Изучение местной истории и современная социокультурная ситуация

В зарубежной и в российской историографии существуют давние традиции изучения региональной и местной истории, однако они долгое время не признавались и/или не признаются как научные. Само предложение заняться изучением провинциального сообщества, как замечает Джозеф А. Амато, не вызывает у профессиональных историков ничего кроме раздражения. Они судят о местных или региональных исследователях, как об узко сосредоточенных на факте собирателях и эксцентричных рассказчиках. Поэтому, некоторым американским студентам-историкам сегодня продолжают указывать на отличия научной (критической) истории и истории местной. Было бы ошибочным считать, что в создавшемся положении виноваты историки, идентифицирующие себя в поле профессиональной историографии. Следует согласиться со справедливым замечанием Амато, что во многом, повинны в этом сами местные историки, обращающие мало внимания на достижения современной науки. Вот почему, взаимоотношения профессиональной и местной историографий напоминают «улицу с двухсторонним движением», где объекты презрения сами являются выразителями этого презрения по отношению друг к другу. Используя метафору «улицы», так удачно предложенную современным американским историком, следует заметить, что «двухстороннее движение» по этой улице было проложено уже довольно давно. В конце XIX в. провинциальный историописатель К.Д. Головщиков, совершенно не понимая суть критики своей историографической операции со стороны профессионального столичного историка (назвавшего его «источники» разной «дребеденью» [календари, журналы, газеты, энциклопедический словарь и т.д.]), ответил ему, демонстрируя полное непонимание исторических источников и историографии: «При составлении своей книги я пользовался многими источниками, вышедшими позднее истории Карамзина». Русский местный историописатель собирал из популярной литературы и сочинений историков занимательные факты и неслучайно такой подход был встречен резкой критикой. Профессиональный историк не мог допустить, чтобы под названием «история» издавалась работа не отвечавшая нормативам «научности», а местный историописатель, просто не стал вникать в эту самую «научность», которая была ему не интересна. В российской провинциальной историографии XIX в. и в историческом краеведении XX – начала XXI в. присутствует как антикваризм, так и черты эрудитского типа историописания (М.Ф. Румянцева, С.И. Маловичко, В.И. Стрелов, М.В. Штергер (2002-2005 гг.) и др.). Антикваризм характеризуется тягой историописателя к мелкому, ограниченному, устаревшему; эрудитский тип, страстью к любым, даже недостоверным сообщениям источников, чужим текстам и вообще сбору большого объема «фактов» без их серьёзного анализа. Уход от анализа сообщений источников, событий и фактов, не позволяет эрудиту ответить на главный вопрос, стоящий перед каждой исторической работой: каково своеобразие объекта исследования в ряду других объектов? Следует добавить, что традиционная исследовательская практика местной истории проникнута еще и определенной местной идеологией и не редко рождает ксенофобские, а также националистические тексты. Кэтрин Нэш замечает, что практика ирландской местной истории пронизана навязчивой идеей фокусироваться на «уникальном» прошлом тех или иных мест (антикваризм) и ее последствием стала политизированная «разделенная история». Напрашивается вопрос: есть ли перспектива для дальнейшего существования местной истории в рамках быстро меняющейся, все более профессионализирующейся научной историографии? С одной стороны, ученые находят большой риск в профессионализации местной истории, т.к. этот процесс подрывает доверие, находящегося во власти местных мифов общества к историографии, бросающей вызов местным предпочтениям. С другой стороны, многие профессиональные историки стараются дистанцироваться от самого термина «краеведение» и предлагают для «смягчения обстановки» отказаться от самого этого термина в пользу исторической регионалистики. Мне представляется такое предложение неприемлемым. Мы не можем брать на себя право, делать выбор за исследователей, специализирующихся в области исторического краеведения. Это их прерогатива. Современная реальность предлагает новые смыслы, актуализированные не только всепроникающей глобализацией, но и локализацией. Первыми об этом заговорили философы, экономисты, социологи и специалисты в области культурных исследований. Последние, в частности, считают, что усиливающаяся глобализация сопровождается усилением локализации, поэтому человеческие сообщества и их культуры следует изучать не по единой, выработанной модернистской наукой модели, а в рамках локальной истории. Сегодня об этом все громче говорят и историки, указывая, что дифференциация наций и других человеческих обществ – столь же существенный глобальный процесс, как и конвергенция. Мир одновременно объединяется глобальными системами и в то же время, расщепляется на этно-региональные составляющие. Сам же концепт «глокализация» (glocalization) обозначает новый принцип «глобальной локализации». Следует признать, что «глобальное» и «локальное» становясь новыми универсалиями создают совершенно иную шкалу социокультурной злободневности, которая окончательно вытесняет из исследовательских практик ученых евроцентристскую привычку смотреть на историю как на линейную прогрессию, включающую определенные изменения, которые расценивались как прогресс. Стадиальная схема развития человеческих обществ через последовательно сменяющие друг друга дискретные стадии дикость/варварство/цивилизация или первобытнообщинный строй/рабовладельческий строй/феодальный строй/капиталистический строй … создала в головах историков Европы, в том числе и России, логику модернизационного сравнения. Дональд Р. Келли назвал это типом «эволюционного компаративизма», который был распространен от Вико и Монтескье до Шпенглера, Тойнби и Фукуямы, и далее, но сейчас уже являющегося пережитком «прекрасной мечты Просвещения». Современное общество перестает жить по одним социальным часам, заведенным по «законам» и «закономерностям» исторических теорий, предлагавшимися наукой XIX – XX вв. Поэтому исследователи признают, что общественные явления, сегодня утрачивают весьма значительное модернистское свойство-обусловленность социальным временем, наступает эпоха кардинально видоизменившихся времени-и-пространства. По мнению Ф.Ю. Согомонова, не только территории, но даже группы и индивиды сегодня «отличаются друг от друга не историко-хронологической «развитостью» или «отсталостью» по воображаемой модернизационной шкале, а своими неповторимыми рисунками того, как в них переплетаются включенность в глобальные потоки и следование местным культурным традициям, социальным устоям… По глокальному критерию, - указывает ученый, - ныне разнятся, страны, регионы, отдельные города и т.д., тем самым они неравнозначны друг другу, но такая неравнозначность сегодня уже не образует «идеологию развития». Известно, что профессиональная историография была рождена под символами европейских наций и империй и эти родовые признаки до сих пор составляют предмет и методы историографии. Надо заметить, что названные символы стали еще и составными частями европейского, в том числе и российского образования. Однако постмодернистское влияние содействовало усилению «фрагментации» исторического знания, отходу историков от исследовательских полей политической и национальной историй в пределы иных объектов изучения. Профессиональные историки обратили внимание на концепты: «партикуляризм», «локализм», «регионализм», «относительный автономизм» и т.д. Тем самым, современная историография, уделяя все меньше внимания национальным историям (которые не могут быть неконфликтными для соседей), заинтересовалась теми объектами изучения, которые ранее исследовали местные историки. Рождающаяся новая историографическая культура подорвала традиционное различие между тем, что представлялось «главным» в исторических исследованиях (национальная история) и тем, что считалось «периферийным» (локальная история). В последние годы историки стали осваивать поля региональной истории, локальной и новой локальной историй. В частности, в практике новой локальной истории исследователи изучают влияние империи на конструирование локальной, национальной и имперской идентичности, осмысление современниками расширяющихся границ государства, его военной, политической и «цивилизаторской» миссии. Историки вскрывают черты ориентализма в отечественном историописании, исследуют, каким образом соседство с восточными народами влияло на следование ориенталистской традиции в провинциальном историописании или начинало противоречить ей при конкретной репрезентации «Чужого». Рост желания восстановить «другие» истории, которые не были учтены историями российского государственного строительства, объединяет исследователей в проект «история пограничных областей», делаются попытки изучения «встречи» классической европейской историографии/истории и восточной локальной устной истории, европейской имперской и традиционной практиками исторического мышления. Компаративный подход к изучению провинциального историописания позволяет современным ученым увидеть, что местные исследователи второй половины XIX – начала XX вв. не только в духе российской исторической мысли, но шире, в русле европейской модернистской философии истории искали у восточных народов «первобытность» и подчеркивали их «отсталость». Такая западная историческая модель была присуща не только писателям, но чиновникам, военным, иным социальным слоям общества. Например, многие черты исторического дискурса русских историописателей на Северном Кавказе были построены на общеевропейской литературной традиции (метафора о «благородстве дикаря» и пр.) и парадигматических конструкциях историзма («прогресс», «первобытные»), ориентализма («враждебные христианскому миру», «никакого внутреннего управления») и т.д. Таким образом, в историческом знании сегодня сосуществуют несколько направлений изучающих локальные и региональные объекты. Научный корпус старейшего из них - исторического краеведения начал свою институционализацию более века назад, и был порождён определёнными, в том числе не обязательно научными причинами. Такая двойственность не способствовала выработке теоретического и методологического инструментария исторического краеведении. Историческое краеведение это добротный сбор материала, бережное отношение к «фактам» и неприятие теории истории, а потому хроническая боязнь анализа. Последнее обстоятельство имеет и оборотную поиску «уникальности» сторону, - зависимость от уже существующего национального исторического метанарратива, а отсюда следует унификаторство и типичность многих исторических явлений и процессов. Современным историкам-краеведам следует рефлексировать о состоянии исторического знания, перспективах изучения национальной и местной историй, смело вводить в теоретическую основу своих работ принцип широкого контекстуализма, который позволит не замыкаться в мелком, а помогает видеть целое прежде составляющих его локальных частей, воспринимать и понимать контекстность, глобальное и локальное, отношения исторических макро- и микроуровней. Историко-культурный подход поможет переносить акцент с анализа процессов на анализ структур, с линейного исторического метанарратива на локальные социокультурные пространства и их включенность в пространство глобальное, в глокальную перспективу. Новая геополитическая и социокультурная ситуация заставляет осмыслить мир в единстве его многообразия на основе компаративных подходов и делает необходимым поиск нового - «глокального» субъекта исторического действия. Историческое краеведение может по примеру новой локальной истории отказаться от традиционных территориальных/административных образцов и сосредоточить внимание на «пространстве» и «пространственных образах», изменяющихся во времени, а потому не всегда совпадающих с политическими и административными границами, проявить интерес к «образу жизни», «культурному значению» и т.д. Местная история должна сегодня выполнять важную культурную функцию, изучать любое сообщество через формулу «локус - как общность, основанная на различии», в этом случае объект исследования откроется не только своей мультисоциальной, но и мультикультурной сторонами. Экстравертный тип знания, отличающийся своей открытостью и толерантностью обеспечит воспитание не только терпимости, но и понимания и принимания другого как Другого, бросит вызов национализму и местной ксенофобии, что особенно важно для регионов Поволжья, Юга России и Сибири.

Шмидт Сигурд Оттович 07.12.2007 Сын прославленного исследователя Севера, математика и астронома, академика Отто Юльевича Шмидта, наш сегодняшний гость и сам – человек из Большой советской энциклопедии. Он специалист в области отечественной истории, истории культуры, источниковедения, археографии, краеведения. Шмидт – один из немногих сегодня историков, которые на протяжении долгих лет остаются на виду. Сигурд Оттович не только продолжает сугубо научные штудии, но и участвует во многих общественных начинаниях, пишет статьи и книги, адресованные широкому читателю. Собственно говоря, и нынешний его приезд в Санкт-Петербург (гость наш живет в Москве) связан с мероприятиями публичными: презентацией новой книги С. О. Шмидта об академике Дмитрии Сергеевиче Лихачеве и предстоящим присуждением очередной Анциферовской премии, жюри которой Сигурд Оттович возглавляет бессменно. – Сигурд Оттович, отчего же нынешние историки столь не публичны, как в иные времена? В XIX столетии вся просвещенная Москва валом валила на лекции Грановского, да и позже были подобные примеры. А ныне голос историков слышен в обществе слабо. Не от этого ли появляются определенные «перекосы» в общественном сознании? – И от этого тоже. Вот вы упомянули Тимофея Николаевича Грановского, а я вспоминаю, как уже в другую эпоху – в Ташкенте в эвакуации – две «светские львицы» Тимоша Пешкова (сноха Горького) и Людмила Толстая (жена Алексея Толстого) торопились занять место в первом ряду на лекциях об английском средневековье Евгения Алексеевича Косминского и записывали их карандашиками в тетрадках, как студенточки. Публичными историками были и академики Сказкин и Тарле, Натан Эйдельман, литературоведы и культурологи Лотман и Лакшин. И, конечно же, Дмитрий Сергеевич Лихачев. Но не всем это дано; к тому же чтение лекций – нелегкий труд. А сейчас еще и доступ к широкой аудитории затруднен конъюнктурностью СМИ, особенно электронных. Комментарий еще иной раз попросят на какой-нибудь выставке, а чтобы дать возможность сделать цикл просветительских передач, как довелось Лотману, – нет... Только на таком фоне и могут процветать писания Фоменко и Носовского о том, что вся история человечества – и документы, и артефакты – якобы ловко подделана в эпоху Возрождения и позже. И наивные люди верят в их откровения, не сознавая, что 600 – 400 лет назад просто невозможно было организовать повсеместно столь массовую индустрию подделок и их перевозки. – Вы упомянули имя Дмитрия Сергеевича Лихачева. Как раз в минувший понедельник состоялась презентация вашей книги о нем, изданной Фондом имени Д. С. Лихачева. Называется она «Наш великий современник», и собраны в ней статьи, написанные за тридцать лет. Вас с Дмитрием Сергеевичем связывало давнее знакомство? – С Дмитрием Сергеевичем мы были знакомы давно, но вначале заочно. Я был воспитан на симпатии, уважении к нему и ожидании от него чего-то очень большого, потому что моя мама еще в годы войны сблизилась с Варварой Павловной Адриановой-Перетц, замечательным филологом, с которой она случайно оказалась в одном купе, возвращаясь из эвакуации в Москву (мама – из Ташкента, где она заве довала сектором художественных иллюстраций Института мировой литературы Академии наук, а Варвара Павловна – из Алма-Аты). И когда мы позже приходили к ней с мамой, она всегда много рассказывала о Дмитрии Сергеевиче. В 1951 году мне довелось напечатать большую рецензию на издание «Послания Ивана Грозного», которое Дмитрий Сергеевич подготовил совместно с Яковом Соломоновичем Лурье. Эта рецензия стала основой для нескольких статей, опубликованных позднее в сборниках в честь Адриановой-Перетц и Лихачева. Я сам занимался тогда преимущественно эпохой Ивана Грозного – в сталинское время более или менее «безопасным» периодом русской истории, хотя аллюзии возникали неизбежно. А потом уже стал больше заниматься во всех вариациях историей российской интеллигенции, потому что всегда хотел исследовать только то, о чем мог свободно высказываться... Первая моя статья, посвященная специально Лихачеву, была написана еще тогда, когда мы не были знакомы близко. «Комсомольская правда» предложила мне написать о нем в 1976 году, к семидесятилетию Дмитрия Сергеевича. Лихачев тогда пребывал в опале, был обойден наградами и к своему юбилею, и к широко отпразднованному юбилею Академии наук. И статьи в «Комсомолке» и в «Литературной газете» (Федора Абрамова) были для него тогда, можно полагать, особо значимыми... Остальные статьи тоже писались по тому или иному поводу. По собственному почину я писал лишь дважды: когда возмутился попытками выражения неуважительного отношения к Дмитрию Сергеевичу в периодических изданиях – думаю, Лихачев об этих статьях даже и не знал. Ну а потом уже были посмертные статьи – их много. С годами вы начинаете понимать по-новому, что вам дало ощущение знакомства с различными людьми, которое сначала вы не так осознавали, их влияние. Для меня сегодня Лихачев – личность совершенно особая, утрата которой очень ощутима. Что же касается вышедшей книги, то она не только искренняя дань памяти Дмитрия Сергеевича, но и стала для меня дорогим подарком в год моего 85-летия. – Наверное, здесь стоит напомнить читателю, что после учреждения премии имени Д. С. Лихачева в прошлом году вы были среди первых, кто ее удостоился. Но наш вопрос о другом. Вы говорите о своем восприятии личности Лихачева, а изменилось ли, на ваш взгляд, общественное значение его наследия? Как сегодня оцениваются исторические труды Дмитрия Сергеевича? – Сегодня в полной мере подтвердилось: Лихачев действительно очень крупный исследователь древнерусского культурного наследия. Потому что его трудами и трудами его сотрудников и учеников утвердилось представление, что русская литература начиналась не с Антиоха Кантемира, а, вероятно, с Иллариона, «Повести временных лет», «Слова о полку Игореве» – словом, мы можем уверенно говорить о целом тысячелетии русской литературы. Укоренились в обществе и лихачевские представления о взаимосвязи литературы и вообще памятников письменности с другими памятниками культуры. Его книги «Поэзия садов», «Русское искусство от древности до авангарда» – свидетельство комплексного подхода к развитию культуры, к ощущению российской культуры как мировой и особенно – европейской. Горжусь, что добился переиздания в серии «Литературные памятники» книги Дмитрия Сергеевича «Письма о добром», предназначенной и для детей, и для взрослых, где он, по его собственному признанию, «попытался самыми простыми доводами объяснить, что следование путем добра – путь самый приемлемый и единственный для человека. Он испытан, он верен, он полезен – и человеку в одиночку и всему обществу в целом». Это великое и мудрое произведение писателя, мыслителя, ученого и семьянина. И в самом высоком смысле патриота – России и в то же время мира. Это классический труд моралиста-современника. Недаром его тотчас перевели на болгарский, на японский и другие языки. Я снабдил книгу большим послесловием «Нравственные вершины» ученого и писателя», написанным на одном дыхании, в порыве вдохновения. Как ученый понимаю, что все наши научные соображения рано или поздно в той или иной мере устаревают – выясняются неизвестные ранее факты, появляются новые методики исследования, да и мы сами под влиянием усвоенного из самых разных сфер знаний и общественной жизни меняем свои взгляды. Однако надолго в обиходе культуры остаются публикации источников – и Лихачев, должен сказать, всегда был мастером текстологии. И навсегда остается уважительный подход к наследию времен, чем он тоже особенно выделялся. И, конечно, огромно значение того, что впервые ученый-гуманитарий вызывал уважение в обществе не только своей научной деятельностью, но и общественной позицией. Ведь у нас тогда бытовало, и не без оснований, представление, что гуманитарии потворствуют сильным мира сего, соглашаются с указаниями, которые те им «спускают». Лихачев показал, что можно думать по-своему, следуя при этом давним традициям российской интеллигенции. – Жители Петербурга хорошо помнят, как Дмитрий Сергеевич отстаивал историческое наследие, защищал наш город. В 1990-е годы, когда собирались построить небоскреб в устье Смоленки, авторитет академика Лихачева не дал осуществиться этой затее. И сегодня его позиция не утратила своего значения для города, но, увы, не все желают к ней прислушиваться... – У меня мнение однозначное: если вы говорите о Лихачеве, называете его именем площадь напротив Пушкинского дома, издаете его книги, так следуйте тому, что завещал Дмитрий Сергеевич петербуржцам. Сохраняйте «небесную линию города», которая делает Петербург уникальным. Возможное появление небоскреба на Охте волнует меня уже давно. Строить высотное здание, которое нарушит «небесную линию», – это значит не думать о будущем и о том, как о нас подумают потомки. Я понимаю, что «Газпром», как и любая другая миллиардно богатая корпорация, нуждается в огромном здании. Но почему оно обязательно должно тянуться вверх?! Думаю, у «Газпрома» нашлись бы деньги, чтобы купить лишние полкилометра земли. Но что меня совершенно поразило – да что там, я был в настоящем шоке! – это нынешний вид Дворцовой площади. Скажу прямо: было оскорблено мое гражданское чувство. Это поругание чести России. На прекрасной площади, где удалось необыкновенно органично соединить барочную с элементами рококо архитектуру Растрелли с классической архитектурой Росси, вокруг Александровской колонны, которая воплощает отнюдь не только имперский дух, но и высочайшего стиля эстетику, мы видим провинциальный балаган. Какое унижение... И туристы со всего света будут фотографировать это и потом говорить: вот, мол, как выглядит сегодняшняя Россия. А ведь страна, которая не уважает свои традиции и свое прошлое, настораживает, она не пользуется уважением в настоящем. И потом: мне совсем не понятно, зачем это было нужно делать именно здесь? Я хоть и москвич, но Петербург знаю неплохо и уверен: для катков достаточно и других мест в центре. – Но защитники катка могут возразить: в Москве же устраивают каток на Красной площади уже второй год... – Красная площадь и петербургская Дворцовая, хоть и главные, но совершенно разные площади. Красная изначально была торжищем и местом зрелищ, поэтому там устройство катка кажется более или менее уместным. Кроме того, не забудем, это ведь еще и место многовекового почтения и страха: тут не то что казнили столетиями, но и еще в недавнем прошлом старались говорить лишь языком газетных передовиц. Это, конечно, необходимо преодолеть, в том числе, возможно, и публичными увеселениями... А на Дворцовой, изначально торжественной, возвышающей, неторгашеской, беззастенчиво задрапировали Александровскую колонну и устроили балаганы – ладно бы еще в кустодиевском стиле, а то ведь самые что ни на есть дешевые. – Но вот еще одно возражение, которое часто звучит в последнее время: «Нельзя жить в городе-музее!». Ту же Дворцовую не в первый раз пытаются «оживить». Не так давно речь шла об устройстве на ней кинофестиваля... – Считаю, что это абсолютный провинциализм и неуважение к самим себе! Свои-то собственные квартиры мы хотим сделать не только удобными, но и красивыми. И между прочим люди покупают антикварную мебель, которая стоит гораздо дороже новой. Я как историк всегда подхожу к явлениям жизни с двумя критериями: что они значат сегодня и какое значение будут иметь в будущем. Это ведь не всегда совпадает! И то, о чем мы сегодня говорим, это ведь страница, которая еще при вашей жизни может быть сочтена страницей небрежения культурными традициями, воплощением которых оставался Петербург – даже тогда, когда Москва от них отошла. А ведь сейчас Москва взяла курс на действенное развитие историко-культурного туризма, мэр провозглашает соответствующие лозунги – и что же, Петербург теперь топчется у нее в хвосте? Досадно! Особенно сегодня, когда историко-культурный туризм становится все более мощной индустрией во всем мире, а Петербург для всех остается одним из самых привлекательных и красивых городов планеты. – Вопрос к вам как к бессменному председателю Союза краеведов России. Как развивается эта отрасль знаний – краеведение – в нашей стране после всплеска интереса к нему в годы «перестройки»? – Краеведение переживает явный расцвет. Во всем мире преобладает сегодня интерес не к государственно-политической истории и даже не к социально-экономической, а к истории повседневности, своей локальной истории, микроистории. Россия была в этом отношении новатором. В 2000 году парижская Сорбонна провела международную конференцию «100 лет российского краеведения». А в первые годы после революции – в «золотое десятилетие краеведения» – наблюдалось особое сближение Академии наук, университетской исторической науки и краеведения. Старая профессура не могла преподавать в университетах и свой высокий научный уровень привнесла в изучение местной жизни. Для интеллигенции, не желавшей эмигрировать, это была чуть ли не единственная возможность сохранения традиций. И она полагала себя обязанной сохранять культурное наследие. Образовалось много новых музеев, вузов. Центральное бюро краеведения помещалось, кстати, в Мраморном дворце. Уже на первой конференции краеведов прозвучали доклады знаменитейших ученых: историка Богословского, географа Шокальского и других. Во главе краеведов был непременный секретарь Академии наук академик Ольденбург. Мой учитель Михаил Николаевич Тихомиров, председатель той самой Археографической комиссии РАН, которую я возглавляю около сорока лет, начинал с организации музея в Дмитрове, а кончил монографией о России XVI века, включающей в себя исследование всех по отдельности районов. С краеведения начиналась биография академика-сибиряка Окладникова. Академик Дружинин был редактором путеводителя по Москве. И это я беру лишь самых знаменитых наших историков. Да и последняя книга одного из классиков отечественной исторической мысли Сергея Федоровича Платонова, что характерно, – «Пушкинский уголок на Псковской земле» – о Пушкиногорье, то есть вполне краеведческая. – Это похоже на ситуацию с поэтами, многие из которых примерно тогда же уходили «в перевод». Получается, вынужденно уйдя из активной науки в краеведение, серьезные ученые подняли его уровень. – Да, это была возможность честным историкам проявить себя. Недаром краеведение пало первым – еще в 1920-е годы. Ученым приписали участие в небезызвестном платоновском «заговоре», и они стали одними из первых жертв сталинского тоталитаризма. И вот только сейчас мы восстановили их роль в общественной жизни, вернули из небытия многие имена. Напомню, что Сергей Федорович Платонов в январе 1930 года был арестован и осужден – якобы за намерение свергнуть советскую власть и установить конституционную монархию. По этому сфабрикованному делу были осуждены четыре академика – трое питерских и один московский. На доме, где жил академик Лихачев-старший, Николай Петрович, историк, палеограф и коллекционер, мемориальная доска есть. На доме академика Тарле – тоже. А Сергей Федорович Платонов – видный исследователь, крупнейший педагог и организатор науки, самый переводимый при его жизни отечественный историк – такой чести, увы, не удостоился. На Каменноостровском проспекте, 75, рядом с Лопухинским садиком, где некогда он жил и где, кстати, жил и его расстрелянный впоследствии сын – профессор-технолог, никакой доски нет. А ведь уже совсем скоро, 10 января будущего года, исполнится 75 лет со дня смерти Сергея Федоровича. К слову сказать, в Самаре, где он скончался в ссылке, его имя получает улица... Мы, между прочим, издаем шеститомное собрание сочинений Платонова. Уже вышел первый том переписки, в который вошли более шестисот писем. Последнее письмо, адресованное исполняющему обязанности президента Академии наук Комарову, написано в день ареста! Скоро выйдет еще два тома. А сколько его переиздают в Петербурге! И ведь и надо-то написать всего лишь: «В этом доме с 1914 года по 1930 год жил русский историк академик Сергей Федорович Платонов»... Возвращаясь к краеведению, скажу, что сейчас былые традиции возрождаются. Все чаще краеведением занимаются серьезные ученые, как это делали их крупнейшие предшественники. Появляются серьезные работы, и уже меньше стало того дилетантизма, который насыщал еще недавно краеведческие публикации в средствах массовой информации. В апреле этого года состоялись первые российские краеведческие чтения. Осенью у вас в Петербурге при поддержке ректора Университета Людмилы Алексеевны Вербицкой состоялся конгресс, организованный Университетом совместно с Союзом краеведов России. На этих форумах было больше сотни участников со всей страны. Краеведение сегодня все более становится междисциплинарной отраслью, связывающей разные гуманитарные науки – и не только гуманитарные (вспомните выражение Лихачева «экология культуры»), очень помогающей и школьному образованию. И, по-видимому, архинужной сегодня потому, что наши учебники истории не вызывают уважения из-за своей конъюнктурности и до сих пор, к сожалению, построены на приоритете государственно-политической истории. Из-за того люди не понимают повседневной жизни былых времен, путаются в ней, а вследствие этого – и в настоящем. Поэтому и катки заливают на торжественных площадях, и небоскребы возносят на фоне жемчужин архитектуры, поэтому и публикуют бредни о якобы спрятанной от народа «подлинной» истории человечества. Так вот и укореняется то самое невежество, которому всю жизнь противостоял Дмитрий Сергеевич Лихачев. Подготовил Александр ЖАБСКИЙ

[1] Spang, Rebecca L. Paradigms and Paranoia: How Modern is the French Revolution // The American Historical Review. 2003. Vol.108. No1. P.119.

[2] Таким путем пошли американские историки, работающие в исследовательском поле городской истории: они ввели новый концепт «новая пригородная история» (New Suburban History) (см.: Self, Robert O. California and the New Suburban History // Reviews in American History. 2003. Vol. 31. No.1. P. 127-134).

[3] Writing World History, 1800-2000 // <https://www.ghidc.org/bulletin27FOO/b27confworldhist.html>

[4] Chayut, Michael. Tragedy and Science // History of European Ideas. 1999. Vol.25. No.4. July. P.163-177.

[5] Эпштейн, Михаил. Знак_пробела: О будущем гуманитарных наук. М.: Новое литературное обозрение,2004. С.68-24.

[6] Грей, Джон. Поминки по Просвещению: Политика и культура на закате современности. М.,2003. С.133.

[7] Jenkins, Keith. A Postmodern Reply to Perez Zagorin // History and Theory. 2000. Vol.39. No.2. May. P.181-200.

[8] Румянцева М.Ф. К вопросу о опреодолении кризиса исторического метанарратива: философия истории Г.-В.-Ф. Гегеля как опыт исторической теории // Ставропольский альманах Общества интеллектуальной истории. Вып.2. Ставрополь,2002. С.35.

[9] Маловичко С.И. «Рациональные» процедуры произвольных фантазий в отечественной рационалистической историографии // Ставропольский альманах Общества интеллектуальной истории. Вып.3. Ставрополь,2003. С.43; его же. Становление новой научно-образовательной культуры и учебный дискурс через призму интеллектуальной истории (вместо введения) // там же. Вып.4. М.; Ставрополь,2003. С.11.

[10] Domanska, Ewa. Hayden White: Beyond Irony // History and Theory. 1998. Vol.37. No.2. May. P.173-181.

[11] Каравашкин А.В., Юрганов А.Л. Опыт исторической феноменологии. Трудный путь к очевидности. М.,2003. С.20.

[12] Медушевская О.М. Источниковедение и историография в пространстве гуманитарного знания: индикатор системных изменений // Источниковедение и историография в системе гуманитарного знания: Докл. и тез. XIV науч. конф., Москва, 18-19 апр. 2002 г. / Отв. ред. В.А. Муравьёв. М.,2002. С.20-26.

[13] Ankersmit F.R. Hayden White’s Appeal to the Historians // History and Theory. 1998. Vol.37. No.2. May. P.182-193.

[14] Эксле, Отто Герхард. Культура, наука о культуре, историческая наука о культуре: размышления о повороте в сторону наук о культуре // Одиссей: Человек в истории. 2003 / Гл. ред. А.Я. Гуревич. М.,2003. С.394,412.

[15] Barberi, Alessandro. Editorial: Historische Epistemologie & Diskursanalyse // Österreichische Zeitschrift für Geschichtswissenschaften. 2000. Jg.11. No.4. S.2-11.

[16] П.Ю. Уваров. Думают ли историки? А если думают, то зачем? // Одиссей: Человек в истории. 2003. С.303-304.

[17] Barrera, Jose Carlos Bermejo. Making History, Talking about History // History and Theory. 2001. Vol.40. No.2. May. P.190-205.

[18] Ibbett, John. Our Obligation to the Past // Rethinking History. 2003. Vol.7. No.1. Spring. P.51-53.

[19] Graf, Rüdiger. Interpretation, truth, and past reality Donald Davidson meets history // Rethinking History. 2003. Vol.7. No.3. November. P.387-402.

[20] Медушевская О.М. Источниковедение и историография в пространстве гуманитарного знания: индикатор системных изменений. С.35.

[21] Iqqers, Georg G. Historiography between Scholarship and Poetry: Reflections on Hayden White’s Approach to Historiography // Rethinking History. 2000. Vol.4. No.3. Desember. P.373-390.

[22] White, Hayden. An Old Question Raised Again: Is Historiography Art or Science? (Response to Iggers) // Ibid. P.391-406.

[23] Маловичко. С.И. Комплексное исследование в междисциплинарном пространстве: теоретико-познавательные методы изучения исторической мысли XVIII в. // Ставропольский альманах Общества интеллектуальной истории. Вып.2. С.15.

[24] Медушевская О.М. Источниковедение и историография… С.21.

[25] Jenkins, Keith. On disobedient histories // Rethinking History. 2003. Vol.7. No.3. November. P.367-385.

[26] Концепция межвузовской научно-образовательной программы «Локальная история: компаративные подходы и методы изучения» // Региональный научно-образовательный центр «Новая локальная история» <https://nlh.stavsu.ru/work/koncepcia.asp>

[27] Репина Л.П. Парадигмы социальной истории в исторической науке XX столетия // XX век: методологические проблемы исторического познания. В. 2 ч. Ч.1. М.,2001. С.85.

[28] Там же. С.87.

[29] Levy, Daniel. The Future of the Past: Historiographical Disputes and Competing Memories in Germany and Israel // History and Theory. 1999. Vol.38. No.1. February. P.51-66.

[30] Annales. Histoire. Sciences socials. 2003. Vol.58. No.5 (Septembre – Octobre).

[31] Storm, Eric. Regionalism in History, 1890-1945: The Cultural Approach // European History Quarterly. 2003.Vol.33. No.2. April. P.251-265.

[32] McKeown, Adam. Rethinking American History in a Global Age // Journal of World History. 2004. Vol.15. No.3.September. P.398.

[33] Большакова О.В. Специализированная тема 9: Регионы и регионализация (Обзор материалов) // XX век: Методологические проблемы исторического познания: Сб. обзоров и материалов: В 2 ч. Ч.2. М.,2002. С.284.

[34] Гамаюнов С.А. Местная история: проблемы методологии // Вопросы истории. 1996. №9. С.161.

[35] Alsvik, Ola. The Norwegian Institute of Local History and Local History in Norway. Oslo: NLI, 1993. P. 1-2.

[36] Urban History // <https://www.journals.cup.org/bin/bladerunn>

[37] The Institute of Urban History // <https://www.urbanhistory.su.se/franska/infof.htm>

[38] Women in Towns: The Social position of Urban Women in a Historical context: Studies in Urban History / Eds. Marjatta Hietala & Lars Nilsson. Vol.18. Stockholm,1999.

[39] См.: Flanagan M. A. The City Profitable, the City Livable: Environmental Policy, Gender, and Power in Chicago in the 1910s. // Journal of Urban History. 1996. Vol. 22. January. P.163-190; Linder M.L., Zacharias L.S. Of Cabbages and Kings County Agriculture and the Formation of Modern Brooklyn. Iowa City, 1999; Mahoney T. R. River Towns in the Great West: The Structure of Provincial Urbanization in the American Midwest, 1820-1870. New York, 1990. Mohl R. A. New Perspectives on American Urban History // The Making of Urban America / Ed. R. A. Mohl. Wilmington: Delaware, 1997. P.335-374.

[40] Helland, Janice. Rural Women and Urban Extravagance in Late Nineteenth-Century Britain // Rural History: Economy, Society, Culture. 2002. Vol.13. No.2. P. 179-197.

[41] Fletcher, David. The Parish Boundary: A Social Phenomenon In Hanoverian England // Ibid.2003. Vol.14. No.2. P.177-196.

[42] См.: The British Association for Local History // <www.balh.co.uk>

[43] Crosby, Alan. 1). Editorial: Abstract 1 // <https://www.balh.co.uk/publications/tlhinsides.htm>; 2). Editorial // The Local Historian. 2002. Vol.32. No.1. February // <https://www.balh.co.uk/publications/tlh_volume32_copy(1).htm>

[44] Crosby, Alan. Editorial // The Local Historian. 2002. Vol.32. No.2. May // <https://www.balh.co.uk/publications/ tlh_volume32_copy(2).htm>

[45] Bonney, Margaret. Editorial // The Local Historian. 2002. Vol.32. No.1. February // <https://www.balh.co.uk/publications/tlh_volume32_copy(1).htm>

[46] Crosby, Alan. Editorial // The Local Historian. 2003. Vol.33. No.1. February // <https://www.balh.co.uk/publications/tlh_volume33_copy(1).htm>

[47] Crosby, Alan. 1). Editorial: Abstract 1 // <https://www.balh.co.uk/publications/tlhinsides.htm>; 2). Editorial // The Local Historian. 2002. Vol.32. No.2. May // <https://www.balh.co.uk/publications/tlh_volume32_copy(2).htm>

[48] Crosby, Alan. Editorial: Abstract 1 // <https://www.balh.co.uk/publications/tlhinsides.htm>

[49] Garratt, Delia. Primitive Methodist Circuits In The English-Welsh Borderland // Rural History: Economy, Society, Culture. 2003. Vol.14. No.1. P.39-80.

[50] Embry, Jessie. Point Four, Utah State University Technicians, And Rural Development In Iran, 1550-64 // Ibid. P.99-113.

[51] Schwarz, Werner. Konsum des Anderen. Schaustellungen "exotischer" Menschen in Wien // Österreichische Zeitschrift für Geschichtswissenschaften. 2001. Jg.12. No.1. S.15-29.

[52] Анкерсмит Ф.Р. История и тропология: взлет и падение метафоры /пер. с англ. М. Кукарцева, Е. Коломоец, В. Кашаева. М.,2003. С.363.

[53] Репина Л.П. Новая локальная история // Горизонты локальной истории Восточной Европы в XIX – XX веках. Челябинск,2003. С.10-20.

[54] Корзун В.П. Локальные научные сообщества в интеллектуальном ландшафте провинции // Методология региональных исторических исследований: Материалы международного семинара, 19-20 июня 2000 г. Санкт-Петербург. СПб.,2000. С.47-49; Румянцева М.Ф. Субъект исторического действия: к вопросу о предмете новой локальной истории // Новая локальная история. Вып.1. Ставрополь,2003. С.203.

[55] Маловичко С.И., Булыгина Т.А. Современная историческая наука и изучение локальной истории // Новая локальная история. Вып.1. С.10; Маловичко С.И. Два берега местной историографии // там же. Вып.2. Ставрополь,2004. С.161-162.

[56] Wilson, Gregory. Thinking About Regions // Northeast Ohio Journal of History. 2003. Vol.2. No.1. Fall. P.40.

[57] Schultz, Hans-Dietrich & Natter, Wolfgang. Imagining Mitteleuropa: Conceptualisations of «Its» Space In and Outside German Geography // European Review of History. 2003. Vol.10. No.2. Summer. P.273-292.

[58] Колесникова М.Е. Научная мысль о политико-географических и исторических территориях: опыт историографического анализа // Новая локальная история. Вып.2. С.124-128.

[59] Булыгина Т.А., Маловичко С.И. Культура берегов и некоторые тенденции современной историографической культуры // там же. С.10-19.

[60] Маловичко С.И. Современная историография на переходе от европейских универсалий модерна к культурному разнообразию эпохи пост-постмодерна // Ставропольский альманах Российского общества интеллектуальной истории. Вып.6 (специальный). Ставрополь,2004. С.12-14.

[61] Струполева Н.С. Роль рек в движении православных приходов на Кавказе в XIX в. // Новая локальная история: Вып.2. Ставрополь,2004. С.

[62] Хачатурян И.В. Ставропольские крестьяне во второй половине XIX – начале XX вв.: опыт социокультурной трансформации (на примере Приманычья): Дисс. канд. ист. наук. Пятигорск,2005. С.74.