексии. Мира объективного нет. Есть объективные последствия наших поступков, и те, безусловно, объективны в силу своей значимости сразу во многих субъективностях.
Объективность может быть дана в сумме субъективностей, объективной для всех реальности, может и не существовать, но это не значит, что каждый из нас должен закрываться в коконе фантомной информации. Всегда существует параллельность субъективных восприятий. Скажем так, у меня одно восприятие мира у вас другое, у кого-нибудь третье. Это значит, что мы все живём не в разных мирах, а в трёх параллельностях одного мира. Этот мир, безусловно, есть. Он существует. Но он как бы и дан и задан одновременно. Мы все прибываем в нём, но совершаем ошибку, называя его «нашим». Он всегда существует в чьем-то индивидуальном сознании, он всегда «мой», «твой», «ваш» и т.д. Есть один мир у ребёнка, и есть другой у взрослого человека. Есть мир обычного честного гражданина, и есть мир преступника. Все люди ходят по одним, и тем же улицам, встречают друг друга, вступают в контакт со своими и не замечают тех, кто инициируется как чужой. Таким образом, очевидным будет тот факт, что мы все, в определённом смысле, друг другу чужие. Мы сосуществуем друг с другом и в социальном плане мы как бы нечто единое – мы социум. Но социум целиком построен на коммуникации, а законы коммуникации не срабатывают везде одинаково. В некоторых исключительных случаях коммуникация даже невозможна. Так обычный человек не поймёт воровского жаргона, или же, что как раз подтверждает вышесказанное, поймёт его не так. Его интерпретация будет иной, построенной на особенностях исключительно его виденья мира. Он, по сути, не сможет совладеть тем, что в его понимание окружающей реальности не входит. Так он не сможет понять почему деньги нужно воровать, а не зарабатывать, почему юридиция и юриспруденция сильнейшее зло, а сопротивление закону и нарушение на его взгляд элементарных этических правил настоящий подвиг, он никогда не поймёт почему за определённые поступки нужно убивать, вместо того чтобы дать возможность человеку, такие поступки совершившему, самому убедиться в их социальной неправильности. Согласитесь, что такого рода непонимание не повод для оценочного суждения. Честный порядочный гражданин не понимает преступника потому, что он и должен его понимать. Так же он, равным счётом, и не должен его судить. Преступник это человек, преступивший то, на чём основано само мироздание гражданина. Он как элемент абсолютно дизфункциональный и деструктивный для данной системы просто выводится из неё. Он вне её. Вне мира честного гражданина. Он инфернален ему.
Итак, мы убедились, что нет ничего, что было бы для нас изначально объективным, но всегда возможна параллельность между несколькими субъективными восприятиями и, в силу этого, возможно их слияние в коммуникативном акте. Здесь параллельность выступает основой сосуществования, т.е того, что можно по-другому назвать социальной жизнью индивида. Слияние же есть не только социально, но индивидуально необходимый акт. Через него личность формирует себя, поскольку внесоциально личность всё-таки не существует, и замыкание индивида в пределах только Я-сознания может вызвать сильные психологические патологии. Человеческое «Я» подобно рептилии – может нормально развиваться, только сбрасывая старую шкуру. Поэтому ему жизненно необходима информация от второго и третьего лица, необходим контакт, необходимо чтобы «Я» встретилось с «Ты» в ситуации общения. Так и рождается объективная мысль. Можно с некоторой долей иронии сказать, что сосуществование людей в одном социальном поле происходит по системе «субъективность + субъективность = объективность».
Сейчас трудно идти след в след за философией лево-идеологического направления, даже, не смотря на то, что философы, объединённые вокруг «Tel Quel» и событий конца 60-х годов были, пожалуй, самыми значимыми людьми XX века, и, даже не смотря на то, что именно они заложили основу новейшей философии.
Философия развивается прежде всего через смену парадигм – это её главная и часто единственная стезя. Поэтому современная философия движется дальше – от постмодернизма к пост-постмодернизму – к переосмыслению своего недавнего наследия.
Так, свойственная 60-м тень марксизма уже не является тенью современного человека. К 2000-м человек всемирно стал прагматистом и в некотором смысле нигилистом. В будущем он, скорее всего, придёт к радикальному индивидуализму.
Поэтому современному человеку следует задуматься о том, чему во второй половине XX уделили немало, но всё же недостаточно внимания – о происхождении человеческого «Я», о том, через что человек биологический становится человеком социальным.
_______
* Здесь и далее слово «индивид» употребляется в значении максимально близком к «индивидуум».
