Нравственность в рабовладельческом обществе

На смену родовому обществу приходит рабовладель­ческий строй, вырабатывающий свои нравственные устои. Рабство выступает как форма социальной свя­зи, где угнетение и отношение господства и подчине­ния выступают в открытой, непосредственной и жес­токой форме. Само рабство рассматривается как ес­тественное, вечное и необходимое для улучшения жизни явление. Соответственно и нравственность рабовладель­ческого общества призвана обосновать и утвердить сложившийся порядок общественных отношений.

Родоплеменные обычаи и традиции постепенно раз­рушаются, пересматриваются, перерождаются и напол­няются совершенно новым содержанием, чтобы обслу­живать отношения крайней формы социального нера­венства, каковой и является рабство.

Усиливается процесс формирования морального сознания, обособления его от реальной практики пове­дения в качестве особой формы идеального должен­ствования, призванного подкрепить и оправдать соци­ально организованное насилие господствующего мень­шинства над большинством населения посредством го­сударства и его институтов. Наиболее существенные и фундаментальные требования к организации обществен­ной жизни находят свое выражение в политических и правовых установлениях, непосредственно опирающих­ся на принуждение. Однако для того, чтобы сохра­нить при таком положении видимость цивилизован­ной благопристойности, представление о единстве че­ловеческого общества и его гармоничном, естествен­ном устройстве, как и для того, чтобы удержать рабов в их положении, внушить им сознание покорности и смирения перед непреложной судьбой, такой порядок нуждается в освящении его моральными и религиоз­ными целями.

Из среды представителей господствующего класса выделяются лица, призванные заниматься духовной деятельностью по обработке сознания людей, — жре­чество. Позднее в условиях осознания множествен­ности и противоречивости ценностных мировоззрен­ческих установок возникает этика — первая попытка теоретического, философского осмысления процессов нравственной жизни и их обоснования. Этика в качес­тве учения о морали начинает активно участвовать в становлении морального сознания, в выработке вер­бальных форм выражения присущего ему ценностного и повелительного отношения к действительности.

Нравственность родового общества, утрачивая свой общезначимый в его рамках характер и приобретая классово окрашенную ориентацию, тем не менее вос­станавливает эту свою общезначимость и общеобяза­тельность, но уже не в реальности, а в религиозных теориях и философско-этических концепциях, способ­ствуя этим превращению морали господствующего клас­са в господствующую мораль.

Поэтому речь в основном можно вести только о морали и нравах господствующего класса, так как о нравственности рабов известно немного и только в из­ложении тех, кто самих рабов зачастую рассматривал в качестве «полезных вещей» или «одушевленных ору­дий».

В рабовладельческом обществе культивировалась идея естественности, вечности и незыблемости рабст­ва. Благородные нравы, связанные с признанием цен­ности человеческой личности, наличия у нее высоких и искусных способностей и качеств — добродетелей мудрости, мужества, щедрости, гостеприимства, люб­ви к родине и заветам предков, почитания богов, зна­ния меры во всем, — приписывались исключительно представителям господствующего класса. Благородный, свободнорожденный муж, освобожденный за счет ис­пользования рабского труда от необходимости самому заниматься тяжелым физическим трудом, мог посвя­тить себя воинской деятельности, управлению делами государства, путешествиям, искусствам и ремеслам, наконец, занятию философией как наиболее свобод­ным из всех видов деятельности. В то же время мораль господствующего класса рассматривает труд — удел рабов — как наказание, ниспосланное судьбой. Самый авторитетный знаток добродетелей и нравов античного общества Аристотель, описав и проанализировав несколько десятков добродетелей, присущих бедному человеку, не нашел среди них места ни трудолюбию, ни производным от него качествам. Ведь трудолюбие — это добродетель черни.

Гражданские добродетели представителей рабовладельческого класса — воинская отвага и доблесть, му­жество и храбрость, стойкость в своих убеждениях и верность своей родине и народу — легко уживались с презрением к мирному труду и тем, кто обречен им заниматься, жестокостью в битвах и при наказании провинившегося раба, с междоусобной борьбой в уго­ду своему ненасытному властолюбию и честолюбию.

Рабовладельцы в силу объективных условий своего господствующего положения стремились для его со­хранения превратить раба в покорное и безропотное существо, вся жизнь которого занята только работой, приемом пищи и сном. Малейшие проявления у рабов непочтительности, недовольства своим положением, претензии на чувство собственного достоинства расце­нивались как неуважение к господину, вызов ему и сурово наказывались. Рабов можно было продать, раз­лучив его с близкими родственниками, заставлять вы­полнять любую работу, наказывать и даже убивать, не неся никакой ответственности. Раба можно было не стыдиться, — так, римские матроны в период упадка древнеримской цивилизации и разложения нравов не стеснялись раздеваться перед рабами и заниматься при них любовными утехами.

Понятно, что жизнь в таких условиях вырабатыва­ла у рабов унизительную покорность, приниженность, чувство бесперспективности и бессмысленности существования, воспитывала мелочные интересы и низмен­ные страсти, готовность угождать и пресмыкаться.

В то же время она не могла не вызывать в глубине души страстного протеста против своего унизительно­го существования, глубоко запрятанной ненависти и злости по отношению к господам, которые, накапли­ваясь и созревая, прорывались в стихийных бунтах и восстаниях рабов, в отвращении к труду, в порче ору­дий труда, инвентаря, скота и любого другого иму­щества хозяина, когда это можно было совершить без­наказанно. Именно поэтому рабский труд был весьма неэффективен и применим лишь в ограниченных исто­рических пределах — в условиях применения самых грубых орудий труда и использования самого раба исключительно в качестве источника физической силы. Никакие усовершенствования, предполагающие береж­ное и заинтересованное отношение к орудиям труда и самому процессу, не могли прижиться в этом обществе.

Представители господствующего класса для обеспе­чения собственной безопасности и выгод своего поло­жения усиливали репрессии, умножали количество надсмотрщиков, сурово расправлялись с участниками бунтов и стихийных выступлений, но изменить сами основы и причины такого положения дел не могли. Одной из этических максим того времени, можно счи­тать высказывание одного римского императора: «Пусть ненавидят, лишь бы боялись!» Оно отражало суровую действительность рабовладельческого общес­тва, но не могло обеспечить гарантии безопасности. Конечно, разобщенность и подавленность рабов, их этническая, религиозная, языковая разноголосица ме­шали их объединению и превращению в реальную силу, противостоящую господствующему классу. Кроме это­го сами рабы не видели перспектив в своей борьбе и не имели направленных в будущее идеалов, стремясь лишь к восстановлению утраченного общинно-родового уклада.

Однако сама логика противостояния и борьбы с уг­нетением и насилием, принижением пробуждающего у рабов сознания своей принадлежности к человеческому роду и чувства достоинства от этого, способствова­ла их консолидации, росту товарищеских чувств, ук­реплению мужества и твердости духа, осознанию себя не «вещью», а человеком.

Все это обеспечивало появление и развитие личнос­тей не только среди привилегированного класса, но и среди рабов, наиболее известными из которых были Спартак, раб-философ Эпиктет, да и сам великий Пла­тон попробовал рабской доли в свое время.

В то же время среди представителей господствую­щего класса нравственная порча пустила глубокие кор­ни. Праздность и паразитическое существование, жажда богатства, собственности, власти порождали среди них алчность и жадность, взаимное недоброжелательство и недоверие, зависть и подлость, ложь и лицемерие. Охваченный этими пороками человек утрачивал сво­боду духа и достоинство и превращался в раба своих страстей.

Все эти процессы способствовали становлению в моральном сознании представлений о независимости достоинства, ценности, моральной значимости челове­ка от его социального положения. Представления о ценности всякого человека начинают постепенно рас­пространяться на всех людей, что находит свое клас­сическое выражение в философии стоиков, говорив­ших о равенстве людей перед нравственным законом, о величии или недостойности человека в зависимости от его мыслей и поступков, а не социального положения. «Раб есть человек, равный по натуре другим людям; в душе раба заложены те же начала гордости, чести, му­жества, великодушия, какие дарованы и другим челове­ческим существам, каково бы ни было их общественное положение», — пишет Сенека. Далее он говорит, что и любой свободный человек может быть рабом — похоти, честолюбия, жажды удовольствий, жадности, и «нет рабства более позорного, чем рабство добровольное».

В другом месте он провозглашает суть гуманисти­ческих нравственных представлений о человеке, его назначении и ценности: «человек — предмет для дру­гого человека священнейший», которые формируются уже в рамках нравственной жизни рабовладельческо­го общества.

Характерно, что к такому же выводу о моральном равенстве всех людей приходит зародившаяся среди рабов и самих угнетенных и униженных людей хрис­тианская религия и мораль. Различие же здесь заклю­чается в том, что философия утверждает равенство всех людей в нравственном величии и достоинстве, а рели­гиозная мораль — в греховности и рабстве перед лицом Бога.