Буря в степи и символический «суд» в трагедии «король Лир»

Трагедия «Король Лир» — одно из самых глубоких социаль­но-психологических произведений мировой драматургии. В ней использованы несколько источников: легенда о судьбе британ­ского короля Леира, рассказанная Холиншедом в «Хрониках Англии, Шотландии и Ирландии» по. более ранним источникам, история старого Глостера и его двух сыновей в пасторальном романе Филиппа Сиднея «Аркадия», некоторые моменты в поэ­ме Эдмунда Спенсера «Королева фей». Сюжет был известен английскому зрителю, потому что существовала дошекспировская пьеса «Истинная хроника о короле Леире и его трех доче­рях», где все кончалось благополучно. В трагедии Шекспира история о неблагодарных и жестоких детях послужила основой для психологической, социальной и философской трагедии, ри­сующей картину господствующих в обществе несправедливости, жестокости, корыстолюбия.

Богатство поэтических тропов в этой трагедии поразитель­но, даже если ее сравнивать с другими произведениями Шекспира. Метафоричность настолько органически связана с наибо­лее сложными психологическими конфликтами, что именно в особенностях поэтических образов часто можно почувствовать самое существенное в авторском замысле. Глубоко прав В. Клемен, когда видит в этой трагедии новую ступень в раз­витии шекспировской образности. Если в ранних произведениях тропы чаще всего иллюстрируют мысль автора, в драмах зре­лого периода они чаще всего поясняют цели и состояние героя, то в речах персонажей трагедии «Король Лир» тропы приобре­тают самостоятельное значение. Благодаря богатству метафор страдания героев знаменуют распад всех связей в обществе, более того, именно метафоры преобразуют человеческие стра­дания в явления, связанные с законами мироздания; вторже­ние образов из жизни природы и космоса придает всему, что происходит, универсальный характер. Метафоры в начальных сценах часто содержат намеки на будущие трагические собы­тия, и позднее, когда эти события свершаются, сходные образы напоминают об этих ранних метафорах. В. Клемен прослежи­вает и еще одну важную функцию поэтических тропов — в них передана эволюция характера и миросозерцания короля Лира⁵.

Более всего насыщена метафорами речь короля Лира, ха­рактер которого в значительной мере определяет содержание пьесы. В критических работах Лир назван деспотом, даже такой тонкий критик, как Н. А. Добролюбов, в начальной сцене тра­гедии видел проявление деспотизма короля. Между тем, на мой взгляд, подобная широко распространенная трактовка искажа­ет существо конфликтов и уводит в сторону от замысла Шекс­пира. Если Лир по природе деспот, то и опасения двух его до­черей и их обращение с отцом могут быть в какой-то мере оправданы. Между тем ни о каком «деспотизме» в поведении Лира в первой сцене речи нет, есть лишь глубочайшее душев­ное потрясение от страшного открытия — ему кажется, что са­мая любимая его дочь Корделия, его надежда в старости, ока­залась черствой и неблагодарной. Из ее ответа он сделал вы­вод, что дочь его не любит,— происходит резкий психологиче­ский срыв, настолько неожиданный для всех, что окружающие поражены его поведением, а Кент называет его безумным. Позднее Лир вспоминает, каким он был добрым отцом, а соб­ственное поведение в начальной сцене считает искажением сво­ей «природы». Если он с горечью признается, что мало думал о судьбе несчастных бедняков, то в этом еще нельзя видеть до­казательство того, что Лир был деспотом.

Поэтические тропы в трагедии отличаются необыкновенным разнообразием. Исследователи установили, что среди них пре­обладают образы, связанные с жизнью животных, а также с внешними проявлениями эмоций. Были проведены подсчеты, и оказалось, что в тексте 133 раза упоминаются названия 64 животных⁶. Вторая тема — жизнь человеческого тела, по мнению К. Сперджен, доминирует над другими: в ее исследовании при­ведены многочисленные примеры метафор, олицетворяющих ду­шевные и телесные страдания Лира, Глостера, Эдгара, но также и эмоции гнева, раздражения, зависти в речах отрицательных персонажей⁷.

Автор специальной монографии, посвященной трагедии «Король Лир», Дж. Ф. Дэнби доказывает, что в тексте пьесы наиболее часто встречается слово «природа», и тема природы связана с общим философским замыслом Шекспира⁸. Слово «природа» в драмах Шекспира имеет сотни оттенков значений. Сравнительно редко Шекспир употребляет его в философском понимании: «все, что существует в мироздании», все вещи, явле­ния, события, как внешний по отношению к человеку мир, так и характер героя, его физическое и душевное состояние, стра­сти и ощущения. Наиболее часто оно означает противостоящий человеку мир с его собственными законами. При этом в поня­тие природы включается и понятие бога.

В трагедии почти все персонажи обращаются к природе, упоминают о ней, призывают ее в союзницы, обвиняют в своих несчастьях. В этом заключен глубокий смысл: человек во все моменты жизни находится в тех или иных отношениях с внеш­ним миром. Многие метафоры возникают именно в связи с жизнью природы и человеческого общества. Особенно часто обращаются к силам природы Лир и старый герцог Глостер, потрясенные жестокостью неблагодарных детей. Лир вспоми­нает, как ничтожно малая вина Корделии, «подобно орудию пытки, вырвала его природу с ее обычного места, исторгла из сердца любовь и прибавила желчи»,— вводятся признаки явле­ния физиологии, когда под влиянием внезапного потрясения, страдания и гнева кровь отливает от сердца, а желчь как буд­то разливается по всему телу. Наставления и поучения Гоне-рильи Лир воспринимает как извращение человеческой приро­ды: «неблагодарность — демон с мраморным сердцем», она бо­лее отвратительна, чем морские чудовища. И Лир призывает природу отомстить за попрание ее законов:

Услышь меня, природа!

Бесплодьем порази ее ты лоно.

Коль родит, Создай дитя из гнева, чтоб росло

Невиданным злодеем ей на муку!

Пусть врежет в юное чело морщины,

Слезами щеки ей избороздит,

За материнскую любовь и ласку

Заплатит ей презреньем и насмешкой,

Чтоб знала, что острей зубов змеиных

Неблагодарность детища.

(I, 4, здесь и далее перевод Т. Л. Щепкиной-Куперник)

Он стыдится слез, которые исторгла из его глаз Гонерилья, и обращается к глазам с угрозой: «Старые глупые глаза, если еще раз будете из-за этого плакать, я вырву вас с вашей во­дой, чтобы увлажнить глину».

Крайнее потрясение, испытанное Лиром, проявляется не только в гиперболических метафорах и проклятьях, но также в прерывистых возгласах, выражающих гнев, презрение, го­рестное сознание бессилия и беспомощности, хотя звучат страш­ные угрозы. «Мрак и дьявол!», «Подлый ублюдок!», «Пре­зренный коршун!», «Жизнь и смерть!» — так обращается он к Гонерилье. Он все еще уверен в любви Реганы, когда расска­зывает о том, как Гонерилья, забыв и долг природных связей и долг благодарности вонзила ему в сердце «острый зуб жесто­кости». Убедившись, что вторая дочь так же неблагодарна и жестока, Лир чувствует, что сходит с ума. Новый удар вы­звал столь сильное потрясение, что Лир сравнивает свое со­стояние с «истерией», когда к сердцу поднимается тошнота, его скорбь «взбирается наверх».

В этот момент он обращается с упреком к богам, просит да­ровать ему терпение и внушить благородный гнев: не делайте меня таким глупцом, чтобы я покорно сносил это, не позволяй­те «орудию женщин — каплям влаги — пятнать щеки мужчи­ны». Когда Лир вместе с шутом покидает замок, старый герцог Глостер пытается пробудить жалость к королю, говорит о при­ближении бури, но Регана приказывает запереть ворота.

Сцена в степи во время бури воспринимается как символи­ческая аллегория и кульминационный момент действия. Безымянный лорд из свиты короля рассказывает Кенту, в ка­ком состоянии он видел короля Лира — тот сражался с бушу­ющими ветрами, рвал на себе волосы, а порывы ветра в «без­глазой ярости» уносили пряди волос в небытие. За этим опи­санием следует сцена, в которой Лир бросает вызов небесам и бушующим стихиям. Лир превращается в великого бунтаря, охваченного благородным гневом и скорбью. Образная стреми­тельная речь короля обращена к стихиям, в ней уже идет речь не о частном случае, а о потрясении всего мироздания. Вся сце­на — один монолог героя, прерываемый репликами шута и за­тем Кента.

Исследователи давно обратили внимание на необычную лек­сику и странные метафоры в речах Лира. Именно в моменты, предшествующие потере рассудка, Лир начинает беседовать со стихиями, как с живыми существами. В природе он видит мо­гущественные силы, не только враждебные, но и помогающие человеку, поэтому обращается к ним с призывами, обвинения­ми, горестными упреками. Благодаря метафорической речи со­бытия его жизни принимают космические масштабы, символи­чески соотносятся с грозными явлениями в мире природы.

Лир обращается к ветрам: «Дуйте, пока не лопнут щеки»; к ливням и ураганным потокам — «низвергайтесь, пока не зато­пите башни»; к молниям — «опалите мою седую голову». Молнии — «предвестники ударов грома, раскалывающие дубы»,— в монологе Лира определены как «серные, действующие с быстротой мысли огни». Эпитет "thought-executing" получает и другое, менее правдоподобное, толкование в комментариях: «выполняющие мысль», как будто молния — исполнительница какого-то высшего приказа. Необычные метафоры завершают это обращение к стихиям: «А ты, все сотрясающий гром, рас­плющи плотную сферу мира» (Лир говорит о земном шаре, употребляя крайне редкое слово "rotunbity"), «разорви все формы природы, уничтожь зародыши, производящие неблаго­дарных людей», «греми во всю утробу». Во всех этих призы­вах звучит мысль о возмездии людям и земле, где творятся злые дела. Лиру неожиданно приходит в голову мысль, что сти­хии в данный момент выступают союзниками его дочерей:

Вот я здесь, ваш раб!

Старик несчастный, презренный и слабый!

Но вы, угодливые слуги, в помощь

Злым дочерям обрушились на голову — такую

Седую, старую. О, стыдно, стыдно!

В подлиннике последняя фраза "О! О! Tis foul", что означа­ет «несправедливо», «нечестно», «подло», «неблагородно».

Шут пытается отвлечь короля от горестных мыслей посло­вицами, а Кент умоляет Лира укрыться в хижине от такой страшной бури. Лир охвачен мыслью о возмездии не только до­черям, но и всем злым и порочным людям на земле. Он при­зывает богов карать убийц, преступников, лицемеров, а о себе говорит Кенту, что его тело не чувствует страданий, потому что «буря в его мозгу отняла все другие чувства, кроме боли, ко­торая бьется в мозгу»: «дочерняя неблагодарность», и добав­ляет, что это путь к безумию.

В критике отмечено, что изображение безумия, его причин и внешних проявлений, а также средств исцеления в драмах Шекспира соответствует медицинским представлениям того времени, а во многом и позднейшим медицинским открытиям.

Незадолго до того момента, когда Лир утрачивает рассудок, он испытывает сочувствие ко всем страдальцам. Он просит шута первым войти в хижину, обращаясь к нему «бездомная бедность», и произносит свой знаменитый монолог о «бедных нагих несчастливцах», у которых нет крова и пищи: «Как защи­тят вас ваши бездомные головы и некормленное брюхо» ("your houseless heads and unfed sides"), и дальше следует не­переводимая метафора: "your looped and windowed ragged-ness". Здесь причастия от слова "loop" —

«дыра», "window" — «окно» относятся к существительному "raggedness" которое встречается только у Шекспира. Оно образовано от слова "rags" — «лохмотья», «лоскутки», «отрепья» и "ragged" — «оде­тый в лохмотья». Образ воплощает внешний облик и судьбу бездомных бродяг и нищих, наводнявших Англию в период пер­воначального накопления. Горемыка-нищий — это дом без кры­ши и без пищи в нем, разрушенный, с дырами и щелями. Как окна в доме — так выглядят дыры в его лохмотьях:

Несчастные нагие бедняки, Гонимые безжалостною бурей,— Как бесприютным и с голодным брюхом, В дырявом рубище, как вам бороться С такою непогодой? О, как мало Об этом думал я! Лечись, величье: Проверь ты на себе все чувства нищих, Чтоб им потом отдать свои избытки И доказать, что небо справедливо.

(III, 4)

Увидев Эдгара в обличье «бедного Тома» — сумасшедшего нищего, Лир говорит о том, что перед ним истинный человек — бедное, нагое двуногое животное. Он ничем не «задолжал» при­роде: «Ты не должен червяку за шелк, зверю за шкуру, овце за шерсть, кошке за ароматы». Уже утратив разум, Лир срыва­ет с себя одежды, называя их «данные в долг».

Герцог Глостер, рискуя навлечь гнев Реганы и Корнуола, укрывает Лира и его спутников в доме рядом с замком. Помра­ченный рассудок Лира охвачен одной мыслью — о возмездии дочерям. Сцена суда над ними воспринимается как аллегория, насыщенная социальными обобщениями (III, 6). Суд вершат лишенный власти и крова сумасшедший король, его верный шут и Эдгар, в представлении окружающих —нищий бродяга, беглец из сумасшедшего дома. Лир ведет «судебный процесс» всерьез, его помощники играют роли, но картина суда полна глубокого смысла: суд над преступниками вершат те, кто стоит на низших ступенях социальной лестницы.

В начале сцены Кент поясняет Глостеру, Эдгару и шуту, в каком состоянии находится король Лир: «Все силы его ума подавлены его возбуждением» (так можно перевести слово "intempernace"). Лиру кажется, что тысячи демонов с шипением нападают на невинных,— и он собирается судить этих демонов. Эдгара он назначает «ученым судьей», шута — его помощником, а Кента — одним из присяжных. Лир выступает обвинителем дочерей — «двух лисиц», которые выгнали своего отца. Внезап­но ему кажется, что судья подкуплен, он призывает своих сто­ронников к оружию. Эдгар в этот момент едва удерживает сле­зы сострадания, но затем продолжает играть роль, и, когда Лиру почудилось, что на него залаяли собаки, Эдгар перечисля­ет их породы, убеждая короля, что он их прогнал. В этот мо­мент Лир произносит один из своих метафорических пригово­ров: «Пусть они (собаки) анатомируют Регану; посмотрим, что там рождается из ее сердца» (Шекспир вводит глагол "breeds", и некоторые комментаторы воспринимают метафору в более резком стиле — как будто там кишат змеи или черви, но для этого нет оснований). Следующий вопрос свидетельствует о прояснении в сознании короля: «Есть ли какая-либо причина в природе, порождающая эти жестокие сердца?». Вопрос оста­ется без ответа. Лир засыпает, и когда Глостер приносит весть о том, что дочери собираются убить отца, Кент и шут на но­силках уносят короля из дома, чтобы отправить в Довер, где уже высадилась с войсками Корделия.

Между этой незавершенной сценой суда и следующим появ­лением короля, украшенного дикими цветами, происходит одно из самых жестоких преступлений, чудовищное даже по срав­нению с другими жестокостями, изображенными в драмах Шекспира. Эдмунд, которому старый Глостер доверил, что он помог бежать королю, выдает отца. Регана, Гонерилья, Корнуол и Эдмунд отправляют погоню за королем. Корнуол и Ре­гана допрашивают связанного Глостера, и, когда Регана выры­вает ему бороду, Глостер на вопрос, почему он помог Лиру бежать, отвечает образными обличениями: «Я не хотел видеть, как твои жестокие ногти вырвут его бедные старые глаза, как твоя злобная сестра вонзит в его освященную плоть кабаньи клыки». Он напоминает, в какую бурную ночь Регана заперла ворота: «Даже если бы волки в такое суровое время выли у тво­их ворот, ты должна была сказать: „Добрый сторож, отвори"».

Глостер завершает речь предсказанием, что увидит, как не­благодарных детей поразит «крылатое возмездие». «Увидеть ты никогда не сможешь»,— объявляет Корнуол и добавляет, что растопчет глаза Глостера. Когда он вырывает один глаз, Рега­на советует вырвать и другой. Слуга вмешивается и ранит Корнуола, но падает, убитый в спину Реганой. В этот страш­ный момент Глостер узнает правду о сыновьях — Регана зло­радно сообщает, что его выдал Эдмунд. Глостер понимает, что Эдгар был оклеветан.

При виде изувеченного отца Эдгар произносит глубокую философскую сентенцию: «О боги! Кто может сказать: „Мне хуже всего"? Мне хуже, чем было раньше. И может быть еще хуже. Худшее не наступит, пока мы еще можем сказать „Это — худшее"». Смысл этой горькой игры слов в трагическом обоб­щении — предел человеческих страданий только в смерти, а до тех пор, пока человек жив, мера его страданий неизвестна. Сле­пой Глостер высказывает мысль о несправедливости в мирозда­нии: «Боги убивают нас для развлечения, как шалуны-маль­чишки мошек»,— и призывает небеса более справедливо рас­пределить земные блага.

Диалог слепого Глостера и короля Лира, утратившего разум, содержит особенно много сентенций и метафорических образов, насыщенных социальным протестом. Это наиболее глу­бокая философская сцена в трагедии. В первые моменты охва­тившего его безумия Лир начал суд над своими дочерьми и задумался о причинах, порождающих жестокость. В диалоге Лира и Глостера Шекспир сам вершит суд над обществом и раскрывает некоторые причины господствующего в мире зла. Глостер узнает голос короля, а Лир, не узнавая Глостера, рас­суждает о порочности мира, о своем положении, о законах при­роды и общества — ив его темных, подчас загадочных образах проявляется напряженная работа мысли, пробиваются скрытые от большинства людей истины.

Лир говорит о «настоящих» и «поддельных» людях, вспоми­нает о лести, которой был окружен. Услышав вопрос слепого Глостера, не король ли перед ним, он восклицает: «Король, в каждом дюйме король»,— и Лиру начинает казаться, что он снова вершит суд. Как судья он прощает супружескую изме­ну,— ведь его выгнали дочери, рожденные в законном браке, ведь все женщины подобны кентаврам. Внезапно в его вообра­жении вор и судья меняются местами, а стражник, истязаю­щий шлюху, сам заслуживает кнута. Лир завершает монолог выводом, основанным, по его признанию, на собственном опыте:

Сквозь рубище порок ничтожный виден,— Парча и мех все скроют под собой. Позолоти порок — копье закона Сломаешь об него, одень в лохмотья,'— Пронзит его соломинка пигмея.

В этот момент он узнает старого Глостера и утешает его, призывая терпеть страдания. «Мы все появляемся с плачем на этой великой сцене глупцов»,—обращается он к Глостеру, но сразу же разумные речи сменяются странными образами, в его смятенном сознании снова побеждает мысль о возмездии. «Это хорошая плаха», «тонкая хитрость подковать коней войло­ком»— так Лир готовит месть зятьям, собирается незаметно захватить их, дает воображаемым воинам приказ: «Убивайте». Появление посланного Корделии Лир воспринимает как пора­жение в бою со своими врагами, ему кажется, что он захвачен в плен, он обещает выкуп, просит позвать хирурга, потому что ему нанесли рану в мозг.

Посланец Корделии, охваченный состраданием к Лиру, го­ворит о своей госпоже, что она «спасает природу от всеобщего проклятья, навлеченного на природу двумя другими дочерьми Лира». Мысль о том, что жестокость — искажение природы, проклятие, угроза жизни, повторяется в трагедии несколько раз. Сходная мысль возникает и в репликах слуг герцога Корнуола, ставших свидетелями ослепления Глостера, и в проклятиях Лира, и в словах Глостера.

Многие образы в гневных монологах Лира, обращенных к Регане и Гонерилье, выражают его негодование и отвраще­ние к неблагодарности и жестокости: нарыв, чумная язва, кар­бункул, порча, болотные испарения, туманы. Зритель должен почувствовать крушение основ мироздания, чудовищное состоя­ние мира, в котором творятся такие жестокие дела.

Один из второстепенных персонажей — герцог Олбени — изобличает жестокость своей жены Гонерильи в нескольких сложных метафорах как человек ученый, далекий от той под­лости, с которой он столкнулся. «О Гонерилья, ты не стоишь той пыли, которую грубый ветер бросает тебе в лицо»,— гово­рит он жене и предостерегает ее: «Природа, отвергнувшая сво­их родителей, не может считать себя огражденной даже от се­бя; ветка, которая сама себя оторвала от ствола и лишила жиз­ненного сока ("material sap", IV, 2, 35), должна увянуть и уме­реть». Привожу наиболее точное, на мой взгляд, изложение мысли. Однако в подлиннике есть текстологическая загадка, которую окончательно не решили комментаторы. В тексте фо-лко и кварто стоит "material sap", но еще в XVIII в. это соче­тание показалось непонятным, и Теобальд предложил заме­нить эпитет "material" простым и всем понятным "maternal", т. е. материнский. Тогда вся метафора приобретает логически ясную форму. Известно, однако, что Шекспир часто превращал простые, давно знакомые словесные образы в более сложные, он обновлял избитые метафоры, насыщал их более глубоким смыслом. В данном случае речь, по-видимому, идет о том, что разрыв с «материальной сущностью» вещи, явления, чувства приводит к гибели. Поэтому эпитет "material" означает связь с силой, порождающей «природу» данной вещи, питающей ее развитие, определяющей ее «материальное» существование.

Гонерилья не понимает речей мужа и относится к ним с презрением. На ее реплику «Проповедь глупа» герцог Олбе­ни отвечает кратким изречением, выражающим его отвращение: «Мудрость и доброта порочным кажутся пороком, гниль обоня­ет лишь собственный запах» ("Filths savour but themselves", IV, 2, 39). Слово "filths" может означать «нечистоты», «грязь»; примененное к людям как существительное, это слово в лекси­коне шекспировской эпохи выражало крайнее презрение и от­вращение. Герцог Олбени призывает небеса отомстить. Если этого не произойдет, «человечество будет пожирать себя подоб­но морским чудовищам».

Финальная сцена — появление Лира с мертвой Корделией на руках — вызывает чувство глубокой скорби. Сообщение о смерти Реганы и Гонерильи, о смерти Эдмунда воспринима­ется как «пустяк», «безделица»,— так откликается на эти из­вестия Олбени. Все охвачены состраданием к Лиру; когда Эдгар пытается привести Лира в чувство, думая, что король еще жив, Кент удерживает его многозначительной репликой: «Тот нена­видит его, кто хотел бы, чтобы продолжалась его пытка на дыбе этого грубого мира». В этой метафоре — мера страданий короля Лира.

Исследователей трагедии давно поражает богатство и сочность поэтических образов в речи шута. Шут воплощает народ­ную мудрость, ту глубоко скрытую правду о жизни, которая открылась королю Лиру только ценой страданий и безумия. С самого начала он выступает как человек, любящий короля и Корделию, преданный Лиру в его несчастьях. Его иносказа­ния, пословицы, притчи, песни насыщены своеобразной филосо­фией, высказанной в метафорической и аллегорической форме. Когда шут предлагает Лиру попросить у дочерей шутовской колпак, Лир намекает, что за такую дерзость можно получить удар кнутом,— и шут мгновенно парирует угрозу: «Правда — это дворовый пес, который должен быть в конуре. Его туда загоняют кнутом, в то время как леди сука может сидеть у ка­мина и вонять» (I, 4). Аллегория порождена конкретной ситуа­цией, однако в этой реплике заключено обобщение.

Реплики шута варьируют одну тему—неразумное решение короля: шут предлагает разбить яйцо и взять пустую скорлупу вместо короны; отказавшись от власти, Лир «взвалил себе на спину осла и понес его по грязи», «сделал дочерей своей ма­терью», дал им в руки плеть и стал спускать штаны, «разрезал свой ум на две части, а в середине ничего не оставил»; при виде Гонерильи заканчивает метафору: «Вот идет один отрезанный кусок». Наставления Гонерильи шут комментирует пословицей: «Воробьиха так долго кормила кукушонка, что тот откусил ей голову».

Шут сопровождает Лира на пути к другой дочери и в не­скольких репликах намекает королю, что другая дочь по внеш­ности отличается от этой, как дикое яблоко от садового, но по вкусу обе одинаковы, как два диких яблока. На первый взгляд своими замысловатыми сравнениями шут просто отвлекает Лира от мрачных мыслей: «Если бы мозг находился в пятках, можно натереть мозоли», «улитка не отдает свой дом доче­рям, а укрывает в нем рожки», но в этих и других репликах вы­сказаны психологические и социальные наблюдения.

Увидев Кента в колодках, шут реагирует сравнениями:: «Лошадей привязывают за голову (уздечкой), собак и медве­дей— за шею, обезьян — за чресла, а людей — за ноги: если у человека слишком резвые ноги, ему надевают деревянные чулки». Когда Кент спрашивает, почему свита короля так уменьшилась, шут иронически отвечает иносказаниями: даже муравьи не трудятся зимой, все носы чуют дурной запах, нуж­но держаться за колесо, когда повозка поднимается в гору, но если большое колесо скатывается с горы вниз, то лучше от­нять руку, иначе рискуешь быть раздавленным.

Аллегорическое «пророчество», произнесенное шутом в сце­не бури, содержит смесь вымысла и злободневных намеков на явления своего века: пустословие попов, безделье лордов, сож­жение еретиков, несправедливость судей, засилие ростовщиков, воровство, клевета, пороки. Этот краткий перечень завершается предсказанием, что если когда-либо все это изменится, то Альбион ожидает великое потрясение, но все-таки придет вре­мя, когда все «будут ходить ногами», т. е. вещи примут естест­венное состояние. Нарочитая двусмысленность образа скрывает горькое признание, что существующее искаженное устройство мира вряд ли можно изменить.

За несколько минут до смерти Лир вспоминает о своем вер­ном шуте: «И мой бедный шут повешен» ("And my poor fool is hang'd"). Некоторые комментаторы думают, что Лир говорит о Корделии, ласкательно называя ее «глупышка» ("fool"), поэтому они удивляются «исчезновению» шута, о котором яко­бы все забыли. Это восприятие слов Лира, на мой взгляд, не имеет оснований. Лир был настолько привязан к своему шуту, что вспоминает и об этой утрате — и сразу же возвращается к мыслям о смерти Корделии.

Если проследить развитие преобладающих в тексте траге­дии метафор, то возникает вывод о намерении Шекспира пре­дельно обострить ненависть зрителей к злодеям, усилить со­страдание к Лиру и Глостеру, вызвать чувство протеста не только по отношению к жестоким и подлым людям, но и по от­ношению ко всем земным и небесным силам, допускающим пре­ступления, угрожающие жизни,— об этом в отчаянии кричит Лир за несколько минут до смерти: «Нет, нет, нет жизни!» В символико-аллегорических сценах Лир выступает судьей об­щества, правда, обличителем безумным и лишенным власти. Однако злые силы сами себя уничтожают в моменты, когда происходит решительное противоборство между двумя мирами.