Объяснение проблемы 3 страница

Если представленный Сильвером анализ феномена дружбы верен (а я ду­маю, что он верен) и если мы оценим его в свете более широкого понимания доверия как специфической черты современных социальных формаций, это, как кажется, приведет нас к противоречию между, с одной стороны, идеей до­верия как чего-то существующего (или как чего-то могущего возникнуть — данный нюанс окажется для нас важным в дальнейшем) в зазорах любой из систем, не только современных, но и досовременных, и, с другой стороны, представлением о доверии как специфически современном феномене, связан­ном с существованием именно современных форм социальной организации.

Фактически, я желал бы выразить мысль о том, что оба эти утверждения в определенном смысле верны, но их правота относится к совершенно раз­личным уровням реализации и институционализации данного понятия. Ина­че говоря, возможно, что во многих социальных формациях заложен потен­циал зарождения доверия. Но в современных обществах доверию принадле­жит совершенно уникальная роль. Она заключается в приписываемой этому понятию моральной ценности, в том, как часто оно возникает в нашей жизни и в скольких институционализированных сферах оно фигурирует. Заметим, однако, что возможность доверия и его реальное появление суть не одно и то же. И тот факт, что подобная возможность могла (теоретически) существо­вать в условиях древних, племенных и других досовременных формаций, еще не говорит о реальном существовании доверия в условиях этих формаций. Ведь я собираюсь доказать, что существование межролевых конфликтов или системных ограничений является хотя и необходимыми, но недостаточными условиями существования доверия. Эти условия создают возможность появ­ления доверительных отношений, но не могут служить основой для их появ­ления. Здесь необходимы некоторые дополнительные условия. В связи с этим соображением, а также в связи с нашим предшествующим рассмотрением феномена дружбы как частного случая доверия, специфичного для устано-

fn.-р.г Доверие, сегментация... 33

вившейся с XVIII века эпохи модерна, было бы полезным дать хотя бы крат­кий обзор некоторых современных антропологических подходов к осмысле­нию феномена дружбы в племенных и других обществах, не принадлежащих К Чападу.

Вот один из фактов, бросающихся в глаза при сопоставлении современ­ных и досовременных социальных учреждений: несмотря на то, что и в древ­них обществах существовали межролевые конфликты, а значит и системные 01 раничения (проявляющиеся в конфликте формальных обязательств) — здесь можно вспомнить пример с Антигоной — сами по себе эти конфликты и огра­ничения не порождали ни дружеских, ни взаимодоверительных отношений. ('нмое большее, на что они были способны — это поставить одну систему ролевых идентичностей в привилегированное положение по отношению к другой. Данную мысль проводил Габриель Герман в исследовании о том, как (юязанности дружеского отношения к гостю вступили в конфликт с обязанно-1 гями гражданина.⁶⁸ Конфликтующие мотивы стали как бы «двумя соперни­чающими моральными системами... одна из которых была древней, дополи-i пческой, а другая — порождением наличной политической структуры».⁶⁹ Для пас же здесь не так важна внутренняя противоречивость существовавшей у древних системы обязанностей, как демонстрация представленным анализом Kilo обстоятельства, что ритуализованная дружба была нацелена на то, чтобы сделать личные отношения (между определенными группами внутри соци­альной элиты) частью системы родственных обязанностей, системы, зачас­тую опирающейся на традицию нескольких поколений.

Аналогичная мысль проводилась около сорока лет назад в основополага­ющей работе С. Н. Айзенштадта о ритуализации личных отношений; в этой работе он рассматривал феномен дружбы в партикуляристских обществах, роли в которых распределяются в соответствии с семейной, родственно-ро­довой и этнической принадлежностью.⁷⁰ В этих обществах кровное братство и другие формы ритуализованной дружбы служат цели распознавания экзо­гамного другого или включения его в круг предписанных ролевых ожиданий. В этих обществах феномен дружбы не имеет ничего общего с доверием, явля­ясь средством введения в систему отношений, не предусмотренных логикой существующей системы.⁷¹ Не являясь признанием ограничений системы (ее неспособности обеспечить определения для отношений, основанных не на партикуляристских, а на универсалистских связях), ритуальная дружба слу­жит средством сокрытия или отрицания самого существования внутри систе­мы подобных зазоров. Так, если мы можем сказать, что современные обще­ства действительно так или иначе институционализируют существование си­стемных ограничений (крайних границ ролевых ожиданий) посредством на­деления идеи доверия моральным содержанием, а также посредством при­влечения образуемого дружбой (отношениями, основанными на чем-то боль­шем, чем полагание на реализацию ролевых ожиданий) межличностного про-

34, Адам Б. Селигмен. Проблема доверия.

странства, то досовременное общество отрицает само существование подоб­ных ограничений, и это отрицание составляет суть такого широко распрост­раненного явления, как ритуальная дружба. И хотя установление псевдород­ственных отношений действительно зачастую означает появление системы, конкурирующей и конфликтующей с системой наличных родственных отно­шений (порождая тем самым новые типы ролевых конфликтов и системных ограничений), это не устраняет того факта, что «требования институционали-зованной дружбы, существуют в функциональной связи с существующими правами родства».⁷² Таким образом, как заметил Эванс-Причард в своем клас­сическом исследовании кровного братства у народности азанде, «никто не мог вступить в договор исключительно по собственной инициативе, так как некоторые условия договора обладали обязательной силой и для родственни­ков, на которых также распространялись возможные санкции. Поэтому сле­довало сначала посоветоваться с отцом и дядями, и только заручившись их согласием можно было осуществить ритуал кровного братства».⁷³ Как поды­тожил Роберт Пэн, из исследований, посвященных «институционализирован­ной дружбе, следует, что партикулярной, солидарной группе присуще свое­вольное манипулирование личностями ее индивидуальных членов. Там, где подобное имеет место, дружба не только институционализируется группой... но и одобряется, а порой даже предписывается ею».⁷⁴

В этом смысле, как заметил С. Н. Айзенштадт, «дружба является феноме­ном, заложенным в основных структурных принципах самих этих обществ. Она не выходит за рамки основной ориентации общества и определяемых этой ориентацией ожиданий членов общества».⁷⁵ Однако, подобное сужде­ние справедливо в отношении не только современных, но и досовременных обществ: единственное различие состоит лишь в самой ориентации каждого типа общества и порождаемых ею ожиданиях. Члены досовременного обще­ства скованы по рукам и ногам формальными, жестко определенными ожида­ниями аскриптивного ролевого поведения; в современных же обществах при­сутствует еще и нечто, не связанное с подобными предписаниями, и именно это нечто имеет отношение к идее доверия. Как таковой данный феномен при­дает дружбе совершенно иную динамику, чем та, что прослеживается у древ­них греков или при первобытнообщинном строе.⁷⁶

В доказательстве здесь нуждается утверждение о том, что в этих соци­альных учреждениях феномен дружбы фактически основан на уверенности (confidence) и генерируется системными ограничениями, а отнюдь не довери­ем к чему-то находящемуся за пределами институционализированных роле­вых ожиданий (о конкретном содержании которых мы, как предполагается, еще ничего не знаем).⁷⁷ Это настолько серьезный тезис, что, следуя Айзенш-тадту и другим, мы готовы видеть в ритуализованной дружбе не что иное как «псевдопопытку» внедриться в систему существующих типов социальных отношений, адекватным представителем которых данная система быть не

Доверие, сегментация... 35

может.⁷⁸ Подобное достигается не только путем признания аномальности дан­ных отношений, существующих фактически за пределами аскриптивных свя-(сй, а путем перевода (или псевдотрансформации) их, по сути, на язык кров­нородственных связей, то есть на единственный язык, обеспечивающий при-шамие системой самого факта наличия этих отношений.⁷⁹ В данном случае t нойственная всякой системе ограниченная способность отражать социальную действительность во всей ее полноте порождает не какое-либо из тех соци-иш.ных явлений, которые мы воспринимаем как доверие, а, в сущности ведет н преобразованию рассматриваемых отношений в нечто более подобающее поличным классификационным категориям. В этом контексте уместно вспом­нить слова одного из респондентов Рэдклиффа-Брауна: «Я могу дразнить брата моей матери, могу взять что-то из его личных вещей, потому что мы с ним (юльшие друзья: ведь я — сын его сестры».⁸⁰ Здесь дружественные и семей­ные отношения, доверие и уверенность еще не отделены друг от друга, как у мне, и то, что «позволяет» такому «доверию» подшучивать над другим, драз­нить его, совершать смехотворные кражи, — это вовсе не доверие, а уверен­ность в существовании хорошо репрезентированных (и санкционированных), викриптивных по своей природе ролевых отношений.

Таким образом, возможность возникновения доверия и его реальное су­ществование — не одно и то же, и смысл дружбы бывает очень разным в различных социальных контекстах. Границы системно определяемого роле-иого поведения несомненно существуют во всех социальных формациях, но но само по себе не гарантирует появления доверительных отношений. Раци­ональный расчет, на котором строится обмен в контексте «доверительных» отношений, подобных тем, которые исследовал Малиновский на примере Кула 1'инг или современные антропологи — на примере современных племенных пли даже крестьянских обществ, столь же далек от идеализированного дове­рия в облике «естественной симпатия» Шефтсбери, Фергюсона и других фи­лософов-моралистов XVIII века; как далека от наших представлений о друж­бе ршуализованная дружба первобытных обществ.⁸¹

S Таким образом, и дружба и лежащее в ее основе доверие представляют собой современные феномены и ни в коем случае не являются наследием пре­дыдущих социальных формаций. Поэтому довольно упрощенный взгляд на современность как на общество «чуждых» друг другу индивидов, общество без доверия неверен, как минимум, в некоторых аспектах. Действительно, в условиях нашей формации зачастую (а, возможно, и по большей части) меж людьми ощущается недоверие или дефицит доверия; вместе с тем, лишь в этой формации зарождается потенциал доверия, а значит и возможность реа­лизации этого потенциала. Что же до наивных представлений о царившей в досовременных обществах атмосфере доверия, на деле все это было не чем иным, как уверенностью в осуществимости четко отрегулированных и еди­нодушно санкционированных ролевых ожиданий (аскриптивных по своей

Адам Б. Селигмен. Проблема доверия.

природе). Системно определяемые ролевые ожидания могут быть либо аск^ риптивными, либо неаскриптивными, они могут основываться либо на отно­шениях родства (реального или «вымышленного»), либо на договорных обя­зательствах (таких, как те, что существовали, например, между Аннетт Байер и водопроводчиком). В обоих случаях, жизнеспособность существующей си­стемы зависит не от «доверия», а от «уверенности» в наличных формах соци­альных отношений (и, в конечном счете, от их легитимности).Этотмомент заслуживает особого внимания. Ибо мы склонны представлять себе совре­менность как цивилизацию, весьма отличную по типу от прочих разновидно­стей социальной организации. Различие таких дихотомических категорий, как статус и договор, Gemeinschaft и Gesellschaft, аскриптивное и достигнутое в процессе жизни, механическое и органическое подчеркивалось в многочис­ленных социальных исследованиях, начиная с Тенниса и кончая Парсонсом. Я далек от утверждений, будто этих различий не существует или будто они не важны для понимания современных социальных формаций. Я утверждаю лишь то, что эти различия затрагивают природу классификации систем и потому имеют значение для изучения различных основ уверенности в различных си­стемах; а это совсем другая тема. Любая система, первобытнообщинная или договорная, основанная на статусе или на [общественном] договоре, если толь­ко она хочет выжить, должна быть уверена в адекватности собственной клас­сификационной схемы. То «доверие», которым, как кажется многим, связаны между собой члены племенной, крестьянской и прочих досовременных соци­альных систем, представляет собой не доверие, а уверенность в данном конк­ретном виде социальной организации, основанной на аскриптивных катего­риях (это же верно и относительно современной Японии).⁸²

Подчеркивая этот момент, мы не должны игнорировать того факта, что доверие способно появиться лишь в позднейшем типе обществ — в обще­ствах, основанных а приобретаемых в ходе жизни ролевых ожиданиях, в об­ществах, сплачиваемых органическими формами солидарности, при которой взаимные обязательства являются следствием не статуса членов общества, а существующих между ними договорных отношений. Об уверенности же мож­но сказать, что она либо существует, либо не существует при любых формах социальной организации. Кроме того, уверенность может существовать в нео­динаковой мере, о чем свидетельствуют антропологические исследования конкретных случаев влияния на первобытные общества Запада, развязавшего процесс социального разобщения и утраты доверия в племенных формах со­циальной организации. Именно об этом говорит Харт в вышеупоминаемом исследовании фрафасов и особенно Эванс-Причард — в исследовании народ­ности азанде — замечая, что «со времен оккупации этой страны европейца­ми... народ ее уже не принимает всерьез своих былых обязанностей... обы­чаи исчезли... утратив свою примордиальную моральную силу».⁸³ (Данные факты в настоящее время составляют основное содержание антропологичес-

Доверие, сегментация... 37

кой литературы.) Между тем, доверие являет собой атрибут исключительно гонременных обществ. Но как объяснить это своеобразие, эту однозначную гиязь отношений доверия (или, точнее, возможности их появления) исключи­тельно с современными социальными формациями?

Учитывая характер проведенного выше анализа, представляется целесо­образным начать поиск причин возникновения доверия как специфически современного феномена с изучения разновидностей системной дифференци-нции. Речь идет не о том, чтобы признать неодинаковую значимость системы н современных и досовременных обществах, хотя факт нарастания диффе­ренциации несомненно имеет место. А усиление дифференциации означает унеличение числа ролей. Преумножению ролевого разнообразия в современ­ном высокодифференцированном обществе сопутствует также и коренное преобразование природы существующих в данном обществе статусных пози­ций.⁸⁴ Ибо по мере увеличения числа ролей каждая из ролей обедняется с точки зрения охватываемых ею типов поведения. Каждая из ролей содержит в скоей статусной системе все меньшее число членов, олицетворяющих отдель­ный статусный тип. И хотя — благодаря преумножению числа ролей и роле-iii.ix систем — в целом в системе референтов каждого отдельного «я», вероят­но, оказывается все большее число релевантных других, каждая из ролей сама но себе включает все меньше самостоятельных статусов и потому определяет нее меньший набор поведенческих стереотипов. Так, например, существует тенденция определять природу тех отношений, в которых участвует индивид, пступающий в современный профессиональный статус (и в сопутствующие:)тому статусу ролевые системы) исключительно через данный конкретный статус (хотя, конечно, каждый может вступить в брак со своим учителем, кли­ентом, врачом и т.д.). Многие из современных статусных позиций предпола­гают большее число релевантных других (членов данной статусной системы), чем в случае с традиционными профессиональными статусами. (Можно ут­верждать, что женщина, работающая юристом в современной корпорации, окружена большим числом членов тех статусных систем, в которых сама она участвует, чем бедуин — погонщик скота. Верно и то, что некоторые совре­менные статусы предполагают участие в меньшем числе статусных систем, чем это имеет место в традиционных обществах — взять хотя бы отношения и браке). Однако, гораздо меньше взаимоналожений имеет место между раз­личными статусами в конкретном ролевом наборе каждой из ролей. Факти­чески, в этом и состоит истинное значение системной дифференциации.⁸⁵ С одной стороны, ролей стало больше, а с другой, каждая из ролей стала более дискретной с точки зрения принадлежности к какому-то одному типу или на­бору отношений (взаимодействие, обязательство, преданность). В досовре­менных обществах было меньше статусов и, скорее всего, меньше наборов ролей, включенных в каждый статус, но каждая роль определяла многообра­зие типов статуса. Именно этот тип социальный организации был назван Эр-

Адам Б. Селигмен. Проблема доверия.

нстом Геллнером «многонаправленным» («multistranded»); например, в усло­виях такой социальной организации «человек, покупающий что-либо у сосе­да, имеет в его лице не только продавца, но и с родственника, сотрудника, союзника или соперника, а также потенциального свата, сотоварища, заседа­ющего вместе с ним в суде присяжных, участвующего в отправлении одних и тех же обрядов, в обороне деревни, в ведении местного самоуправления».⁸⁶ Все это очень отличается от «однонаправленной» связи, в которую вступаем мы, когда покупаем товар — ведь нас заботит при этом только то, чтобы при­обрести наилучший товар по самой дешевой цене.

Поясним сказанное всего лишь одним дополнительным примером. Как член американского общества конца XX века, я сам, несомненно, выполняю больше ролей, чем мой современник — бедуин или современный крестьянин из провинции Лангедок. К тому же мой статус университетского профессора, вероятно, содержит в себе большее число ролевых наборов, чем статус боль­шинства профессий в несовременных обществах. В своей совокупности все эти факторы обеспечивают мне больший набор (потенциально конфликтных) референтных групп (относящихся как к моим различным ролям, так и к чле­нам различных наборов ролей внутри любой из этих ролей). Однако, в рамках каждого отдельного статуса (какие бы множественные ролевые наборы он ни вбирал в себя) мои отношения с участниками данной наборы ролей будут оп­ределяться исключительно ожиданиями, связанными с данным конкретным статусом, а не каким-то другим из статусов, обладателем которого я являюсь. Так, например, мои сыновни обязанности в отношении больной матери могут иметь лишь маргинальное отношение к различным членам моей професси­ональной ролевой системы. Правда, внутри единого статуса мои различные обязательства будут сохранять некоторую релевантность в отношении различ­ных участников данного набора ролей. Так, со своими коллегами я могу об­суждать свои обязанности в отношении собственных студентов (например, для того, чтобы оправдать собственную непродуктивность в качестве иссле­дователя), и это, пожалуй, будет вполне правомерным поведением — в отли­чие от попыток обосновать свою непродуктивность необходимостью выпол­нять определенные семейные обязанности. В целом, современные социальные отношения характеризуются:

а. Меньшим числом статусных позиций, охватываемых одной ролью;

б. Большим количеством ролей;

в. Большей усложненностью и дифференциацией ролевых систем внутри
отдельно взятой статусной позиции;

г. Большим числом референтных групп.

Графически данное различие между современными и досовременными обществами отражено в следующей схеме: <,,

вы. Доверие, сегментация...

Досовременноесостояние '*• гь

Матрица отношений для роли А

меч

«Г

• ж

с

Современное состояние

Матрица отношений
Я для роли А

ш	в	С	D
е	F	G.	Н
i	J	К	£.
м	N	О	Р

А-Р ^> социальные роли 1 | =^ роли в системе

\__) => статусные позиции

Г~\ => наборы ролей

■т

Вышесказанное относится к числу общеизвестных истин, но какое отно­шение имеет все это к нашему исследованию феномена доверия? Выдвигае-мпя мною гипотеза состоит в том лишь, что чем больше число ролей или ста-гусов (и чем сложнее, следовательно, заключенные в одной статусной пози­ции наборы ролей), тем больше вероятность возникновения между этими ро­лями и между (санкционирующей) властью различных членов системы ролей п)го типа конфликтов и противоречий, что были рассмотрены Робертом Мер-iоном. Чем больше ролей, тем больше места или пространства для вышеопи­санных типов «мертоновского» диссонанса и, следовательно, тем больше ве­роятность того, что определенная ролевая деятельность будет все более недо­ступной для взора других членов ролевой системы (внутри каждой отдельно иэятой роли) или для носителей различных ролей. Короче, чем более диффе­ренцированной является система и чем активней будет вызванный этой диф­ференциацией рост числа ролей, тем больше будет вероятность того, что ка­кой-то конкретной роли (или наборе ролей) будет придана определенная сте­пень лабильности, а значит, увеличится вероятность — а может быть и необ­ходимость— взаимоприспосабливания ролевых ожиданий. А увеличение нео­пределенности и взаимоприспособляемости ролевых ожиданий увеличивает вероятность возникновения доверия как формы социальных отношений. (След­ствием этого должно также стать и увеличение вероятности появления недо­верия). Вообще говоря, чем в меньшей мере уверенность в системе ролевых ожиданий воспринимается как некая данность (вследствие системно «насаж­даемой» возможности диссонанса ролевых ожиданий и их реального осуще­ствления), тем труднее бывает установить ролевое взаимодействие, и тогда единственным выходом становится установление доверия.⁸⁷ Так, окольными путями мы приходим к идее, выдвинутой одновременно Луманом и Хардин-

Адам Б. Селигмен. Проблема доверия.

гом, о том, что уверенность в современной системе ролевых ожиданий осу­ществима только через доверие на личном уровне. Однако, в нашем прочте­нии доверие следует понимать как нечто возникающее в зазорах системно заданных ролевых ожиданий — в той самой лабильности, которая является отличительной чертой современных систем уверенности и создает возмож­ность возникновения доверия таким путем, какой был невозможен при дру­гих формах социальной организации.

Для того чтобы лучше уяснить себе данный аспект доверия, есть смысл вспомнить осуществленное Мери Дуглас рассмотрение ограниченного и под­робного кодов социальной классификации и контроля. Опираясь на лингвис­тический анализ Бэзила Бернштейна, Дуглас разработала топологию двух раз­ных способов социальной коммуникации и классификации, являющихся, в сущ­ности, топологией системной организации.⁸⁸ Первая определяется «ограничи­тельными правилами» (это выражение она заимствует у Бернштейна), акцен­тирующими определенность отношений, отдающими предпочтение солидар­ности (членов) перед различиями и апеллирующими к кодам обезличенного статусного поведения, а также к тому, что объекты рассмотрения (в данном контексте — носители ролей) являются схожими с другими представителями данной группы по существу. В отличие от этого, «подробный» код коммуника­ции (а также контроля и санкций) основан на личных отношениях и апеллиру­ет к разуму и абстрактным принципам. Санкции и регулирование (в данном случае, подтверждение ролевых ожиданий) осуществляются им через обра­щение к мыслям и чувствам носителей ролей.

Бэзил Бернштейн осуществил разработку ограниченного и подробного ре­чевых кодов в рамках исследования механизмов контроля, действующих среди различных по типу лондонских семей. Мери Дуглас распространила эту разра­ботку на более крупные социальные системы. Само собой разумеется, результа­ты ее исследования непосредственно применимы и к устоявшейся классифика­ции, подразделяющей все общества на традиционные и современные. В опреде­ленных отношениях ее работа представляет собой не более чем попытку сфор­мулировать по-новому хорошо известные различия, вместе с тем, она помогает нам выделить объект анализа, ибо обращает внимание именно на спорные сто­роны конкретного определения ролей. Если ролевые ожидания ориентированы не на солидарные группы, а на личности и принципы, тогда, как указывалось выше, сущность их характеризуется той лабильностью и приспособляемостью, которые невозможны в случае, если выполнение ролей жестко определено с точ­ки зрения соответствия образу действия прочих членов группы. Кроме того, если система ориентирована на увеличение собственной приспособляемости к вы­полнению определенных ролей, она должна ориентироваться также и на возра­стание доверия (или, по крайней мере, на возможность появления такового).

Чем активнее происходит взаимоприспособление, тем больше потребность в доверии, ибо тем меньше остается возможностей для объяснения пределов

Доверие, сегментация... 41

и 1 одержания конкретных ролевых ожиданий при помощи жестких или фор-мнпмчованных правил. А именно в этом и заключается релевантность различ­ных типов ролей в различных социальных учреждениях; тот факт, что тради­ционные роли вбирали в себя различные статусные позиции, служит объясне­нием тому обстоятельству, что регулирование исполнения ролей происходило мри помощи формализованных ограниченных поведенческих кодов. Самим гноим существованием такая система переплетающихся ролей отвергала вся­ческую возможность взаимоприспособления. В современных же социальных формациях увеличение различий между статусом и ролями создает возмож­ность такого взаимоприспособления и одновременно порождает потребность и нем; первое (создание возможности) осуществлялось благодаря разграни­чению ролей и статусов и определению ролей в терминах одного дискретного гтитуса (конечно, это следует понимать в идеально-типическом смысле); вто­рое (потребность) обусловливалось появлением возникающих вследствие та-fcoro разграничения конфликтов как внутри ролей, так и между ролями.

Однако, мы еще не дали определения доверию. Мы все еще толком не понимаем, что оно такое. Мы знаем, что оно отличается как от веры, так и от умеренности и что его появление не только обладает ролевой взаимоприспо-щГшяемостью, но и обусловливается ею — или, если сформулировать этот 1ГШС в более общем виде, оно обусловливается наличием диссонанса или ■■пробела» в определении ролевого поведения. Подобные диссонансы могут проявляться на различных уровнях и обусловливаться различными фактора­ми. В исследовании Харта в качестве причины их возникновения названа i рансформация одного набора ролевых ожиданий в другой. Между тем, мы попытались доказать, что возникновение диссонансов может и не быть пере­ходными явлением: порождать диссонансы способна и сама социальная сис­тема. Ведь нашей целью было доказать, что один из важных аспектов совре­менных социальных формаций с их высоким развитием разделения труда яв­ляется именно то обстоятельство, что сама природа ролевой дифференциа­ции (а, точнее, ее масштабы) порождают возможность появления доверия; а >та возможность, повторим, открывается в связи с подвижностью и приспо­собляемостью, которые присущи ролевому поведению в контексте современ­ных социальных структур. Все это само по себе есть не экспликация понятия доверия, а уяснение того, почему в современных социальных формациях уси­ливается его присутствие (или, возможно, возрастает ощутимая потребность и нем). Таким образом, факторами, порождающими потребность в доверии, являются те системно структурированные пределы, которые ограничивают уверенность в условиях высоко дифференцированных современных систем.

Этот вывод позволяет нам лучше понять суть возникшей в XVIII веке и продолжающей формироваться идеи дружбы как моральной ценности. Те­перь мы в состоянии теоретически осмыслить историческую аргументацию Ллана Сильвера. Ибо содержанием обусловившей возникновение дружбы

Адам Б. Селигмен. Проблема доверия.

трансформации социальных отношений являлось именно возрастание соци­альной дифференциации — того самого «различия в призваниях» и того уг­лубления разделения труда, которые приковали к себе внимание философов-моралистов XVIII века, усмотревших во 'всем этом определяющие черты ци­вилизованного или «воспитанного» общества.⁸⁹ Это «разделение искусств и профессий»*, на котором основывалось богатство и процветание наций, ока­залось враждебным существовавшим типам ассоциации, основанным на со­лидарных групповых идентичностях. Как отмечал Адам Фергюсон: