О законах природы и общества

В великих трагедиях Шекспира судьбы героев определяются глубокими психологическими и социальными конфликтами, в которых проявляются закономерности жизни человеческого общества. Герои трагедий, как и Шекспир, воспринимают их как законы природы. В шекспироведении было отмечено, что слово «природа» особенно часто упоминается в трагедии Шекспи­ра «Король Лир», и это связано с авторским замыслом. Сопостав­ляя эту трагедию с «Опытами», Дж. Тейлор обнаружил несколько близких и отдаленных параллелей и пришел к вполне обоснован­ному выводу, что Шекспир откликался на некоторые идеи Монтеня о природе и обществе.¹ Комментарии Тейлора могут быть допол­нены, если рассматривать сходные места в связи с общим замыслом Шекспира в трагедии «Король Лир».

Прежде всего поражает многозначность понятия природы в «Опытах» и в драмах Шекспира. Наиболее общее значение слова «природа» в «Опытах» включает все, что существует в мироздании, в том числе человека с его чувствами и мыслями и человеческое общество с его законами. В глазах Монтеня человек — часть природы, у него нет преимуществ перед другими ее созданиями, а что касается способности человека мыслить, творить, изобретать, то не является ли она причиной несчастий общества, не приводит ли эта способность к изобретению жесто­ких пыток, к возникновению противоестественных жестоких обычаев у народов? Превосходство человека над животными покупается дорогой ценой, было бы лучше и безопаснее для человечества не выходить за пределы законов природы (Е., II, 12, 228—231).

Понимание слова «природа» в таком всеобъемлющем зна­чении, как «все, что существует», встречается у Шекспира сравнительно редко. В драмах Шекспира слово «природа» может означать не только внешний по отношению к человеку мир, но употребляется также и в связи с естественными человеческими чувствами и ощущениями. Словарь Александра Шмидта дает сотни оттенков значений этого слова у Шекспира именно в связи с жизнью людей: оно означает физическое и нравственное состояние человека, его ощущения и страсти, все особенности его личности, а также свойства вещей, их принадлежность к виду и роду, сущность тех или иных вещей и явлений. Слово может применяться и в значении «человеческая жизнь», «суще­ствование»².

Особенно часто в драмах Шекспира слово «природа» означает противостоящий человеку мир с его собственными законами — с этим миром человек вступает в самые разные отношения, воспринимая природу как внешнюю силу, причем одни люди верят, что над миром природы и человека властвует бог, другие убеждены, что «божественное» начало в природе — это всего лишь ее собственные законы. Второе восприятие природы более всего родственно философии Монтеня. В главе «Апология Раймунда Сабундского» он сначала излагает положения Рай-мунда, который доказывает, что природу и человека сотворил всемогущий бог, однако затем в рассуждениях самого Монтеня. сказывается его сомнение в существовании бога, наконец, приводимые им цитаты из сочинений античных философов и собственные суждения Монтеня опровергают христианское уче­ние о сотворении мира и бессмертии души.

Природа независима от каких-либо разумных существ — эта идея часто встречается в «Опытах»: движение небесных сводов, вечный свет, льющийся с небес, постоянное, вызывающее ужас у человека движение океана — разве можно признать, что все это создано для человека? Правда, Монтень с доверием относится к суждениям древних о том, что звезды и другие небесные тела оказывают влияние на жизнь и судьбы людей, однако он ограничивает это влияние действием общих законов мироздания, считая, что жизнь человеческого общества развивается по соб­ственным законам.

Даже нравственные законы, о которых обычно говорят, что они порождены природой, в действительности, пишет Монтень, порождены обычаями, условиями, традициями в жизни людей, но они стали такими древними и привычными, что воспринима­ются как законы природы. А между тем вне человеческого общества нет ни добра ни зла. Монтень иронически говорит о распространенных заблуждениях людей, обвиняющих в своих несчастьях богов, звезды и планеты (III, 9, 490—491).

Многие из приведенных мыслей Монтеня в той или иной степени находят соответствие в речах персонажей трагедии «Король Лир», в которых встречается слово «природа». И добрые и злые герои в этой трагедии обращаются к «природе» — они или призывают ее в союзницы в своих делах, или обвиняют

ее в своих несчастьях. В трагедии «Король Лир» судьба отцов, страдающих от неблагодарности и жестокости детей, предстает на фоне жизни всего общества, а в обществе господствуют эгоизм, жестокость, предательство, неблагодарность, социальная несправедливость. И герои трагедии высказывают суждения о причинах зла в обществе, законы которого они воспринимают как законы природы. Дж. Ф. Дэнби, например, утверждает, что концепция «природы» у Шекспира находит наиболее полное выражение в трагедии «Король Лир».³

Близкое сходство между мыслями Монтеня и мыслями пер­сонажей в трагедии «Король Лир» Дж. Тейлор и другие авторы усматривают в рассуждениях старого герцога Глостера и его побочного сына Эдмунда о причинах зла в человеке и обществе. У Шекспира, как и в «Опытах», сталкиваются два объяснения. Глостер объясняет распад всех естественных человеческих связей в обществе влиянием небесных светил. После его ухода Эдмунд называет это объяснение «превосходной глупостью» («the excellent foppery of the world», K. L., I, 2, 128).

В несчастьях, порожденных «излишествами нашего собствен­ного поведения» («the surfeit of our own behaviour»), говорит Эдмунд, люди обвиняют высшие силы: «... как будто мы ста­новимся злодеями — по неизбежности, глупцами по небесному велению, плутами, ворами и мошенниками — от воздействия небесных сфер, пьяницами, лгунами и прелюбодеями — под влиянием небесных светил, и вообще как будто всем, что в нас есть гнусного, мы обязаны божественному произволению. За­мечательная увертка развратника — сваливать ответственность за свои блудливые наклонности на звезды» (К- Л.,1, 2, Избр., 521, пер. Т. Л. Щепкиной-Куперник).

Верные мысли, как иногда бывает у Шекспира, произносит

злодей, оклеветавший брата, предавший отца, произносит,

^забывая, что он сам оправдывал свое злодейство, призывая

на помощь природу и отрицая законы общества, лишающие

его прав на наследство.

Аналогичное столкновение мнений встречается в «Опытах». С одной стороны, Монтень признает, что небесные тела оказывают влияние на судьбу людей, на их настроение, мысли и желания, что звезды управляют ходом вещей на земле (Е., II, 12, 225); однако в другом месте он утверждает, что наибольшая часть человеческих бедствий — результат их собственных излишеств и неблагоразумия («Those that our owne surfeit, or excesse, or missediet, or human indiscretion confer upon us», E., Ill, 9, 491).

Характерно, что слово «foppery», употребленное Эдмундом, несколько раз встречается в «Опытах» в сходном контексте, когда, размышляя о человеческих суевериях, Монтень называет их «глупостью» (Е., I, 25, 75). Монтень с некоторой иронией рассуждает об удивительной вере людей в то, что их смерть — событие мирового значения и может совершиться только по воле богов. Он цитирует слова Цезаря из поэмы Лукана, произнесенные во время морской бури: «Неужели боги тратят столько усилий, чтобы меня погубить?», приводит и цитату из Вергилия, где сообщается, что солнце оделось в траур после смерти Цезаря. Монтень называет эти и подобные утверждения «обычной глупостью» («common foppery»), добавляя, что люди легко поддаются этому обману (Е., II, 13, 311). При этом Монтень признает, что мудрейшие законодатели и в глубокой древности, и в античности прибегали к подобным «глупостям», чтобы свои законы представить как волю богов, чтобы внушить людям страх и почтение к обычаям и законам общества. Обращение к божественной силе Монтень считает признаком слабости — люди, не способные дать разумное объяснение событий, прибегают к «фальшивой монете», к суевериям и вы­мыслам (Е., II, 16, 323).

Вместе с тем Монтень признает, что вера в высшую силу, в божественное провидение глубоко укоренилась в чело­веке, и атеизм он считает редким и противоестественным учением. При этом вера особенно сильна у людей.старых и слабых, а также в моменты несчастий и общественных потрясений. «Я как раз размышляю,— писал Монтень,— откуда проистекает столь всеобщее заблуждение, что во всех наших замыслах и предприятиях мы немедленно обращаемся к Богу... и в любой момент, когда мы нуждаемся в помощи и поддержке, мы взываем к нему, не размышляя о том, справедлив или несправед­лив повод» (Е., I, 56, 158). У бога просят помощи и скупец, и честолюбец, и вор, и изменник, и убийца, его именем оправды­вают любые несправедливости (Там же, 161).

В драмах Шекспира, герои, как правило, разделяют господ­ствующие в обществе верования. И добрые, и злые люди обра­щаются к богу и ссылаются на него во многих случаях жизни. Однако именно в трагедии «Король Лир» Шекспир создает парадоксальную ситуацию, когда обращения к богу или богам (действие происходит в древние времена) служат для обличения несправедливого устройства мира. Страдающие от жестокости детей старцы — Лир и Глостер — обвиняют природу и богов в том, что мир плохо управляется их волей и властью. В этом отношении Шекспир вполне оригинален и независим от каких-либо источников и от Монтеня, хотя в ряде случаев в трагедии существуют словесные совпадения с «Опытами».

Природа и боги — вот те внешние силы, которые, по мнению Лира и Глостера, виновны в несчастьях людей. «Есть ли какая-либо причина в природе, которая порождает эти жестокие сердца» (III, 6, 76—78), — спрашивает Лир в символической сцене суда над неблагодарными дочерьми. Для Шекспира, как и для Монтеня, «природное» начало в человеке определяется не только его «телесными» потребностями и особенностями темперамента, но и глубокими, древнейшими связями в человеческом обществе, которые уже воспринимаются как незыблемые.

Таким вечным, незыблемым законом природы кажутся Лиру и Глостеру любовь между родителями и детьми и обязанности детей перед родителями. Неблагодарность и жестокость детей по отношению к родителям — нарушение самых священных законов природы (в данном случае, как и во многих других, Шекспир не делает различия между законами общества и зако­нами природы). Именно поэтому Лир обвиняет природу и при­зывает ее в союзники против дочерей. Как это свойственно добрым и благородным людям, Лир сначала не хочет даже верить себе и замеченные им и его свитой невнимание, хму­рость и пренебрежение со стороны Гонерильи пытается приписать собственной излишней чувствительности. Только после раздражен­ного нравоучения, прочитанного ему Гонерильей, уразумев ее лживость и черствость, Лир с проклятьями и бессильными сле­зами призывает природу отомстить за него — «иссушить чрево» той, кого он «ошибочно» считал своей дочерью, а если Гонерилья родит ребенка, пусть она произведет на свет чудовище, «чтоб знала, что острей зубов змеиных неблагодарность детища» (К. Л., I, 4,310—311, Избр., 525, пер. Т. Л. Щепкиной-Куперник).

Самому Лиру его гнев и проклятия кажутся искажением его прежней природы — Лир вспоминает, каким он был добрым отцом (К. L., III, 4, 20). Именно потому, что Корделию он любил больше всех, он в первой сцене трагедии с такой горечью и остротой воспринимает ответ Корделии на вопрос о том, как она любит отца. Сухой и краткий ответ Корделии порожден ее протестом против неискренних пышных речей ее сестер, но Лиру он кажется проявлением черствости и неблагодарности. Охваченный гневом, он изгоняет и Корделию, и своего верного Кента, который заступается за нее.

Поведение Корделии в этой сцене соответствует ее характеру — она не способна лгать, а кроме того, как заметил еше А. Брэдли, Корделия и в дальнейшем немногословна и не может выразить свою любовь к отцу в каких-либо сильных внешних проявлениях. Брэдли даже утверждает, что Корделия должна была бы посту­питься «истиной» ради любви к отцу. Возможно, что Шекспир ввел реплику Лира «Пусть истина будет тебе приданым», чтобы подчеркнуть главную черту характера юной Корделии, неизбеж­но приводящую человека к гибели — непреклонную нравственную стойкость.

Возникает аналогия с одним рассуждением Монтеня в главе «Как нужно владеть своей волей» (III, 10). Монтень признается, что люди, следуя инстинкту, приспосабливаются к потребностям и правилам общества. Поэтому мудрые люди говорят не то, что истинно, а то, что полезно. «Истина имеет свои преграды, невыгоды и неудобства» (Е., III, 10, 516). В другом месте Монтень упоминает о том, что истинная, «совершенная» любовь не боится поранить искренностью чувства любящего, но вместе с тем правда в таких случаях не должна быть сказана грубо и прямо в форме нотаций, но выражена в мягкой и приятной речи (Е., III, 13, 553). Если вспомнить об этих советах Монтеня, то можно, пожалуй, согласиться с Брэдли, что Шекспир не во всем одобряет Корделию в первой сцене; ее несчастная судьба как бы подтверждает справедливость суждения Монтеня о том, что люди, чьи нравственные принципы намного возвыша­ются над общепринятыми взглядами, обычно бывают несчастны и оказываются в одиночестве (Е., III, 3, 417—419).

Резкость Лира по отношению к Корделии и Кенту исследова­тели воспринимают часто как проявление его холерического темперамента и деспотизма властителя, не привыкшего к непокор­ности. Между тем психологическое объяснение может быть иным: Лир горячо любил Корделию, надеялся, по его признанию, что она будет ему в старости «доброй нянькой», и чем сильнее была его любовь, тем горестнее разочарование, вызывающее в нем вспышку ярости. Как вскоре признает Лир, ничтожно малая вина Корделии как будто вырвала с места «все зданье его природы» (К. L., I, 4, 288—291). Поведение Лира в первой сцене трагедии его верный слуга Кент и его шут воспринимают как умопомрачение, граничащее с безумием. Эта реакция окружающих лишний раз показывает, что в прошлом Лир вовсе не был деспотом, и сам он впоследствии винит себя только в несправедливом отношении к Корделии и Кенту и в том, что он мало думал о несчастных бедняках: «Я человек, против которого больше согрешили, чем грешен он сам» (К. L., III, 2, 59—60). Его сочувствие страданиям бедного Тома, забота о шуте, о бедных и несчастных подданных — все это говорит о природной доброте Лира, о его обостренном чувстве справед­ливости.

Некоторые моменты в изображении психологии Лира находят соответствие в «Опытах», в главе о воспитании детей (I, 26) и в главе «О привязанности отцов к их детям» (II, 8). Д. Тейлор обнаружил, что рассуждение Монтеня во второй из упомянутых глав близко некоторым идеям, включенным Шекспиром в под­ложное письмо, которое Эдмунд читает герцогу Глостеру и ко­торое якобы написал законный сын Глостера Эдгар. Монтень серьезно советует отцам делиться имуществом с их взрослыми сыновьями, иначе скупость вынудит детей к противозаконным и противоестественным поступкам в поисках средств к жизни (Е., II, 8, 193, 195). В подложном письме высказана мысль, что стареющие отцы должны бы передавать свои богатства сыновьям, а поскольку Глостер этого не сделал, намечен замысел его убийства (К. L., I, 2, 45—50).

Монтень признает, что любовь родителей к своим детям — это всеобщий инстинкт, порожденный стремлением к продол­жению рода, она всегда гораздо сильнее, чем любовь детей к родителям. Чувство родителей стихийное, слепое и часто

неразумное, они не умеют воспитать в детях ответную любовь, хотя все жаждут проявлений этой любви (Е., II, 8, 194).

Желание родителям смерти Монтень считает столь ужасным и противоестественным, что его ни в коем случае нельзя ни оправдать, ни простить, однако Монтень предостерегает родителей, которые уверены, что благодеяниями и всякого рода помощью детям они обязательно обеспечат благодарность детей. Только воспитанием и постоянным общением отец может вызвать к себе то почтение и доверие, которое будет радовать его до глубокой старости. Если же и в этом случае дети ока­жутся жестокими животными, то их следует ненавидеть, как зверей, презиратцкак невежд,и избегатцкак выродков (Е., II, 8, 196). Отношение Лира как бы соответствует этим советам Монтеня. Лир просит богов не делать его таким глупцом, чтобы он покорно сносил неблагодарность своих дочерей, но внушить ему «благородный гнев».

Проклятия Лира кажутся Регане и Гонерилье проявлением старческих недостатков. Уже в конце первой сцены трагедии они обмениваются опасениями: ведь и в лучшие годы Лир был «вспыльчив», а «болезненные и холерические» годы еще усилят эти черты характера — неустойчивость, вспыльчивость, непостоян­ство (К. L., I, 1, 292—300). Шекспир показывает, что этим неблагодарным и жестоким дочерям свойственно искаженное представление о людях и мотивах их поведения. Возможно, что Шекспир обратил внимание на весьма глубокое суждение Монтеня о психологии низменных и подлых душ, не способных поверить в благородные побуждения других людей, понять пове­дение людей мудрых и своеобразных. Монтень говорит о том, что для мудрецов «жить — значит мыслить», однако если они пренебрегают притворством и «не одалживают себя» душам под­лым и низменным («to base and vulgar spirits»), то этих мудрецов покидают все — и в частной, и в общественной жизни, ибо «всякая мудрость неприятна, если она не приспо­сабливается к общей глупости» («all wisdome is unsavourie that is not conformed to common insipience», E., Ill, 3, 417). В другом месте Монтень, не называя источник, приводит афо­ризм «Для каждого его собственные нечистоты хорошо пахнут», взятый из сочинения Эразма Роттердамского «Пословицы» («Stercus cuique suum bene olet — Ev'ry man's ordure well/To his own sense doth smell» («Adagia» III, IV, 2, E., Ill, 8, 474). Монтень добавляет, что при здоровом обонянии это невозможно, хотя обычно люди, осуждая чужие недостатки, не замечают собственных.

В трагедии «Король Лир» сходная сентенция подготовлена изображением отношения Гонерильи к Лиру, утратившему власть. Его гнев и проклятия она воспринимает как старческие кап­ризы, странности, она приказывает слугам проявлять к Лиру непочтительность и невнимание, резко поучает и наставляет отца, которому подобное обращение кажется нарушением глу­боких незыблемых законов природы. Гонерилья искренне убеж­дена, что «этот праздный старик» должен проявить покорность, что «старые дураки впадают в детство». Когда ее муж герцог Ольбени слышит проклятия Лира и спрашивает, чем вызван столь сильный гнев, Гонерилья спокойно отвечает: «Не думай о причине, пусть он проявляет свое старческое слабоумие» (К. L., I, 4, 313—315). В ее презрительных репликах не только притвор­ство и расчет, но и собственное, доступное ее подлому восприя­тию объяснение поведения Лира. Много позднее герцог Ольбени, уразумев, насколько жестока его жена, говорит ей: «О, Гоне­рилья, ты же не стоишь пыли, которую грубый ветер бросает тебе в лицо» (К. L., IV, 2, 30—31) и пытается убедить ее в чудовищности ее отношения к отцу, но слышит презрительную реплику: «Перестань, нравоученье глупо» (К. L., IV, 2, 37). Ответная сентенция герцога Ольбени напоминает о пословице из сочинения Эразма Роттердамского, приведенной в «Опытах» Монтеня: там идет речь о людях, не способных отнестись к соб­ственным недостаткам объективно. Герцог Ольбени говорит: «Мудрость и доброта дурным людям кажутся дурными, / Гниль обоняет лишь собственный запах» («Wisdom and goodness to the vile seem vile / Filths savour but themselves», K. L., IV, 2, 38—39). Слово «vile» («порочный, низменный, подлый, дурной») соответствует словам «base and vulgar» в приведенном выше переводе Флорио, а слово «filths», которое, будучи употреблено по отношению к людям, выражает крайнее отвращение, возможно, возникло как смягченный вариант слова «ordure», употреблен­ного Джоном Флорио при переводе афоризма Эразма Роттердам­ского. Шекспир, вероятно бессознательно, объединил в изречении герцога Ольбени два рассуждения Монтеня о психологии людей низменных, обыденных, себялюбивых настолько, что даже их пороки кажутся им привлекательными. Если Монтень спокойно размышляет об особенностях человеческой психологии, то в реп­лике Ольбени выражено отвращение к подлости и пороку. В этот момент гонец приносит известие о том, что муж Реганы Корнуэл вырвал глаза старому Глостеру, но был убит слугой. Реакция Гонерильи лишний раз подчеркивает ее жестокость — она выражает удовлетворение тем, что Глостер наказан.

Извращенное представление о добре и зле проявляет и Ре-гана. Когда старый Глостер, подвергнутый пыткам за то, что помог Лиру бежать, призывает на помощь Эдмунда, Регана сообщает Глостеру, что именно Эдмунд его предал, и добавляет: «Он слишком хорош, чтобы тебя жалеть» (К. L,, III, 7, 90), ибо предательство сына по отношению к отцу она воспринимает как поступок, достойный похвалы,— ведь Эдмунд выдал «измен­ника».

Некоторые совпадения в тексте трагедии с мыслями Монтеня возникают в речах короля Лира. Например, во многих местах «Опытов» Монтень говорит о том, что болезни тела

оказывают влияние на состояние человека и на его внешнее поведение (Е., II, 12, 288—289 и др.). В трагедии Лир, услышав, что Регана и ее муж не желают его принять, ссылаясь на нездоровье, сначала пытается их оправдать, хотя это оправдание более походит на самообман. Лир говорит, что болезнь может изменить человека, что ум страдает вместе с телом и человек забывает о своих обязанностях перед другими людьми (К. L., II, 4, 107—110). Когда он убеждается, что Регана еще более жес­тока, чем Гонерилья, он сравнивает дочерей с болезнью своей плоти, с нарывами или язвой на собственном теле. В этих словах Лира Шекспир еще раз усиливает мысль, что жес­токость детей — извращение природы, болезнь, вызывающая отвращение.

Гнев и скорбь Лира постепенно разрушают его рассудок. В критических работах, особенно в исследовании К. Мюира, доказано, что Шекспир изобразил различные виды безумия в соответствии с медицинскими суждениями о его причинах и внешних проявлениях. ⁵ Отмечено и сходство в изображении безумцев с рассуждениями Монтеня о безумии. Одной из главных причин безумия Монтень считает слишком сильное потрясение и возбуждение, вызванное в душе человека какой-то идеей или неистовой страстью, подавляющей все другие чувства и мысли (Е., II, 12, 281). Монтень упоминает также и о родстве безумия с необычными проявлениями духа у одаренных людей: «Кто не знает, как тесно безумие соприкасается с высокими порывами свободного духа и с проявлениями необычайной и несравненной добродетели?.. Глубочайшие умы бывают разрушены своей силой и тонкостью» (II, 12, 189); Флорио неточно перевел «Infinis esprits» (Oeuvr., II, 12, 472), как «Diverse spirits», но здесь же превосходно передал риторику Монтеня в описании трагической судьбы Торквато Тассо (Е., II, 12, 248—249), Лира иногда называют «гениальным безумцем», который в состоянии безумия высказывает мудрые истины.

Безумию Лира предшествует сцена, которую можно считать кульминационным моментом в развитии событий. Это знаменитая сцена в степи, когда выгнанный дочерьми из дома Лир превра­щается в великого бунтаря против господствующей в мире неспра­ведливости. Сначала он призывает стихии уничтожить все на земле, все творения природы, все семена, порождающие небла­годарных людей. «Rumble thy bellyful!» — обращается он к не­бесам (буквально: «Громыхай во всю утробу!»; необычное слово «bellyful» встречается в переводе Флорио, как заметили иссле­дователи, но в ином контексте: например, Монтень признается, что он высказывает истину не полностью («not my belly-full»), но лишь столько, насколько осмеливается (Е., III, 2, 410).

Лир вспоминает, что от ярости бури страдает и он сам: сначала он готов покорно принять гнев небес, но буря страстей в его душе столь велика, что он стремительно переходит от одной мысли к другой:

Вот я здесь, ваш раб,

Старик несчастный, презренный и слабый!

Но вы, угодливые слуги, в помощь

Злым дочерям вы всей небесной мощью

Обрушились на голову — такую

Седую, старую! — О стыдно, стыдно!

(К. Л., III, 2, 19—24, Избр., 536, пер. Т. Л. Щепкиной-Куперник)

Верный шут пытается отвлечь мысли Лира горькими посло­вицами, а Кент умоляет короля укрыться в жалкой хижине, вспоминая, что он еще никогда не видел столь страшной бури. Лир охвачен все той же мыслью — о возмездии всем порочным и злым людям. Теперь он призывает «великих богов» карать убийц, преступников, лицемеров — все скрытые грехи должны бояться гнева богов (К. L., III, 2, 49—60).

Перед самой хижиной он снова возвращается к причине своих страданий, поясняя Кенту, что тело чувствительно к стра­даниям, если свободен от страданий ум, но буря в его мозгу отняла у него все другие чувства (К. L., III, 4, 6—14). Это суждение Лира сопоставляют с несколькими идеями Монтеня о взаимосвязи ощущений человека и его душевного состояния. По мнению Монтеня, чувства могут давать искаженные представ­ления о вещах, поскольку они зависят от характера и состояния здоровья, а разум не всегда может проверить истинность ощу­щений. И, кроме того, страсти, которые подчиняют себе ум человека, притупляют его чувства.⁶ Лир признается, что уже ничего не может чувствовать, кроме той боли, которая бьется в его мозгу. Ее название — «дочерняя неблагодарность». Он добавляет, что такое состояние — путь к безумию.

В главе «О некоторых стихах Вергилия» (III, 5) Монтень анализирует природу и особенности любовной страсти. Об этой главе напоминают некоторые суждения Отелло, Яго и Эмилии о любви и ревности, а также отдельные места в трагедии «Антоний и Клеопатра». Шекспир несомненно обратил внимание и на те страницы, где Монтень, говоря о страстях, признает что в них нельзя отделить чувственное начало от духовного — в жизни человека, в этой «земной тюрьме», две стороны тесно связаны, и только путем философских рассуждений их искусствен­но разделяют. «Есть основания требовать, чтобы тело не пре­давалось страстям и желаниям настолько, что это навлечет ущерб и разрушение для духа. Но не является ли столь же основательным признание того, что и дух не должен следовать своим желаниям в ущерб телу, причиняя нашему телу вред и подвергая его опасности» (Е., III, 5, 454—455). Справедли­вость этого суждения Монтеня подтверждается в трагедиях Шекспира в психологии нескольких героев, особенно Гамлета, Ричарда II, короля Лира.

Изменения в характерах героев под влиянием ударов судьбы свидетельствуют также о сходстве позиции Шекспира и Монтеня 120

и в вопросе о взаимоотношении человека и общества. Монтень соглашается с Титом Ливием, который утверждал, что люди воспринимают общественные бедствия в той степени, в какой эти несчастья отражаются на их собственных судьбах (Е., III, 12, 536). Ричард II, заключенный в тюрьму, понимает свою вину перед государством, Гамлет в монологе «Быть или не быть» говорит уже не о личных страданиях, а о болезнях и бедствиях общества, король Лир постепенно переходит от навязчивой мысли о неблагодарных дочерях к мыслям о страданиях других людей.

Незадолго до того момента, когда Лир утрачивает рассудок, в его душе наступает прозрение: он испытывает жалость к другим людям, к нищему из бедлама и к шуту. В своей «молитве» Лир выразил глубокое сострадание всем «бедным, нагим не­счастливцам» и обвинил себя в том, что он, будучи королем, мало думал об их судьбе.⁷ Лир завершает этот монолог при­знанием, что необходимо более справедливо распределить жиз­ненные блага. Так в душе Лира личная трагедия приводит к социальному прозрению.