2015-05-18
294
Память у меня исключительная: я помню малейшие детали, запахи, вкусы. Могу точно реконструировать событие, которое произошло, когда мне было тринадцать или четырнадцать лет.
Правда, эта память, если можно так выразиться, не хронологическая. Мне трудно располагать события во времени. Я очень привязан к своим детям и, тем не менее, не могу сказать не только в каком месяце, но и в каком году родился каждый из них....
Мы жили для того, чтобы радоваться жизни. В сущности, ничему тогда не придавали особого значения, ничего не принимали драматически и по-настоящему всерьез, кроме одного — того количества страниц, которое я должен был отстукивать на машинке. За развлекательные романы платили мало: тысячу — полторы франков за 10 000 строк, две — за роман в 20 000 строк.
Я писал быстро. При желании мог отстучать страниц 80 в день....
Так я путешествовал по миру, сидя за пишущей машинкой в лучах солнца, щедро вливавшихся в наши высокие окна. Под рукой у меня была бутылка белого вина, к которой я время от времени прикладывался. Начинал я работу ранним утром, обычно в 6, заканчивал после полудня. Это составляло 2 бутылки вина и 80 машинописных страниц....
... Я внезапно, без всякого надрыва, без мучительных колебаний, принял решение продать дом в Эпаленже, построенный всего десять лет назад.
Почему?.. Я уже не впервые принимал подобное неожиданное решение. До Эпаленжа я сменил двадцать девять домов в разных странах, и с каждым из них происходило почти то же самое. Я вдруг начинал чувствовать себя чужим в стенах, которые еще накануне были такими привычными и, в известном смысле, служили мне убежищем. Так вот, я переставал узнавать эти самые стены. Недоумевал, как могла моя личная жизнь сочетаться с такой обстановкой, и не находил покоя, пока не уезжал, вернее, не удирал оттуда. 20 сентября, на другой день после принятия решения, я пригласил к себе управляющего самым крупным лозанским агенством по продаже недвижимости и объявил, что продаю дом и прошу его немедленно заняться этой операцией... Как всегда в таких случаях, весь месяц я провел, как во хмелю. Я вил гнездо. С плотницким метром обходил магазины. Покупал направо и налево — не брал только дешевку шикарного вида... Переезд я назначил на 27-е. И в точно назначенный срок перебрался на новое место....
Книги, которые я просматриваю сейчас, вызывают у меня тягостное ощущение. Авторы, пользуясь тем, что знали того-то или того-то с двадцати лет, выставляют на свет Божий не только его слабости, но порой выбалтывают то, что им говорилось по секрету. Даже если это касается людей знаменитых или очень известных, о которых постоянно писали в широкой или «определенной» прессе, все равно, я всякий раз испытываю чувство неловкости. Вот почему, болтая перед микрофоном, что стало для меня манией, я стараюсь не называть фамилий, за исключением тех случаев, когда это абсолютно необходимо....
Тогда я и познакомился с закулисной стороной фестиваля... На первом же нашем заседании, увидев, как к нам входит генеральный директор, я удивился и, по простоте душевной, поинтересовался: «А что вы собираетесь у нас делать?» Я указал ему, что жюри в принципе абсолютно независимо в решениях и на наших совещания присутствовать никому не положено, а потому попросил оставить нас.
Человек он был высокопорядочный, прекрасно воспитанный, деликатный в обхождении и во всех отношениях симпатичный. Но жюри есть жюри, и оно должно быть полностью независимо.
Мои слова вызвали некоторое замешательство. Генеральный директор сообщил мне с глазу на глаз, что над ним стоит высшая инстанция: министерство иностранных дел.
Он разъяснил, что страна, устраивающая львиную доля крупных приемов, званных обедов, коктейлей, парадов кинозвезд, имеет как минимум решающее влияние на распределение призов.
Я, помнится, сказал ему, что мне на это наплевать: я, как и мои сотоварищи, нахожусь здесь, чтобы просматривать кинофильмы; мы не дипломаты.
С этого времени он стал проявлять тревогу. Почти каждый день в отеле «Карлтон» я видел его, а также представителя министерства иностранных дел... А я упорно старался делать свое: мне доверили председательство в жюри, и я не желал слушать подсказок ни того, ни другого...
Не стану называть кандидатуры, которые мне подсовывали. Распределение премий было очень ловко состряпано прямо в министерстве иностранных дел. Благодаря содействию моих коллег жюри удалось присудить «Золотую пальмовую ветвь» тому, у кого было меньше всего шансов получить ее, — Феллини за фильм «Сладкая жизнь», который до сих пор остается вершиной кинематографического искусства.
