Современная история в свете двойной истины

При сопоставлении "Декамерона" с "Божественной ко­медией" обращает на себя внимание одно удивительное и знаменательное совпадение: Данте отнес действие своей комедии к самому рубежу нового XIV столетия, и Боккаччо этим же временем пометил действие своей пер­вой новеллы[2]. Точной даты у него (как и у Данте) нет, но названы имена, события... Можно ли им доверять?

Не всегда. У Боккаччо в духе средневековой новеллы события по­рой приурочиваются ко времени султанов и королей совершенно условных. Причем условно историческими могут становиться даже подлинные имена: "...в то время когда Октавиан Цезарь, еще не про­званный Августом, правил Римской империей в должности, называе­мой триумвиратором, жил в Риме родовитый человек, по имени Пуб­лий Квинций Фульв..." (X, 8) Ощущение достоверности исчезает, как только у сына поименнованого родовитого человека - Тита по­явится задушевный друг по имени Джизиппо. Древний Рим кончил­ся на его чисто итальянском звучании.

У Боккаччо султаны, короли и даже древнеримские императоры отмечены современностью. Современность может быть, как мы видим, мнимой, но довольно часто она проступает подлинными документируемыми черта­ми. Так и в первой новелле сборника:

"Рассказывают о Мушьятто Францези, что когда из богатого и име­нитого купца он стал кавалером и собирался поехать в Тоскану вме­сте с Карлом Безземельным, братом французского короля, вызван­ным и побужденным к тому Папой Бонифацием, он увидел, что дела его там и здесь сильно запутаны..." Все даты легко восстанавлива­ются, события не вызывают сомнения. Французский король - Филипп IV Красивый; его безземельный брат - Карл Валуа; Папа - Бонифа­ций VIII, злейший враг французского короля, умерший в 1303 г. (пос­ле нанесенному ему королевским посланником бесчестия), но дву­мя годами ранее решившийся призвать его брата в Италию, чтобы усмирить города непокорной тосканской области и сильнейший из них - Флоренцию. Во флорентийском посольстве к Папе, направлен­ном, чтобы предотвратить нашествие французов, состоял Данте, вер­нувшийся из него уже не в родной город, а в изгнание.

Упоминание реальных имен и событий не отменяет того факта, что большинство сюжетов Боккаччо принад­лежат новеллистической традиции, нередко они сказоч­ны и встречаются у разных народов, это, так называемые бродячие сюжеты. Но он захотел положить конец их бродяжничеству и прикрепить к современной истории. Само это желание было новым. Оно ввело в сюжет ус­тановку на подлинность, тем самым заставляя рассмат­ривать все происходящее не как назидательный пример, а как событие или поступок человеческой истории. Пред­шествующая повествовательная традиция показывала, как людям следует поступать. Боккаччо сместил акцент на то, как они в действительности поступают.

"...случилось однажды... что во вторник утром в досточтимом храме Санта Мария Новелла..." сошлись семь дам. Самое начало "Декамерона". Утро, вторник, однако число и месяц неизвестны и не нужны, ибо автор как будто рассказывает по свежим следам со­бытия, еще совсем недавнего, памятного. Это дает ощущение близо­сти происходящего и непосредственного присутствия слушателя, при­надлежащего к тому же жизненному кругу, что и автор и его рас­сказчики. Там, где есть рассказчик, там предполагается слушатель.

Боккаччо выступает не проповедником, учителем жизни, а прежде всего собеседником. Эту интимную интонацию он передоверяет своим рассказчикам. Не­редко называются имена - общеизвестные, флорентийс­кие. Несколько новелл повествуют о шутках, которые разыгрывают художники Бруно и Буффальмако со сво­им собратом Каландрино[3]. Появляется великий Джот­то, впрочем, не для того, чтобы заявить о своем величии, а, наоборот, бытовой, сниженный, обменивающийся вза­имными шутками с прославленным юристом мессером Форезе да Рабата по поводу их жалкого вида после путешествия под дождем - по грязной дороге (VI, 5). Не менее великий Гвидо Кавальканти является в девя­той новелле того же шестого дня, посвященного остро­умному слову, чтобы срезать шутников, пытающихся нарушить его творческое уединение.

Мы сегодня, открывая текст первой но­веллы "Декамерона" если и узнаем, то лишь имена Папы Бонифация и брата французско­го короля, а для современников Боккаччо не менее убедительным аргументом в пользу достоверности рассказа звучало имя Мушь-ятто Францези, флорентийского банкира. Подобных имен немало на страницах "Дека­мерона", они не только удостоверяют под­линность рассказанных историй, но и опре­деляют общий тон книги, ставшей, по выра­жению В.Бранка, "купеческой эпопеей" [4].

Первые герои книги - новые люди, но не гуманисты или влюбленные, а дельцы. Сер Чепарелло, за свой маленький рост прозванный Шапелетто - уменьшительное от слова "венок", ока­зывается тем человеком, на кого по своем отъезде с Карлом Беззе­мельным Мушьятто Францези возложил взимание долгов в Бургун­дии - дело чрезвычайно трудное. Итальянцы, или, как их знают по всей Европе - ломбардцы (отсюда и до сих пор центральная улица лондонс­кого Сити носит имя Ломбард Стрит) широко ссужают деньги. День­ги у них берут, но их самих не любят. Как и не любят возвращать долги, взятые к тому же под хороший процент. Иногда должники, если по своему высокому положению они могут это позволить себе, или под благовидным предлогом, вовсе отказываются от уплаты, ибо ростовщи­чество не богоугодное дело: ростовщик торгует ему не принадлежа­щим - временем.

Шапелетто не тот человек, который мог бы улучшить мнение окружающих народов об итальянской нравственности. Жизнь его такова: "был он нотариусом, и для него было бы величайшим стыдом, если бы какой-нибудь из его актов... оказался не фальшивым..." К счастью, в Бургундии, куда он отправился с поручением, его никто не знал, кроме двух флорентийцев, у которых он остановился. Их-то он и привел в ужас, когда сначала захворал, а потом стало ясно, что умира­ет. Дать умереть без исповеди невозможно, но предоставить местно­му священнику исповедовать Шапелетто - значит окончательно по­губить репутацию итальянцев и никогда не получить розданных в долг денег. Шапелетто, однако, спокоен. Он просит пригласить мона­ха, славного своей святостью, и, до конца верный собственной без­нравственности, хитроумной ложью на смертном одре совершенно покоряет благочестивого мужа, а, когда молва о его добродетельной жизни распространилась, то и всю округу, в которой он по своей смерти становится известен как святой Шапелетто. Покарал ли его Бог - неизвестно, но в мнении людей он возвысился несоответственно прожитой им жизни.

Какая из этого следует мораль? Никакой. Боккаччо пишет новеллы, не завершающиеся моралью, хотя это совсем не значит, что он пишет аморальные новеллы. Прежде всего важно помнить, что он пишет не новеллы, а книгу и только в контексте целого можно говорить о смысле каждой отдельной истории. Важным коммен­тарием к первой новелле сборника служит его вторая новелла:

"Еврей Авраам, вследствие увещаний Джианотто ди Чивиньи, отправляется к римскому двору и, увидя там развращенность служителей церкви, возвращается в Париж, где становится христианином". Логика явно ускользает: почему зрелище развращенной папской курии становится аргументом в пользу принятия христанства? Авраам объясняет: судя по тому, что он видел в Риме, Папа и его окружение "со всяким тщанием, измышлением и ухищрением стараются обратить в ничто и изгнать из мира христианскую религию, тогда как они должны были бы быть ее ос­новой и опорой. И так как я вижу, что выходит не то, к чему они стремятся, а что ваша религия непрестан­но ширится все в большем блеске и славе, то мне становится ясно, что Дух Святой составляет ее ос­нову и опору, как религии более истинной и святой, чем всякая другая".

В первой новелле - поруганный обряд исповеди. Во второй - еще одно таинство - крещение, решение при­нять которое совершается не благодаря, а вопреки цер­кви. Поставленные рядом эти новеллы наводят на мысль, что любое человеческое суждение о божественных цен­ностях, даже если оно высказано церковью, скорее все­го неверно. Высшая истина недоступна человеческому разуму. Человеку остается согласиться с этим и пы­таться жить собственным умом.

К праведникам Боккаччо относится с большой настороженностью, слишком хорошо понимая, что под сутаной и под рясой человек оста­ется человеком, которому свойственно ошибаться. Праведность - зем­ная репутация, не спасающая от слабостей человеческой природы, но обязывающая скрывать их. Как следует из народной поговорки, приве­денной Пампинеей перед новеллой о брате Альберте: "Кто праведни­ком слывет, тот всегда очки вотрет" (IV, 2; пер. Н. Любимова). Вот почему так много новелл повествуют о выставленном на всеобщее обозрение и осмеянном лицемерии, особенно людей, принадлежащих церкви, профессионально обязанных слыть праведниками.

Смех сопровождает всю книгу. "Смеются" - это, по­жалуй, самая распространенная авторская ремарка пос­ле очередной новеллы. Иногда слушатели негодуют и сочувствуют. Однако не случайно драматические, серь­езные новеллы (составляющие не менее трети от всего состава) отодвинуты несколько в тень, хотя их совсем немало. Новый век только начинается, его характеры и конфликты не потрясают так, как будут потрясать на исходе эпохи - у Шекспира или Сервантеса.

Общий сюжет "Декамерона" развертывается в со­ответствии со средневековым жанром комедии (взя­той за образец и Данте) - от порицания порока к про­славлению добродетели. Восхождение совершится в новеллах последнего дня, славящих великодушие. Вер­шина - история Гризельды (X, 10):

"Маркиз Салуцкий, вынужденный просьбами своих людей же­ниться, берет за себя, дабы избрать жену по своему желанию, дочь одного крестьянина и, прижив с ней двух детей, уверяет ее, что убил их. Затем, показывая вид, что она ему надоела и он женится на другой, он велит вернуться собственной дочери, будто это - его жена, а ту прогнать в одной рубашке. Видя, что она все терпеливо переносит, он возвращает ее в свой дом, любимую более, чем когда-либо, представляет ей ее уже взрос­лых детей и почитает ее и велит почитать как маркизу".

Вся новелла - испытание добродетели. Добродетель высто­яла, а поскольку добродетельным оказывается человек простой, то Боккаччо получает возможность выдвинуть гуманистичес­кий тезис о человеческом достоинстве, независимом от того, обитает ли его обладатель в хижине или во дворце. В данном случае нравственное положение реализовано буквально: мар­киз берет жену из крестьянской хижины и грозит вернуть ее обратно. Нравственный эксперимент Гвальтьери Салуцкого имеет счастливый финал, ставший завершением сюжета всей книги. Впрочем, прежде чем закончить ее, Боккаччо напомнит о ее повествовательной форме существенным комментари­ем к содержанию. Сначала Дионео, рассказавший последнюю новел­лу, не удержится от собственной ее оценки, укоряющей маркиза за жестокость: "Не ожидайте того, что свыше человеческих сил, иначе вместо ожидаемой добродетели вы рискуете встретить лицемерие".

Об этом напоминает и сам Боккаччо от собственно­го лица - в Заключении, еще раз обращенном к крити­кам его книги. Он рассказал не более того, что бывает и ежедневно рассказывается, обсуждается людьми. Та­кова жизнь в своем разнообразии: "Нет поля столь хорошо обработанного, в котором не находилось бы крапивы, волчецов и терния, смешанного с лучшими злаками"..."Явятся и такие которые скажут, что здесь есть несколько новелл, которых если бы не было, было бы гораздо лучше. Пусть так; но я мог и обязан был написать только рассказанные, потому те, кто их сооб­щил, должны были бы рассказывать только хорошие, хорошие я бы и записал".

Боккаччо записал то, что ему рассказывали. В его новеллах письменная речь передает устное слово. Это определяет его жанр.

ПРОВЕРКА ПАМЯТИ:

Имена:

Барди

Роберт

Бонифаций

Карл Валуа

Джотто

Гвидо Кавальканти

Мушьятто Францези

Персонажи:

Фьяметта

Амето

Дионео

Галеотто

Чимоне

Гризельда

Чегсарелло

Пампинея