double arrow

Весёлый позитивистский период

3

… каждый человек есть однажды случающееся чудо…

Ф. Ницше

Но, как уже хорошо известно – всё течёт и всё изменяется. Изменяются взгляды, оценки и ценности Ницше. Заканчивается и метафизический период в творчестве Ницше и в работе "Человеческое, слишком человеческое" он, по сути, расстаётся с большей частью своих прежних представлений. Позже он напишет: "я внезапно положил конец всему привнесённому в меня "мошенничеством высшего порядка", "идеализму", "прекрасному чувству" и прочим женственностям".[38] Ницше полностью порывает с прежними ценностями, такими как метафизика и идеализм, с христианством и со своими прежними кумирами – Шопенгауэром и Вагнером. "Это война, – напишет он, – но война без пороха и дыма, без воинственных поз, без пафоса и вывихнутых членов – перечисленное было бы ещё "идеализмом". Одно заблуждение за другим выносится на лёд, идеал не опровергается – он замерзает … Здесь, например, замерзает "гений"; немного дальше замерзает "святой"; под толстым слоем льда замерзает "герой"; в конце замерзает "вера", так называемое "убеждение", даже "сострадание" значительно остывает – почти всюду замерзает вещь в себе".[39]

А что же человек? Каким он теперь представляется Ницше? И здесь мы находим некоторые изменения в его взглядах. Человек теперь однозначно есть продукт развития вместе со своей познавательной способностью. Однако в философии, отмечает Ницше, сложилась тенденция выведения и объяснения мира из этой познавательной способности. Для него теперь это неприемлемо и он уже не рассматривает человека, как нечто созданное природой для познания себя самой, где познание высший и основной вид деятельности человека. Если прежде наличие инстинктов в человеке и признавалось, то их рассматривали и рассматривают как низменные факты жизни человека. Но именно потому, что они низменные, что в данном случае отождествляется с первичными, исходными, их можно и следует рассматривать как ключ к пониманию человека и мира человека. Ницше полагает, что было бы в высшей степени наивно верить в возможность превращения природы человека в чисто логическую. По его мнению, человек, даже самый разумный, периодически нуждается именно в нелогическом отношении ко всем вещам. "Мы изначально нелогичные и потому несправедливые существа и можем познать это, – заявляет Ницше, – и это есть одна из величайших и самых неразрешимых дисгармоний бытия".[40]

Если прежде Ницше говорил о человеке как о "божественном звере", то теперь это уже просто "сверх-зверь" и мы должны избавиться от представлений о том, что человек это нечто большее, чем природа. Вся история развития человека, это, по сути, история обуздания в нём "сверх-зверя", в противном случае он уже давно бы растерзал нас. Упразднить "сверх-зверя" в человеке, по Ницше, не представляется возможным, да это было бы и неправильно, считает он, т.к. тем самым мы бы просто привели человека к гибели. Но "сверх-зверь" в нас может быть, и должен быть обманут. Таким средством обмана является мораль, которая в данном случае будет просто ложью во спасение, иначе "сверх-зверь" нас просто растерзает. Таким образом, появляется тема морали, её значения, её оснований и цели. Ницше утверждает, что в основе морали лежат заблуждения и допущения, без которых человек так и остался бы зверем.

Свидетельством того, как зверь обуздывается и постепенно становится человеком, Ницше усматривает в наличии трёх фаз или трёх ступеней нравственности, через которые человек проходит в своём развитии. Первая фаза связана с тем, что действия человека теперь нацелены на достижение длительного благосостояния, а не просто на благополучие данного момента, как это имеет место у животного вообще. Здесь человек становится целесообразным и полезным, отмечает Ницше, и "впервые прорывается наружу свободное господство разума".[41] Следующая фаза или ступень, на которую поднимается человек в своём развитии – это формулирование принципа чести, которому он подчиняет всю свою деятельность. Теперь человек начинает понимать зависимость своей пользы или своего длительного благосостояния от того, что думают о нём другие и от того, что он думает о других. Итак, на первой ступени человеком руководит только лично понимаемая польза. На второй ступени как бы выстраивается и активизируется социальная связь, социальное взаимодействие, где человек начинает осознавать себя частью социума. Наконец, высшая ступень нравственности, по Ницше, связана с возникновением у человека собственной оценки людей и вещей.

С этого момента человек "сам определяет для себя и других, что достойно и что полезно".[42] Понятия "полезного" и "достойного" развиваются, и на основе познания человек приходит к выводу, что общая длительная польза предпочтительнее личной пользы, а всеобщее длительное признание предпочтительнее, чем временное. Теперь "он живёт и действует как индивид коллектива".[43] Здесь Ницше отмечает тот факт, что при всей важности и значимости морали для человека, "в морали человек является самому себе не как individuum, а как dividuum"[44] и до сих пор ещё мы страдаем от недостатка внимания к личному в нас, к самим себе, принося себя в жертву государству, обществу или науке. Это личное до сих пор рассматривается как нечто дурное и Ницше полагает, что гораздо полезнее для общественного блага личные мотивы, а цельная личность, имеющая в виду своё высшее благо, даёт много больше, чем действия ради других, причём действия сострадательные. Ницше заявляет, что "теперь мы тоже хотим трудиться для пользы наших ближних, но лишь постольку, поскольку мы находим в этой работе нашу высшую пользу – не более и не менее. Всё сводится лишь к тому, что человек считает своей пользой; именно незрелая, неразвитая, грубая личность будет понимать её грубее всего",[45] одновременно подчёркивая, что "всегда существует гораздо больше неразвитых интеллектов с плохим вкусом. И они, кроме того, жаждут удовлетворения своих потребностей с большей страстностью".[46]

Ницше, как мне представляется, всё активнее подчёркивает значение, роль и необходимость индивидуальности, личности, которые сегодня всё более и более исчезают в современном обществе в связи с процессами омассовления общества, началу которого он был свидетелем и, пожалуй, первым из всех забил тревогу по этому поводу. Ницше подмечает, что сегодня, как никогда "деятельным людям обыкновенно недостаёт высшей деятельности – я разумею индивидуальную деятельность. Они деятельны … как родовые существа, но не как совершенно определённые отдельные и единственные люди; в этом отношении они ленивы".[47] Здесь, пожалуй, следует отметить и тот факт, что, уже достаточно много говоря об индивидуальности и требуя её, Ницше нигде и никак не определяет её.

Эти идеи Ницше получили весьма высокую оценку у таких русских мыслителей как С.Л. Франк и П.И. Новгородцев. Так, например, Франк пишет: "Мы много слышим о самоотречении, об отказе от личных интересов в пользу блага ближних, о тяжёлых моральных обязанностях, предписывающих человеку всё отдавать другим и ничего не требовать для себя, но мы по-прежнему слышим очень мало о правах человека, о тех интересах его, которыми он не только не обязан, но и не имеет права жертвовать, об обязанности его устранять все препятствия, лежащие на пути осуществления этих священных прав, об общественно-моральной деятельности, которая основана не на отречении от своего "я", а, наоборот, на утверждении и развитии глубочайших, святейших и человеческих сторон этого "я"… и это в особенности там, где строй жизни так беззастенчиво попирает эти интересы".[48] Ему вторит Новгородцев: "… личность тут ничего вне себя не ищет, поэтому нет для неё необходимости искать и совершенного общества. Но именно это сплошное отрицание всяких связей и норм, стоящих над личностью, тем яснее подчёркивает веру Ницше в личность. Все святыни отвергаются, но личность остаётся во всеоружии своих индивидуалистических стремлений. Его индивидуализм есть, несомненно, творческий и верующий, тогда как индивидуализм Штирнера прежде всего разрушительный и нигилистический. В этом смысле можно говорить о положительной стороне ницшеанства, и в этом смысле учение Ницше является, бесспорно, самым интересным построением абсолютного индивидуализма".[49] И несколькими страницами далее он продолжает: "Это – резкий и смелый протест против воззрения, что личность может найти в обществе полное удовлетворение, что через общество она получает своё спасение. Нет, не в обществе, а в себе самом должен искать человек своего высшего торжества и расцвета. Не в уравнении лиц, а в их высшем освобождении заключается счастье и правда человеческой жизни. Высший смысл жизни в том, чтобы каждый осуществил свой собственный идеал, не равный никакому другому. В основе этого воззрения лежит представление о незаменимости и своеобразии личности. В противоположность началу уравнительному, началу общественности и государственности, Ницше выдвигает момент свободы, своеобразия, оригинальности. Вот в каком смысле надо понимать положительную сторону идеала сверхчеловека. Это протест против всепоглощающей власти общества, против одностороннего определения личности через общественность".[50]

Однако вернёмся к Ницше. Утверждая идею развития человека, он полагает, что всё прежнее развитие шло по преимуществу случайно и бессознательно, но теперь вполне возможно развивать сознательно новую культуру. Люди сегодня утратили веру в то, что Бог направляет и управляет всеми процессами этого мира. И коль скоро такая вера утрачена, то человек должен теперь сам ставить себе цели и эти цели должны быть ни много, ни мало вселенскими, объемлющими всю землю. Однако здесь для человечества кроется одна большая опасность – это всеобщее планомерное управление. Избежать этой опасности нам поможет, заявляет Ницше, исследование потребностей человека, которые, безусловно, ещё только должны быть исследованы. И только тогда, не отказываясь от вселенской цели и, по сути, ради неё, на отдельных этапах движения к ней возможна постановка специальных задач, причём это могут быть иногда и дурные задачи, подмечает он. Но самое главное здесь в том, что эти великие цели не должны быть произвольными, но должны базироваться на научной основе и для всех этих целей должно быть научное мерило. Допуская теперь науку и обращаясь к ней, Ницше всё же оговаривает, что основой такого научного мерила, а, следовательно, и самой науки должно быть знание условий культуры. А одно из таких условий, первичных и исходных – это жизнь.

В качестве основного и исходного понятия для своей философии, Ницше берёт понятие "жизнь" и, по сути, является основоположником философии жизни. "Человечество, – пишет Ницше, – всегда повторяло одну и ту же ошибку: из средства к жизни оно сделало масштаб для жизни: вместо того, чтобы обрести мерило в высшем подъёме самой жизни, в проблеме роста и истощения – оно средство к вполне определённой жизни использовало в целях исключения всех иных форм жизни, – одним словом, – для критики и отбора жизни". Таким образом, у него жизнь начинает выступать основным критерием для всякой вещи и всякого суждения при определении их ценности, истинности, полезности и т.п. Жизнь – это всегда оценка и предпочтение. И теперь истинным, ценным, полезным, добрым будет всё, что способствует усилению, расширению и возвышению жизни, росту её мощи.

В качестве основных, программных положений философии Ницше можно рассматривать два замечания, сделанных им в работе "Странник и его тень": "Первое положение: необходимо установить жизнь на верной, доказанной основе, а не на отдалённой, туманной и неопределенной как было раньше. Второе положение: прежде чем устроить свою жизнь и придать ей относительное направление, необходимо твердо установить, что считать ближним и близким, вполне верным и менее верным".[51]

Во всех "определениях" жизни, даваемых Ницше, переплетаются биологические, социологические, психологические, аксиологические и прочие характеристики. Вот некоторые из них: "Известное количество сил, связанных с общими процессами питания, мы называем "жизнью". Этот процесс питания предполагает как средства своего существования все формы так называемого чувствования, представления, мышления…".[52]

"Что значит жизнь? – вопрошает Ницше в "Весёлой науке". И отвечает, – жить – это значит: постоянно отбрасывать от себя то, что хочет умереть, жить – это значит быть жестоким и беспощадным ко всему, что становится старым и слабым в нас, и только в нас".[53]

Жизнь – это всегда оценка и предпочтение и, кроме того, по существу своему "есть присвоение, нанесение вреда, преодоление чужого и более слабого, угнетение, суровость, насильственное навязывание собственных форм, аннексия и по меньшей мере, эксплуатация…".[54]

"Жизнь, – по мнению Ницше, – не имеет иных ценностей, кроме степени власти – если предположим, что сама жизнь есть воля к власти".[55]

Жизнь, так как её понимает Ницше, не имеет ни смысла, ни цели, ни ценности, но может быть рассматриваема как высочайшая ценность, как "абсолютная" ценность, ибо является тем основанием, сквозь призму которого всё остальное только и может обретать ценность и смысл. Жизнь представляется ему как некий круг воли к власти, её вечное возвращение к самой себе без заключительного "ничто". Жизнь – это воля к самовозрастанию, а не к самосохранению, ибо "воля к власти – неистощимая, творящая воля к жизни".[56] Ницше утверждает, что "в природе царит не бедственное состояние, но изобилие, расточительность, доходящая до абсурда. Борьба за существование есть лишь исключение, временное ограничение воли к жизни; великая и малая борьба всегда идёт за перевес, за рост и распределение, за власть, сообразно с волей к власти, которая и есть как раз воля к жизни".[57] Жизнь, следовательно, это постоянное возвышение, усиление, расширение самой себя через преодоление себя же. И если, живущими, многое ценится выше, чем жизнь, то в самой этой оценке, утверждает Ницше, опять же говорит воля к власти.

Продолжая тему об отсутствии, каких либо объективных, абсолютных, вечных целей человечества в его развитии, Ницше отмечает, что осознание этого отсутствия не может не повергнуть в отчаяние человека, осознающего это. Видеть себя совершенно бессмысленным и расточаемым природой и найти при этом утешение может только поэт, заявляет Ницше, так как поэты всегда умеют утешиться. Для Ницше, отказавшегося от метафизических иллюзий и теперь всё более склоняющегося к принятию идеи становления со всеми вытекающими отсюда последствиями – нет вечных и абсолютных истин, конечных целей и истинных смыслов как таковых – очевидно, что такие цели теперь должен намечать сам человек. Но кто этот человек? Если гений, святой и герой заморожены, то логично предположить, что таким человеком будет, безусловно, философ и именно на философов вскоре возложит Ницше ответственность за будущее человечества.

Продолжая исследовать человека и человеческое, Ницше теперь уже однозначно называет ошибочными все попытки объяснения поступков и поведения человека, его чувств из неэгоистических мотивов. Процесс познания человеческого приводит Ницше к утверждению того, что основными мотивами для человека всегда были только его удовольствие и страдание, польза и вред. Именно чувства удовольствия и страдания на почве человеческих отношений способствуют созданию союза между людьми ради устранения опасностей, грозящих каждому отдельному. И таким образом, социальный инстинкт и система нравственности вырастает у Ницше из чувств удовольствия и страдания. Он подчёркивает, что человек всегда стремится к удовольствию или же стремится избежать страдания, воспроизводя по сути идеи Эпикура, для которого удовольствие – это отсутствие страдание и главное для человека, это стремление именно к удовольствию. Следовательно, человек делает всё то, что кажется ему полезным или хорошим в каждом из этих случаев, причём, как уже было замечено, всегда сообразно с уровнем развития своего интеллекта или степени его разумности. Стремление к получению удовольствия или страх его утраты присутствуют в человеке всегда, как бы он не поступал, а поступать, удовлетворяя этим стремлениям, он может весьма разнообразно. Это и месть, и тщеславие, и польза, и самопожертвование, и сострадание. Человек здесь управляется только свойственной ему мерой рассудительности, но в каждом обществе и у каждого человека всегда есть шкала ценностей благ, однако она не является вечной и постоянно изменяется. В конечном счёте, Ницше заявляет: "Без удовольствия нет жизни; борьба за удовольствие есть борьба за жизнь. Ведёт ли отдельный человек эту борьбу так, что люди называют его добрым, или так, что они называют его злым, – это определяется мерой и устройством его интеллекта".[58] Отметим ещё раз, что, противопоставляя инстинкт разуму, Ницше не отметает разум напрочь, но наоборот подчёркивает его необходимость и обязательность в решении жизненно важных вопросов, как для индивида, так и для общества, вопрошая: "может ли человечество из морального превратиться в мудрое человечество".[59]

Подчёркивая прогрессивное развитие человека в истории, Ницше заявляет, что "пресловутая борьба за существование" ему не кажется единственной точкой зрения, объясняющей этот факт, и предлагает своё виденье оснований и условий этого развития: "во-первых, умножение устойчивой силы через связь сознаний в общей вере и социальном чувстве; затем, возможность достигать более высоких целей, благодаря тому, что встречаются вырождающиеся натуры и вследствие этого сила устойчивости испытывает частичные ослабления и уязвления; именно, более слабая натура, будучи утончённой и нежной, делает возможным вообще какое-либо движение вперед".[60] Затем, ссылаясь на "голос истории", Ницше подчёркивает, что и страсти человека, такие как зависть, ненависть и соревнование во многом определяют это развитие. Именно в этой борьбе разгорается "свет гения" и именно такого правила, т.е. борьбы, а, следовательно, и насилия придерживается природа, ибо природа зла и беспощадна. Однако, говоря это, Ницше ещё как бы пребывает в сомнении по поводу верности, услышанного им от "голоса истории". Как мне кажется, лукавит здесь Ницше. Ибо хорошо известно и это не могло быть неизвестно эллинофилу, каковым он являлся, что одной из основных составляющих древнегреческой культуры, был дух соперничества, соревнования, а, следовательно, и борьбы, культивируемый греками практически во всех областях их жизни.

Не мог Ницше не знать Гераклита, сформулировавшего, что борьба есть отец и царь всего живого и что всё происходит через борьбу. Не мог он не знать и основоположений гегелевской диалектики. Допустим, он мог не знать положения Энгельса о том, что насилие является повивальной бабкой истории, но думаю, он уже хорошо знал, что все достижения человечества, в любой сфере, будь то религия, политика, экономика и т.д. были во многом получены посредством борьбы и насилия. И из истории можно привести огромное количество примеров тому. Даже говоря о культуре, можно сказать, что культура есть мера насилия, способ организации насилия, а количество и качество насилия от народа к народу по мере его культурного развития изменялись. Менялись способы и формы насилия. Представители естественно-правовой школы, например, подчёркивали необходимость и важность насилия при переходе от естественного к государственному (социальному) состоянию. Эмоции, страсти, аффекты – это природа, а она должна быть усмирена разумом, иначе никакое государственное (социальное) состояние невозможно, а будет лишь война всех против всех. Однако и в социальном состоянии естественная природа человека сохраняется, а потому и социум с необходимостью использует принуждение и насилие, для удержания человека в некоторых рамках, в некоторой мере, через воспитание и культуру. Кант, поклонником которого ещё так недавно Ницше являлся, в чём он и сам признавался, например, однозначно заявляет, что причиной развития всех задатков людей в обществе, вплоть до установления законосообразного порядка является антагонизм людей или их недоброжелательная общительность. По мнению Канта, человек имеет склонность общаться с себе подобными, ибо только в таком состоянии он и чувствует себя больше всего человеком, но человеку свойственно и стремление к уединению, к руководству своим только разумом, а потому он отовсюду ожидает сопротивления других, т.к. и сам сопротивляется другим. "Именно это сопротивление побуждает все силы человека, заставляет его преодолевать природную лень, – пишет Кант, – и, побуждаемый честолюбием, властолюбием или корыстолюбием, он создаёт себе положение среди своих ближних, которых он, правда, не может терпеть, но без которых он не может и обойтись".[61] Но Кант отнюдь не сетует за это на природу и не требует упразднения антагонизма, безусловно, предполагающего борьбу и насилие, ибо благодаря им и тем, отрицательным с точки зрения морали качествам, которые присущи человеку, в соперничестве и вражде начинаются первые шаги от грубости к культуре. "Поэтому да будет благословенна природа за неуживчивость, за завистливо соперничающее тщеславие, за ненасытную жажду обладать и господствовать! Без них все превосходные природные задатки человечества остались бы навсегда неразвитыми".[62] Не менее примечательна и следующая мысль Канта: "Только в обществе, и именно в таком, в котором членам его предоставляется величайшая свобода, а стало быть, существует полный антагонизм и, тем не менее, самое полное определение и обеспечение свободы ради совместимости её со свободой других, – только в таком обществе может быть доступна высшая цель природы: развитие всех её задатков, заложенных в человечестве; при этом природа желает, чтобы эту цель, как и все другие предназначенные ему цели, оно само осуществило".[63] А разве не этого хочет Ницше, печалясь об участи человека, уготованной ему современным развитием общества его культурой, всё более нивелирующих человека, занимающихся, прежде всего, его дрессурой для исполнения им отдельных функций, превращая тем самым человека в функцию, в средство?

В свете размышлений Ницше об основах человеческой деятельности – удовольствие и страдание – и услышанного посредством "голоса истории", совершенно новые черты обретает гений, который прежде полагался как цель человечества. Но сначала он, как писал Ницше, "замерзает". "Замораживание" гения осуществляется посредством объяснения возникновения культа гения. Культ гения возникает из нашего тщеславия и себялюбия. Будучи весьма высокого мнения о себе, но, не будучи в состоянии творить подобно Рафаэлю или Шекспиру, мы рассматриваем их как чудо или благодать свыше и только в таком случае, полагает Ницше, он, т.е. гений не оскорбителен для нас. На самом же деле деятельность гения ни чем не отличается от любой другой деятельности, ибо всякая человеческая деятельность сложна, и никакая деятельность не есть чудо, заявляет Ницше. "Люди явственно говорят о гении только там, где действия крупного интеллекта им особенно приятны и где они не склонны чувствовать зависть".[64] И здесь же Ницше отмечает, что всё становящееся людьми недооценивается, а всему совершенному, готовому они поклоняются. Кроме того, гений всегда есть некоторое уродство и искалеченность во многих сферах за пределами той, в которой он, собственно, и предстаёт как гений. "Заморозив" таким образом, гения, Ницше затем изображает его весьма негативно, ибо в своих действиях гений не стесняется в средствах, употребляя "в качестве своих орудий ложь, насилие и самый беззастенчивый эгоизм столь уверенно, что его можно назвать лишь злым, демоническим существом; но его иногда просвечивающие цели велики и благи. Он – кентавр, полузверь, получеловек, и притом ещё с крыльями ангела на голове".[65] Такое вот забавное животное получается. Но "заморозив" гения и нарисовав такой его портрет, Ницше, следовательно, упраздняет гения и как цель для человечества, которую он выдвигал ранее. Кому же захочется не щадя своей жизни содействовать появлению такого вот "чуда"?

Отвергнув истинное, подлинное, вечное и неизменное, высшее бытие, Ницше обращает свой взор к процессу становления и развития и здесь им высказывается мысль о "круговороте человечества", т.е. мысль о том, что, однажды возникнув из обезьяны, человек вновь станет обезьяной, ибо у становления, развития нет никакой цели и нет никого, кто бы был заинтересован "в странном исходе этой комедии". Причём история, как считает Ницше, даёт нам примеры того, что обезображение человека уже имело место в рамках римской культуры в связи с распространением христианства. Ницше предполагает, что мы не застрахованы от возможности упадка всей земной культуры, который низвергнет, обезобразит человека, низведёт его до уровня зверя, обезьяны. Такая перспектива его не устраивает и он высказывает надежду, что мы, быть может, и в состоянии предотвратить такой конец. Всё более очевидной становится необходимость в сознательном управлении развитием человека и новой культуры. В свете "вскрывшихся" фактов становится очевидным, что человек теперь должен сам себе ставить цели и эти цели действительно должны быть вселенскими. И опять цели определены и задачи поставлены. Но какими средствами? Кто? Как? Какова здесь главная и основная цель? Сплошные вопросы. Ответов же пока нет.

Сложностей в решении всех этих проблем более чем предостаточно. Уповая на культуру как средство спасения человека, его улучшение или же на создание новой культуры вообще, Ницше в работе "Странник и его тень" констатирует, что сегодня нет единой культуры, но существует множество различных культур, которые "всё равно, что различные климаты для духа: каждый из них может быть вреден для одного организма и полезен для другого".[66] Потому, очевидно, нельзя в качестве средства спасения или излечения человека рекомендовать какую-либо одну культуру, "так как при этом вымерли бы многие в высшей степени полезные породы людей, которые не в состоянии дышать ею".[67] Таким образом, и его прежние упования на древнегреческую культуру в качестве такового средства оказываются несостоятельными. Говоря о современной европейской культуре, которая распространена и в Америке, Ницше отмечает, что и в современной Европе далеко не все народы ею объемлются, "а только те, у которых есть общее прошлое в виде греческого и римского мира, библии и христианства".[68] Следовательно, сама культура как средство спасения находится под вопросом, тем более что современная европейская культура сегодня, подверженная торгово-промышленному давлению, всё более и более способствует обезличиванию человека и его деградации, деградируя вместе с ним.

Если культура как средство спасения человека всё больше и больше оказывается под сомнением то, что же остаётся? Тогда остаётся только сам человек. Только человек сам по себе и цель, и средство одновременно. Но что это за человек? Гений уже "заморожен". Чем должен руководствоваться человек, спасая себя? Каков теперь идеал этого человека? Если Ницше прежде призывал больше доверять инстинктам, выпустив на волю "божественного зверя", то теперь он констатирует, что у человека, как впрочем, и у насекомого, нет безошибочного инстинкта, которым можно было бы руководствоваться при решении этой великой задачи. И тогда Ницше заявляет: "подготовить почву для царства самого величайшего и радостного плодородия" есть задача разума.[69] Посмотрим, куда и к чему теперь приведёт разум Ницше.

Разум, отправившийся на поиски решения "великой задачи", после некоторых изысканий привёл Ницше в сферу морали, о чём он и пишет в предисловии к "Утренней заре": "я спустился в глубину, я начал рыть почву, исследуя ту старую веру, на которой мы, философы, возводили здания уже несколько тысячелетий, возводили снова и снова, несмотря на то, что все здания рушились: я начал исследовать нашу веру в мораль",[70] чем, по его мнению, и были окончательно сломаны мосты к старым идеалам, т.к. именно на этой основе все предшествующие философы возводили свои величественные здания. Последуем за Ницше и посмотрим, что находит он для решения "великой задачи" – спасения человека от деградации и неминуемой гибели. И уже с первых страниц становится ясно, что индивид, индивидуальность уже не рассматриваются им как зло и опасность, но обретает новое звучание. Индивид теперь ассоциируется с такими понятиями как "свобода" и "независимость". Самостоятельность и независимость человека, т.е., по сути, наличие здоровой и сильной индивидуальности начинает теперь рассматриваться как основа цивилизации, причём именно здоровой и сильной цивилизации.

Продолжая уже прежде поднимавшуюся тему эгоизма и ego, Ницше указывает на тот факт, что, собственно "настоящего", "подлинного" эгоизма и "подлинного" ego ещё и нет, а есть только фантомы ego, вследствие чего мы имеем сплошной туман безличных и полу личных мнений. В силу этого, человек ещё не ведом самому себе и в качестве образца или идеала для него выступает "лишённый крови и тела абстракт "человека", т.е., по сути, фикция. Сегодня это, безусловно, связано с моральными суждениями, но моральные суждения весьма изменчивы, подчёркивает Ницше, и на протяжении веков не раз менялись. "Величайшие светила античной нравственности, например Эпиктет, ничего не знали о так прославляемой теперь заботе о других, жизни для других… так как они всеми силами боролись за своё ego и против сочувствия другим, их страданиям и нравственным порокам".[71] Сегодня же мы имеем дело с христианской моралью и её отзвуки мы слышим, заявляет Ницше, везде и всюду: "Кажется, что теперь каждому приятно слышать, что общество намерено приспособить отдельное лицо к потребностям общества, и что счастье и вместе с тем жертва отдельного лица заключается в том, чтобы чувствовать себя полезным членом и орудием целого: только теперь пока ещё очень колеблются, что надобно понимать под этим "целым" – существующее ли или какое-нибудь другое идеальное государство, или панно, или братство народов, или отдельные маленькие экономические общины. Об этом много думают, сомневаются, спорят с большим возбуждением и страстностью; но с удивительным единодушием требуют, чтобы ego отреклось от самого себя до тех пор, пока в форме приспособления к целому оно опять получит свой полный и прочный круг прав и обязанностей, пока не явится нечто совершенно новое и другое. Хотят добиться не больше – не меньше как того, чтобы индивидуум изменился в самом корне своём, ослабился, или даже уничтожился: не переставая, всюду и все толкуют о том, что всякое зло, всякое враждебное чувство, распущенность, роскошь, мотовство, всё это плоды современного индивидуализма…".[72] Человек, считает Ницше, и с этим трудно не согласиться, всё ещё не знает себя и "не только в вопросах о добре и зле, но даже и в вопросах гораздо более существенных!".[73] Однако именно с этим, с незнанием самого себя человеку согласиться труднее всего.

В "Утренней заре" впервые появляется и новый для Ницше аспект осмысления человека, которому он будет всё больше уделять внимание – это чувство власти, развивающееся в человеке в ходе его исторического взаимодействия с природой и, прежде всего, с другими людьми и преобразовавшееся затем в величайшую страсть человека. Пока ещё это только страсть, которая трактуется как инструмент господства над внешними обстоятельствами и средство избавления от страха внутри себя. Пока ещё чувство власти, страсть власти – это то, что вырастает из чувства бессилия и страха человека перед внешними обстоятельствами (природа) и другими людьми. Причём эта страсть власти, как и любая страсть по Ницше, изначально не имеет вообще никакого морального характера.[74]

На основе ещё только формулирующейся идеи власти, Ницше начинает говорить о правах и обязанностях человека, связывая их с различными степенями власти, т.е. уменьшения или увеличения власти каждого отдельного человека. "Мои права, – пишет он, – т.е. та часть моей власти, которую не только дали мне другие, но и в которой они хотят иметь меня… Так возникают права: признанные и обеспеченные степени власти. При переменах в отношениях власти права исчезают и образуются новые… Если наша власть существенно уменьшается, то изменяется чувство тех, которые прежде обеспечивали нам нашу власть… Равным образом, если наша власть значительно усиливается, то изменяется чувство тех, которые признавали её до сих пор, и в признании которой мы более не нуждаемся… Где господствует право, там поддерживаются состояния и степень власти, там борются против усиления и ослабления власти. Права других – уступка нашего чувства власти чувству власти этих других. Если наша власть потрясается и падает, наши права исчезают: и наоборот, если мы становимся гораздо могущественнее, то исчезают права других на нас, так как мы до сих пор уступали их. "Справедливый" человек постоянно нуждается в таком такте весов: для размеров власти и размеров права…".[75] Теперь борьба с ближним и стремление к победе начинает выступать основным мотивом деятельности человека, а счастье человека теперь однозначно понимается "как самое живое чувство власти", которое может переживать или испытывать человек. Ницше подчёркивает бессмыслицу моральных суждений в данном отношении и даже удивляется ей, когда человек пребывая в упоении чувством власти, чувствует себя хорошо и считает себя хорошим, а другие, на которых он распространяет свою власть, называют его дурным. И здесь у нас нет никаких оснований говорить о борьбе, только как об откровенном физическом насилии, да и сам Ницше не говорит об этом. Вполне очевидно, что борьба эта в различных сферах и в различных условиях может принимать различные формы.

По сути, "Утренняя заря" это начало переоценки всех ценностей, призванной к тому, полагает Ницше, чтобы дать людям "возможность совершать со спокойной совестью действия, о которых кричат теперь как об эгоистических; восстановим истинную ценность этих действий и снимем с них клеймо "зла" и "вреда"! А так как эти действия до сих пор совершались наиболее часто и будут так же совершаться и впредь, то мы снимаем своей переоценкой наружный вид "зла и вреда" со всей картины наших действий и жизни! Это последствие очень важно! Если человек перестанет считать человека дурным, он перестанет быть таким".[76] Но как это всё поймёт незрелая, грубая неразвитая личность с неразвитым интеллектом – вот в чём вопрос. Этот вопрос не мог не встать и перед Ницше, ибо в предисловии к "Утренней заре" он подчёркивает: "Эту книгу могут читать только опытные читатели и филологи: выучитесь же хорошенько читать!".[77] Но кто же читает предисловия? И действительно, хорошо читать умели не всегда, "т.е. медленно, всматриваясь в глубину смысла, следуя за связью мысли, улавливая намеки; видя всю идею книги, как бы сквозь открытую дверь…",[78] а сегодня таких умельцев в век развития информационных технологий и дистанционных форм образования, повальной демократизации высшего образования, а тем самым снижения его уровня и качества, стало ещё меньше, чем во все прежние времена.

Размышляя о целях человека и человечества, Ницше в очередной раз подчёркивает отсутствие какой-либо объективной и общезначимой цели, на основе которой можно было бы дать предписания о том, как следует, как необходимо поступать человеку. Страх "великой космической бессмыслицы" до сих пор доминирует над человеком. И любая мораль до сих пор вроде бы как раз и указывала цели для человека, давая ему предписания необходимых поступков. А какова цель самой морали? И Ницше отмечает, что теперь повсеместно цель морали определяется как сохранение и движение человечества вперед. Но это только формула и больше ничего, заявляет Ницше. "Сохранение – в чём? Движение – куда? Не выпущены ли в формуле самые существенные моменты – ответ на эти "в чём" и "куда"?" – вопрошает он. Именно эти вопросы и являются главными для него. Именно их разрешением он и занят. Означает ли это, что он отрицает мораль и нравственность вообще? Конечно, нет. Он прекрасно понимает их роль и значение для человека, и неоднократно это отмечал. Единственное, что он утверждает, так это то, что в основе нравственных суждений до сих пор лежат заблуждения человека, а не истины. "Я не отрицаю, – пишет он, – что многих поступков, которые называются безнравственными, надобно избегать, и надобно сдерживать их. Я не отрицаю, что следует делать и требовать, чтобы делали многое из того, что называется нравственным. Но то и другое должно стоять на иной почве, чем это было до сих пор".[79] Таким образом, как мне представляется, затевается переоценка всех ценностей с единственной целью – это вернуть человека человеку. И этот человек, как и у представителей естественно-правовой школы (Гоббс, Локк, Спиноза и Кант) часть природы, животное, как любое другое животное с набором склонностей и стремлений или инстинктов, которые он и реализует, прежде всего. Вот только Ницше отказывается заключать, что человек от природы добр, зол или ещё какой-либо. Но воспитатель (общество, государство посредством религии и морали) изменяет человека, уничтожая его тем самым. По сути, те же стремления, что и у естественно-правовой школы – выяснив природу человека, вывести необходимое общественное устройство наилучшим образом удовлетворяющее природе человека, обеспечивающее развитие человека и его культуры. Но вот о наилучшем общественном устройстве Ницше пока не спешит говорить. Пока речь идёт лишь о том, чтобы вернуться к человеку естественному, природному как основе, дабы человек перестал считать себя дурным и виноватым, вернуть индивидуальность и ego, как то, без чего собственно человек и невозможен. Закладывается идея, что человек есть самостоятельное целое и это целое не должно разрушаться и исчезать во взаимодействии с другими целыми, что бы они собой не представляли.

Короче говоря, каждому из нас предстоит сделать свой выбор, находясь перед альтернативой: "эта жалкая цивилизация виновна в нашей дурной нравственности" или "наша нравственность виновна в этой жалкой цивилизации", но в том и другом случае человек страдает и деградирует. И хотя "правды" нет ни там, ни там, выбор Ницше очевиден. "Наши слабые, неустойчивые общественные понятия о добре и зле и чудовищное господство их над телом и душою сделали, наконец, все тела и души слабыми и сломили самостоятельность, независимость, беспристрастность людей, эти столпы сильной цивилизации…".[80] Ведь, в конце концов, "должен же каждый, наконец, подумать про себя: лучше в диких странах мира быть господином и, прежде всего, господином самому себе; менять место до тех пор, пока мне будет грозить хоть малейший признак рабства; испытывать всяческие приключения, идти навстречу войне, в худшем случае – умереть, но только дальше – дальше от этого позорного рабства, отравляющего жизнь, делающего человека недовольным, злобным, заговорщиком!".[81] И здесь мы сталкиваемся с ещё одним из фундаментальнейших положений философии человека Ницше. Это положение о господине и господстве, которое почему-то очень часто, а порой и сознательно, ускользает от внимания, пишущих о Ницше – стань господином, прежде всего, самому себе. Это положение является необычайно важным для понимания и осмысления в последствие сформулированной идеи воли к власти. Здесь на первом месте, на мой взгляд, должно быть отношение к власти как к средству обретения господства, беспредельного господства, нечеловеческого и в этом смысле сверхчеловеческого господства над самим собой, нечеловеческого и в этом смысле сверхчеловеческого самообладания.

Наметившееся у Ницше стремление к "научно-позитивному" знанию и интерпретация на его основе человека и его проблем сохранялось у него не долго. Наступает эпоха весёлого, воинствующего, эпатажного философствования, менее всего озабоченного какими бы то ни было научными основами и доказательствами. "Весёлая наука" – яркий пример и демонстрация позиции Ницше, сформулированной им в одной из ранних его работ: "Пусть другие доказывают, что наше зрение обманывает нас; мы расскажем то, что мы видим".[82]

В этой работе сохраняется, и быть может, даже усиливается требование возврата человека к его естественности, именуемое иногда даже дикостью. Подчёркивая в очередной раз бессмысленность и бесцельность становления, а тем самым и вселенной, Ницше вопрошает и восклицает: "Когда обезбожим мы вконец природу? Когда будем мы вправе оприродить человека чистою, наново обретённою, наново освобождённою природой!".[83] Таким образом, можно отметить всё тоже настойчивое стремление возврата человека к его естественности, к его естественным страстям, стремлениям, инстинктам, где и разумность выступает как нечто естественное, где разум лишь средство для жизни, но, ни в коем случае не господин её. Постоянно и настойчиво над разумом, над сознанием Ницше возвышает жизнь, инстинкт, интуицию (как нечто бессознательное). Это обусловлено не в последнюю очередь и тем, что рационализм философской теории познания, сформировавшийся в Новое время, ко времени Ницше всё больше превращается в "чистую, голую рациональность", в меркантильность и приобретает всё более утилитарный, прагматический характер, обедняя и опошляя жизнь. "Пошлая натура, – пишет Ницше, – тем и отличается, что она незыблемо блюдёт собственную выгоду и что эта мысль о цели и выгоде в ней сильнее самых сильных влечений: не соблазниться своими влечениями к нецелесообразным поступкам – такова её мудрость и её самолюбие".[84] А Ницше был поэт, романтик, поклонник возвышенного, "аристократического", "чистого" искусства. "Я ненавижу обывательщину больше, чем грех", – заявляет он, и выступает ярым противником обывательского, бюргерского самодовольства и равнодушия, пошлости массы и т.п., во многом произрастающих из "капиталистического типа рациональности" – рыночной рациональности, из веры в мощь науки и в прогресс, в незыблемость нравственных основ, веры в разум, как основы счастья и благополучия. Человек давно уже не естественное, природное существо и утратил животный здравый ум. Теперь он предстаёт перед нами всё больше "как сумасбродное животное, как смеющееся животное, как плачущее животное, как злосчастнейшее животное".[85]

Человек, по мнению Ницше, всё никак не обретёт однажды утраченные целостность и единство в себе и постоянно предстаёт перед нами раздвоенным. В нём бьются жизненные инстинкты, природное и естественное с верой, убеждениями и наукой, стремящимися познать некую абсолютную, вечную истину. Так разве может быть такой человек спокойным, весёлым, уверенным? На протяжении веков человек воспитывался в заблуждениях и на основе заблуждений и Ницше формулирует четыре таких заблуждения: "во-первых, он всегда видел себя лишь в незаконченном виде, во-вторых, он приписывал себе измышленные свойства, в третьих, он чувствовал себя относительно животного мира и природы в ложной иерархической последовательности, в-четвёртых, он всегда открывал себе новые скрижали блага и на время воспринимал их как вечное и безусловное…".[86] Именно на основе этих заблуждений и формировались представления человека о гуманности, человечности и человеческом достоинстве. Продолжая характеризовать современное состояние человека, Ницше отмечает, что современный человек в отличие от античного человека утратил довольство и удовлетворённость собою, как естественным или природным существом, стыдясь себя такового и потому постоянно нуждающегося теперь в чём-то ином и "внешнем", отличном от него самого, дабы достигнуть, хотя бы видимости такой удовлетворённости. Однако найденное сегодня такое иное и "внешнее" если и даёт видимость удовлетворённости в какой-то степени, то в большей степени умаляет человека, разрушая его, способствуя его деградации.

Утверждая в очередной раз чистоту и необходимость эгоизма, Ницше одновременно выступает против слепого, ничтожного и невзыскательного себялюбия, которое заключается в том, чтобы "ощущать своё суждение как всеобщий закон".[87] Это ничтожное, слепое и невзыскательное себялюбие, которое, зачастую, так же именуется эгоизмом, подчёркивает лишь то, что человек "ещё не открыл самого себя, не сотворил ещё себе собственного, собственнейшего идеала, который никогда не смог бы быть идеалом кого-нибудь другого".[88] Таким образом, Ницше различает два вида эгоизма и, безусловно, второй вид, ничтожное и невзыскательное себялюбие, для него будет неприемлем, и он будет весьма активно выступать против него, заявляя, что вырождение всегда там, где нет дарящей души "ужасом является для нас вырождающееся чувство, которое говорит: "всё для меня".[89] Ницше претит эгоизм "лукавого Я", ищущего, прежде всего, своей пользы в пользе многих.

Говоря о человеке как животном, причём животном всяком разном (плачущем, недоверчивом, почитающем, смеющемся и т.п.), Ницше вдруг проговаривает и то, что человек – это стадное животное и потребность в стаде или в другом является такой же естественной, природной потребностью для человека, как и иные естественные или природные потребности. Человек, таким образом, стадный хищник и стадо или стадность есть его естественное или природное состояние, которое, затем, переходит в общественное состояние, где собственно только и возможна для человека реализация воли к власти. Развивая сознание, самосознание, человек, безусловно, развивает себя, всё более и более осознавая себя в качестве отдельного от рода, общины, социума, т. е. в качестве индивида, хотя сознание, как справедливо полагает Ницше, и не принадлежит индивидуальному существованию человека. Заблуждение Ницше, как мне кажется, содержится в его утверждении о том, что индивид при всём его желании познать себя как индивидуальность в силу социальной сущности сознания никогда не сможет осуществить это именно из-за социальной сущности сознания, так как будет познавать только неиндивидуальное в себе, т.е. только социальное.

Вместе с тем, человек – это такое животное, которое стремится оправдать своё существование, утверждая тем самым доверие к жизни. В связи с этим всё более и более начинает утверждаться доверие к разуму, который и созидает схемы и конструкции, оправдывающие существование человека и условия этого существования. Человек тем самым становится фантастическим животным. Но Ницше никоим образом не желает определять сущность человека через сознание или социум. У него нет сомнения, что вся жизнь человека проходит в обществе и преимущественно для общества, чему способствуют все институты общества и мораль в частности, но Ницше рассматривает это как негатив, ибо общество слишком долго подавляло проявление страстей, инстинктов человека посредством воспитания, превращая индивида лишь в средство для общества. Эта длительная дрессура человека со стороны общества не могла не привести к искусственности и лицемерию человека. И сегодня, заявляет Ницше, человеку явно не хватает дикости и злости. Звучит такое заявление вызывающе и даже может испугать. Однако когда Ницше говорит о дикости и злости, то это, скорее всего, призыв к восстановлению естественности страстей, и упразднению искусственности и лицемерия в поведении, в жизнедеятельности человека. Почему, для чего необходимо возвращение к естественности или дикости? Да только потому, что "самые сильные и самые злые умы до сих пор чаще всего способствовали развитию человечества: они непрестанно воспламеняли засыпающие страсти – всякое упорядоченное общество усыпляет страсти, – они непрестанно пробуждали чувство сравнения, противоречия, взыскания нового, рискованного, неизведанного, они принуждали людей выставлять мнения против мнений, образцы против образцов"[90]. Именно они были сохраняющими род.

Говоря о возвращении к естественности, Ницше не отрицает разумность и разум, но логично предположить, что тем самым он требует и возврата к естественной разумности. Вопрос лишь в том, как она будет проявляться? Быть может, некоторая ясность появится тогда, когда мы установим некоторую границу естественной разумности и возникновения, следовательно, искусственной, неестественной? Если говорить о философии, то для Ницше первым здесь, безусловно, был Сократ, убивший жизнь в теории, а, следовательно, и естественность. Вторым таким убийцей явилось христианство и его мораль, ибо "христианство внесло свою большую лепту в просвещение: оно преподало урок морального скепсиса – весьма настойчивым и действительным способом – обвиняя, отравляя, но с неистощимым терпением и тактом; в каждом отдельном человеке оно уничтожало веру в его "добродетели"; оно навсегда стёрло с лица земли те великие добродетели, которыми изобиловала древность, – тех популярных людей, которые, веруя в своё совершенство, шествовали с достоинством героев корриды".[91] И как результат такого длительного оправдания себя, своего существования и условий существования мы имеем, по мнению Ницше, расслабленную, отрекающуюся от себя самой и отрицающую себя личность, которая уже ни на что хорошее не годится. Он пишет: "Европеец одевается в мораль, так как он стал больным, немощным, увечным зверем, имеющим все основания быть "ручным", так как он – почти уродец, нечто недоделанное, слабое, неуклюжее… Не ужас, внушаемый хищным зверем, находит моральное одеяние необходимым, но стадное животное со всей своей глубокой посредственностью, боязнью и скукой от самого себя".[92] Таким образом, столь длительная дрессура человека привела к тому, что каждая добродетель отдельной личности, воспитуемая обществом, его моралью, оборачивается пользой для общества и ущербом для личности, для индивида.

Вся предшествующая и современная история человечества, свидетельствуют о том, что древнейший, первейший, основной и сложнейший конфликт в истории человечества – это конфликт между обществом и индивидом. Различные требования различных, культур и обществ, предъявляемые к индивиду, могут быть рассмотрены с точки зрения роли и места отводимых в них индивидуальности. Именно представление об индивидуальности, роль и место, отводимые ей в каждом конкретном обществе, будут выступать основой самооценки и самоценности человеческой жизни. Например, в Афинах и Риме наиболее ценной представлялась та жизнь, которая в большей степени способствовала укреплению государственного целого, росту его могущества и славы. В то же время в Афинах большое внимание уделялось развитию индивидуальности, т. е. было характерно доверие к свободе и разуму человека, к его выбору.[93] В требованиях же Древнего Рима для индивидуальности места уже не остаётся. Оценка даётся лишь функционально, прагматически, с точки зрения государственного целого. Такой подход по сути дела низводит жизнь личности до уровня средства, отводит ей лишь роль винтика в государственном механизме, лишает жизнь самостоятельной ценности, не требует развития индивидуальности. Римская социальность существовала безлично, формализовано. Это было подмечено, как уже указывалось выше Т. Моммзеном. На это указывает и А.Ф. Лосев, отмечая, что "только всенародный опыт безличной социальности так рассудочно и с такой беспощадной, свирепой, с такой нечеловеческой логикой мог воспроизвести живое общение личностей в виде схем, в виде самоочевидных выводов, в образе математически точно решаемых алгебраических уравнений, в виде римской юриспруденции или римской военной науки, получивших с тех пор мировое значение вплоть до настоящего времени".[94]

В истории известен и другой вариант взаимодействия индивида и общества, государства, где притязания на индивида со стороны общества, государства были весьма ограничены, даже в критические моменты для существования этого общества. Так, из Библии мы можем узнать, что перед войной специально назначенные надзиратели объявляли: "Кто построил новый дом, и не обновил его, тот пусть идёт и возвратится в дом свой, дабы не умер в сражении, и другой не обновил его; и кто посадил виноградник и не пользовался им, тот пусть идёт и возвратится в дом свой, дабы не умер в сражении, и другой не воспользовался им; и кто обручился с женой и не взял её, тот пусть идёт и возвратится в дом свой, дабы не умер в сражении, и другой не взял бы её; кто боязлив и малодушен, тот пусть идёт и возвратится в дом свой, дабы он не сделал робкими сердца 6ратьев его, как его сердце".[95]

Итак, мы видим, что возможны различные варианты взаимоотношения между индивидом и обществом, различное понимание индивидуальности, её роли и значения. И однозначно можно сказать, что подавление индивидуальности ведёт, если не к полной утрате творческой активности её, то к умалению и снижению её. В данной ситуации личность утрачивает себя, чувство собственного достоинства, духовно-нравственные основы своего бытия. Общество, подавляющее индивидуальность, в конечном счёте, часто становится лёгкой добычей для политических авантюристов различных мастей, так как такое общество разрушает самоё себя изнутри.

К аналогичным последствиям ведёт и другая крайность – "абсолютизация" индивидуальности в ущерб социальности и государственности. Такое общество ещё больше подвержено опасности как изнутри себя, так и снаружи. В обоих случаях происходит игнорирование одной из сторон и абсолютизация другой. Столкновение этих двух крайностей мы и можем увидеть в столкновении между Римом и Иудеей. Это было столкновение не только двух государств, но и столкновение двух мироощущений, в ходе которого и возникает христианское мироощущение.

Поиск гармонического единства индивида и общества, таким образом, достаточно старая проблема и философы занимались ею, можно сказать, с первых дней возникновения философии. В русле этой проблемы оказался и Ницше уже в первых своих работах, высказывая озабоченность по поводу утраты индивидом связи с целым (природа, общество), рассматривая индивидуальность как причину зла и страданий. Затем индивидуальность обретает у него всё большую ценность и значение, а общество начинает рассматриваться чуть ли не как основное и главное препятствие для бытия индивидуальности. Идёт поиск, как впрочем, и во всей предшествующей философии, гармонического единства, гармонической связи индивида и общества. Требуя развития индивидуальности, развития и утверждения ego, апеллируя к естественным, природным основам человека, Ницше приходит и к тому, что социальность, социум не менее естественны и природны для человека. И осознание этого не может не обострять проблему. Таким образом, мы имеем дело с классическим вариантом единства и борьбы противоположностей. Говоря о борьбе противоположностей, ещё Гераклит отмечал, что многие "не понимают, как враждебное находится в согласии с собой". Увидеть, выявить это согласие или гармонию и будет, собственно, мудростью, согласно Гераклиту. И здесь мы можем сказать, что весьма тяжкую задачу взвалил Ницше на свои плечи. Остаётся только последовать за ним, и посмотреть, как же он разрешит её.

Всё чаще как на основные причины подавления и уничижения индивидуальности Ницше указывает на христианскую мораль. Мораль, по его мнению, изначально была направлена на сохранение общины или стада и побуждала каждого быть лишь функцией стада или средством для стада. "Моральность, – заявляет Ницше, – есть стадный инстинкт в отдельном человеке".[96] А потому все добродетели он и оценивает с этой точки зрения. Воспитание или привитие добродетелей человеку – это, прежде всего, требование отказа от самого себя в пользу общества. Посредством добродетели человек превращается в функцию целого и лишается благородного себялюбия. Всё это не могло не оказать соответствующего влияния на людей и люди, подмечает Ницше, начинают испытывать даже удовольствие от желания быть функцией. Именно христианство, подчёркивает он, внесло в это свою большую лепту, воспитывая и просвещая людей. Именно христианство стало величайшей опасностью для человечества, так как от прежнего почтения к индивиду и его правам, которое имело место быть в политеизме, в рамках христианского монотеизма не остаётся и следа. Столь долго "и убежденно проповедуемая вера в негодность эгоизма нанесла в целом эгоизму вред (в пользу – я буду повторять это сотни раз – стадным инстинктам) тем именно, что лишила его чистой совести и велела искать в нём доподлинный источник великого несчастья ".[97]

Если мы зададимся вопросом – чего, собственно, добивается Ницше, делая подобные заявления, подвергая критике, христианство и его мораль, то его собственный ответ будет необычайно прост и вместе с тем необычайно сложен: "Мы же хотим стать тем, что мы есть, – новыми, неповторимыми, несравненными, полагающими себе собственные законы, себя-самих-творящими!".[98] И в качестве первейшего и, пожалуй, единственного средства реализации этой задачи на данный момент Ницше усматривает свободный ум и "некую свободу воли, при которой ум расстаётся со всякой верой, со всяким желанием достоверности, полагаясь на свою выучку и умение держаться на тонких канатах и возможностях и даже танцевать ещё над пропастями. Такой ум был бы свободным умом par excellence".[99] По сути, Ницше призывает к борьбе, но это борьба, прежде всего с самим собой за самого себя и ради самого себя, творящего и созидающего, а не с другими. Ницше, безусловно и безоговорочно, отвергает все попытки примирения эгоизма и альтруизма, различные социальные программы преобразования общества в духе анархизма и социализма. Как бы полемизируя с социалистами, анархистами и т.п., Ницше пишет: "Не будем впредь так много думать о наказании, порицании и исправлении! Отдельного человека редко удастся нам изменить; а если бы нам и удалось это, то, возможно, вместе с этим незаметно удалось бы и нечто другое: мы и сами были бы им изменены! Позаботимся, скорее, о том, чтобы наше собственное влияние на всё грядущее уравновешивало и перевешивало его влияние! Не будем вступать в прямую борьбу! – и это ведь было бы уже порицанием, наказанием и стремлением к исправлению. Но возвысимся сами всё выше! Придадим нашему идеалу всё более яркие краски! Затемним нашим светом другого! Нет! Мы не хотим ради него делаться более тёмными, подобно всем наказывающим и недовольным! Отойдём-ка лучше в сторону! Отвратим наши взоры!".[100] Таким образом, и мне хочется подчеркнуть это ещё раз, это борьба, прежде всего с самим собой, а не с другими и никаких призывов к насилию и уничтожению других, иных у Ницше пока не содержится. Борьба с другим, с иным здесь лишь постольку, поскольку осуществляется борьба за себя иного, другого в себе самом и с самим собой. И если единственное средство здесь и сейчас для того чтобы стать самим собой – это свободный ум, то в перспективе уже вырисовывается "идеал духа, который наивно, стало быть, сам того не желая и из бьющего через край избытка полноты и мощи играет со всем, что до сих пор называлось священным, добрым, неприкосновенным, божественным … идеал человечески-сверхчеловеческого благополучия и благоволения, который довольно часто выглядит нечеловеческим …".[101] Именно этот идеал будет выражен у Ницше понятием "сверхчеловек" в его следующей работе "Так говорил Заратустра", и так закончился весёлый позитивистский период.

"Человечески-сверхчеловеческий" период

Краткость человеческой жизни склоняет

ко многим ошибочным утверждениям о

свойствах человека.

Ф. Ницше

Начиная речь о сверхчеловеке, Заратустра восклицает: "Горе! Приближается время самого презренного человека, который уже не может презирать самого себя".[102] Тем самым Ницше подчёркивает, что мы уже подошли к той черте, переступив которую, мы уже ничего не сможем сделать, т.е. исправить, ибо человек уже не может презирать себя. А ведь именно недовольство человека самим собой, согласно Ницше, является источником возникновения культуры и её развития. Именно с культурой, прежде всего, связывает Ницше человека и человечность. Деградация культуры – это и деградация человека и вот: "Горе! Приближается время, когда человек не родит больше звезды".[103] Человек, погрязший в бюргерском самодовольстве, когда единственной мерой культуры являются нажива и доход – обречён. Если целью культуры являлось созидание поэта, художника, святого, философа в душе каждого, то в свете открывающейся перспективы "жутко человеческое существование и к тому же всегда лишено смысла: скоморох может стать уделом его".[104] Процесс деградации человека и его плачевное теперешнее состояние Заратустра характеризует потрясающими словами: "Некогда дух был Богом, потом он стал человеком, а нынче становится даже чернью".[105]

Указывая на то, что вся предшествующая история человечества была бесцельна и бессмысленна, Заратустра подчёркивает, что и теперь ещё нет единой цели для человечества. И эта цель у Заратустры отождествляется с цепью, которая должна сковать человечество в единое целое в его движении к этой цели. Именно такой цепью-целью и является сверхчеловек. Вся предшествующая история человечества лишь "стыд, стыд, стыд", говорил Заратустра, ибо человек в своей истории слишком мало радовался и именно в этом, в отсутствии радости, он усматривает "первородный грех" человека. Вся предшествующая история, по мнению Заратустры, даже ещё и человека не создала, но лишь "обломки, отдельные части человека и ужасные случайности".[106] И здесь речь идёт об отсутствии ещё и сегодня целостного человека, индивидуальности, личности, ибо всё более и более в ходе истории человек, как это ни странно, воспроизводится как "одномерный человек", человек-функция, стадный человек. Но именно эти "обломки" и являются сегодня единственным материалом для созидания сверхчеловека. "И в том моё творчество и стремление, – говорит Заратустра, – чтобы соединить воедино всё, что является обломком, загадкой и ужасной случайностью".[107] "Ужасная случайность" – это более или менее удачные экземпляры человека сегодня. Но более или менее удачные экземпляры или высшие люди, которых видел Заратустра, весьма ещё далеки от сверхчеловека ибо "ужас напал на меня, – заявляет он, – когда увидел я нагими этих лучших людей; тогда выросли у меня крылья, чтобы унестись в далёкое будущее".[108] Избавиться от этой случайности, стать господином случая и создать сверхчеловека – вот задача. Решению этой задачи могут помочь ученики Заратустры. На них надеется Заратустра, ибо ученики – это те, кто могут стать "отцами и предками" сверхчеловека.

Таким образом, можно сказать, что созидание сверхчеловека путь длительный и только сейчас этот путь начинается или может начаться с учеников Заратустры. Сверхчеловек есть, следовательно, преодоление человека сегодняшнего ("обломка", функции, "стадного человек" и т.п.). Путь к сверхчеловеку далеко не ясен и не прост, так как "есть тысяча троп, по которым ещё не ходили, тысяча здоровий и скрытых островов жизни. Всё ещё не исчерпаны и не открыты человек и земля человека"[109]. А в "Воле к власти" мы можем прочесть следующее: "Если бы нам дано было предусмотреть условия, благоприятные для возникновения существ высочайшей пробы! Это неимоверно, тысячекратно сложно, и вероятность ошибки очень велика: вот почему подобное стремление нисколько не вдохновляет".[110] И Заратустра не даёт здесь никаких конкретных инструкций и рекомендаций, но лишь ставит общую задачу-цель, повторяя в очередной раз: "Человек есть нечто, что должно преодолеть. Существует много путей и способов преодоления – ищи их сам! Но только скоморох думает: "Через человека можно перепрыгнуть ".[111] Однако, на мой взгляд, главное условие или основа, с которой следует начинать и без наличия которой никакое начинание и никакой результат невозможны, Заратустра определяет весьма чётко: "И кто называет Я здоровым и священным, а себялюбие – блаженным, тот, поистине, говорит, что знает он, как прорицатель: " Вот, он приближ


Понравилась статья? Добавь ее в закладку (CTRL+D) и не забудь поделиться с друзьями:  


3