ХI Образование для свободы

Это образование должно начинаться с установления фактов и формулирования ценностей, и продолжаться, развивая и совершенствуя адекватные техники для реализации этих ценностей и для борьбы с теми, кто, по той или иной причине, станет игнорировать эти факты или отрицать эти ценности.

В одной из предыдущих глав я рассуждал о Социальной Этике, в рамках которой вред от перенаселенности и заорганизованности оправдан и даже полезен. Согласуется ли такая система ценностей с тем, что мы знаем о человеческой конституции и темпераменте? Социальная Этика утверждает, что воспитание определяет человеческое поведение и что природа – психофизическая оснастка, с которой психофизическое оснащение, с которой человек рожден, – незначительный фактор. Но разве это правда? Разве правда, что люди - не более чем продукты социальной среды? А если неправда, то какое оправдание можно найти для утверждения, что отдельный индивид менее важен, чем группа, членом которой он является?

Все существующие факты указывают на то, что в жизни людей и народов наследственность играет не меньшую роль, чем культура. Каждый индивид биологически уникален и отличается от других индивидов. Следовательно, свобода - это великое благо, терпимость – великая добродетель, а всякая регламентация – великое несчастье. Для своих теоретических и практических целей, диктаторы, функционеры и некоторые ученые страстно желают свести ошеломляющее разнообразие человеческих форм к некой более управляемой однородности. Во время первой вспышки бихевиористической горячки, Дж.Б.Уотсон прямо заявил, что он не смог найти «никаких доказательств наследования ни моделей поведения, ни специальных способностей (музыкальных, художественных и т.д.), которые, традиционно считалось передаются в семьях из поколения в поколение». И даже сегодня известный психолог, профессор Б.Ф.Скиннер из Гарварда настаивает, что «вместе с тем как научная картина мира становиться все более полной, вклад, который может внести отдельный человек, стремительно приближается к нулю. Его хваленая творческая сила, его достижения в искусстве, науке и морали, его способность выбирать и наше право считать его ответственным за последствия сделанного выбора – ничего этого не видно в новом научно обоснованном автопортрете человека». Одним словом шекспировские пьесы были написаны не Шекспиром и даже не Бэконом или графом Оксфордским, они были написаны елизаветинской Англией.

Более чем шестьдесят лет назад Уильям Джеймс написал эссе на тему «Великие люди и их окружение», пытаясь защитить выдающихся индивидов от нападок Герберта Спенсера. Спенсер заявлял что «Наука» (замечательно удобная персонификация мнений профессоров Х, Y и Z) совершенно упразднила Великого Человека. «Великий человек, - писал он, - должен оцениваться, наряду со всеми другими явлениями в обществе, как продукт прошлого этого общества». Великий человек может быть (или казаться) «непосредственным инициатором изменений… Но, инициатором этих изменений… Но если есть настоящее объяснение этих изменений, то его нужно искать в той совокупности условий, из которых и он и они возникли». Эта одна их тех мудростей, которые не имеют никакого практического смысла. Наш философ говорит, что нужно знать все, прежде чем полностью понять хоть что-то. Несомненно. Но дело в том, что мы никогда не будем знать все. Поэтому мы должны быть удовлетворены частичным пониманием и непосредственными причинами – включая и влияние великих людей. «Если что и бесспорно, - писал Уильям Джеймс, - так это то, что общество великого человека, справедливо так названное, не сделает его прежде, чем он его не переделает. Физиологические силы, которые создают его, имеют столько же общего с социальными, политическими, географическими и, на большом временном отрезке, с антропологическими условиями, сколько кратер Везувия с мерцающим огоньком газа, при котором я сейчас пишу. Возможно, мистер Спенсер считает, что 26 апреля 1564 года социальное силы так сосредоточили свое давление на Страдфорд-на-Авоне, что некий У. Шекспир, со всеми особенностями его мышления, просто должен был там родиться? То есть, он имел в виду, что если бы вышеупомянутый У.Шекспир умер в младенчестве от детской диареи, другой матери в Стратфорд-на-Авоне, пришлось бы срочно родить его копию, чтобы восстановить социологическое равновесие?»

Профессор Скиннер опытный психолог и его трактат на тему «Наука и человеческое поведение» солидно подкреплен фактами. Но к сожалению, эти факты принадлежат к такому ограниченному классу, что, когда он рискует делать обобщения, его выводы имеют такое же отношение к реальности, как и выводы викторианских теоретиков. И это неизбежно, поскольку профессор Скиннер, как и Герберт Спенсер, игнорирует то, что Джеймс называет «физиологическими силами». Генетические факторы, определяющие человеческое поведение, не удостоились у него и страницы. В его работе нет упоминаний ни о конституционном лечении, ни о конституционной психологии, в рамках которой (и, насколько я могу судить, только ее одной,) можно было бы написать полную и реалистичную биографию индивида, имеющую отношение к наиболее значимым факторам его существования - его телу, его темпераменту, его интеллектуальным способностям, его непосредственному окружению в тот или иной момент, его времени, месту и культуре. Наука, изучающая человеческое поведение, подобна науке о движении вообще, – нужная только самой себе, совершенно не адекватная к фактам. Возьмем, например, стрекозу, ракету и прибой. Все они иллюстрируют одни и те же основные законы движения, но иллюстрируют их разными способами и различия эти так же важны, как и сходство. Само по себе изучение движения не скажет нам почти ничего о том, что в каждом конкретном случае движется. Точно так же изучение поведения не скажет нам почти ничего о том разумном теле, которое в каждом конкретном случае демонстрирует свое поведение. Но для нас - разумных тел, знания о разумных телах представляют первостепенную важность. Более того, из личного опыта и наблюдений мы знаем, что различия между разумными телами невероятно велики и что некоторые разумные тела могут, и оказывают, значительное влияние на свое социальное окружение. По этому последнему пункту Бертранд Рассел полностью согласен с Уильямом Джеймсом – и практически со всеми, кроме сторонников спенсеровской и бихевиористской псевдонауки. Рассел считает, что причинами исторических изменений могут быть - экономические перемены, политические теории и сильные личности. «Я не верю, - говорит Рассел, - что какой-то из них можно пренебречь или объявить результатом действия других причин». Таким образом, если бы Бисмарк и Ленин умерли во младенчестве, наш мир очень бы отличался от того, какой он сейчас. «История еще не наука, ей можно лишь придать некое наукообразие путем фальсификаций и опущений». В реальной жизни, в которой мы живем день за днем, влияние индивида не может быть проигнорировано. Это только теоретически его вклад приближается к нулю, на практике все они очень важны. Когда в мире делается какая-то работа, кто ее делает? Чьи глаза и уши передают информацию, чей мозг обдумывает, чьи чувства побуждают к действию, чья воля преодолевает препятствия? Определенно не вся социальное окружение, поскольку группа, это еще не организм, а лишь слепая бессознательная организация. Все, что делается в обществе, делается индивидами. На них, конечно, оказывает глубокое влияние местная культура, система запретов и морали, информация и дезинформация, переданная из прошлого и сохраненная в виде традиций разговорной речи или литературы. Но что бы ни брал каждый индивид от общества (а точнее, от других индивидов, объединенных в группы, или из выборочных записей, сделанных другими индивидами, живыми или умершими), он использует это своим собственным уникальным способом, исходя из особенностей его системы восприятия, его биохимии, его конституции и темперамента и ничьей больше. Никакое научное объяснение, каким бы всеобъемлющим оно ни было, не может обойти стороной эти очевидные факты. И давайте не забывать, что научный портрет человека как продукта социальной среды, который представил профессор Скиннер, не единственный научный портрет. Есть и другие, более реалистичные. Рассмотрим, например, портрет, сделанный профессором Роджером Уильямсом. Он описывает не абстрактное поведение, но поведение разумных тел, которые, с одной стороны, являются продуктами среды, где они существуют вместе с другими разумными телами, а с другой - продуктами собственной наследственности. В своих работах «Фронтир человечества» и «Свободные, но неодинаковые» профессор Уильямс подробно описывает те врожденные различия между индивидами, для которых доктор Уотсон не смог найти никаких оснований и чья значимость, по мнению профессора Скинера, приближается к нулю. При движении по эволюционной лестнице внутривидовое биологическое разнообразие становится все более заметным. Самое выраженное оно у человека, и люди в более широких пределах демонстрируют биохимические и структурные различия, как и различия в темпераменте, чем особи других видов. Это простой и очевидный факт. Но то, что я назвал Волей к Порядку, стремлением свести ошеломляющее разнообразие явлений и форм к некой более понятной и управляемой однородности, привело к тому, что многие стали пренебрегать этим фактом. Они свели к минимуму биологическую уникальность и сосредоточили внимание на более простом и, при существующей системе знаний, более понятном влиянии внешних факторов на поведение человека. «В результате такого подхода, центрированного на среде, - пишет профессор Уильямс, - была принята доктрина изначальной однородности человеческих младенцев, которая до сих пор преобладает среди значительной части социопсихологов, социологов, социальных антропологов и многих других, включая историков, экономистов, педагогов, юристов и общественников. Это доктрина закрепилась в сознании многих, кто имеет дело с образовательной и государственной политикой, и часто без вопросов принимается теми, у кого нет привычки к самостоятельному критическому мышлению».

Этическая система, основанная на достаточно реалистичной оценке данных опыта, вероятно, принесет больше пользы, чем вреда. Но многие этические системы, основанные на оценке опыта, имеют безнадежно нереалистичные взгляды на природу вещей. Такая этика, вероятно, принесет больше вреда, чем пользы. Например, не так давно считалось, что плохая погода, заболевания скота и сексуальная импотенция могли быть вызваны, и во многих случаях действительно вызывались, происками злобных колдунов. Схватить и убить колдуна - было долгом, божественно освященным во Второй Книге Моисея: «Ворожеи не оставляй в живых». Системы этики и закон, основанный на ложном представлении о природе вещей, были причиной (на протяжении веков, когда они наиболее серьезно воспринимались властями) самых ужасных злодеяний. Разгул шпиономании, линчевания и освященных законом убийств был несравним ни с чем, пока коммунистическая этика, основанная на ошибочных взглядах на экономику, и нацистская этика - на ошибочных взглядах на человеческие расы, не стали служить оправданием еще более страшных злодеяний. Едва ли менее нежеланными могут последствия всеобщего принятия Социальной Этики, основанной на ошибочном представлении, что мы - полностью общественный вид, что все наши младенцы рождаются одинаковыми, и что личности это продукты формирования окружающей среды внутри самой этой среды. Если бы эти взгляды были корректными, если бы люди действительно принадлежали к подлинно общественному виду и если бы их индивидуальные различия были несущественны и могли быть полностью сглажены воспитанием, тогда, очевидно, свобода была бы не нужна, и государство имело бы полное право преследовать еретиков, которые бы этого требовали. Для каждого термита служба термитнику это и есть самая лучшая свобода. Но человеческие существа не полностью социальны, а всего лишь относительно. Их сообщества не организмы, подобно улью или муравейнику, а организации, другими словами, ad hoc (подходящие по случаю) устройства для коллективного проживания. Более того, различия между индивидами так велики, что, несмотря на все более интенсивную культурную утюжку, крайний эндоморф (если использовать терминологию Шелдона) все равно сохранит свои общительные висцеротонные черты, крайний мезоморф так и останется энергичным соматоником, а крайний эктоморф всегда будет церебротоником, интровертированным и гиперчувствительным. В Дивном Новом Мире социально желаемое поведение обеспечивалось двойным процессом - генетической манипуляцией и постнатальным обусловливанием. Зародышей выращивали в бутылях и высокую степень однородности обеспечивали путем использования яйцеклеток, взятых у ограниченного числа матерей, и воздействия на яйцеклетку, с целью заставить ее делиться снова и снова, производя десятки и даже сотни идентичных близнецов. Это давало возможность оснащать стандартизированные машины стандартизированным обслуживающим персоналом. И чтобы сделать эту стандартизацию совершенной, после рождения младенцы подвергались обусловливанию, гипнопедии и химически индуцированой эйфории, служащей заменой удовлетворению от осознания себя свободной творческой личностью. В мире, в котором мы живем, как это указывалось в предыдущих главах, огромные безличные силы способствуют централизации власти и регламентации общества. Генетическая стандартизация пока еще невозможна, но Большое Правительство и Большой Бизнес уже обладают или скоро будут обладать всеми техниками, описанными в Дивном Новом Мире, вместе с другими, на которые у меня не хватило воображения. Не имея возможности генетически стандартизировать эмбрионы, правители завтрашнего перенаселенного и заорганизованного мира будут пытаться насадить социальное и культурное единообразие среди взрослых и детей. Для достижения этой цели, они станут использовать все техники манипулирования, которые будут в их распоряжении, без колебаний усиливая методы иррационального убеждения экономическим давлением и угрозами физического насилия. Чтобы избежать этого вида тирании, мы безотлагательно должны начать учиться и учить наших детей свободе и самоуправлению.

Такое обучение, как я уже говорил, должно основываться на осознании фактов и ценностей – фактов индивидуальных различий и генетической уникальности, и ценностей свободы, терпимости и взаимопомощи, которые являются этическим следствием этих фактов. Но к сожалению, корректных знаний и здоровых принципов недостаточно. Скучную правду может заслонить яркая ложь. Умелая игра на чувствах часто оказывается сильнее самых лучших намерений. Эффект ложной и губительной пропаганды не может быть нейтрализован кроме как путем обучению искусству анализа ее техники и умению видеть сквозь ее софизмы. Язык сделал возможным человеческий прогресс от состояния дикости к цивилизации. Но язык породил и то устойчивое безрассудство и ту систематическую поистине дьвольскую жестокость, которые так же характерны для человеческого поведения, как и систематическая предусмотрительность и поистине ангельская доброжелательность. Язык позволяет тем, кто им пользуется, обращать внимание на предметы, людей и события, даже когда эти предметы и люди отсутствуют, а события еще не произошли. Язык проясняет наши воспоминания и с помощью символов превращает непосредственные ощущения страстного желания или отвращения, любви или ненависти в фиксированные принципы выражения чувств и поведения. Ретикулярная система мозга незаметно для нас выбирает из бесконечного числа стимулов те, которые имеют практическую ценность. Из этих бессознательно отобранных стимулов уже более или менее осознанно мы выбираем и абстрагируем еще несколько, давая им словестные обозначения из нашего словаря, а затем классифицируем в системе одновременно метафизической, научной и этической, созданной из других слов на более высоком уровне абстракций. В случаях, когда отбор и абстрагирование продиктованы системой относительно верной с точки зрения природы вещей, и когда вербальные обозначения правильно подобраны и их символическая природа достаточно ясна, наше поведение будет адекватным и вполне приемлемым. Но под влиянием плохо подобранных слов, приложенных без понимания их символического характера к стимулам, которые отбирались и абстрагировались в свете системы ошибочных идей, мы способны вести себя с дьявольской жестокостью и тупым упорством, к которой бессловесные животные (именно потому, что они бессловесные и не могут говорить) слава богу, неспособны.

В своей иррациональной пропаганде враги свободы систематически искажают язык, чтобы соблазном или страхом заставить свои жертвы думать, чувствовать и действовать так, как им это нужно. Образование для свободы (и для любви и развития интеллекта, которые одновременно являются и условиями и следствиями свободы) должно включать в себя среди прочего и обучение правильному использованию языка. Последние два-три поколения философов посвятили немало времени анализу символов и знаковых средств. Как слова и фразы, которые мы произносим, относятся к предметам, людям и событиям, с которыми мы сталкиваемся в повседневной жизни? Обсуждение этой проблемы могло бы занять слишком много времени увести далеко в сторону. Достаточно сказать, что все необходимые материалы для обучения правильному использованию языка на каждом уровне - от детского сада до аспирантуры - уже есть и вполне доступны. Обучение искусству различать правильно и неправильно приложенные символы можно было бы начать прямо сейчас. Более того, его можно было начать в любое время за последние тридцать-сорок лет. И тем не менее, детей нигде систематически не учит отличать истинные высказывания от ложных, или имеющих смысл от бессмысленных. Почему? Да потому что их старшие, даже в демократических странах, не хотят, чтобы им давали подобное образование. В этом контексте очень показательна одна короткая грустная история Institute for Propaganda Analysis (Институт Анализа Пропаганды) основанного филантропом из Новой Англии Э.Филеном в 1937 году, когда нацистская пропаганда достигла своего пика. В ходе изучения и анализа иррациональной пропаганды были подготовлены несколько пособий для студентов высших школ и институтов. Затем разразилась война – тотальная война на всех фронтах, как на физическом, так и на психологическом. Поскольку правительства всех союзников оказались вовлечены в «психологическую войну», настаивать на анализе пропаганды было несколько бестактным. Институт закрыли в 1941 году. Но даже еще до начала войны его деятельность у многих вызывала раздражение. Педагоги, например, осуждали преподавание анализа пропаганды на том основании, что это сделало бы подростков еще более циничными. Не приветствовалось это и военными властями, которые опасались, что новобранцы начнут анализировать приказы своих ротных сержантов. Что же касается священников и рекламных агентов, то священники были против анализа пропаганды, потому что это грозило подорвать веру и уменьшить посещаемость церкви, а рекламщики - потому что это могло подорвать преданность потребителей брэнду и уменьшить число продаж.

Эти страхи не были, конечно, безосновательными. Если простой народ начнет слишком много думать над тем, что им говорят их хозяева и пасторы, это может оказаться губительным. В свое настоящей форме социальный порядок может существовать только на безоговорочном принятии пропаганды, проводимой властями, и пропаганды, освященной местными традициями. Одним словом, проблема как всегда в том, чтобы найти золотую середину. Индивиды должны быть достаточно внушаемы, чтобы общество могло работать, но не настолько, чтобы оказаться беспомощными в руках профессиональных манипуляторов. Соответственно, они должны знать достаточно об анализе пропаганды, чтобы не поверить в какой-нибудь полный вздор, но не настолько, чтобы с ходу отвергать не всегда обращенные к разуму, но преследующие благие цели излияния защитников традиций. Вероятно, счастливое соотношение между легковерностью и тотальным скептицизмом не может быть выведено с помощью одного только анализа. Такой довольно негативный подход к проблеме должен быть дополнен чем-то более позитивным – провозглашением достижимых ценностей, имеющих под собой солидную фактическую базу. Самая первая из них – ценность свободы личности, основанная на фактах человеческого разнообразия и генетической уникальности, затем – ценность милосердия и сострадания, основанная на известном факте, подтвержденном недавними исследованиями в области психиатрии, что любовь также необходима людям, как пища и кров, и, наконец, - ценность разума, без которого любовь бессильна, а свобода недостижима. Этот набор ценностей предоставит нам критерии оценки пропаганды. Если пропаганда и бессмысленна и аморальна, ее нужно отвергать сразу. Если она просто иррациональна, но сочетается с любовью и свободой и не основана принципе, противоречащему развитию интеллекта, то такая пропаганда может быть условно принята.