Исследовательское поле «истории пограничных областей» («the Borderlands history») и изучение локальной истории

В последние годы отечественное историческое сознание, отошедшее от тяжелейшей встряски, вызванной с одной стороны, структурной внутренней перестройкой, продолжающейся до сих пор, с другой стороны, неоднозначной рефлексией самих ученых на происшедшие в историографии изменения, приобретает новое качество. Одним из них стала особая чувствительность к дисциплинарным изменениям и появлению новых направлений в западной историографии. Конечно, это было всегда: здесь можно вспомнить и появление правил картезианства в русском допрофессиональном и зарождающемся раннепрофессиональном историческом знании, романтическую моду, позитивизм и исторический материализм в профессиональном историческом знании и т.д. Однако именно сейчас профессиональная историография, преодолевая кризис своего роста и совершенствуя операционные возможности, интенсивно расширяет исследовательские поля, изыскивая новые, ранее не замеченные объекты исследования.

Отталкиваясь от позитивизма и марксизма, а также преодолевая их новое научное историческое сознание выдвигает на первый план в качестве объекта изучения не «героя», но рядового человека, культивирует интерес к отдельным общностям, группам, обществам, к коллективной психологии, массовому сознанию и поведению, к таким феноменам, как верования, религиозность, доминирующие в определённом социуме и в опредёленное время социокультурные концепты и мировоззренческие установки, другие состояния коллектива и т.д. (1) Отечественные историки пристальнее присматриваются к направлениям «новой исторической науки», принципы которой тесно связаны с постмодернистской рефлексией гуманитариев. Обращение к выработанному западными коллегами методологическому инструментарию даёт возможность российским историкам плодотворней работать с историческим материалом, приобщаясь к широкому спектру новых «историй»: новая экономическая история, новая социальная история, новая политическая история, культурная история, гендерная история, интеллектуальная и новая интеллектуальная истории и т.д.

В данном случае я затрону вопрос о не вполне «новом», но захватывающем всё большее внимание американских историков направлении, институализировавшимся как «история пограничных областей» («the Borderlands history»). Такая процедура мне представляется важной, потому, что принципы, приёмы и исследовательский инструментарий, выработанный в рамках названного направления, вполне применимы для изучения нашей локальной истории.

Жанр изучения границы (Border Studies) сейчас становится популярным в общественных и гуманитарных дисциплинах США, однако это не совсем то, что заслуживает нашего внимания, т.к. в разработке такого жанра больше заинтересованы социологи, политологи, психологи и т.д. Вообще же интерес к изучению пограничного региона (the Border Region) был вызван работой «Испанские пограничные области» («Spanish Borderlands») американского историка Герберта Юджина Болтона, вышедшей ещё в 1921. Учёный обратил внимание на те области континентальных Соединенных Штатов, которые некогда являлись частью Испанской империи. Болтон отметил, что на этой территории США остался испанский «отпечаток», следовательно, термин «Spanish Borderlands», применённый к штатам Юго-запада и вплоть до Среднего Запада, отличает этот регион от других штатов, бывших под французским или английским колониальным влиянием (2).

Драматический характер пограничной истории США и Мексики захватил внимание историков ещё до Болтона. Тогда они, прежде всего, интересовались демонстрацией подчинённого положения испанских и мексиканских территорий и оправдания американского завоевания региона. В большой степени на их взгляды влияла природа антикатолического фанатизма, который присутствовал в англо-американском обществе в девятнадцатом и начале двадцатого столетий. Болтон первым сделал попытку представить отдалённое испанское колониальное прошлое, которое непосредственно не бросало вызов «закономерности» англо-американской экспансии. Важен и иной вывод американского учёного, по его мнению, уклад жизни и отношения господствующие на американском юго-западе достаточны для того, чтобы в пределах США сформировалась область и культура, живущая собственной идентичностью. Художественные образы, жилые и хозяйственные постройки, также как миссии, ранчо и т.д. явились для Болтона материальной очевидностью этого. Сюда можно добавить и социальные традиции, в частности права женщин, имеющие связь с испанским наследством (3).

Следует обратить внимание на ещё один, актуальный для нас сейчас, аспект культуры пограничных областей, а именно на производство текстов о жизни этих мест и об их прошлом. В XIX – начале XX вв. беллетристическая и художественная литература была разнообразна, богата, информативна и, как замечает Барбара А. Дрисколь, иногда наивна и весьма смешана. Тексты часто сосредотачивались лишь на некоторых аспектах мексиканской культуры, а также на отношении американцев и мексиканцев. Их авторы не различали Мексику и мексиканское присутствие в американском Юго-западе. Авторы воспевали красоту природы, допускали определенные стереотипы о мексиканцах, отмечали недисциплинированную и нецивилизованную энергию ковбойской жизни, трагическое благородство коренных американцев (the tragic nobility of Native Americans) и т.д. (4) На эту область культурной и интеллектуальной истории обратил внимание ещё Болтон, отметивший: «Испанцы оставили отпечаток на литературе пограничных областей (the literature of the borderlands) и снабдили темой и цветом для несметного числа авторов, больших и маленьких» (5).

Работа Болтона на долгие годы была забыта и забыта, в первую очередь его коллегами историками. Они незаслуженно судили о нём как о латиноамериканском историке, а не историке североамериканском. Первыми вспомнили о ней американские социологи, которым импонировали отказ Болтона от глобальной теории единой истории Западного полушария и в частности его гипотеза о разделённом наследстве истории Западного полушария (the shared legacy of Western Hemisphere history) и его идеи о своеобразной истории пограничных областей. Изучением границы и пограничных областей в русле мультидисциплинарного подхода занялась школа (мультидисциплинарная группа исследователей - mulitidisciplinary group of researchers) Чарльза Лумиса, объединившая не только социологов, но и специалистов в области политологии, культурологи, лингвистики, психологии и т.д. (6)

С последней трети XX в. в академическим сообществе всё явственнее стало разрушаться модернистское сознание, а вместе с ним проявилось неприятие глобальных объяснительных схем и наметился отказ от самого главного в сциентизме и историцизме – представления о «заданности» истории как постепенном, неуклонном поступательном движении от низших форм к высшим. «Встречные» тенденции движений исследований к человеку заставили рефлектирующих о понимающем характере исторических знаний учёных обратиться к тотальному подходу в его изучении. На этой волне американская профессиональная историография обратила должное внимание на исследовательское поле, которое некогда стал возделывать Г.Ю. Болтон, неслучайно издательство университета Нью Мехико переиздало его книгу (7).

Эстафета была подхвачена историками, специализирующимися в области культурной и новой культурной истории, новой социальной и интеллектуальной историй. Традиционная история пограничных областей была представлена как эпизод в историях испанцев, французов, а также англичан на американском континенте и как глава в движущемся на запад расширении Соединенных Штатов. Такое представление, по мнению Вальтера Д. Мигноло, затеняет современную важность и актуальный характер истории пограничных областей, противостоящей глобальной истории (8). Исследования историков в области пограничных областей сейчас затрагивают истории испанцев, французов, мексиканцев, англо-американцев, образные истории индийских обществ, истории женщин, истории семей и т.д. Вместо того, чтобы быть представленными как пионеры с данной Богом лицензией на завоевание Запада, англо-иммигранты (Anglo immigrants) теперь установлены в контексте длинной и яркой истории.

Как указывает профессор университета Аризоны Альберт Л. Хуртадо, исследовательское поле истории пограничных областей - своего рода лаборатория для мультикультурализма (multiculturalism). Здесь, в юго-западных штатах, проживают отличные от других регионов общества, они скомбинированы из черт испанца, мексиканца, индийских культур и пр. Пограничные области, по его мнению - не смешивающиеся (is not a melting pot), а скорее сколачивающиеся (a forge) из разных социокультурных кусков регионы, где культурные столкновения (cultural collisions) высекают искры и создают высокую температуру. Этот процесс продолжается и сегодня, поскольку новые иммигранты из Мексики и Центральной Америки прибывают в место, которое по очереди принадлежало индийским этносам, Испании, Мексике, и США (9).

В последнее время американские историки проводят интересные конференции и семинары по проблемам истории пограничных областей. Так, в обращении к участникам одного из таких мероприятий, где была вынесена тема: «Континентальный Перекресток: Перепланировка Истории Пограничных областей США-Мексики», проводившегося в сентябре прошлого года, организаторы подчеркнули, что при традиционном видении историй США, Мексики или Юго-западных штатов «мы часто пропускаем многократные миры, которые пересекают национальные границы» (10).

История пограничных областей в США уже стала научной дисциплиной, которую преподают в университетах и колледжах и как отмечают авторы проекта «История испанских пограничных областей» профессора истории Лит Т. Камминс и Виктория Х. Камминс, применение принципов новой социальной истории и исторической археологии к истории пограничных областей произвело беспрецедентное разнообразие и развило творческий потенциал в этом исследовательском поле (11). Они правы, сейчас всё большее число специалистов, работающих в полидисциплинарном поле с разных сторон исследуют «испанские пограничные области». Так, Рут Бехэр изучив историю колдовства и ворожбы середины XVI – XIX вв. в испанско-мексиканских пограничных областях, нарисовала картину использования женщинами «волшебной» власти («magical» power) для сопротивления притеснению их пола со стороны мужчин и ниспровержению старого «мужского порядка» («the male order») (12).

Внимание другого исследователя Натана Ф. Сэйре, привлекла «трансграница» («transboundary») на юго-западе США, где «формировалась» своеобразная окружающая среда. Работая в поле истории пограничных областей, он совместил операционные возможности и интерпретирующие перспективы экологической истории и истории международных отношений (13). Его коллега по Аризонскому университету Эван Р. Ворд, исследуя историю земли и её жителей, человека и животного, а также роль правительственных мероприятий в управлении живой природой, сосредоточил внимание на, казалось бы, совсем незначительном объекте исследования – ранчо «Буэнос-Айресс». Учёный обратил внимание на то, как под воздействием символического мышления, действий бюрократии, правительственных должностных лиц и, уже в недавние годы, защитников окружающей среды структурировались действия владельцев ранчо (14).

Как можно заметить, все перечисленные исследования относятся к истории пограничных областей испано/мексикано-североамериканского пограничного региона, в которых внимание историков было привлечено к прошлому локальных социокультурных обществ. Однако уже в 90-х гг. операционные возможности этой дисциплины начали применяться к изучению североамерикано-канадского приграничья. Как указывает Петер С. Моррис концепт «пограничная область» может быть применим к канадско-американскому контексту, обеспечивая необходимое дополнение к компаративной истории Североамериканского Запада. Приняв тезис Болтона о «разделенном наследстве» («the shared legacy») национальных историй (Моррис привел концепт «разделенное прошлое» («the shared past»)), он заметил, что историки уделяли слишком мало внимания канадско-американской пограничной области. Американский учёный предлагает при изучении этого региона использовать компаративный подход (the comparative approach), однако его недостаточно. По мнению Морриса, историки должны развивать некоторый вид «гибридного подхода» («of hybrid approach»); объединить способность компаративистики изолировать и исследовать различия национального уровня с возможностью подхода истории пограничных областей синтезировать американские и канадские опыты «в единственную, последовательную историю» («a single, coherent story») (15).

История пограничных областей, как перспективное направление современной историографии уже перешагнуло Атлантику и в этом исследовательском поле начинают работать историки Европы, чему свидетельством является книга польского профессора истории Оскара Халецкого, изданная в США (16). Учёный, используя некоторые исследовательские принципы истории пограничных областей, сделал попытку понять политическую историю восточной части Центральной Европы от Финляндии до Сербии.

Принципы изучения истории пограничных областей, признание многообразия методологических подходов и исследовательских приёмов, отказ от «заданности» исторического процесса и генерализаторства в его объяснении, что продемонстрировали американские историки в сборнике «Новые представления истории пограничных областей» (17), предоставляют широкие возможности для изучения многих регионов мира. Учёные, работающие в русле мультидисциплинарного подхода указывают, что объектами изучения могут стать районы Южной Африки, Индии, Ирландии и т.д. (18) Мне представляется, что их перечень можно продолжить, включив туда Балканы, земли бывшей Австро-Венгрии, Украину, ряд других регионов и, конечно же, Северный Кавказ.

Концепция и межвузовская программа «Локальная история: компаративные подходы и методы изучения», принятая в прошлом году Историко-архивным институтом Российского государственного гуманитарного и Ставропольским государственным университетами предполагает изучение истории российской провинции с позиций полидисциплинарного подхода. Мерой адекватной сложившемуся в ситуации посмодерна положению становится новое историографическое направление – «новая локальная история», координацию которого осуществляет созданный на базе СГУ Региональный научно-образовательный центр с аналогичным названием. Стороны отмечают, что «Предлагавшиеся в XVIII - XX вв. концепции прошлого осмысливали исторический процесс как целое исходя из тех или иных историко-теоретических постулатов и конструкций. В этих конструкциях составляющие исторического процесса неизменно представлялись как омертвлённый «объективно данный» материал. Задача нового исторического синтеза осмыслить актуальное социокультурное пространство в разнообразии и единстве его составляющих». Поэтому, по мнению московских и ставропольских историков - участников программы, «целью «новой локальной истории» - в отличие от социокультурных конструкций универсальной историографии - является осмысление локальных сообществ в качестве субъектов исторического процесса» (19).

Впервые о том, что история пограничных областей становится одним из кросс-исторических направлений деятельности Центра было заявлено его сотрудниками в конце января этого года на секции «Новая локальная история», проводившей работу на научной конференции в Историко-архивном институте. Нами там, в частности подчеркивалось, что, исследования в этом направлении предполагают в качестве объекта изучения историю зон культурного обмена и контактов между коренными жителями Северного Кавказа с мигрировавшими представителями восточнославянских и других этносов. Операционные возможности истории пограничных областей помогут изучать историю структур этнических и полиэтнических областей, их демографическое, культурное, хозяйственное и т.д. развитие, а также взглянуть под другим углом зрения на источники не только «колониального» периода, но и на документы новейшего времени на основе междисциплинарного подхода (20).

Северокавказский регион в русском идеологическом и историческом дискурсах давно понимался как регион приграничный, что можно, например, заметить в размышлениях о Кавказе, написанных Павлом Пестелем в его «Русской Правде» (21). Такое положение Кавказско-Закавказского региона отмечается исследователями и сейчас. С.А. Панарин указывает, что чёткое ограничение региона морями с севера и с запада, разделение его самого Большим Кавказским хребтом (причём до строительства Военно-Грузинской дороги существовало лишь несколько проходов с севера на юг), сделало Кавказ мостом между севером и югом. Мост этот ориентировался первоначально на контакт с Югом, однако приход на Кавказ России приводит к переориентации его на Север (22). Колонизационные процессы восточноевропейских этносов, искусственная политика интернационализма и т.д. не привели к смешению коренных и пришлых народов, а как отмечают американские историки относительно Spanish Borderlands, скорее к «сколачиванию» отдельных этнических и социокультурных миров в зону пограничных областей. Называют зону Кавказа пограничными областями и западные историки. Так, Альфред Рибер замечает: «Сталин… как человек из [Транскавказских] пограничных областей» («Stalin … as a man of the [Transcaucasian] borderlands») (23).

Однако изучение истории пограничных областей это не изучение территории в контексте географическом, это намного шире. Экономические, культурные, этнические и т.д. различия внутри региона отражены уже в том факте, что, несмотря на официально принятые названия мест, рек, гор, урочищ и пр., часто они носят разные названия у жителей Северного Кавказа. Поэтому нас интересует социокультурная история региона и его отдельных «областей» и разговор о границах должен, в первую очередь предполагать, как эти границы естественные и мнимые, реальные и воображаемые осмысливались на психологическом уровне полиэтничного населения Северного Кавказа.

Я полагаю, что изучение локальной истории Северного Кавказа в исследовательском поле истории пограничных областей предполагает, что объектами изучения должны стать не истории отдельных «областей» или народов, пусть даже углубленное их изучение и, уж конечно, не русской эпопеи в регионе. Следует выработать методологию исследования и исследовательский инструментарий, выявить корпус источников истории пограничных областей Северного Кавказа и привлечь заинтересованных учёных региона к совместным разработкам. Работая в полидисциплинарном поле и используя компаративные подходы, обращать внимание на зоны контактов, на взаимовлияние народов друг с другом, на историю перенимания традиций и навыков, различия полов, на историю национальных предрассудков, научных и околонаучных стереотипов, дискурсивных клише и т.д. Таким образом, заявленные направления деятельности центра «Новая локальная история»: сравнительное источниковедение, интеллектуальная история российской провинции, история повседневности, городская история и др. с разных сторон помогут возделывать новую для российской историографии исследовательскую область, так широко заявившую о себе в американской науке. Переосмысливая слова американского историка Джона Френсиса Бэннона применительно к нашему российскому контексту, следует заметить, что идея истории пограничных областей несёт замысел более широкого подхода к истории российской провинции, тот, который будет не просто русско-ориентированым или ограниченным лишь изучением областей Северного Кавказа (24).