Достоинство, ответственность, совесть

Быть может, первым проявил человеческое достоинство Эзоп, знаменитый баснописец и раб. Когда ему был предложен выбор – остаться рабом или, став свободным, подвергнуться казни, он избрал смерть свободного человека.

Первым, утвердившим в противоположность сословной чести личное достоинство, был Петрарка, сказавший: «У всех людей кровь красного цвета». Суть достоинства, казалось бы, проста: уважай в каждом и в самом себе человека. Не оскорбляй достоинство другого и не роняй собственное достоинство. Однако как ни в одном другом случае труднее всего здесь проявить чувство меры. Быть с другими любезным, а не льстивым и не заносчивым; по отношению к себе – требовательным, однако не занижая и не завышая самооценки; находить верный тон в проявлении уважения к личности ребенка, подростка, юноши или девушки, сверстника, пожилого и старого человека; в отношении к людям разных уровней, социальных ролей, известности, разных характеров, разного воспитания, выросших в разных национальных традициях. Далеко не просто в самых разных обстоятельствах, в самой разнообразной среде оставаться самим собой.

Именно достоинство определяет всю систему моральных ценностей личности. Человек, который обладает этим качеством, аккумулирующим все творчески усвоенное человеком из духовной культуры общества, справедлив с необходимой поправкой на индивидуальность того, с кем общается; он исполняет долг не формально, а с сознанием личной ответственности; к признанию обществом его заслуг относится, не утрачивая достоинства: не рассыпаясь в благодарностях и не задирая нос.

Ответственность есть личное отношение к долгу, к возложенным на человека обязанностям. Она антипод любого вида безответственности, будь то легкомыслие, безразличие, формализм, халатность. Казалось бы, те, кто пренебрегает своим долгом, многообразны: муж, изменяющий жене; мать, бросающая своего ребенка; чиновник-взяточник; дезертир; спящий на дежурстве врач… Их всех объединяет безответственность. А что такое безответственность в наше время, время, когда малейшее отвлечение от качественного выполнения порученного дела чревато тяжелыми последствиями – катастрофой лайнера и десятками погибших пассажиров, крушением поезда, взрывом на химическом заводе, смертью больного? В девяти случаях из десяти причина автокатастрофы, пожара, падения недавно построенного дома – человеческий фактор.

Но есть и иного рода безответственность, о которой сказано в трудах Эриха Фромма (1900–1980) и Фридриха Августа фон Хайека (1899–1992): это «бегство от свободы», как способ избежать ответственности за жизнь. Это социальное явление, называемое эскапизмом и противоположное той ответственности, которую человек, обладающий человеческим достоинством, берет на себя сам. Никто не может к этому принудить, обязать, вменить в долг, кроме самого человека.

Рекордсмен мира по подводному скоростному плаванию Шаварш Карапетян 16 сентября 1976 г. совершал тренировочную пробежку по набережной Ереванского водохранилища. В этот момент в водохранилище рухнул троллейбус. Шаварш бросился в холодную воду, сумел разбить заднее стекло и одного за другим спас двадцать человек, ныряя на десятиметровую глубину, весь в порезах, к концу почти теряя сознание. Потом заражение крови, воспаление легких, уход из спорта.

Спустя двадцать пять лет на вопрос: «Была ли – позже – мысль: "Не прыгни я спасать людей – плавал бы еще"?» Шаварш ответил: «У меня не было мысли, что можно десятилетнее чемпионство променять на тот прыжок. Это было мое правильное решение».

Что же такое – совесть? «Голос Бога в человеке», – сказал Кант. «Голос оскорбленного тобой человека», – возразил Фейербах. Однако то или иное внешнее объяснение совести в лучшем случае подразумевает ту первичную стадию развития совести, которую иногда называют авторитарной. Она основана, например, на авторитете родителей или отражает требование группового морального сознания. Если она остается на таком уровне, значит, моральное сознание недостаточно развито.

Именно в совести обнаруживается глубина нравственного саморазвития личности. Это ответственность перед самим собой как субъектом нравственности, интимнейшее, чувственно-рациональное переживание. Голос совести – тот «момент истины», когда самому человеку раскрывается подлинность его человеческого достоинства или, напротив, его утрата, способная привести к раскаянию, покаянию и даже самоубийству.

Чистая совесть выражается в непоколебимости даже перед лицом смерти или перед всеобщим отвержением. «На том стою и не могу иначе!» – Мартина Лютера; «Люди! Я любил вас! Будьте бдительны!» – Юлиуса Фучика (1903–1943); «Не могу молчать!» – Льва Толстого; «Я обвиняю!» – Эмиля Золя (1840–1902).

Муки совести – в монологе Бориса Годунова, в безумии леди Макбет. В жизни, увы, это случается не часто. Но вот два российских академика – Андрей Дмитриевич Сахаров (1921–1989) и Валерий Алексеевич Легасов (1936–1981) – тому свидетельство. Создатель нейтронной бомбы, ставший непреклонным борцом за мир, осудивший прежде всего себя. И человек, казалось бы, имевший косвенное отношение к трагедии Чернобыля, первым узнавший о взрыве и полетевший в Чернобыль. Постоянно бывавший в эпицентре, предотвративший возможность повторного взрыва, многократно облученный, он был сначала прославлен, затем оболган. Он выполнил все… и покончил с собой. Оба защитили честь ученого, сумели муки совести переплавить в дела вопреки обстоятельствам и господствующему общественному мнению.

Но есть и другая совесть. Есть и совесть-самооправдание, совесть-флюгер, совесть-лакей. Но на самом деле – это ее противоположность: бессовестность, наглость. Подобные люди даже не осознают, что обвинение в бессовестности самое тяжелое. Напротив, легко «проглатывают», подобно Кочкареву в «Женитьбе» Гоголя. О них русская пословица: «Такому плюнь в глаза, все божья роса»…

Есть и совесть, мнящая себя истиной в последней инстанции, – «злая совесть», по определению Гегеля. Ее примеры – любой диктатор в любой сфере человеческой деятельности, от диктатора в сфере морали Кальвина до Ленина, Сталина, Пол Пота или Гитлера, Муссолини и Франко.

Нередко в литературе и публицистике пользуются персонификацией совести: «Достоевский – совесть России», «Солженицын – народная совесть». Подобные выражения такая же метафора, как «партия – совесть нашей эпохи». Нет ни совести народа, ни совести эпохи. И Достоевский мучился собственной совестью и каялся в собственных грехах и, быть может, именно поэтому сумел показать мучения и безумие Ивана Карамазова и самоосуждение Ставрогина.

Но расширительное толкование совести не случайно: в нем отразилось понимание совести как высшей моральной инстанции.